Тать на ваши головы

Глава 4

«Так. Встала и пошла за мной».

Я осталась сидеть, еще и позу приняла максимально выражающую протест: с места не сдвинусь, а если кому-то хочется, пусть идут сами, то есть ползут.

Не знаю, как у нее это получилось, но веревка вздыбила растрепанные ворсинки, став похожей на ершик. Очень злой ершик.

Плющ почему-то не спешил вмешиваться и применять любимую тактику укрощения меня: за шиворот и потащили. Видимо, требовалась некая степень добровольности. Припомнила, что в часовню сама пришла. Хм...

— Поговорим? — предложила, миролюбиво улыбаясь.

Веревка перестала гневно дыбиться, пригладилась и закачалась рядом с моим лицом, точно всматриваясь в него. Я подавила порыв отшатнуться. Девочки должны быть сильными, особенно в споре со всякими, а то размажут, мяукнуть не успеешь, а мне и одного вживленного камня достаточно.

— Вы хотите, чтобы я что-то сделала? В обмен мне нужна информация и... знание языка. Давайте так: вы отвечаете на мои вопросы, озвучиваете, хм, скажем, две тысячи слов, основы грамматики, и я вся ваша. Кроме риска для жизни, конечно.

«И вроде не аристократка. Выглядишь швалью уличной, а говоришь иначе».

Наверное, это был комплимент, но я обиделась.

— Знаете, уважаемая, — процедила, прямо ощущая, как во рту копится яд, — вы тоже не красавица. И помылись бы или хоть от пыли отряхнулись, а то в глотке свербит.

И тут веревка затряслась. Мелко так, словно ей двести двадцать вольт подключили. Я закашлялась, отмахиваясь от рванувшего ко мне пылевого облака. Нет, реально, это сколько она на полу провалялась, чтобы так завшиветь, то есть запылиться? И только потом до меня дошло, что веревка банально ржет! Хотя смехом это назвать сложно, потому как тряслась она по всей длине.

— Не смешно.

Я чихнула, потом еще раз. Веревка отодвинулась.

«Не люблю воду», — заявила она, намекая на разлетающиеся от меня — и ведь ладонью прикрылась — слюни. Я стиснула зубы, зверея от наглости всяких там нитяных.

«Ладно, — милостиво согласилась ее пыльное величество, — спрашивай. Языком потом займемся, раз уж тебя угораздило оказаться неместной. — И посетовала: — Гнилой мир, дурные люди».

Я сама была не в восторге от этой гнилости — вспомнился Чиполлино, — но мой мир тоже не подарок, а для свободы выбора места жительства нужно очень много денег, а также информация, знание законов, ну и желательно какая-нибудь поддержка.

Что было у меня сейчас? Поддержка? Моральная разве что. Нет, свобода выбора есть всегда, и между продолжением борьбы и смертью со сложенными на груди лапками я выберу борьбу.

— Расскажи об этом мире.

Веревка изогнулась, приняв вид Роденовского мыслителя.

«Гнилье», — оповестили меня.

«Дрянное», — добавили подробностей, и я поняла, что пора переходить к конкретным вопросам, ибо веревка местный мир ненавидела люто. Ну еще бы... Столько времени на полу в пыли проваляться, тут у кого хочешь характер испортится.

— Что это за город?

«О! — оживилась любительница пыльных полов. — Когда-то он был обычным, не очень грязным, хм, где-то даже богатым. Дом видишь?»

Я кивнула.

«То-то же», — гордо проговорила веревка, точно служанка, расхваливающая господский дом: а у нас еще половички вязаные на полу есть.

«И были у города божественные покровители: Айсхат Огненный, его жена, Лирана Милосердная, и их дети, Ночь и День».

Веревка встряхнулась, я уже на автомате отшатнулась, задерживая дыхание.

«И по божественной воле открывались пути в другие миры».

Я вскинула брови: что, простите?

«Порталы после ритуалов открывались, — раздраженно пояснила веревка, — знаешь, торговля там, обмен, делегации и прочая ерунда двуногих».

Кивнула. Ну да. Ерунда, на которой держится благополучие многих граждан и основа власти. Казну-то надо пополнять, а пошлины — один из источников дохода.

«Но эти глупцы решили прекратить богам служить да порталы лишь по их воле открывать. Сами захотели. Ну и начали строить, хм, собственный портал».

Нормальное такое стремление к самостоятельности. Ведь ритуал — это не просто слова. Это еще и делать что-то надо. Свечку там зажечь, поклоны отбить, помолиться душой, что тоже труд. А здесь? Боги могли и жертву требовать. Человеческую. Так что местных я никоим образом не осуждаю, но, похоже, у бедолаг ничего не вышло. Революции против богов заканчиваются плохо: тут не со своими воевать.

«Боги осерчали, и швах этот, что успели возвести в центре города, уничтожили».

С центром они, конечно, погорячились. Надо было где-то в сторонке, подальше, строить, чтобы минимизировать риски.

«Рвануло та-а-ак... — Веревка закачалась, в шипящем голосе зазвучало наслаждение, меня аж передернуло. — Что треснула оболочка мира».

Ох, апокалипсис местного масштаба.

«И поменялись куски местами. Четыре туда ушло, четыре сюда пришло. Был Айсвал, стал просто Город, потому как не смогли договориться, и каждый называет его по-своему».

Н-да, наказали так наказали. Причем сразу и своих и пришлых.

— Погоди, а местных вообще не осталось?

«Осталось. Вначале много было, а потом пришлые объединились и уничтожили бо́льшую часть. Ты же трущобница, должна про серую зону знать».

Что значит трущобница?

— Бывшая, — процедила.

У меня и дом есть, и семья.

Однако следы прежнего города я видела лишь здесь, а в трущобах такое чувство, что в чистом поле строили. Озвучила свои сомнения.

«Так жилище уничтожают вместе с обитателями. Слышала: мой дом — моя сила? Хотя откуда тебе знать». — И передо мной покачались с откровенной жалостью.

А я... Сидела и переваривала суровость местных зачисток. Вместе с обитателями.

— А этот почему цел? — обвела рукой вокруг.

«Загородный он, потому и уцелел, — просветила меня веревка, — знать тут временами жила, после уже синие на свободные места селиться стали».

— Синие? — переспросила глухо, голос отказывал после вываленных на меня новостей. Это не история мира, а триллер какой-то.

«Синие, белые, зеленые и красные. И не спрашивай почему, — опередила мой вопрос веревка, — хлябь знает откуда они эти цвета взяли».

Понятно, что кому-то нет дела до человеческой глупости. Зато теперь понятна разношерстность серой зоны и ворота для белых... гм, в смысле, для жителей с пропиской... ведущие в Город, куда нам с бабулей вход воспрещен.

Мы поселились в пригороде, который вроде как и к синим относится, но при этом вне городской стены. Город ведь, как и любое поселение, растет.

— А стены как давно возвели?

С воротами и пропускной системой.

«Так почти сразу. Сначала от местных, а потом друг от друга отгораживаться начали».

Ну да... Построить общий дом не вышло. Местные-то, понятно дело, офигели, когда им на головы буквально четыре куска чужих миров вывалились, а ведь каждый хотел не просто выжить, а жить так, как жил до перемещения. Страшно представить, какая бойня тут была. Интересно, из местных кто-то остался? Или вот эта веревочка — последний «представитель»?

После уже пошла грызня меж собой, потому как не бывает дружбы между государствами. Есть те, кто сверху, и те, кто снизу. Или равные, но со взаимными интересами. А тут, похоже, серьезные ребята подобрались.

Что же, теперь я поняла, что с местной властью, вне зависимости от ее цвета, мне иметь дело не хочется, потому как ни паспорта, ни прописки, ни ВНЖ, ни капитала у меня нет.

«Ну-с-с, — веревка с предвкушением свернулась в кольца, — двинулись».

Я отмерла, прищурилась, дернула уголком губ.

— Последний вопрос, — медленно протянула.

Нет, вопросов масса, но мне сейчас не собраться с мыслями, да и вряд ли веревка знает, где взять денег и как получить документы.

— А вы кто такие? — ткнула поочередно в нервно свивающую кольца веревку и со спокойствием удава возлежащий на полу плющ.

На меня фыркнули — я привычно задержала дыхание. Хмыкнули в голове с такой интонацией, что стало понятно: считают полной дурой.

«Стражи мы, — чуть ли не по слогам проговорила веревка, добавив с гордостью: — Боевые».

Вот тут мне стало нехорошо. Вспомнился потерянный кем-то в спешном бегстве обрывок одежды, и подумалось, что с той силой, с какой плющ таскал меня и бабулю, ему ничего не стоило нас придушить. Как-то расхотелось уточнять, что именно эти боевые товарищи охраняли. Подожду подходящего момента.

— Язык? — спросила, расплываясь в своей самой милой улыбке.

Веревка крутанулась, явно недовольная задержкой, но спорить не стала.

«Внимай, трущобница», — снизошли к моим нуждам.

Бумагу мне не дали, заверив, что и так запомню. Наивные.

Учить меня начали языку Синего сектора, занимающего лидирующее положение в Городе — синий гегемон, ага. Даже серая зона, оказывается, под их властью. Нет, никто не просил, сами присвоили. До меня как-то не сразу дошло, что убегали мы тогда - я, бабуля и плющ — от солдат именно Синего сектора. Черт, не повезло.

Так что учила я язык вероятного противника и своего палача. Надо понимать, что рвения было хоть отбавляй.

Проговаривали слова и сочетания. Я по-русски — веревка переводила. И странное дело, ее ответы у меня в памяти буквально цементировались. Единственный побочный эффект — сильно заболела голова.

«Все! — выдохнула она часа через два, когда я пошла по второму кругу. — Нет здесь экскаватора, и эскалатора тоже нет. Хватит с тебя».

Я потерла виски, прикрыла глаза, за которыми пульсировала боль. Наверное, хватит. Того, что есть, мне достаточно для общения с бабулей, светские приемы у нас не планируются, а из госучреждений меня жаждет у себя видеть лишь местная тюрьма.

— Пошли, — поднялась со ступеньки, потянулась. — Вниз? Вверх? — спросила, понимая, что самое страшное в этом доме стоит рядом со мной, так что все равно куда идти: в подвал или на чердак.

Меня подпихнули наверх.

* * *

— А свет будет? — поинтересовалась, вглядываясь в темноту потайного хода, который начинался... хм, пусть будет из кабинета. По обгорелым стенам и горсткам пепла на полу сложно определить прижизненный облик комнаты, однако потайной ход погромщики, ну или кто тут ходил, не нашли.

«Сильный голос, долго орал», — с гордостью поведали мне, проползая мимо одной из кучек пепла.

— Кто? — сипло переспросила, старательно обходя еще один холмик пепла.

«Так ворюга, кто же еще», — просветили меня.

Сглотнула, задышала чаще, прогоняя тошноту, и другими глазами посмотрела на веревку.

У меня в голове тяжело вздохнули и с сарказмом оповестили:

«Дура. Или ты думаешь, я их, отшлепав, отпускала? Я, может, и могла бы, — задумалось местное чудовище, — да хозяин тут охранок понавесил. Ишь, от мебели ничего не оставили, изверги».

Мебель ей точно было жаль, а вот сгоревших «извергов» — нет.

— А я? — прошептала, озираясь в поисках тех самых охранок. Спина вспотела, казалось, что сзади нечто вот-вот взорвется пламенем.

«А ты другое дело, — насмешливо успокоили меня, — да и нет здесь больше ничего, гм, опасного».

Понятно, сработало все, что могло.

«Иди уже, — поторопили меня и, указав на плющ, пообещали: — Он посветит».

Действительно, стоило мне шагнуть в полный мрак, судорожно нащупывая верхнюю ступеньку, как плющ скользнул на запястье и засиял на манер светового браслета.

Я выставила руку вперед, освещая уходящие вниз каменные ступени и завесы паутины над головой.

— Э-э-э... может, ты вперед? — предложила миролюбиво.

Веревка фыркнула: «Двуногая трусиха», но заскользила вниз. Отлично, хоть живность с моего пути распугает.

Спускались прилично. Потом был длинный узкий коридор, еще один спуск, серьезная такая решетка, которую веревка просто выломала, и просторный зал со вспыхнувшими желтым светом колоннами.

— Ого! — выдохнула, закрутив головой. Сокровища сносили явно в спешке, а потому часть кубков, украшений и монет просто валялась на полу. Контраст золота, серебра, вычурной мебели, богатых светильников и драгоценных камней с грязным полом был столь велик, что я тряхнула головой, развеивая этот наполняющий душу восторг. Вот только золотой лихорадки мне не хватало. Не мое тут все.

«Что там претензии синих, — в голосе веревки слышался фанатичный восторг, — им никогда не собрать и половины того, чем владел мой хозяин».

Вот тут моя так и не начавшаяся лихорадка закончилась. Совсем.

— И кто у нас хозяин? — спросила осторожно. Мне не улыбалось встрять против синих за кого-то неизвестного.

«Он мертв», — сухо известили меня.

Дышать стало легче.

— Соболезную. — Равнодушно посмотрела на золото. Что же, один труп у него есть, а, судя по кучкам пепла наверху, жертв у этого сокровища в разы больше.

«Ты иди давай, что встала?» — сварливо поторопили меня.

Я вздохнула, заложила руки за спину, повторяя себе, что в музее сейчас, и, осторожно шагая по пятнам чистого пола, пошла. Честно, не хватало дракона, который бы спал, зарывшись в кучу золота, но у меня за спиной были два боевых стража... Чисто конвоиры.

— Далеко? — поинтересовалась.

«Почти пришли», — недовольно пробурчала веревка, явно огорченная отсутствием с моей стороны восторженных воплей, падания на колени и зарывания ладоней в горку монет... короче, жертва сходить с ума отказалась.

«Стой!» — скомандовали мне.

Остановилась, глядя на братца того камня, что носила под грудью. Если мой был фиолетовым, то из шкатулки на меня глядела словно бы ограненная алая капелька крови.

«Бери, бери давай!» — возбужденно метала кольца веревка. Плющ тоже волновался, шурша рядом.

Задрала голову наверх и посмотрела сначала налево, потом направо. Нависли надо мной, маленькой, давят боевым авторитетом.

— Нет, спасибо, — вежливо поблагодарила, отступая, — мне одного достаточно.

«Бери!» — рыкнули.

— У меня уже один есть, — постаралась не сорваться на крик, — врос в кожу. Неприятно, знаешь ли, носить камень на себе, а если он глубже пойдет? Закупорит мне там что-нибудь. В почках отложится.

«Что ты несешь?! — Веревка взорвалась негодованием. — Эти камни не могут сживаться с носителем».

— Да? — переспросила язвительно и решила, что оголиться перед веревкой — вполне себе разумный поступок.

Меня осмотрели. Даже потянулись потрогать, но я шлепнула по кончику веревки рукой, пресекая аморальные действия.

«Хм. Не должно быть так, — заявила веревка, — странное что-то».

Она задумалась. Плющ подшуршал, и они явно устроили военный совет.

«Ха! — прозрела через какое-то время боевой страж. — Так это ты сама его к себе поместила. Дар же. Так сильно боялась потерять, что дар и сработал».

Приплыли. Главное, веревке я поверила сразу и поняла, что в подвале сейчас не два монстра, а три. Черт.

«Бери», — поторопила веревка.

Н-да... После такого уже и отказываться неудобно.

— Зачем вам камни? — уточнила, догадываясь, что обо всех деталях мне все равно не расскажут.

«Хранитель им нужен, — неохотно ответила боевая пыльность. — Кто хранитель, уточнять не надо?»

Да как бы яснее ясного.

«Остальное потом узнаешь, а то впечатлительная слишком. Еще и правда вглубь пойдут».

Камень я взяла. Сжала в ладони, потом сообразила, что в кармане ненадежно. Вдруг выроню, а кто-то заметит. Сразу возникнет вопрос: откуда у трущобницы драгоценность?

Убрала под левую грудь. Выдохнула, успокаивая свой дар и запрещая перепрятывать.

«Больше ничего не хочешь? — насмешливо уточнили в голове. — Одежду там новую купить, чтобы швалью уличной не выглядеть, а то мне перед хозяином за такого носителя неудобно».

Хотела съязвить, что мертвому как бы все равно, но подумала о бабуле, о детишках и проблемах, которые из-за меня их преследуют.

— А поменьше что-то есть? — сварливо поинтересовалась, поднимая золотую монету с пола.

Кажется, веревка аж дар речи потеряла от возмущения. Продышалась и гневно уведомила:

«Мелочи не подаем!»

Потом смилостивилась: «Слева посмотри. Вроде серебро было».

Домой я возвращалась с полными карманами серебряных и золотых монет. На душе было тревожно, еще и веревка пристроилась на втором запястье, не пожелав расставаться со мной. Я точно под тюремным надзором оказалась.

Наружу выбралась через лаз, точнее и не скажешь, и принялась злобно отдирать репьё от плаща: ход успел порядком зарасти, а помочь мне проложить путь никто не пожелал. Не дело это — боевым стражам с колючками сражаться.

— И что? Просто вот так уйдем? — спросила, поворачиваясь к холмику, из которого вылезла. Дыра за мной закрываться не стала, оставляя проход нараспашку: заходите, люди добрые, берите, что хотите.

Ведь понимаю — не мое это сокровище, да и хозяин уже мертв, а просто так уйти, не заперев дверь, совесть не дает. Проклятое мое воспитание.

Веревка по-человечески вздохнула и страдальчески попросила:

«Двигай давай, двуногая».

Мое терпение лопнуло — разозлилась. Довели все-таки...

— У меня имя есть! Татьяна. А некоторых пыльным ковриком для блох могу называть.

Тут земля под ногами предупреждающе дрогнула, и по стене дома, проглядывающего сквозь ветки, выразительно поползла внушительная трещина.

«Тебе лучше начать двигать», — честно предупредили меня.

Пришлось отступить. Плюнула на колючки, на сокровище и ускорила шаг, но меня подогнали криком:

«Бегом!»

Когда в твоей голове истошно орут «Бегом!», мало у кого хватит духу поинтересоваться: «А зачем?» Ибо ответ можно и опоздать услышать. Так что рванула я на хорошей скорости, подобрав полы плаща и чувствуя себя монашкой, спасающейся от гнева матери-настоятельницы. Где же еще в нашем мире столь длинные и неудобные одеяния носят?!

За спиной кто-то тяжело и сокрушенно вздохнул, что-то простонал, и гулкое «ух» с диким скрежетом заставило меня подпрыгнуть, остановиться и оглянуться, выворачивая шею.

Мамочки!

Дом еще стоял, но весь в трещинах, разом постаревший лет на сто, и, кажется, его часы сочтены. Вместо сада теперь красовался провал с торчащими на уровне моих ног верхушками деревьев.

Хм, вот и прикрыли сокровищницу, а мне вдруг стало дико жаль... Там одно ожерелье было... как раз под мой цвет глаз. Да, в курсе, что бриллианты, тем более такого размера, это чересчур, гм, для трущобницы, но под мои серые глаза в самый раз.

Ничто там мое сердце не тронуло, монеты брала, стиснув зубы, чувствуя себя как на паперти, а вот ожерелье из серебристого переливающегося металла в виде изогнутой изящной узорчатой веточки, усыпанное чистыми бриллиантами, мучило болью утраты.

Головой понимала: бред это; но уже представляла, как здорово оно смотрелось бы на моей шее и как отлично сочеталось бы с черными волосами и серыми глазами. И платье к нему такое... Черный шелк, пышные рукава, широкая складчатая юбка, серебро кружева по краям.

Принцесса живет в каждой женщине: даже если ей уже тридцать, даже если она в плаще с чужого плеча стоит после успешного ограбления в разоренном саду — ей все равно хочется быть красивой и... любимой.

Вздохнула горестно. Отвернулась, смаргивая видение ослепительной меня в похороненном под тоннами земли ожерелье.

И тут дом не выдержал. Сложился с диким грохотом, подняв густое облако желтой пыли, в котором разноцветными молниями сверкнули активировавшиеся охранки.

Вот не испугалась ни разу и даже не поседела. Мне вообще седеть нельзя, где я краску для волос в этом глухом средневековье найду? А то буду лунной женщиной ходить, пряча седину под платком.

И настроение стало... еще бы лицо накидкой прикрыть, чтобы смотреть на окружающее безобразие через черную ткань.

«Слушай, убогая...»

Ах да, у меня теперь еще и внутренний голос есть, причем с характером сварливой столетней бабки.

«Что встала столбом? Ноги разучилась переставлять? Ты постой еще немного, подожди, пока сюда стража со всего района сбежится».

Стало неуютно, до холодка по спине, потому как часовню тоже я...

Хм, не готова я к разговору с законом, тем более с доказательной базой, вживленной в тело. Вот скину камни, тогда можно и поговорить.

Из сада выбиралась со скоростью человека, которого вот-вот застукают на горячем. Веревка изгалялась красочными эпитетами, «восхваляя» мои скорость, ловкость и маневренность. И ни разу, сволочь, не повторилась, как и не назвала по имени. Так что по улицам пригородного района я шагала в нарастающем желании кого-нибудь зашибить, не смущали даже свистки охраны, стягивающейся к известной мне точке. Прохожие шарахались, если им случайно доставался мой взгляд. Увязавшего было за мной парнишку — у таких товарищей феноменальный нюх на деньги — приморозило к месту, когда я на него оглянулась. Он даже рукой начертил что-то отгоняющее в воздухе, а я себя прямо богиней Кали почувствовала.

Нет, а что? Два здания минусовала, две кражи — да, я в курсе, что мне помогли, — провела. Но лучше чувствовать себя закоренелой преступницей, чем сходить с ума от всего этого дурдома.