Тень Казановы

ПАПА

Мне так кажется, что в детстве я был не таким уж хорошим мальчиком. Спрашиваю у мамы, она смеется в ответ и говорит, что нет, хороший был всегда.

А я, например, точно помню такой момент. Мы с мамой сидим в гостях у каких-то ее приятелей. Детей, как водится, бросили в гостиной, а взрослые удалились курить в кухню. Мне лет восемь, наверное. Я пробираюсь в кухню, влезаю к маме на колени, а дядя Сергей говорит мне:

— Охота тебе, Васька, табачным дымом дышать?

Мама веселится в ответ и говорит:

— Что там дышать? Мы уже в кустах потихоньку сами покуриваем.

— Рановато, конечно, — вдумывается дядя Сергей. — Но уж если куришь, чего по кустам прятаться? Нам, мужикам, бояться нечего! Кури уже в открытую, как я, — и протягивает мне пачку «Мальборо».

Я, так думаю, цель он преследовал воспитательную. Не знаю, правильно ли он поступил, но я уверенным жестом вытянул из пачки сигарету и засунул себе в рот.

— Васька! — укорила меня мама, но я только удобнее устроился на ее коленях, а дядя Сергей поднес мне зажигалку.

— Сережа! — опять же мама, но тот подмигнул ей, мол, да не закурит он. А я закурил.

Народ в кухне слегка ошалел и смотрел на меня с интересом — надолго ли парня хватит? Я сделал несколько затяжек, стряхнул пепел.

— Мож, хватит уже? — Дядя Сергей выглядел растерянным.

Я подумал и ответил:

— Я привык все делать до конца.

Мама снова засмеялась. Сигарету докурить мне не позволили, я красиво затушил ее в пепельнице и торжественно объявил:

— Завязал, — тошнило потому что.

Завязал и правда.

Мама часто вспоминает этот эпизод, мне тоже смешно. Представляю маленького важного мальчишку с сигаретой в зубах у мамы на коленях.

А дядя Сергей вскорости поменял нам квартиру на большую и стал почти всегда жить вместе с нами, в просторной четырехкомнатной. Мне он нравился, я быстро перестал звать его дядей, называл просто по имени, он не возражал. В общем, мы подружились.

Потом, помню, уже постарше был, лет двенадцати, мы пришли в парикмахерскую. Меня усадили к мастеру, и я попросил выстричь мне на затылке всякие символы, это было очень модно и экстремально тогда. Все продвинутые тинейджеры так стриглись. Парикмахер Ваня, молодой парень, мою затею одобрил, но на всякий случай спросил у мамы разрешения. Она поморщилась, подумала и сказала:

— Стриги, Ванечка. Пусть лучше в двенадцать лет переболеет, чем в двадцать.

Ванечка постриг, получилось здорово, друзья завидовали, в школе делали замечания, Сергей подсмеивался. В конце концов все заросло, а больше вроде и не захотелось.

Потом были тельняшки, высветленные пряди, кеды, горные велосипеды, скейтборды с прыжками по лестницам.

В школе по-прежнему делали замечания, Сергей подкалывал, но велосипед чинить помогал, а мама была невозмутима.

Годам к пятнадцати мне показалось, что я прожил уже целую содержательную жизнь, и в одно прекрасное утро я как будто заново народился.

Я перестал читать по слогам всякую муть, я обнаружил дома замечательную библиотеку и ушел в нее с головой. Меня отправили на каникулы в Питер. Одного! По вечерам я слушал в кабачках рок сквозь сигаретный дым, а днем ездил на всевозможные экскурсии и вдруг осознал, что экскурсии эти мне интереснее, чем прославленный питерский рок, ради которого я, собственно, так сюда и рвался, черт побери!

Девятый класс я закончил с тремя четверками. Остальные были, как ни странно, пятерки. Мама очень удивилась, а мне было приятно, тем более что обучали меня в дорогой школе с углубленным изучением английского языка.

В то лето к нам приехал погостить приятель Сергея, горный полицейский Дэвид из Канады. Мы много мотались по охотам и рыбалкам и к концу визита двухметровый канадец хлопнул меня по плечу (но я не упал!) и сказал:

— Парень! Ты чешешь по-английски лучше меня!

— Почему лучше? — осведомился я.

— Потому что твоя мать не зря школе деньги платит — у тебя настоящее оксфордское произношение! В Штатах это ценят. Если приедешь туда, сразу выделишься и обставишь этих америкашек!

Недолюбливал он почему-то конфедератов.

Что ж, спасибо за комплимент, Дэвид. Кстати, в Штатах жил мой настоящий отец. Так уж получилось. Мама не стала в детстве сочинять мне историю про погибшего в Афганистане летчика, а сказала правду:

— Папа уехал в Америку и остался жить там. Думаю, он будет тебе звонить.

Если честно, я его плохо помню. Но звонков ждал. И до сих пор жду. Может, лучше был бы погибшим летчиком?

В десятом я сильно влюбился. Она училась в нашей школе, была на год старше, красивая до безумия и очень окруженная вниманием школьной пацанвы всех возрастов. Но у нее крутился устойчивый роман с одноклассником, тоже красавчиком, стильным и пышнокудрым, причем роман явно взрослый и глубокий. Они были очень красивой парой. Тем не менее я не комплексовал, делал вид, что я ей добрый друг, давал советы, в общем — мудрый английский дядюшка, но душа рвалась на мелкие куски! Красивая она, красивая! Губы, руки, ноги, ну — все! Такое совершенство невозможно! В страданиях я зачитался Пушкиным, но особый отклик мои душевные переживания нашли в творчестве Блока, хотя, казалось бы, какая связь времен?

«Не призывай! И без призыва приду во храм! — проговаривал я наизусть по ночам, терзая свое бедное сердце. — Склонюсь главою молчаливо к твоим ногам! И буду слушать приказанья, и робко ждать. Ловить минутные желанья и вновь желать». Этот эпизод прорисовывался в моем воображении особенно ярко и остро. «Твоих страстей повержен силой, под игом — слаб. Порой — слуга. Порою — милый. И вечно — раб!»

Здорово, конечно, сказано. Да и много чего у него еще нашлось актуального.

У моей любимой настал выпускной вечер. Воспаленный высокими чувствами и Блоком, я решил поздравить ее красиво: «Я послал тебе розу в бокале, золотого, как небо, «Аи»…» С розами, конечно, проблем не было, а вот вино с названием «Аи» отсутствовало начисто, — я весь город объехал — никто о таком даже не слышал. В отчаянии я накупил маленьких, по очень нежных розочек, получилось много (на все деньги, в общем) и красиво.

Как заведено в приличном обществе, с утра в день ее выпускного я хотел послать ей свой букет (он мне все больше и больше нравился!). Но денег на посыльного уже не осталось, и я подался сам. Мы жили по соседству — один квартал. Естественно, что с утра я намылся, побрился на всякий случай (вдруг уже щетина растет, а я не замечаю?) и облился всем, чем смог. Оделся зачем-то в костюм, побрызгал дезодорантом на носки и в ботинки, только потом обулся, тщательно зачесался назад, убедился в зеркале, что я в принципе тоже ничего, — и пошел. Жалко, шляпы с тросточками уже не в моде — мне бы пошло и очень даже уместно было бы.

Конечно, волновался, но справился и позвонил. Она открыла сразу, в каком-то немыслимо красивом халатике, длинные волосы по плечам. Я мог умереть прямо на пороге, но она схватила за руку и втащила в квартиру:

— Василий! Какой ты важный! И красивый! А я думала, парикмахер пришел уже, хотя рановато вроде.

Мы прошли в комнату, я чопорно склонил голову (конечно, я немного играл, но мне это так правилось!), произнес витиеватую речь по поводу сегодняшнего торжества, окончания школы, путевки в жизнь и т. д. и т. п. и торжественно преподнес букет.

Она засмеялась и чмокнула меня куда-то в нос:

— Ты прелесть, я обожаю тебя!

— Позвольте откланяться, сударыня. — Придуриваясь дальше, я с удовольствием припал к ее руке. — Обязательно буду вечером на балу, чтобы иметь честь любоваться вашей ослепительной красотой.

Она снова развеселилась и, обхватив мою голову свободной рукой, прижала ее к своей груди. Зря! Земля вдруг ушла из-под ног и все вокруг завертелось в карусельном темпе. В следующую секунду я нашел свою возлюбленную у себя на руках, а рот ее был зажат моим страстным поцелуем. Я с ума сошел! Но… Но она не сопротивлялась! Она отвечала мне!!!

Трудно сказать, откуда я знал, где у них кровать, меня раньше в спальню не приглашали, но я ее нашел. Мы натурально сорвали друг с друга одежду. Мне-то было попроще — на ней был один халат, а со мной вышла задержка — нарядился, дурак! Но терпения уже не хватало, пришлось рвать вместе с пуговицами. Она покрывала поцелуями мое лицо, а я хотел рычать, но стеснялся. Все произошло быстро и страстно. Я не успел как следует оценить свой первый сексуальный опыт, но чувствовал в душе острую нежность и готовность к продолжению. Она же слегка успокоилась, погладила меня по груди, потом обозвала нас безумцами и велела одеваться. Я послушался.

— Я впервые изменила Игорю, — удивилась она. Игорь это и был тот самый ее серьезный парень.

— Ты не изменила, — мудро определил я. — Ты просто ушла от него ко мне. Потому что мы безумно любим друг друга и должны быть вместе!

— Да? — удивилась она, а я попрощался продолжительным поцелуем, на который она снова ответила, и удалился до вечера.

Ха! Весь день я не ходил, я летал! Над школой, над домом, над городом. Ангел, богиня! — она моя. Самая красивая на свете, она так страстно прижималась ко мне, а ее волшебные волосы рассыпались по моей пусть и не богатырской, но мужественной груди. А губы, губы, какие они у нее!

Эйфория длилась до вечера. Ближе к торжеству я выхарил у Сергея свои карманные деньги на неделю вперед, купил шикарный набор шоколадных сердец и длинноногую пурпурную розу, привязанную к воздушному шарику в виде сердца, естественно. После чего снова намылся, дезодорировался и дунул на выпускной. Наши из класса были почти все, что неудивительно, во-первых, мы дружили с одиннадцатиклассниками, во-вторых, нам самим через год выпускаться и опыта набраться не мешает. Свою любимую я увидел в общей круговерти и настолько обомлел от ее красоты, что некоторое время не мог дышать, — принцесса! Все, конечно, были красивые, при бальных платьях и прическах, но моя!..

Рядом крутился Игорь, тоже красивый, черт!

Я по-свойски помахал ей, она ответила улыбкой, а потом приложила палец к губам, красноречиво глядя в сторону Игоря. Хм, что бы это значило? Молчать о сегодняшнем? Но мне кажется, наоборот, лучше объясниться быстрее.

Вскоре нас всех выстроили живым коридором, заиграла трогательная музыка про голубей, которых мы сегодня выпускаем в последний полет, и через нас парами пошли выпускники. Моя богиня, конечно, шла с Игорем (все равно ей надо с кем-то идти — утешился я). При этом Игорь эффектно закрутил руку калачом, а она очень плотно с этой рукой переплелась. Нет, на самом деле красивая пара!

Часа два длились всякие торжественные речи, вручения и поздравления. После чего выпускники вышли на крыльцо выпускать в небо воздушные шарики. Вместо голубей, видимо. Мы тоже к ним присоединились.

Я нашел свою парочку в некотором отдалении, они слились в очень долгом поцелуе, утренний вкус похожего еще был на моих губах. Я подошел ближе и все-таки продекламировал про розу в бокале. Игорь смотрел на меня в недоумении (Васька спятил!), а богиня с некоторым испугом — вдруг я, дурачок, продам нас? Ожидания не подтвердились, я вручил ей коробку с сердцами, торжественно прокомментировав: «Даже мелкие осколки отдал сердца своего…», выпустил в небо розу с шариком и неожиданно со вкусом поцеловал ее на прощание. На сей раз она сопротивлялась, а Игорь по-простецки раздвинул нас и здорово дал мне в нос. Я ответил тем же и с удовлетворением отметил струйку крови, которая капнула ему на рубашку. В ответ он стукнул меня сильнее и осыпал шоколадными сердцами из коробки. Я сдался. И они ушли.

А я вдумчиво развернул одно из сердец, засунул его в рот и продолжил цитату: «Все взяла, не отказалась. Серебро взяла и жесть. А от сердца отказалась, говорит — другое есть».

Скрываясь за усмешечками и цинизмом, на самом деле страдал я, конечно, здорово. Признался Сергею, что хоть я и молод, но очень несчастен и в жизни уже практически не нуждаюсь. Вряд ли кто пережил такую же трагедию.

— Да бывало вроде, — протянул Сергей.

— Где это? — вдохновился я, желая найти созвучную своей душе боль.

— Лермонтова полистай. Печорин. Демон. Потом еще кого-то мы в школе проходили. Да много таких…

Я готов был убить его, но через день простил. Я — великодушный. С опустошенной душой…

А через две недели меня отправили в Англию. В нашей школе это практиковали — обучающие вылазки за рубеж с целью шлифования языка. Недешевое, конечно, удовольствие, но меня снарядили.

Поселился в международном студенческом лагере, было весело и интересно.

Англия мне очень понравилась, невзирая на ежеутренние пудинги из овсянки и разную прочую английскую шнягу[3]. К тому же повсеместно было признано мое оксфордское произношение, и к концу пребывания в Англии на молодежных вечеринках меня уже за аборигена принимали. В общем, деньги были потрачены не зря, и назад я вернулся с желанием активно жить дальше. Чем и занялся.

Свою элитную школу я закончил блестяще, чем очень порадовал маму и Сергея. На выпускном отхватил кучу грамот и благодарственных писем. Мама даже всплакнула. А Сергей явно гордился, что он помог вырастить такого неглупого и в общем-то явно симпатичного (девчонки висли гроздьями) парня, как я. Правда, богиня поздравить не пришла. Мне вспомнилось: «Не знаю, где приют своей гордыни ты, милая, ты, нежная, нашла. Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий. В котором ты в сырую ночь ушла…»

Я и правда не знал, как там моя богиня, да и Блок вспоминался все реже.

Учиться я отправился в медицинский. По призванию. Невзирая на мой безупречный аттестат, мама сразу заплатила за год обучения почти две тысячи баксов, и правильно сделала, потому как… Ну, правильно, в общем, сделала.

К лету после первого курса я заделался байкером. Обзавелся кожаной косухой и на разницу от обмена своего вполне приличного сотового телефона на «дровяной» приобрел мопед. Стал регулярно читать журнал «Мото» и лазить по соответствующим сайтам в Интернете. В июле засобирался на байкерский слет. Тут мамины нервы не выдержали, и она категорично возразила. Но я получил неожиданную поддержку от Сергея, который махнул в мою сторону рукой и разрешил:

— Да пусть едет! В палатках тоже жизнь. Тем более на две недели, — и хохотнул почему-то.

Мама переключилась ругать теперь уже его, а я под шумок уехал. На мопеде. За двести кэмэ от города. Это, конечно, была не Британия, но я выдержал. Я привык все дела доводить до конца…

Вернулся под впечатлениями, заметно похудевшим, откровенно грязным и очень загорелым.

Байкерская страсть прошла сама собой. Осенью увлекла учеба, и я решил стать хирургом.

— Правильно, — одобрил Сергей. — Главное в этом деле — твердая рука.

Пошел в спортзал качать мышцы. Невзирая на двухчасовые тренировки и километры, нарезаемые в бассейне, раздались только плечи, а мышцы особо не качались.

— Они и не накачаются, — огорошила меня мама. — Ты конституцией в мою породу пошел, а у нас все мужики в роду тонкокостные и высокие. Вот если бы ты в отца был, то просто родился бы с мускулами, в его роду все крепыши.

— Зато, — смягчил пилюлю Сергей, — такие с возрастом быстро пузиком обзаводятся и жирком, а Васька до старости будет юношей бегать.

Уж и не знаю, что и лучше: старость еще далеко, а прижимать к широкой груди девичьи головки хотелось уже сейчас. Короче, спорт бросать не стал, хоть какие-то мышцы, да нарастут.

Кстати, о девушках. Они, конечно, случались, но как-то все не так, без придыхания.

— Романтик ты у нас еще, — опять же мама сказала.

Может быть, но чего-то такого хотелось, такого… Бессонницы, звездного неба, миллиона алых роз, шелкового шелеста прибоя, поцелуя длиною в ночь… Ну, это меня уже понесло.

К концу моего второго курса, когда я ощущал себя уже практически состоявшимся эскулапом, в дом пришла радостная весть: меня можно отправить летом в Нью-Йоркский университет по какой-то супермолодежной программе, где нас (молодежь) будут стажировать по медицине почти два месяца. А радостной эта весть была потому, что все это удовольствие можно было получить совершенно бесплатно, разумеется, если сдать экзамен по специальности на английском языке. Эту заманчивую идею подала Элька, мамина подруга, которая являлась активным членом «Ротари-клуба». В этот-то клуб и пришла заявка на умненького и одаренного студента-медика, типа гранта что-то.

— Вася, — решительно сказала Элька, — ты подходишь идеально! И по возрасту, и по специальности, и английским владеешь.

— Но не до такой степени, чтобы рассказать на нем строение человеческого скелета!

— Так в скелете все по-латыни, это международные названия! — нашлась Элька, и это показалось мне убедительным. — Зато какая возможность! Смотаться в Америку, побывать в настоящих американских клиниках! Пожить в американских семьях!

Тут уж я вынужден был согласиться с ней и за английский засел плотно. Через три недели я сдал этот экзамен, точнее, тест. Из ста баллов набрал восемьдесят девять, хотел было уже расстроиться, но меня заверили, что по России это один из лучших результатов — команду супермедицинских студентов собирали, оказывается, по всей необъятной родине.

Я справился с испытанием, получил визу (у ротарианцев с визами, оказывается, нет проблем) и стал приставать к маме с просьбой найти мне координаты моего американского отца. Она делала вид, что это невозможно, но я настаивал, вынуждая вспоминать каких-то его старых друзей или родственников (может, он поддерживает с ними связь, ведь наверняка тоскует по родине).

— Зачем тебе это надо? — не сдавалась она. — Думаешь, если он за пятнадцать лет о тебе не вспомнил, то ты ему сейчас нужен?

— Мама, — горячился я. — Как тебе хочется так думать о человеке? Смотри на жизнь позитивнее. Можно найти массу объяснений его поведению! Может, он не состоялся в Америке и ему стыдно вернуться!

— Ага! — встрял Сергей. — И именно от стыда он ни разу не поинтересовался, как там его сыночка растят, чем кормят, на что одевают? А может, мама тоже не состоялась и бедствует? А мальчик оттого растет рахитичным и ходит с протянутой рукой? Нет, Васька, ты уже большой и посмотри правде в глаза: он просто бросил твою мать, причем в годы экономической нестабильности, с маленьким пацаном на руках, и — адьё, сами тут как-нибудь, без меня, а я проверю, состоялся я или нет.

— Сергей, ты не прав. Человек не может поступить так, как ты говоришь. Птицы птенцов не бросают, волки — волчат, я не верю, что вот так, раз — и отрезал. Хоть как-то проявлялся бы, он же меня растил несколько лет, значит, любил, значит, должен был вспоминать и скучать. А раз совсем сгинул, значит, что-то у него не так. — И тут меня осенила страшная мысль: — А вдруг он умер в эмиграции?!

— Ага, — скептически кивнула мама. — И никто не ходит на его могилку. Нет, лучше так: его сожгли в крематории для бездомных! Романтик ты, Васька, безнадежный!

Она долго листала свою записную книжечку, потом выдала мне номер московского телефона и пояснила:

— Лобанов Сашка, дружок его, школьный еще, вряд ли они, конечно, общаются, но он когда-то в Америке был и с папой твоим там пересекался. Позвони, может, повезет и у него остались какие-нибудь координаты.

Я обрадовался, а мама добавила:

— И учти — я тебя отговаривала!

Учел и засел за телефон названивать в Москву. Сначала, конечно, не повезло. На другом конце провода тянучий московский голос охотно сообщил мне, что Лобанов Александр Игоревич купил себе два года назад другую квартиру, а эту, естественно, продал. Однако был когда-то его рабочий телефон, надо порыться и отыскать. Я дал москвичу на «порыться» пятнадцать минут, потом снова перезвонил. Удача улыбнулась, телефончик нашелся, и я по нему позвонил, но не тут-то было — не работал там уже Александр Игоревич! Я не отстал и стал выяснять, а не остался ли там кто из знакомых Лобанова, которые могут поддерживать с ним связь? Не буду вдаваться в ненужные детали. Короче, мучая телефонный аппарат и обрастая все большим количеством московских знакомых, через час Александру Игоревичу я дозвонился. Он оказался весьма сообразительным, почти сразу понял, кто его тревожит, и даже обрадовался:

— Пашкин сын! Ух, это сколько тебе уже лет? Под двадцатник, поди?

Я отчитался и изложил суть своей проблемы. Лобанов охотно обещал собрать все, что у него есть из телефонных номеров и адресов (он их бережно хранил), и передать мне.

— Так ты в Нью-Йорк через Москву полетишь? — уточнил он.

— Да. У меня целый день между рейсами.

— Отлично. — Лобанов снова обрадовался. — Дай мне знать когда — я тебя встречу.

— Да не стоит, что вы? Зачем вам такие хлопоты?

Но Лобанов не сдавался:

— Не, ты позвони, позвони! Если встретить не смогу, то хоть в городе пересечемся, охота посмотреть, какой ты, я ж с твоим отцом тебя из роддома забирал.

Вот! Что и требовалось доказать! Чужой дядя увидеть хочет, неужели же родной отец не хотел? Нет, с ним что-то не так, надо его найти во что бы то ни стало! А мама с Сергеем, скорее всего, просто ревнуют меня. Понимаю, конечно. Надо бы их тактично убедить, что моя встреча с отцом никак не отразится на нашей семье.

В аэропорт меня отвозил Сергей, с мамой расцеловались дома, она сунула в мой чемодан объемистый пакет:

— Я тут сувениров всяких русских набрала, ложек-матрешек, пригодятся! Звони почаще, и по электронке чтоб каждый день писал!

Сергей казался мне грустным, и по пути я завел настоящий мужской разговор:

— Серега, если ты думаешь, что я найду в Америке отца, а вас с мамой брошу, то ты не прав!

Он хмыкнул:

— Ты серьезно, что ли?

— Да, — стоял я на своем, — ты пойми, я просто хочу его увидеть, мне кажется, что ему там очень плохо, а мы все на него обиделись и никто его не поддерживает.

— Ну-ну! Ладно, не очень-то я хочу, чтоб ты нашел его, но если встретитесь, значит, так оно и надо, ты уже взрослый.

Остаток пути я горячо заверял Сергея, что его тоже считаю своим отцом и очень к нему привязан. Заодно рассказал, что недавно вычитал, как ливерпульские ученые провели исследования и сделали ошеломляющее открытие: оказывается, каждый двадцать пятый отец не является биологическим для своего ребенка и ни черта об этом не знает, а тянет себе лямку добропорядочного семьянина и замечательно любит всех своих детей.

— Представь, — предположил я. — Если бы ты вдруг попал в эти четыре процента обманутых отцов? Ты бы растил чужого мальчика как своего, да и все! А тут у вас с мамой все по-честному.

Серегу это почему-то рассмешило:

— А мораль-то твоей проповеди в чем?

— В том, что, если поставить на одну доску биологическое родство и духовное, еще неизвестно, что перетянет. А у нас с тобой — настоящее духовное родство! Поэтому не нервничай и не переживай за меня, и маме все это расскажи, чтоб не надумывала себе чего.

— Эх, Вася-Василек! — вздохнул Сергей, и мы приехали.

Он проводил меня до зала регистрации, мы пожали друг другу руки. Потом подумали и крепко обнялись.

— Будь во всем мужиком! — напутствовал он меня. — И звони почаще. А то мне тут в Москву надолго уехать придется. Мать с Юлькой без нас скучать будут.

— И доводи все дела до конца! — продолжил я, это была наша с ним присказка.

Я улетел. В Москве из аэропорта позвонил Лобанову и договорился о встрече, он пригласил меня к себе домой. Времени было еще целый вагон, я переехал в Шереметьево-2, сдал чемодан в камеру хранения и налегке поехал в Москву. Ура, я — свеж, я — молод, я — влюблен! Про влюблен, конечно, неправда, но на душе было хорошо и свободно.

Я побродил по Арбату, перекусил в кофейне на свежем воздухе и поехал в гости, купив по пути подарочную бутылку коньяка.

Александр Игоревич очень подготовился к нашей встрече и накрыл, по его определению, холостяцкий стол, на котором присутствовали бутерброды с икрой, колбаска салями, тарелка с фруктами, салат из овощей, что-то вроде стейков из супермаркета и бутылка клюквенной водки.

— Ну ты и вырос, — сразу обрадовался он. Я думаю. После роддома-то! — Такой парень красивый стал! Давай, давай к столу. И рассказывай все подряд. Про себя, про мамку. Мы же одно время все втроем дружили! Твои и я! Я после института сразу в Москве старт взял, сначала перезванивались, а сейчас почти и не общаемся, все недосуг, а жизнь-то идет! Вон уже дети какие большие стали! Моему уже скоро семнадцать! Но у меня не задалось. Три раза женился, а вот опять — временно холостякую. А у твоих-то такая любовь была, и вот надо же — вся жизнь в разлуке! Ну давай! — Он поднял рюмку.

Я немножко растерялся от полученной информации. Видимо, Александр Игоревич и правда давненько нам не звонил, лет двенадцать, как минимум. Мы начали пить водку, а я осторожно живописал события последних лет. Про себя и маму в основном. Узнав, что она вполне благополучно директорствует в своем институте, Лобанов порадовался и отметил, что у нее всегда мозгов хватало, в ответ я проникся гордостью. После третьей рюмки дядя Саша, как он теперь велел себя звать, уточнил:

— А чего телефоны отца в Америке разыскиваешь? Потерял, что ли?

Я немного подумал и подтвердил, что и правда потеряли, при переезде на новую квартиру. Пять лет назад.

— И этот говнюк за пять лет не смог сам вас найти? — удивился дядя Саша.

— Ага, — подтвердил я. — Мы же переехали.

— Не, ну все равно мог бы! Хотя, — призадумался он. — Я-то в Америке почти десять лет назад был. Не очень-то он там жировал. Таксистом работал, в какой-то торговой фирме — представителем. Потом, правда, в недвижимость подался, вроде надежды были. Но кто его знает, как сложилось…

Вот! Вот!! Я же говорил, что не зря папа пропал! Плохо ему там! Плохо! А куда ему возвращаться?

В результате встречи бутылка «клюковки» опустела, а дядя Саша выдал мне все имеющиеся у него телефоны и обнадежил, что, даже если все и поменялось, я все равно найду. Я показал дяде Саше подарок, который купил папе, — командирские часы.

— Отличная вещь! — похвалил он. — Как раз из нашего времени подарок и память хорошая.

В глубине души я с облегчением вздохнул, очень уж долго я придумывал, что купить, пока решился на часы.

К вечеру мы вызвали для меня такси, долго рядились, кто его оплатит, победил дядя Саша, и я отбыл в аэропорт, поклявшись, что на обратном пути из Америки обязательно его навещу с новостями, в противном случае — гадом буду! При этом дядя Саша очень настойчиво пытался всучить мне сотку баксов на карманные расходы в Америке (дело молодое, всегда сгодятся!), но я отбоярился. Потом, уже в Америке, нашел свернутую трубочкой купюру в кармашке рюкзака.

В аэропорту, за час до отлета, должно было состояться историческое слияние нашей всероссийской суперстуденческой группы, что и произошло. По всей необъятной родине нас набрали девятнадцать человек, причем всего четыре девушки, что показалось мне явной дискриминацией. Мы быстренько перезнакомились. Из Владивостока я был один, пятеро — из Москвы, остальных собрали по другим городам.

Девчонки были ничего: современные, длинненькие, при ногах. Двадцатым членом нашей делегации была дамочка лет шестидесяти, достаточно активная и весьма демократично одетая, которая представилась нашим координатором и попросила называть ее Ветой. Мы не возражали, я вообще помалкивал, боясь, что запах «клюковки» испортит первое впечатление обо мне.

Перед вылетом я сделал последний звонок со своего мобильника домой (в Америке, говорят, наша система мобильной связи не подходит) и доложился, что влился в дружные ряды стажировальщиков, все в порядке, телефоны отца добыл и в целом готов к получению нового багажа знаний. Мама порадовалась, при этом я забыл учесть, что во Владивостоке было четыре утра, но никто меня не поправил.

В процессе перелета, между сытными, по безвкусными ужином и завтраком, я успел проспаться и довольно бодро откликнулся на призыв Веты прослушать информацию. Новости заключались в следующем: по общепринятым ротарианским традициям жить мы будем в семьях, но в силу того, что стажировка наша достаточно продолжительная, каждому из нас придется поменять три семьи — по две недели в каждой.

— Лишь бы кормили, — бросил реплику очень длинный и очень худой Вадик из Екатеринбурга.

— Кормить будут, — заверила Вета. — Это будет ваша настоящая американская семья!

— Я буду хорошим сыном, — отозвался Николай из Питера, и все успокоились.

Аэропорт Кеннеди встретил нас хорошо кондиционированным воздухом и каким-то особым, с примесью синтетики американским запахом. Кроме того, нашу делегацию встречала целая толпа бело-розовых американских ротарианцев преклонного возраста в шортах и бейсболках.

— «Родители», — безошибочно определила Алинка из Новосибирска.

Мы очень долго взаимно радовались друг другу, потом нас отсадили в сторону, а Вета сгруппировалась с нашими «родителями», видимо, координироваться. Через десять минут новости поступили следующие: жить будем по двое в семье, проблема только в одном — девочек, включая Вету, пять, на пары не бьются.

— Поэтому, — Вета со вздохом принесла себя в жертву, с кем-то из мальчиков придется жить мне, — и тут же утешила: — Это не смертельно, каждому выделяют отдельную комнату.

— Почему вам? — благородно откликнулась Алина. — Я тоже могу. С мальчиками. Тем более если комнаты отдельные!

У нее были честные-честные, почти изумрудные глаза, и Вета сдалась, поджав губы:

— Как хотите!

Хотели, как сразу выяснилось, все, но Алинка выбрала меня, и я чуть не лопнул от гордости. Общий сбор был назначен назавтра, на одиннадцать утра, и нас разобрали. Мы с Алинкой попали к очень энергичному седому американцу лет семидесяти, довольно импозантного вида, красивому, высокому и с усами. Он усадил нас в огромную машину, включил магнитофон, и мы покатили.

Добрались где-то через час. Вечерело. По пути выяснили, что «папу» зовут просто Билл, он сейчас наслаждается жизнью, при этом владея туристической фирмой, брокерской конторой и телефонной компанией. Все дела ведут сыновья, их как раз трое, живут отдельно и очень мечтают познакомиться с русскими «братиком» и «сестрой». На последнем слове Билл подмигнул Алинке, но не преминул сообщить, что сыновья женаты, причем удачно. «Подумаешь!» — пожала плечами Алинка, и мы остановились возле шикарного особнячка.

Нас очень радостно встретила жена Билла, тоже в шортах, стриженная почти ежиком и не скрывающая своей седины. Звали ее Бернадет, красиво, по-моему. После процедуры приветствия, взаимной радости и знакомства провели на второй этаж, где нам были отведены две спальни.

— Только ванная у вас общая, — виновато призналась Бернадет, на что Билл ткнул меня локтем в бок и хихикнул, а Бернадет попыталась взглянуть на него с укором, но тоже заулыбалась. Взаимопонимание было найдено, мы бегло поужинали, оставив рассказы о себе, а также показ семейных фотографий назавтра, и разбежались по спальням. Я честно пропустил Алину в ванную первой, заняв себя тем временем мыслями о том, как бы мне… поаккуратнее…

После водных процедур, сбившись со счета от количества полотенец в ванной, всяких флакончиков, ароматных свечек и рулонов бумаги, я нашел комнату Алинки незапертой, заглянул пожелать спокойной ночи, и… В общем, проблема решилась сама собой.

Утром нас позвали на завтрак. За пятнадцать минут до этого я успел переместиться в свою спальню, а Алина взялась невинно принимать утренний душ.

Позавтракали в семейной атмосфере, и, перебрасываясь шуточками, довольно плотно. А они — ничего, мама с папой которые, — интересные! После завтрака Билл отвез нас на общее собрание в какой-то их местный ротарианский клуб и заботливо остался присутствовать.

Суперстуденты поглядывали на меня с явной завистью, а в остальном атмосфера оказалась деловой. Нам сообщили, что живем мы в пригороде Нью-Йорка, где в общем-то обычно и живут уважающие себя граждане, поэтому наш распорядок будет складываться примерно так: утром «родители» будут доставлять нас на стейшн (остановку электрички по-нашему), сажать в поезд до Нью-Йорка, а мы все дружно встречаемся именно там, в городе, на вокзале. Затем добираемся пешком в университет (он там рядом), где прослушиваем трехчасовую лекцию. Плотный ленч там же, потом мы отправляемся в клинику, по указанному адресу, практикуемся до вечера и снова растекаемся по домам. При этом звоним в семью, сообщая, какой электричкой мы отбываем (точнее, каким трейном), по прибытии нас встречают на перроне, везут домой, кормят ужином и так каждый день, кроме выходных.

— А если у нас какие задержки с прибытием в дом? — поинтересовался я, и все снова завистливо переглянулись, хотя я совсем не это имел в виду.

— Никаких задержек! — отрезала Вета. — Они за вас отвечают, поэтому не доставляйте им неприятностей.

Все понял, не маленький. Нам раздали конвертики с проездными билетами на электричку (трейн!) и купюрами в пятьдесят долларов — вдруг нам придется пользоваться услугами метро? Мне показалось это трогательным. Потом был общий обед.

На обед собрались все наши ротарианские семьи, мы дружно откушали, пытались знакомиться, но нас всех было слишком много, и лично я мало кого запомнил. После чего Билл увез нас с Алиной домой.

Дома нам показали теперь уже, собственно, весь хаус, включая бейсмент (подвальный этаж), где у Билла был оборудован небольшой тренажерный зал, что меня порадовало.

Потом мы ознакомили друг друга со своими семейными фотографиями, давая подробные характеристики всем, кто на них запечатлен. Полноценно знакомились, в общем.

К вечеру Билл свозил нас (здесь везде надо было ездить, так заведено) в супермаркет: Алинке понадобилось купить какие-то бытовые мелочи, а меня — за компанию.

Американский супермаркет ничем не отличался от наших. Ну, может, ассортимент пошире.

По возвращении нам предложили отдохнуть перед ужином, я обрадовался, потому что весь вечер только этого и ждал, и поинтересовался у «родителей», могу ли я позвонить в Нью-Йорк, потому что мне нужно разыскать знакомого. Билл ответил, что никаких проблем, в моей спальне стоит телефонный аппарат. Он объяснил, какие цифирки надо набрать, чтобы выйти на Нью-Йорк, и я нетерпеливо уединился в своей комнате.

Моя первая попытка, само собой, не увенчалась успехом — на другом конце провода мне охотно пояснили, что здесь уже десять раз поменялись жильцы и помочь мне, к сожалению, ничем не могут. К такому повороту событий я был готов, поэтому набрал номер некоей Алимэ, телефоном которой снабдил меня заботливый дядя Саша. По его словам, они с папой были очень теплыми приятелями, почти одновременно оказались в Штатах и долгое время поддерживали друг друга, потом Алимэ удачно вышла замуж, переселилась в дом мужа, и вряд ли у нее поменялся телефон.

Мне ответил приятный женский голос:

— Хело-у!

— Здравствуйте, — сказал я по-русски. Ответом мне была небольшая пауза, потом, к огромному своему облегчению, я услышал:

— Здравствуйте.

Как приятно слышать на чужбине родную речь! Я пустился в объяснения. Алимэ удивилась, что я папин сын, и переспросила об этом несколько раз. Потом сказала, что уже давно не видела Поля (это и есть, судя по всему, мой отец), и продиктовала те телефоны, которые у нее сохранились, — рабочий (я обрадовался, что у папы все-таки была работа) и домашний.

Я сердечно ее поблагодарил и первым делом набрал домашний — рабочий день уже явно закончился. Я вдруг почувствовал, что сердце мое стало бухать где-то в ушах — в такт гудкам на другом конце провода. Трубка долго гудела мне в ответ, потом включился автоответчик, который приятным женским голосом доложил, что моему звонку очень рады, но ответа я не дождусь по причине отсутствия хозяев, и предложил оставить свое сообщение. Я записался по-английски:

— Пол, вашего звонка ждет Василий Поспелов из Владивостока. Свяжитесь со мной по номеру… Спасибо!

Это еще не факт, что там живет именно Пол, но будем использовать любой шанс. На всякий случай позвонил папе в офис. Как ни странно, мне ответили (а может, это и не офис, а магазин какой-нибудь или ресторан, мало ли?). Очень приветливый женский голос огорчил меня, что мистер Поспелов находится в отпуске и будет через две недели. Я спросил, не будет ли мисс так любезна, чтобы при первой же возможности передать мистеру Поспелову, что его звонка ждет Василий Поспелов, и продиктовал номер Билла. Мисс заверила меня, что непременно сделает это.

— Огромное спасибо! — Я радостно положил трубку. Ура! Нашел! Что такое две недели по сравнению с семнадцатью годами разлуки?! После ужина я еще раз позвонил папе домой, результат был тот же. Видимо, он уехал. Ничего, дождусь, решил я и прокрался в Алинкину спальню.

Наутро началась наша учеба. Мы просыпались в половине седьмого, бегло завтракали, Билл отвозил нас на стейшн, минут сорок мы летели на электричке, довольно комфортабельной, с мягкими креслами, потом встречались на вокзале с остальными и шли на лекции. Ничего очень нового нам не рассказывали, но все равно было интересно, к тому же полезно для углубления знаний в английском.

После лекции мы спускались в кафе на ленч, где нам устраивали шведский стол с обычным набором американских перекусов: кола, кофе, чай, горы сандвичей и салаты.

Отобедав, мы расставались, и каждый ехал в свою клинику.

Я попал в клинику оперативной хирургии, работа там кипела активно, что очень мне нравилось. Меня прикрепили к доктору Ребекке — моложавой, очень энергичной и очень уверенной в себе англичанке. Поначалу она вела себя сдержанно и даже сурово. Потом (наверное, прочувствовала мое оксфордское произношение) заметно смягчилась и позволила мне присутствовать на своих операциях. А я вспомнил слова Дэвида из Канады и еще раз поблагодарил маму за вложенные в меня деньги.

В шесть я уходил из клиники, мы встречались с Алиной и еще кем-нибудь из наших студиозеров, пару часов бродили по городу и по магазинам, потом ехали домой, Бернадет кормила нас ужином под звуки оперы (ее любителем оказался Билл и владел несметным количеством дисков), а мы рассказывали, как прошел день, отправляли домой электронные послания или звонили и валились спать.

До тренажеров в бейсменте я так и не добрался, но все равно чувствовал себя счастливым.

Так пролетела неделя. Я еще раз позвонил папе домой, пообщался с автоответчиком и стал терпеливо ждать дальше.

В пятницу нас распустили пораньше, Билл с Бернадет приехали в Нью-Йорк, мы вчетвером поужинали в итальянском ресторанчике, после чего «родители» отважно повели нас по барам — по пятницам американской молодежи полагался именно этот вид занятий.

Я попросился в Гринвич-Виллидж, Билл одобрил мой выбор и спросил, откуда я слышал про это местечко. Пришлось признаться, что перед отъездом я начитался путеводителей и примерно определился, куда я хочу.

Возле первого же барчика возникла заминка — нас с Алинкой не пускали, требуя предъявить ай ди (удостоверение личности по-русски), — по суровым американским законам в бары пускали только после двадцати одного года — вот тебе и здрасте! Билл почесал в затылке, пошуршал зеленой «пятеркой», и все было улажено.

Таким образом мы обошли (обскакали, говоря местным языком) три бара, где послушали саксофон, потом настоящую джазовую певицу и просто набрались виски.

Нас с Алинкой завели еще на какую-то новомодную американскую дискотеку, где посередине зала были подвешены клетки, в которых извивались соблазнительные танцорши в бикини, но было очень шумно, и мы быстро ушли.

К двум часам ночи мы забрели на более или менее спокойный танцпол, где Билл и Бернадет довольно лихо сплясали и заслужили аплодисменты окружающих. Домой мы поехали почти в четыре, а Гринвич все еще гудел своей волшебной жизнью, и народу на улицах ничуть не убавилось.

Вдохновленный атмосферой молодежной тусовки, дома Билл врубил на всю мощь «Бориса Годунова», мы выпили еще чуть-чуть и расползлись по спальням, взяв слово с Бернадет, что завтра она не станет нас будить раньше полудня.

Совершать паломничество в Алинкину спальню я, с обоюдного согласия, не стал, она сама прибежала ко мне утром, потом мы еще сладко поспали и где-то к часу спустились пить кофе.

После обеда нас собрали на всеобщий пикник, где опять было много народу, но кое-кого я уже начал запоминать.

В воскресенье Билл свозил нас в Атлантик-Сити, мы погуляли у моря, пообедали в рыбном ресторане, потом я благополучно продул в казино «Тадж-Махал» сотку баксов, Алинка выиграла пятьдесят, а Бернадет осталась при своих. Билл в своих успехах не признался, но потом украдкой шепнул мне на ухо: пятьсот, и я понял, что вряд ли выиграл, иначе зачем скрывать?

А с понедельника снова закрутились в учебе, неделя пролетела одним днем.

В субботу посещали музей, потом прогулялись по Бродвею. Билл предложил посетить какое-нибудь известное шоу, но мы вежливо отказались, потому как этих знаменитых и не очень шоу — у нас дома по каждой телепрограмме.

От папы по-прежнему была тишина, и я уже начинал тревожиться. В голову полезли всякие мысли: а вдруг это окажется не тот Поспелов, которого я ищу, мало ли здесь русских эмигрантов? Или вдруг он никуда не уехал на самом деле, а взял отпуск, потому что серьезно болен и сейчас лежит в какой-нибудь клинике?

Мне было тяжело переживать в одиночку, и вечером я рассказал Алинке про отца и поделился сомнениями, которые она развеяла сразу:

— Вряд ли это другой Поспелов — слишком много совпадений. Телефон Алимэ тебе дал дядя Саша, у самой Алимэ, думаю, немного знакомых эмигрантов по имени Пол, к тому же Поспеловых. Ну а заболеть?.. В Америке не берут отпуск, чтобы болеть. И если он и болен, то типичной болезнью русских мужиков — наплодить детей, а потом прятаться от них.

Я немного надулся на нее, но потом мы помирились и стали собирать вещи: в воскресенье нам предстояла смена «родителей» и переезд в другую семью.

Наутро мы очень тепло распрощались с Бернадет, обменялись телефонами, сувенирами и вообще всем, чем только можно обменяться, сердечно поблагодарили их гостеприимный дом, и Билл отвез нас в соседний городишко, тоже весьма состоятельный.

Удивляло полное безлюдье. Аккуратные дома, стриженые газоны, на каждом перекрестке исправно работающие светофоры, редкие машины респектабельно шуршат шинами, а людей — ни души.

Мы с Биллом пообнимались на прощание, похлопали друг друга по плечам. Я еще раз напомнил, что, если мне будут звонить, пусть он даст мои новые координаты. И мы влились в другую «семью».

На сей раз «мама» с «папой» нам достались совсем молодые, немногим более тридцати. Дом тоже был явно не бедный, но в нем царил далеко не такой идеальный порядок, как у Бернадет. Что было не так уж и плохо. Зато имелся щенок по имени Хо.

«Маму» звали Джулия, «папу» — Том, детей, к сожалению, не было.

— Видимо, придется брать приемных, — сообщила нам Джулия, пока мы сидели на кухне и ждали кофе.

Джулия курила и разрешала делать это всем и везде, чем немало порадовала Алинку, которой приходилось прятаться от предыдущих «родителей» и курить втихаря в окно спальни.

Алинка сообщила, что Джулия по-русски это фактически Юля, и «мама» потребовала звать ее именно так и вообще выразила желание учить русский язык. Слова «сигарета», «кофе», «зажигалка», «пепельница», «стакан» были выучены незамедлительно.

Я вклинился и попросил выучить слово «спальня». Юля (которая Джулия) очень развеселилась моему предложению и повела нас на второй этаж.

Без излишнего кокетства нам были предложены на выбор две небольшие комнаты для гостей или одна спальня с огромной кроватью. Мы тоже не стали кокетничать и согласились на второй вариант. Кстати, Алинкин «подвиг» повторили при переезде в другие семьи еще две наши девчонки и расселились «с мальчиками», как говорит Вета.

К тому же в нашей спальне оказалось настоящее джакузи, мы не стали скрывать восторгов, и «мама» тоже за нас порадовалась. Она предоставила нам минут сорок личного времени на распаковывание вещей и велела спускаться к ужину. Мы оказались послушными, спустились уже через полчаса, Алинка помогла накрыть стол, а я нейтрализовал у себя на руках подвижного как ртуть Хо.

После ужина традиционно притащили свои фотоальбомы и взялись за рассказы. Выяснилось, что семья Джулии живет в Италии, коренные итальянцы, а ее отправили учиться в Америку, где она и осталась, выйдя замуж за Тома. Тома в большой итальянской семье не очень одобряют, потому что он «из простых» и немножко ленивый.

Хотя Том к этому времени ушел в гостиную смотреть бейсбол, Алинка с Джулией время от времени все равно переходили почти на шепот. У Джулии же семейство вполне зажиточное, они-то и купили ей этот дом и адвокатскую контору в Нью-Йорке. Как раз в этот момент Джулия достала свою семейную фотографию перед свадьбой. На ней была запечатлена дружная итальянская семья: совсем юная Джулия, справа — пышнотелая мать большой итальянской семьи, слева — седой красивый джентльмен в дорогом костюме и с сигарой (отец), а вторым ярусом — три брата с блестящими черными волосами, зачесанными назад, и тоже в очень дорогих костюмах. Братья были очень красивыми и вызывали во мне какие-то смутные ассоциации.

— Мафия! — пошутила Алинка, Джулия засмеялась, но спорить не стала.

В моем семейном альбоме Джулию очень заинтересовал мой отец, но я пояснил, что это — Сергей, и рассказал все как есть. После чего Сергей ей понравился еще больше, она стала проводить параллели с собой и объяснять нам, что приемные дети совсем не означает «чужие дети». Здесь я засандалил ей свою теорию о биологическом и духовном родстве, чем сразил наповал.

Наконец мы с Алинкой удалились спать, меня весь вечер заводила мысль о джакузи, мы незамедлительно им воспользовались и остались ужасно довольны.

Понедельник прошел как обычно, правда, мы немного проспали, и Джулия прыгнула за руль своего автомобиля прямо в пижаме. Но к электричке успели в последнюю минуту, «мама» пыталась сунуть нам двадцатку на завтрак, который мы не получили дома, но мы со смехом отказались.

Вечером домашнего ужина не было, зато нас повели в очень уютный ресторан. По возвращении я позвонил Биллу, он доложился, что никаких звонков мне не было, и очень долго расспрашивал, как мы устроились.

Я мрачнел.

Во вторник все повторилось минута в минуту, а вечером я решил позвонить папе домой. На сей раз трубку взяли, и мне ответил приятный женский голос. Я очень разволновался и попросил господина Поспелова. Мне пояснили, что господин Поспелов будет сегодня очень поздно.

— Позвони завтра днем ему на работу, — посоветовала Алинка. — Может, это и удобнее, чем домой. У него явно другая семья.

И я согласился с ней.

— Что ж он сам-то не звонит? — удивился я.

Алина посмотрела на меня каким-то очень уж долгим взглядом, потом предположила, что на работе ему могли не передать мою просьбу. А дома на автоответчике… Там просто могло скопиться много сообщений, и мое автоматически стерлось. Такое объяснение меня вполне удовлетворило, и мы уснули.

Утром Джулия проявила чудеса героизма, разбудила нас вовремя и даже успела напоить кофе с горячими бутербродами. В знак признательности мы попросили вечером не водить нас на ужин в ресторан (нас смущало, что она очень на нас тратится) и пообещали сварить ей настоящий русский борщ.

— А ты умеешь? — уже в электричке уточнил я у Алинки.

— Думаю, что да. Что там особенного?

После лекций в университете я позвонил папе на работу, где мне охотно пояснили, что он есть, но в настоящий момент ушел на ленч. Я спросил, как найти их офис, и мне дали адрес.

— Хочешь пойти? — без видимого энтузиазма уточнила Алинка, и я кивнул:

— Пусть будет сюрприз!

В клинике я уговорил Ребекку отпустить меня на полтора часа раньше и помчался в Манхэттен. Небольшую улочку Джон-стрит я нашел без труда, вторым на ней оказался тот дом, который я искал. Никаких секьюрити, слава богу, не было, я сел в лифт, который поднял меня на четвертый этаж, и вышел сразу в холл.

Навстречу мне поднялась любезная секретарша. Не без волнения я сказал, что мне нужен мистер Поспелов. Она с неизменной улыбкой пояснила, что мне прямо по коридору, а там я увижу.

Я прошел прямо, мимо каких-то кабинетов, потом снова оказался в чем-то вроде холла, разделенного стеклянными перегородками на небольшие сектора. В растерянности я сунулся в один из них. Там за компьютером сидел мужчина с короткой стрижкой крепкого телосложения, в светлой рубашке и галстуке. Он поднял на меня глаза, дежурно улыбнулся и спросил, чем он может мне помочь. У меня вдруг стало очень сухо в горле, я долго не мог произнести ни слова. Взгляд мужчины стал более внимательным, даже сочувственным.

— Не поможете ли вы мне найти мистера Пола Поспелова? — наконец спросил я.

— Это я, — просто ответил он и очень широко заулыбался.

Я растерялся от неожиданности и снова начал волноваться. Мистер Поспелов терпеливо ждал. Я взял себя в руки и представился:

— Меня зовут Василий Поспелов, — и уточнил по-русски: — Василий Павлович Поспелов. Я приехал из Владивостока.

Мужчина уставился на меня широко открытыми глазами и как-то заморозился. Потом он зачем-то оглянулся вокруг и уточнил сдавленным голосом, тоже по-русски:

— Вася? Ты?

— Да, папа.

Папа еще немного помялся, потом шагнул мне навстречу, и мы неловко обнялись. Отстранившись, он оглядел меня с ног до головы, хлопнул по плечу и вернулся на свое место:

— Василий, здесь неудобно. Спустись вниз, в «Пицца-Хат», у меня через пятнадцать минут закончится рабочий день, я подойду.

Папа вдруг стал выглядеть усталым. Я прямо собственным организмом почувствовал его усталость.

Конечно, я его подвел. Здесь в Америке не принято заявляться в офис со своими личными проблемами, работа — первое дело. И все равно внутри меня все звенело, пело, скакало и искрилось. Мы встретились!

Папа пришел через полчаса, сделал на стойке заказ и подсел к моему столику.

— Какой ты уже взрослый, — как будто удивился он. — Высокий. Выше меня!

Он вскрыл банку с пивом, широко улыбнулся мне и жадно влил в себя почти все:

— Жарко!

Мой отец! Крепкий, активный, аппетитно хрустит чипсами — мне нравилось смотреть на него, мне правилось все, что он делает. Раньше я часто думал: какой он? Какой у него голос? Какая улыбка? И вот он сидит передо мной. Как в кино! Папа тоже смотрел на меня, и, наверное, сердце его наполнялось радостью. Столько лет на чужбине, один! Сколько пережил небось, без поддержки, без родных! Я вот здесь всего третью неделю, в шикарных условиях живу, а домой уже тянет потихоньку. А он? Никому не нужный эмигрант. Представляю, сколько сил надо, чтобы не сломаться! Русские в эмиграции всегда страдают.

Мне очень нравилось, что, невзирая на трудности, отец не опустился: аккуратно пострижен, ногти ухоженные, пахнет одеколоном, ненавязчиво так, но запах приятный. Молодец, папа!

Интересно, а что он обо мне думает? Я нравлюсь ему, или он представлял меня другим? И я спросил напрямую:

— Ты таким видел своего сына?

— Видел? — растерялся он. — Где?

— Ну, когда думал обо мне, я тебе таким рисовался?

— Таким, — как-то очень быстро согласился он и спросил: — А ты чего пиво не пьешь? Я хорошее купил, по пять долларов за банку.

— Спасибо, папа. Но я не пью пиво.

— Почему? Болеешь? — Он очень насторожился, но я успокоил его:

— Да нет, все в порядке. Просто я на хирургию специализацию взял. А после пива почему-то руки дрожат.

Официантка принесла пиццу, улыбнулась мне.

— Ты симпатичный, девушкам нравишься, — обрадовался папа. — Мог бы запросто на американке жениться, гражданство получить. Так ты в медицинском учишься?

Я рассказал ему про себя. Он внимательно слушал, потом отметил:

— Да-а. Доктор — это хорошо. Особенно хирург. Здесь очень денежная специальность, но за обучение дорого платить, что-то около трех тысяч в год. У вас-то в России — хорошо, образование бесплатное!

— Такого давно уже нет, — огорчил я его. — Есть, конечно, несколько бесплатных мест, но туда немыслимый конкурс, на хорошую специальность очень трудно поступить, поэтому хоть у меня шанс и был, но мама сразу заплатила, а то потом, если бы не повезло, и на платное место не попал бы.

— Гмм. Правильно сделала. И сколько стоит?

— Да прилично! Пятьдесят шесть тысяч в год.

— Долларов?! — Папа замер с куском пиццы возле рта.

— Нет, конечно, откуда у нас такие деньги? Рублей.

Папа произвел в уме операцию деления:

— Это ж две тыщи баксами. Почти как здесь. Мама зарабатывает такие деньги? Кстати, как она там?

Я рассказал про нашу жизнь, пришлось признаться и про Сергея.

— Он тоже хорошо зарабатывает? — ревниво спросил папа, я кивнул и почувствовал себя виноватым.

Потом достал свой дежурный альбом с фотографиями, папа очень заинтересовался:

— Гмм. Мама хорошо выглядит, ухоженная такая. А это что, у вас свой дом?

— Да, — смутился я. — Сергей недавно купил. Недалеко от города вроде, а рядом — озеро, рыбу можно ловить. Вот и завели себе бунгало. Говорит, когда я им внуков нарожу, они их там с мамой нянчить будут… — Я осекся и прикусил язык. Как можно было сморозить такую бестактность?

— Ничего себе бунгало, — возмутился папа. — Все из кирпича! А веранда-то!

— Да там еще много чего! — Я обрадовался, что он не заметил моей оплошности, и перевернул лист в альбоме.

На следующей фотографии я был эффектно сфотографирован возле расписного виндсерфинга, который лежал на песке, а сзади пенилось волнами море. Бернадет очень понравилась эта фотография, и она сказала, что на ней я похож на их младшего сына.

— Это ты где? — удивился папа.

— Дома, — признался я. — В бухте Федорова.

— В России знают виндсерфинг? Или это кто-то для экзотики привез?

Я, конечно, тоже немного удивился, потому что виндсерфинг не казался мне таким уж экзотическим видом спорта.

— Да нет. У нас многие этим увлекаются, — и признался: — Но я здесь для красоты стою, это моего приятеля доска, у меня своей нет. Я как-то не очень в этом деле — падаю. Пробовал на Бали, мама там даже тренера оплачивала, но чувствую — не мое.

— Ты ездил на Бали? — удивился папа. — А еще где был?

— Да в общем-то особо нигде. В Англию учиться ездил. В Корею, еще в школе. А в основном по Китаю путешествую, очень люблю эту страну! Все объехал: в Харбине был, в Пекине, в Шанхае, в Гуаньчжоу. И все равно еще тянет. Ну, нам-то проще, мы с ними соседи. Кстати, мама говорила, что ты учил китайский язык. Я тоже прилично фраз выучил! Ни чи фань ла ма? — Я подмигнул в сторону остывающей пиццы. По-китайски это значило примерно: «Не откушать ли вам?» Но папа не ответил, а взгляд его стал настороженным:

— А органы? Они выпускают вас? Или ты на них работаешь?

Я испугался, что папа принял меня за перевозчика органов для трансплантации, и объяснил, что это был просто туризм.

— Да нет, — поморщился он. — Я имею в виду КГБ.

Я оказался в полном тупике:

— КГБ?

— Комитет государственной безопасности. В мое время их так называли — органы.

— А-а! — Я почувствовал облегчение. — Теперь они ФСБ называются — Федеральная служба безопасности.

— Так теперь вы ФСБ боитесь?

— А чего их бояться? Я же не шпион!

Папа задумчиво доедал пиццу. Как-то не совсем мы друг друга поняли, мне кажется.

— Это что за рыжуха такая? — Папин взгляд наткнулся на Юлькину фотографию. Она там забавную такую рожицу в объектив скроила.

— Моя сестра. Юлька.

Настал очень щекотливый момент. Я знал, откуда у нас взялась Юлька, но на меня нашел какой-то ступор, я не знал, как ему сказать про его же дочь.

— А-а, хорошенькая! — Папа перевернул страницу, а я решил, что хватит с него сегодня впечатлений. Потом ему признаюсь, что у него еще и дочь есть. Приберегу радостную новость на другой раз.

— Может, выпьешь все-таки? — Он протянул мне последнюю банку пива, но я отказался, и он откупорил ее со вздохом: — Придется за тебя допивать!

В утешение я торжественно выудил из рюкзачка коробочку с часами:

— Это тебе!

— Ух ты! — обрадовался он. — Командирские! Механические! Здесь такие в цене!

Он тут же надел часы на руку и остался доволен.

— И дядя Саша одобрил.

— Кто?

— Лобанов. Саша Лобанов. Твой друг детства.

Папа помолчал.

— Знаешь, я здесь жизнь строить начал с того, что всех этих русских из головы повыкидывал. Если ты в Америке, то живи с американцами.

— Но вы же вместе учились, — напомнил я. — И потом он к тебе проездом каким-то заезжал сюда.

— Какая разница?

Он с удовольствием глянул на свои новые часы и спохватился:

— У меня трейн через полчаса. Я в пригороде живу. От дома до станции на машине доезжаю, там на стоянке оставляю, на трейн пересаживаюсь и еду на работу. Здесь так все делают. В Нью-Йорке вечные пробки и паркинг дорогой!

Мы прошлись до вокзала, тем более там мы договорились встретиться с Алинкой.

Папа купил в автомате билет, и я проводил его на перрон.

— Ты, это, — подумав, сказал он, — приезжай ко мне в гости на уик-энд. Я тебя с семьей своей познакомлю. — Он замялся, но я поддержал его улыбкой. — Ты же не маленький, понимаешь — жизнь есть жизнь. Я тут женился. И братик у тебя есть, Ники, Николай по-русски. Приезжай, в общем! Созвонимся до субботы и договоримся.

Он сел в вагон, а я помчался искать Алинку. Нашел у входа, курила, конечно.

— Ну как? — встревоженно спросила она.

— Алина! У меня брат есть! Колька! В субботу поеду к папе в гости и увижу его!

Алина смотрела на меня долгим вдумчивым взглядом.

— Я поеду с тобой, — решила она. — Даже интересно.

Я согласился. Папе наверняка приятно будет познакомиться с моими друзьями!

Тут мы с Алинкой вспомнили, что обещали на ужин борщ, и я запаниковал.

— Не нервничай! — ободрила меня Алина. — Я с утра научила Джулию, как варить бульон. К нашему приезду он должен быть готов. Дело за малым!

И мы понеслись в ближайший супермаркет, где набрали овощей, потом Алинка придирчиво выбрала банку огурцов, посетовав, что лучше бы солененьких, а не этих, их корнишонов в маринаде. Потом мы долго рыскали по залу и, вместо сала, купили шпик.

— Сойдет, — сказала Алинка, мы заскочили еще в один магазин, где торговали спиртным. Там я с удивлением обнаружил приличный выбор русской водки и купил большую бутылку «Посольской».

На трейн мы запрыгнули в последнюю секунду.

Дома нас ждал маленький сюрприз — на экзотический борщ Джулия позвала двух своих приятельниц с мужьями. Мы быстро перезнакомились со всей компанией и, оставив Джулию занимать гостей, вместе с Томом подключились в помощь Алинке.

Через час на столе в гостиной стояли тарелки с огурчиками, остатками шпика (то, что уцелело от борща), ржаной (по американским меркам, конечно, настоящего не нашли) хлеб, бутылка экстремально остуженной в морозилке водки и дымящиеся тарелки с борщом.

— Делишес! — воскликнул Том. То есть очень вкусно.

В общем, гости остались крайне довольны. Пить водку Алинка научила их сразу:

— Нет, Том, ты все неправильно делаешь! Ты рюмку выпил — и не дыши. Первым делом кусочек огурчика сразу понюхай — и в рот.

Том науку освоил удивительно быстро, остальные тоже не отставали. В общем, гости рассыпались в похвалах, и к полуночи мы кое-как их выпроводили. На гору грязной посуды в кухне Джулия махнула рукой — завтра придет Белл (домработница) и все уберет.

Она еще раз похвалила нас за ужин, и мы разошлись.

Утром — опять опаздываем, и Джулия в пижаме понеслась выгонять машину. Тем временем я сделал быстрый звонок:

— Папа, привет! Ты прости, что я так рано. Но ты вчера не успел мне ничего толком сказать.

— Ты о чем?

— О брате моем, о Кольке!

— А! Ну да.

— Сколько ему?

— Сколько лет?

— Ну да, конечно.

— Десять. Большой уже.

— А на кого он похож?

— В каком смысле?

— Ну, мы с ним похожи?

— Мм… Ну что-то есть.

— Я очень рад, папа, что у меня есть брат. Нет, честно! Это здорово!!!

Мы еще немного поговорили про уик-энд.

— Папа, можно я с подружкой своей приеду? Она хочет с тобой познакомиться!

Папа долго думал, потом согласился. Мы договорились, что в субботу он встретит нас в двенадцать на стоянке супермаркета возле своей стейшн.

И я полетел, окрыленный, вниз, где в машине меня уже ждали заспанные Джулия и Алина. Скорей бы суббота!

Дни были заняты до отказа, и суббота наступила быстро. Записав все папины телефоны (чтоб мы не потерялись), Джулия с утра отвезла нас на станцию, потратив все время на инструктаж, как нам, одиноким, вести себя в чужой стране и на какие поезда пересаживаться. Мы заверили ее в своей дееспособности, но тревога не покидала ее. Как же! Уик-энд, а она отпустила «детей» невесть куда! И мы пообещали отзваниваться в течение всего дня.

— Вас могут оставить до завтра! — с угрозой произнесла Джулия. — В Америке это заведено. Если останетесь, дайте мне знать, но я все равно буду переживать!

На станцию, где была назначена встреча с отцом, мы с Алинкой приехали заранее и помчались в супермаркет за подарками.

Магазин был, конечно, классный, «Норд сторм», таких по стране — целая сеть. На втором этаже, рядом с эскалатором, среди светлого холла стоял блестящий черный рояль, за которым полная латиноамериканка играла Шопена. Как будто сама по себе. Звуки музыки разносились по этажам.

Мы с Алиной направились в отдел спортивного инвентаря. Я надумал купить Кольке скейт. По себе знаю — вещь нужная, даже если у тебя уже и есть, — лишний никогда не помешает. Главное — умело выбрать, чтоб подвеска была прочная и наждак хороший, ну, уж тут-то я — спец! В подростковом возрасте штук десять искатал — не меньше. Так что, братец, не подкачаю!

Перебирал долго, продавец, увидев во мне специалиста, выдал вполне приличную модель: и колеса, и подвески, и наждак — все как надо. Тянуло на сто восемьдесят баксов. Черт с ним, за хорошую вещь не жалко.

Потом на первом этаже купил большую коробку конфет. Последний штрих — Алинка придирчиво выбрала у цветочницы небольшой, но изящный букет неведомых нам, но очень нежных сиреневых цветов для папиной жены, за что я прикупил еще дополнительно белую розу и преподнес ее Алинке. Цветочницу сразили наповал.

— Красивый парень для красивой девушки, — сказала она, а я расправил плечи.

Мы подались к выходу. Там мы и столкнулись с папой.

— Ого, вы с покупками! — обрадовался он. — Это хорошо! Вы чек сохранили?

— Какой чек, па? Я их и не брал! Зачем?

— Как — зачем? Для покупателей магазина здесь парковка бесплатная! — Папа явно огорчился, но потом воспрянул. — Ладно. Ждите меня здесь!

Вернулся он довольно быстро, помахал беленькой бумажкой:

— Нашел. Удачно вышло!

Я не совсем понимал, в чем суть, но тоже порадовался. Позднее выяснилось, что чек предъявляется на автостоянке, принадлежащей магазину. Тогда стоянка — бесплатно, а так — шестьдесят центов.

Папа загрузил нас в свою машину, очень даже приличный «форд», вручил пресловутый чек чернокожему служащему в стеклянной будочке, тот поднял шлагбаум, и мы покатили. Я волновался! Мы с Алиной сидели на заднем сиденье, а я в зеркале пытался поймать папин взгляд и улыбался ему.

Вскоре мы съехали с автобана на большую и сложную развязку, а с нее — на узкую, но прекрасно асфальтированную дорогу. Она привела нас в тихий район, состоящий из небольших ухоженных домов с аккуратно выстриженными газонами возле них. Не такой респектабельный, как у Джулии, по с претензией…

Мы подъехали к одному из них и остановились. Папа щелкнул пультом, ворота гаража бесшумно поднялись, а на пороге дома появилась худощавая женщина с короткими прямыми волосами. Она улыбалась нам типичной американской улыбкой, рядом с ней отирался подросток в длинных шортах и белоснежных кроссовках.

— Ники! — окликнул я.

Парень с интересом и удивлением оглядывал нас с Алиной, а женщина ответила:

— Добро пожаловать! — на хорошем английском.

— Эй, Ники! — предпринял я еще одну попытку.

Он засмущался, но скейт в моих руках явно не давал ему покоя. Тут и папа подошел, представил нас жене:

— Это Базиль и его подружка Алина. Наши гости. А это — Джоан, моя жена.

Женщина стала улыбаться еще шире после того, как мы вручили ей цветы и коробку конфет, а Колька приблизился ко мне совсем близко.

— Держи. — Я не стал его мучить и протянул скейт. — Твой!

Он издал почти индейский клич, схватил доску и умчался куда-то.

Нас пригласили в дом. Джоан повела Алину через холл, а папа придержал меня за локоть:

— Надо поговорить, Василий.

Мы остались возле барной стойки на кухне и уселись на высокие стулья. Папа налил мне пепси в прозрачный стакан и хорошо сдобрил почти такой же порцией льда.

— Знаешь, Вася, ты ведь уже взрослый, и я уверен, что поймешь меня.

Я кивнул. Он избегал смотреть на меня, и чувствовалось, что ему трудно говорить.

— Говори, папа, я пойму, — подбодрил я его. Может, хочет признаться, что у него еще один ребенок есть? Так я знаю! Юлькой зовут. Вот он обрадуется, когда узнает, что она наша давно!

Он осушил свой стакан и снова налил, потом откашлялся и начал:

— Ты знаешь, здесь в Америке многое не так, как в России. Очень важно, гражданин ты или нет. Гражданство дает все: работу, страховку, много чего. Я, пока гражданства не имел, знаешь как намучился! А потом женился на Джоан. — Папа оглянулся на дверь и понизил голос. — Она коренная американка, мне повезло. Потом мы еще два года доказывали эмигрантским службам, что брак наш не фиктивный. Потом, слава богу, Боб родился, и мне сразу дали вид на жительство, затем — гражданство, а с ним и стабильность пришла. Хотя, конечно, и дом, и имущество принадлежат ей — здесь с этим очень четко, но в остальном — я полноправный американец! Поэтому, пойми, моя жизнь очень зависит от Джоан!

Я все понимал и нисколько папу не осуждал. Смущала его таинственность и суетливость. Неужели он думает, что я осуждаю его за этот брак? Папа снова выпил залпом и пояснил:

— Ты, это… Не говори Джоан, что у меня в России есть жена, мама твоя то есть. Иначе наш с Джоан брак признают здесь недействительным, мы же с мамой официально не разводились, и… Много проблем, в общем. У них тут очень строго на этот счет. Ты поэтому не говори, что ты — мой сын. Я сказал, что ты сын моего лучшего друга из России. Хорошо?

Я растерялся. Все не так получалось. Вообще-то, насколько я знаю, мама сама развод оформила в свое время. Без него как-то. А папа, выходит, и не знает. Или, может, я что-то недопонимаю в их взаимоотношениях? Но в конце концов, что ж делать, раз он просит? Я кивнул.

— Вот и ладно! — воскликнул папа и спрыгнул с высокого стула. — Пойдем к нашим дамам.

Наши дамы находились в гостиной и говорили о разведении цветов. Алинка здорово держалась. Прямо как великосветская леди. Непринужденно поддерживала разговор, но в первые скрипки не лезла. Джоан тоже очень мило расспрашивала о России, о нашей стажировке. Спросила, где мы живем. Мы рассказали про Билла, про Джулию.

— Интересно, сколько им платят за ваше проживание? — спросил папа.

— Насколько я знаю, нисколько. Они же — ротарианцы. Для них благотворительность — важнейшее дело. И в нашем случае — дело добровольное и неоплачиваемое.

Но папа не согласился. Он сказал, что все услуги должны быть оплачены. Тем более в такой справедливой стране, как Америка. Он точно знает, что существует такая система, когда иностранных стажеров селят к желающим принять, а организация, пригласившая на стажировку, оплачивает проживание.

— Это хороший бизнес! — сказал он. — Мы бы тоже могли селить у себя стажеров. У нас просторный дом. Ты, Василий, узнай там, что для этого нужно, куда обращаться. Обещаешь узнать?

Я обещал.

Так мы сидели в гостиной. Джоан на подносе принесла в большой стеклянной миске целую гору луковых чипсов. Папа поставил на стол несколько бутылок пепси.

Мы ели чипсы, пили пепси и беседовали. Колька больше не появлялся. А я и не стал спрашивать, где он. Получается, что вроде и не брат я ему. На душе было как-то не очень хорошо. Но в ходе общения я старался не особо прислушиваться к себе.

Так прошло часа два. Я посмотрел на часы. Через полчаса будет трейн на Нью-Йорк.

Стали любезно прощаться.

Папа вывел из гаража машину, и мы поехали на станцию.

В машине сидели молча. Я смотрел, как в окне мелькает придорожный пейзаж. Папа включил сидюшник, так под музыку и прибыли.

На вокзале, купив билеты, я усадил Алинку в зале ожидания, а сам пошел проводить отца до машины. На сей раз ему пришлось припарковаться на платной парковке — у столбика, на котором установлен счетчик и приемник для монет. Чем дольше стоишь, тем больше платишь. Поэтому мы не стали задерживаться.

Перед машиной папа обернулся, взъерошил мне волосы и похлопал по плечу:

— Большой ты, Васька! Мужик уже! Как время летит! И девушка у тебя красивая. Мало мы с тобой вместе побыли. А знаешь, давай на следующий уик-энд махнем вдвоем к морю! Только ты и я! А?

Он стал таким улыбающимся, что я расплылся в ответ:

— Конечно! Давай поедем! Ты и я!

Когда я вернулся на станцию, Алинка дремала. Я сел рядом и вытянул ноги. Почувствовал вдруг, что страшно хочу есть. Но бегать за какой-нибудь едой было некогда. Подошел поезд, и мы поехали. Алинка помалкивала.

— Ну как он тебе? — решился я.

— Колька? — переспросила она. — Забавный. Дети — они и в Африке дети.

— Да нет. Папа.

— Папа? — Она вдумалась. — Да папа как папа. У меня такой же. Только живет где-то поближе.

Больше мы не произнесли ни слова. На станции вместо Джулии нас встречал взъерошенный Том, быстро запихал в машину и по пути к дому выложил, что Джулия в ответ на наш бесподобный борщ затеяла сегодня настоящую итальянскую кухню. Отчего в доме все вверх дном плюс гостей — немерено.

Однако к нашему прибытию все выглядело вполне пристойно, если не заглядывать в раковину на кухне.

Джулия приготовила настоящую (настоящую, подчеркнула она, в Америке такую не найти!) пиццу и лазанью. Гостей было человек восемь, все радостно нас приветствовали и просто разорвали на вопросы. Вино пили тоже итальянское, хотя Джулия призналась, что собаки-французы вино делают лучше. В общем, было весело и вкусно, а гости, как водится, разошлись после полуночи.

Воскресенье провели в ленивой дреме, к вечеру съездили на пикник и довольно рано угомонились. Предстояла очередная напряженная неделя.

В среду я позвонил папе, и мы договорились встретиться в субботу на вокзале и поехать на пляж. Время пролетело моментом, в клинике Ребекка относилась ко мне уже вполне всерьез и давала массу мелких поручений.

С утра в субботу у нас в доме был настоящий переполох — Джулия тоже затеяла ехать на пляж и с превеликой неохотой отпустила меня в Нью-Йорк. Тем временем она собиралась с такой ответственностью, будто увозила семью на неделю. Том грузил в машину шезлонги, полотенца и надувные матрацы, а Джулия снаряжала огромный пластиковый ящик-термос. На дно предварительно был насыпан лед, сверху разместили банки с колой, соками, пивом. Потом туда же сложили фрукты, пластиковые коробочки с салатами и закусками. Упаковавшись, Джулия удовлетворенно отметила, что ничего не забыли, а пообедают они на пляже — там много маленьких рыбных ресторанчиков. Мы с Алинкой засмеялись.

— Следи за фигурой, — посоветовал я ей, после чего Джулия еще раз предложила мне поехать с ними.

— Там пляж хороший, — уговаривала она. — Местечко Сэнди-Хук называется. Всего час езды от города, а вода — чистейшая! И песок — крупа!

Но я стоял на своем. В результате меня отвезли на стейшн, загрузили в электричку (трейн!), и мы отбыли, каждый в своем направлении.

Папа ждал меня в машине у вокзала и уже заметно нервничал, потому, что счетчик на парковке неумолимо щелкал.

— Поедем в Бруклин, — предложил он. — На Брайтон-Бич.

Я согласился, тем более что очень хотелось побывать в этой знаменитой русской колонии.

На Брайтоне мы оставили машину в удобном месте и пошли пешком. Первое впечатление от поселения русских эмигрантов не очень меня порадовало. По улице суетливо сновало много людей, было грязновато и не очень-то приятно пахло. О том, что бывают неприятные запахи, я в Америке как-то быстро забыл. Ан нет! Не перевелись еще! К тому же здесь метро проходило не под землей, а на поверхности, прямо над тротуаром, поэтому везде улицу перегораживали опоры и сверху периодически доносился грохот трейнов. В общем, было темно и шумно. От Америки поселение русских отличало еще и то, что все названия ресторанов и магазинов были написаны на русском языке. Попадались забавные объявления. Больше всех меня развеселила небольшая вывеска золотыми буквами на черном фоне: «Похоронное бюро братьев Вайнберг. Всегда готовы обслужить клиентов из России. Постоянным — скидки». Много было реклам всяких магов, составителей гороскопов и массажных салонов. «Света Беленькая. Ваша судьба в моих руках. Изменяю предсказания других гадалок, если они негативные». Или: «Массажный салон Саши Бобко. Через два дня вы себя не узнаете, а через неделю не сможете от нас уйти. Вход через задний двор, мимо мусорщиков, направо. Второй этаж».

Я с удовольствием читал все эти рекламные листовки и вывески, стараясь запомнить, чтобы потом повеселить наших на скучных семинарских занятиях.

— Нравится? — спросил папа.

— Впечатляет.

По пути мы купили довольно толстую газету на русском языке «Новое русское слово».

— Здесь всегда свежие, — пояснил папа. — Новости из России и местная русская жизнь.

Вскоре мы свернули к морю. Неширокий песчаный пляж, вдоль которого тянулся тротуар из деревянных досок.

— Это знаменитый брайтонский «бродвик». Здесь вдоль океана любят гулять старожилы. Кого только не увидишь! Не только местные, но и из других районов съезжаются.

Папа был прав. По деревянному настилу гуляли очень колоритные дедуськи с бабуськами. Мне даже показалось, что одна из них была в боа из перьев. В основном же старшее поколение скрывалось от солнца под какими-то немыслимыми кружевными зонтиками, на голове преобладали шляпки и панамы. Многие сидели на лавочках вдоль моря. И кругом — русская речь, зачастую смягченная мягким украинским акцентом или плавными еврейскими интонациями:

— Вы не поверите, Език, но эта выскочка Мина из Можайска выдала-таки свою толстуху дочь за Марэка Брэйловского. А у них такой бизнес! Папа Марэка держит заправку в Бруклине и варехауз в Бронксе!

— Шоб я так жил, — поддерживал разговор Език.

Мне опять стало весело, я раньше думал, что такие разговоры — плод фантазии наших юмористов. А они вот где нахватались!

— Здесь только местные, — объяснил папа. — Американцы отдыхают на своих пляжах. Считают, что за городом экология чище. А тебе нравится?

— Нормально. Песок чистый. Океан. Только развлекаловок никаких нет.

— Каких развлекаловок? — насторожился папа.

— Ну, водных мотоциклов, парашютов, тарзанок каких-нибудь.

— Нет. Здесь попроще. — Он как будто обиделся. — Привык по заграницам кататься! А я вот, между прочим, ни разу еще из Америки не уезжал!

Я почувствовал, что действительно задел его, и утешил:

— Да нет. Дело не в заграницах. Такой ерунды и на наших пляжах хватает.

— В России?! — Он неодобрительно покачал головой. — Так все изменилось. Я уезжал из дикой страны, злой и голодной.

— Так когда это было!

Папа расстелил на песке потертое покрывало, чем очень меня умилил. На таком же мама укладывала меня, когда мне было лет восемь, выудив из моря. И еще полотенцем накрывала сверху. Мы вытянулись под солнцем, я попросил почитать газету. На четвертой странице свернул и вернул ее папе.

— Неинтересно? — спросил он.

— Нет, — честно признался я. — Такое впечатление, что мне каждой строчкой доказывают, как правильно они поступили, переехав в Америку.

— И что в этом плохого?

— Ничего. Только я же не спорю с ними. Живите, где хотите! А они все доказывают, что поступили правильно. Комплекс неполноценности какой-то.

Папа не согласился:

— Нет, ты неправильно понял. Мы, эмигранты, очень довольны, что смогли пустить корни в этой стране. Мы гордимся, что живем в Америке, что у нас получилось уехать сюда и почувствовать себя свободными людьми. У нас здесь есть все! И никаких очередей за колбасой.

Давненько ты, папа, уехал, конечно, подумал я, по обижать его не стал, только пожал плечами:

— Все равно, во всех публикациях чувствуется какая-то суетливость. Как маленькая собачонка лает, брызгая слюной. Хотя вроде и не кусается. Французов, живущих в Америке, вряд ли волнуют французы, оставшиеся на родине. И они им не доказывают, что нашли наконец лучшее место на земле. Живут и живут. Каждый, где считает нужным. А наши вроде все время самоутверждаются: не прогадали ли мы? Детский сад, в общем.

Но папа, я заметил, обиделся. Только так и не понял — отчего?

Мы искупались пару раз. Море было теплым, но волна набегала крутая.

— Здорово! — сказал папа. — Я давно на море не был. Все какие-то дела!

— Здорово! — согласился я. — Мы вдвоем!

Папа предложил сходить за напитками. Мы оставили наше лежбище и подошли к нарядному навесу. Перед нами стояли два парня, определяясь в выборе.

— Ты что будешь? — спросил папа.

— Колу, если холодная.

— А я «Будвайзер».

Мы встали в короткую очередь. Через минуту папа спохватился:

— Сбегаю позвоню, — и пошел к автомату — их тут на каждом шагу.

Пока он звонил, наша очередь подошла. Я купил банку лимонного чая со льдом, две банки «Будвайзера» и орешки.

— Салфетки прихвати, — подсказал мне подошедший папа. Салфетки мне и так дали.

Он обернул банку пива в салфетку и пояснил:

— Здесь нельзя пить в общественных местах. Могут полицейские пристать. Поэтому американцы заворачивают банки в салфетки или пакеты.

— И полиция верит? — усомнился я.

— Нет, конечно. Все просто делают вид, но закон соблюден. Американцы очень законопослушны. Кстати, многие эмигранты этим живут — судятся за любую мелочь.

— Это же нудная процедура. — Я вспомнил, как страховщики привлекали Сергея в суд за какую-то мелкую аварию. Он долго плевался и в конце концов махнул рукой и сказал, что ему проще отдать лишнюю сотку баксов, чем выдержать всю эту тягомотину.

— Нудная, — согласился папа. — Но если американцы напридумывали кучу всяких законов, почему бы этим не воспользоваться? Считается, что весь Брайтон судится. И выигрывают!

Да, веселенькая слава у наших соотечественников! Приехали в страну законопослушных американцев и тут же взялись их разводить на их же законах.

Мы искупались еще разок, пожарились на солнце и стали сворачиваться.

— Пойдем пообедаем, — предложил папа. — Угощу тебя настоящей русской кухней. Соскучился небось по родному, домашнему?

Соскучился, если честно. Мы остановились возле кафе с надписью «У дяди Миши».

— Здесь вкусно, — пояснил папа. — Хозяин, Миша, уже двадцать лет кафе держит. Очень строго придерживается русских рецептов.

Мы вошли в небольшое прохладное помещение, где стояло штук восемь маленьких пластиковых столов, покрытых скатертями из полиэтилена. Официантка в кружевном переднике и кокошнике подала нам мясной салат, борщ, сдобренный сметаной, и пирожки огромной величины, добросовестно зажаренные до коричневой корки.

— Давно такого не ел? — спросил папа.

— Давненько, — согласился я и кое-как пропихнул в себя полтарелки ну очень уж наваристого борща. Салат состоял из картошки, колбасы, соленого огурца и был щедро сдобрен майонезом. Пирожок уже в меня не влез. Да-а, если бы десять лет назад меня кормили такой пищей, я бы тоже стал подумывать об эмиграции. А еще говорят — плохо кушали.

Когда мы покинули гостеприимное заведение, я чувствовал себя еще живым рождественским гусем, но буквально за неделю до Рождества. Лазанья Джулии вспоминалась как легкая диетическая пища. Папа с удовольствием вытер слегка подмасленные губы:

— Прихожу сюда иногда. Когда по русскому заскучаю. Просто и сытно. И недорого. Мама так же вкусно готовит?

— Нет, — честно ответил я. Видимо, разучилась, слава богу.

Мы зашли в кофейню.

— Здесь варят настоящий турецкий кофе и большой выбор русских сладких пирогов.

Учуяв запах «настоящего турецкого» кофе, я предусмотрительно решил выпить чаю. А действительно широкий ассортимент выпечки навел меня на мысль: «Вот наголодались-то в свое время!»

— Папа, а ты не хочешь домой, в Россию? — задал я вопрос, который тревожил меня с утра.

— Нет, конечно! — не задумываясь ответил он. — У меня здесь есть все, о чем я мечтал.

— А о чем ты мечтал?

— О своем доме. — Тут он задумался, видимо вспомнив бунгало, которое видел на моих фотографиях. — О собственной машине. Кстати, у вас есть машина?

— Есть, — вынужден был признаться я. — У мамы «субару», у Сергея — джип «террано», а у меня пока только мокик японский.

— Что такое мокик?

— Маленький японский мотороллер. «Хонда».

Папа загрустил совсем:

— Да-а. Продвинулись вы там, в России: «субары», «хонды». Ну, это у вас, наверное, такая состоятельная семья. Большинство-то в России нищенствуют, я читал.

Душой кривить не стал:

— Есть, конечно, и бедные, и бездомные. Но не больше, чем здесь, в Гарлеме или на Сорок второй авеню, где на каждом шагу милостыню просят. Пенсионерам туговато приходится. Нет, проблем хватает, конечно.

Папе стало полегче, и он переключился на меня:

— Сколько у вас в группе стажеров?

— Девятнадцать.

Он понизил голос и подмигнул:

— Многие остаются?

— Где? — не понял я.

— В Америке!

— Я не спрашивал, но вроде пока никто не собирался.

— Не может быть! — не поверил мне папа. — Вам повезло. Вы прорвались в Америку — и не воспользоваться такой возможностью?

— Не знаю, — честно признался я и призадумался. Может, я чего недопонимаю? Хотя мы в группе всегда очень активно обсуждаем наши впечатления, над чем-то смеемся, чем-то восхищаемся. Но остаться… Никто ничего не говорил.

— А какие здесь перспективы с работой? — уточнил я на всякий случай.

— Ну, русские дипломы не котируются. Но врачей охотно берут медсестрами и медбратьями.

— Вряд ли кто-нибудь из наших студентов мечтает об этом. А вообще с трудоустройством как?

— Да никаких проблем! Рабочие руки рвут на все стороны. Запросто можно заработать. Если на бензоколонке, то баксов триста в неделю. Трудно, конечно, там двенадцать часов через двенадцать. И без выходных. Женщины устраиваются квартиры убирать или за больными ухаживать. Раньше этим афроамериканцы занимались, но наших берут охотнее. Да есть предложения! Было бы желание!

Желания не возникало, но я промолчал.

— Когда домой? — поинтересовался папа.

— Через две недели. В субботу.

— «Аэрофлотом»? — брезгливо поинтересовался он.

— Да, — сознался я.

После кофейни папа довез меня до вокзала и заторопился:

— Надо выбираться из Нью-Йорка, а то попаду в трафики.

В пробки — по-нашему. Я заверил, что прекрасно ориентируюсь в трейнах, мы договорились созвониться и попрощались. Через двадцать минут я погрузился в кожаное сиденье электрички. Опять не сказал папе про нашу общую Юльку!

На стейшн меня встречали Джулия и Алинка. Они взахлеб делились впечатлениями про пляж. Туда приехали еще трое наших семинаристов с «семьями», море пенилось огромными волнами, они арендовали катер, заплывали подальше, потом Алинка и Джулия падали в море на специальных пенопластовых досках, и волны выносили их прямо на пляж. Еще катались на «банане» и все свалились в море.

— С голоду не умерли, — заверила меня Алинка. — А ты как?

— Замечательно. Были на Брайтон-Бич. Весь день провел вместе с папой.

— Брайтон! — завистливо протянула Алинка. — Я так хотела там побывать!

— Отпросимся на неделе из клиники на часок пораньше, я тебя свожу, — пообещал я. — Незабываемые впечатления!

Возле дома сушились шезлонги. Сохранив национальную гордость, мы допили остатки итальянского вина и разбежались спать. Ночью к нам пробрался Хо. Он, видимо, предчувствовал разлуку, потому что назавтра мы переезжали в следующую семью.

Расставание с Джулией и Томом было трогательным, девчонки даже всплакнули. Мы обменялись сувенирами, телефонами, электронными адресами и всем, чем можно обменяться.

На сей раз мы попали в дом к одинокой Долорес, очень известному дизайнеру. Она жила в поселке, вход в который охраняли секьюрити возле шлагбаума.

— Все круче, и круче, и круче… — пропела Алинка.

Дом Долорес был в три этажа, с зимним садом и массой других немыслимых дизайнерских штучек. Бейсмент — нижний этаж — занимал пес, долматинец Гарри. Там ему были отведены кабинет, спальня и гостиная. Все оформлено в стиле черно-белых пятен.

Даже личный унитаз Гарри был обтянут меховой шкуркой тех же тонов. Хотелось надеяться, что он им пользуется.

Долорес было лет семьдесят пять, но мы сразу заверили ее, что больше пятидесяти ей не дашь. Она была довольно высокого роста, но очень сухощавая и весьма экстравагантно одетая. Нам с Алинкой отвели большую спальню с видом на озеро и огромной кроватью под белоснежным паланкином.

— Чувствую себя шамаханской царицей, — выдохнула Алинка, и мы спустились к ужину.

Долорес кормила нас из квадратных тарелок, кофе пили из треугольных чашек, а на стенах висели забавные картинки, из которых торчали пучки трав. Кухню от столовой отделяла стена из плотной рыбацкой сети.

Долорес сразу затребовала наши семейные альбомы. Больше всего ее (как и всех американок) впечатлил Сергей, видимо, потому, что он везде был снят то небритый на рыбалке, то на море с обнаженным загорелым торсом. Она уточнила, нет ли у них с моей мамой общих детей, и была разочарована моим отрицательным ответом.

— Я родила бы от него пару ребятишек, — мечтательно произнесла она.

Вечером Алинка изображала из себя восточную диву под паланкином, и мы здорово повеселились.

Неделя прошла как обычно, но надо признать, мы уже здорово устали и стало тянуть домой. В пятницу Алинка спросила, звонил ли папа. Я отрицательно помотал головой.

— А ты?

— И я — нет.

— Обидел тебя чем? — встревожилась она.

— Да нет вроде. — Я и сам себе удивлялся. — Сам не знаю. Не звонится мне что-то.

Весь уик-энд Долорес таскала нас по культовым выставкам и тусовкам. Мы устали еще больше.

— Скорее бы следующая суббота, — поделился я с Алиной сокровенным и получил поддержку.

В утешение в супердизайнерском бутике Долорес купила мне в подарок приталенную рубашку оранжевого цвета из натурального шелка и такие же шорты с черными попугаями. Алинке досталось сиреневое парео и бандана в малиновых огурцах.

Когда вечером мы посмотрели на ценники, стало очевидно, что, сложившись покупками, мы могли бы купить у нас во Владивостоке подержанную, но еще приличную иномарку.

В середине следующей недели позвонила Джулия, сказала, что безумно соскучилась без нас, и пригласила в итальянский (опять!) ресторанчик. За ужином она стала советоваться, кого бы ей усыновить: мальчика или девочку? Сама она симпатизировала девочкам в розовых бантиках и оборочках, Том же склонялся к мальчикам — они проще и самостоятельнее. Алинка посоветовала взять сразу двоих, что очень понравилось Джулии и должно было еще больше понравиться Тому.

В пятницу состоялась грандиозная вечеринка, где собрали нас всех, а также всех наших предыдущих и настоящих «родителей». Мы с удовольствием обнялись с Биллом и Бернадет, очень активно общались и с другими, жарили барбекю, пели русские песни и рассыпались в искренних благодарностях. И хотя душа рвалась домой, но расставаться было жалко.

На следующий день в аэропорту нас провожали тем же составом. Памятуя о разговоре с отцом, я придирчиво пересчитал семинаристов: все девятнадцать! Плюс Вета.

Тут из корзинки Джулии выскочил Хо и облизал меня на прощание с ног до головы. Долорес тоже прихватила с собой Гарри, но он вел себя пристойно, к тому же очень важничал в наморднике.

Уже перед посадкой в самолет я заметил знакомую фигуру и вернулся в зал ожидания.

— Папа! — окликнул я.

Мужчина обернулся с улыбкой.

— Сори, — извинился я. Просто очень похож.

В самолете мы с Алинкой уселись рядом и сплелись руками — в Москве предстояла разлука. Вместе с нами у окна оказался разговорчивый американец в золотых очках. Он подробно расспрашивал меня, кто мы, откуда и зачем. Я заученно отвечал, а потом, чтобы отвязаться, полез в рюкзак за плеером. Как назло, выпал альбом с фотографиями, который конечно же заинтересовал нашего спутника.

— Ты возишь с собой семейный альбом? — умилился он, а я пояснил, что нас так ориентировали: упаковать альбом, чтобы сразу все было ясно, когда будем вливаться в американскую «семью». Он одобрил и стал листать. Очень похвалил мою маму и отметил, что у него когда-то была похожая девушка, которую долго любил. Юлька привела его просто в неописуемый восторг. «Она вырастет звездой!» Потом наткнулся на фотографию Сергея, где тот стоял в болотных сапогах среди камышей и держал за жабры гигантскую рыбину.

— О-о! — воскликнул он и вопросительно взглянул на меня.

— А это мой отец, — охотно пояснил я. — На рыбалке.