Таша

Глава 4

Сколько пробыла в ней — не знаю, а только понемногу стала слышать человеческие голоса. Два голоса и оба мужские. О чем они говорили, до меня еще не доходило, только старалась вспомнить — где я и что со мной? Потихоньку вспомнилось, и я застонала. Опять мне что-то говорили — ласково, успокаивая и гладя по голове, и я просто уснула.

Снились сны — в теплом и чистом доме стоит просторная резная колыбель из светлого дерева, а в ней спит моя дочка. Маленький драгоценный сверточек…

Потом чьи-то похороны. Я прохожу мимо людей и подхожу к плачущей родне покойника, что-то говорю, а меня внимательно слушают. Кивают, благодарят и кланяются. А мне так тяжко… Иду к ним, а потом и обратно с трудом, будто столетняя старуха…

Мужчина, одетый, как воин, лица которого я не могу разобрать, набрасывает на мои плечи обручальный плат, сжимает их с силой поверх него. Но я бережно складываю дорогую ткань и возвращаю ему. Он не хочет брать, говорит, чтобы сожгла, если не нужен. Я так и делаю — в огне вспыхивает и плавится драгоценный шелк…

Молодая и необыкновенно красивая женщина подходит все ближе, а я жду ее возле двери дома, держа за руку дочку. Женщина вдруг останавливается, с неприязнью всматриваясь в мое лицо, потом опускает взгляд на мою дочку и замирает. Поднимает растерянные глаза на меня…

Степь… такая же, как у нас дома. По примороженной земле трусят на небольших мохнатых лошадках степняки — очередной набег? Скорее всего — да, потому что они при оружии, в кожаных доспехах. Коробки-колчаны плотно набиты стрелами. Впереди вожак — пожилой, сильный, опытный. Острый взгляд скользит по степи, смотрит вперед и вдруг… он хватается за горло, хрипит придушено… глаза лезут из орбит, багровеет кожа лица. Руки пытаются оторвать что-то от шеи… бессильно падают… а потом и он валится наземь… войско сбивается с шага, останавливается…

Ночь… я стою спиной к обрыву, к бездне. Там, внизу, бушует и бьется о скалы немыслимая сила, от которой вздрагивает камень под ногами. На губах соленый вкус… перед глазами — колышущиеся бесплотные подобия людей. Они светятся голубоватым, неживым светом… но мне не страшно, нет. Я ступаю навстречу и кричу на них со злостью. Надо же… я никогда не знала этого чувства, теперь поняла, что это такое — когда злишься по-настоящему.

Кровь… перед моими глазами остатки разрушенных жилищ и мертвые тела… одни только мертвые — мужчины, женщины… дети… Чужие, вражьи тела, но дети… Разум не выдерживает того страшного, что бушует в моей душе, рвет ее на части — милосердно отпускает меня в темноту.

А потом что-то очень светлое и хорошее… Я сижу на скошенной траве среди знакомых и приятных мне людей. Моя дочка бегает и смеется вместе с другими детьми. А я откинулась на чью-то надежную, теплую грудь. Мне так хорошо…, но нет — это не то слово… Я ощущаю себя немыслимо, необыкновенно счастливой, мне нечего больше желать — у меня есть все то, о чем я мечтала, чего хотела для себя. Держусь за руку, что бережно обнимает меня за стан… держусь за эту руку… за такую…

— Просыпайся, девочка, приходи в себя, — похлопывали меня по щекам, проводили мокрой ветошью по лицу.

— Может, пусть поспит еще? Досталось ей…

— Не хочу больше здесь сидеть, я там нужен. Хочешь — сторожи ее сам, я с утра вышлю повозку.

Я открыла глаза и увидела того ведуна, с которым ехала в обозе. Он требовательно и нетерпеливо смотрел на меня.

— Ты слышишь меня? Говорить можешь?

— Слышу. Я хочу уехать, вот только смогу ли?

— Куда ты денешься? Не больна, не ранена. На коне повезу. Если встретим на тракте обоз — туда пристрою. У меня мало времени, и так всю ночь с тобой просидели.

— Что сталось-то, кто это был?

— Потом… по пути. Давай не сейчас, мне самому нужно хорошенько подумать. Попробуй встать, я поддержу если что…

Мне помогли встать, вышли за дверь, давая мне время на все дела. Я собиралась, одевалась, а сама со страхом поглядывала на наспех забитое ломаными досками окно. Перед глазами встало, как наяву и я громко позвала, боясь оставаться одной… здесь:

— Я готова! Совсем готова.

За то время, что я просидела в доме, снаружи сильно похолодало и небо выяснилось — ярко светило солнце. Я чуть не поперхнулась морозным воздухом после жаркой избушки — дух забило. Осмотрелась, пока мужчины поправляли конскую упряжь, и увидела горку мерзлой земли среди белого снега. Вокруг валялись угли, а чистоту сверкающего на солнце наста прочертила грязная дорожка пепла в той стороне, куда его, очевидно, сносил ветер.

— Захоронили? — спросила я, ясно понимая, что мне не приснилось все это и не почудилось — было.

— А как же? Все чин чином. Не переживай за него.

— Да я как-то больше… — пробормотала я и растерянно хмыкнула. Ведун перебил меня:

— Я не спросил тогда — не до того было. Как тебя зовут, из какого ты рода?

— Таша… а у нас нет рода — в семье одни бабы… давно уже. Прозывают Проклятыми.

— Первый раз слышу такое имя — Таша. У вас часто так называют? — будто бы вовсе и не удивился ведун.

— Мой отец хотел, чтобы так назвали, — с гордостью отозвалась я. Мне всегда нравилось мое имя. И маме, и бабушке.

— А кто же твой отец, если в семье одни бабы?

— Он из стражи. Мама говорила — сгинул…. давно, еще до моего рождения.

— А как его звали?

— У нас в семье не принято говорить о них… и знать лишнее.

— Знать имя отца — это лишнее? — поразился ведун.

— Я не знаю… мне не сказали, значит, не положено было знать.

— Женатый? — нахмурился он, а я спросила в свою очередь:

— А вас как зовут?

— А не положено тебе знать, — хмыкнул ведун и спросил уже серьезно:

— Таша, ты помнишь, как дед коснулся тебя, дотянулся?

Я повела плечами, как от холода, прислонилась плотнее к его груди. Конь тихонько ступал за вторым всадником — незнакомым стражником. Мы приближались к выходу на тракт. Я старалась вспомнить и вдруг поняла, что точно ответить на его вопрос не могу.

— Я тогда сидела под печью, на полу. Далековато от окна, да еще и откинулась, когда он ставень выбил. Я сомлела тогда от страха. Не помню. Наверное, не дотянулся, я же жива и здорова? Вот только перепугалась сильно и не выспалась. До сих пор глаза режет.

— Прикрой — снег слепит на солнце. Я почему тебя спрашиваю? Ты оберег на перекладину нацепила и потому он не смог ее выломать, но до пояса поверх нее влез — ребра ломаные торчали из тела. А на одной руке все суставы из гнезд вынуты — она длиннее другой почти вполовину. И он мертвый был, Таша… совсем уже мертвый.

— Зачем вы мне все это говорите? — простонала я, — он и так у меня перед глазами стоит.

— Хорошо… ладно, — ведун помолчал, потом спросил про другое: — Ты сильно рябая и косы рыжие. В кого ты такая удалась — в мать или в отца? Знаешь?

— В отца, конечно, чего тут не знать? Мама была, как все у нас.

— Вспомни, может, все же говорила она о нем хоть слово?

— Я не врала. Правда — не знаю.

— Хорошо. Хорошо-о, сейчас мы тебя и пристроим, — смотрел он через свое плечо, поворачивая коня, чтобы и я увидела, как темной гусеницей выползает из-за поворота лесной дороги небольшой обоз в три повозки с охраной. И движется к нам — в сторону города.

Ведун нетерпеливо направил коня ему навстречу, заодно успокаивая меня:

— Я посмотрю — если люди надежные, довезут тебя прямо до места, договорюсь с ними. Тебе не придется разыскивать. А мне спешить нужно — мой подопечный плохо перенес дорогу, боюсь я за него. А тебе бояться нечего, сползай вниз, — договаривал он, останавливая обозных повелительным взмахом руки. Я покорно посунулась с коня и стала на снегу. Нужно, так нужно, что тут поделаешь?

Слушала, как он говорит со старшим в обозе и тихонько вздыхала — вот я и вышла в большой мир. А это мужской мир, мир мужчин. Вон как он начальствует надо мной — успевай только поворачиваться куда велит. Дома я была сама себе хозяйкой, в дела нашей семьи никогда не вмешивался даже Голова поселения. Ни дружили с нами особо, ни ругались, будто боялись заразиться нашей бедой…

Мужики уже замолчали и глядели на меня с ожиданием. Вздохнула опять и полезла на повозку. Ведун, похоже, неплохой человек — спас ведь, помогает. Немножко сердится, так это понятно — я задерживаю его, мешаю. А он все равно помогает… хороший человек.

— Спасибо вам за все. Пусть Силы отпустят вам здоровья и удачи полной мерой.

— Да ты будто прощаешься? — удивился ведун, — не-ет, девочка, мы с тобой еще не все выяснили. Не таращь глаза — никто тебя не обидит. Прячься под полог и выспись. Как раз тебе время будет до города.

Усмехнулся и они со стражником отъехали, сразу ускорившись. Видно, и правда — очень сильно я их задержала.

Яркий солнечный свет падал из окна в просторную комнату и светлым пятном накрывал широкую кровать, стол со стулом, длинный ларь вдоль стены и кучу крюков на ней у входа. Все выглядело нежилым и пустым, но в комнате было чисто прибрано.

— Пока поживешь здесь. До тех пор, пока прояснится с тобой, да и про деда нужно узнать.

— А чье это жилище?

— Стражи. С другой стороны вход в общий дом, а это комната для командира. Положено ему, но он недавно женился и живет в другом месте. Велел тебя сюда поселить, чтобы была на глазах.

— Мне просто сидеть здесь? — расстроилась я, — пока вы выясняете? Я все же по делу ехала… И деньги у меня тоже на дело отложены.

— Платить за проживание не нужно. И я не думаю, что ты задержишься здесь надолго. Боишься заскучать — помоги кухарке. Заодно отработаешь и харчи, и постой. Так-то ей в помощь дают провинившегося стражника. И тебе при деле веселее будет. Когда что-нибудь прояснится — сразу скажу. Что нужно будет — тоже сразу говори, я каждый день тут. Мужиков я сам запугаю, чтобы не лезли к тебе, но и ты сиди тихо, если лиха не хочешь. Потом делай, что в голову придет — хоть по своему делу иди, хоть за мужа. Вон Микей взял бы тебя хоть сейчас, — хмыкнул, внимательно глядя на меня.

— Я не для себя хочу снять проклятье, а для своей дочки. У меня дитя будет. Может, я косы спрячу, как мужняя? — подошла я к окну и выглянула в него. По двору, огороженному высоким забором, проходили по своим делам стражники, седлали у конюшни коня, тащили внутрь ведра с водой. Чужая, непривычная жизнь проходила перед моими глазами и я вспомнила:

— А бабам же здесь не положено быть.

— Какая из тебя баба? Пигалица. Про дите сейчас придумала? Нет? Кто отец-то? — почему-то сердился ведун.

— Не заставляйте меня врать, все равно не скажу.

— Раньше надо было прятать косы… Тут иначе смотрят на это, могут плохо думать о тебе. Стражник же отец у дитя твоего, так же? То-то им там, как медом намазано — на порубежье…, — зло выдохнул он, — это там у вас так… просто все, а здесь тебя осудят, гулящей назовут. Тут таким косы режут под корень, а дальше дорога только в веселый дом. Почему про тягость свою не сказала раньше? Спрячь косы, скажи, что вдовая, тогда…

— Вы что?! Я верю, что живой он — выжил! — дернулась я к нему. Страшно было даже подумать, а не то что сказать такое! Разве он сам не понимает? Он же снова в битву ринулся, тут каждое неосторожное слово судьбу решить может.

— Обустраивайся, короче… — отвернулся виновато ведун, — стели постель… отоспись. Помыться можешь при кухарне — возле чана сольешь на себя — там тепло и всегда есть горячая вода и мыло. И закуток закрытый. Кухарка присмотрит. Тетку зовут Лешкой, она молчунья, но баба добрая. Другую готовить еду не поставили бы — сама понимаешь. Сейчас отведу тебя поесть. Твои сумы вскоре доставят от городских ворот, — встал он со стула.

— Зачем вы со мной возитесь? Вы же не с каждым так?

Ведун удивился: — Что здесь непонятного? До выяснения. С тобой неясно все. Да и не только в тебе дело. Не переживай — скоро разберемся. Потом иди себе куда хочешь, никто тебя держать не станет, только уж потом про косы не забудь — собери в плат. Ну, так что — пошли? А то мне еще к раненым нужно.

— Как они там? Как мои… тот, что с вами был?

— Это брат мой, сын брата моего отца… выживет. На него моей силы хватило… едва хватило. Все хорошо, все живы будут.

Вечером, уже почти ночью, я сидела в своей комнате, на широкой кровати, кутаясь в большое, толстое одеяло. На мне была теплая мамина сорочка до самых пяточек. Я обхватила руками коленки, положив на них подбородок, и слушала, как стихают к ночи всякие звуки — за стеной, за окном.

Думала о том, как же мне везет на хороших людей — молодого, но сердобольного ведуна, обозных, что поделились теплой накидкой и дали выспаться в дороге, доставив до самого дома. А кухарка, которая мало того, что сытно накормила, так еще и задержалась со мной, покараулила пока я вымоюсь с дороги? Даже разрешила высушить косы на кухарне…, а где это видано, это же бабские патлы… везде лезут. Я постаралась расчесать их осторожно, не насорив.

Наверное, меня берегут Высшие Силы — не иначе. Потому что сижу я сейчас здесь — вымытая, накормленная и смотрю в окно на зимние звезды — далекие, холодные, колючие… Я мало чего видела красивее, чем они. Так может, это и есть те самые Силы — всевидящие, приглядывающие за каждым, за мною так точно. Днем глядят на нас солнышком, а ночами — звездами. Большими… зимними… синими… колючими… Спасибо им…