То, что мы оставили позади

Глава 11. Шания Твейн — прекрасная крутышка

Люсьен

Двадцать три года назад

— Вот, — сказал Саймон Уолтон, ставя передо мной кружку кофе с Гарфилдом и надписью «Хотел бы я, чтобы это была лазанья».

Мы сидели лицом друг к другу за столом на кухне Уолтонов — в комнате, которая была размером почти с весь первый этаж моего дома. Оранжевые и ржавые листья шептались по другую сторону угловатых окон над банкеткой.

На свежевыкрашенном бирюзовом столе между нами стояла потёртая шахматная доска в середине партии.

— Спасибо, — сказал я, всё ещё хмуро глядя на доску. Мне нравилось, что он не задавал мне вопросов и не высмеивал за то, что я попросил кофе. Мужчины пили кофе. Я привыкал к его вкусу.

Я сомкнул пальцы вокруг головы коня и переместил его глубже на вражескую территорию.

— Помни, ты не можешь просто так пойти в атаку, — объяснил мистер Уолтон. — У тебя должен быть план. Стратегия. Ты не можешь просто думать о том, что собираешься делать. Ты должен предугадать, что собирается сделать твой противник.

После этого совета его слон аккуратно уничтожил моего коня.

— Чёрт возьми, — пробормотал я, беря чашку с кофе.

Мистер Уолтон ухмыльнулся.

— Не сдавайся. Доведи дело до конца.

Раздосадованный, я пожертвовал пешку.

— Шах и мат, — сказал мистер Уолтон, поправляя очки на носу.

Я откинулся на жёлтую узорчатую подушку.

— Не думаю, что мне нравится эта игра.

— У меня такое чувство, что, попрактиковавшись ещё немного, ты найдёшь свою колею. Это похоже на то, что ты делаешь на футбольном поле, но не выходя из дома.

Сегодня был ноябрьский воскресный день. А это означало, что не было ни игры, ни тренировки, ни спасения от того ада, в котором я жил по соседству.

Папа был на рыбалке с друзьями. Мама была там же, где проводила большую часть своего свободного времени, когда отца не было рядом: одна в своей спальне. Я заметил мистера Уолтона на заднем дворе, вырывавшего цветы, и вызвался помочь.

— Как продвигаются уроки шахмат? — спросила Карен Уолтон, влетая в комнату с двумя пакетами продуктов.

— Отлично, — настаивал мистер Уолтон.

— Ужасно, — сказал я.

Мы оба встали из-за стола и каждый взял у неё по пакету. Пока мистер Уолтон громко целовал свою жену, я занялся доставкой пакета на огромный центральный островок кухни. Здесь царил небольшой беспорядок. Беспорядочная стопка кулинарных книг, рассыпанная мука рядом с фарфоровой посудой, которую никто не удосужился убрать. Миска с яблоками стояла наполовину на журнале, открытом на статье о том, как отправить детей в колледж.

Беспорядок в моём доме был недопустим. Нужно было любой ценой избегать всего, что могло послужить провоцирующим поводом.

— В машине есть ещё кое-что, — объявила миссис Уолтон, смущённо похлопав мистера Уолтона по заднице. Привязанность — это то, чего не было у меня дома.

— Мы принесём, — настаивал мистер Уолтон. — Побалуй себя чашечкой кофе, пока мы с моим протеже разгружаемся.

— Что бы я без вас двоих делала? И, пожалуй, я лучше выпью вина, — сказала миссис Уолтон, ласково похлопав меня по руке, и направилась к большому встроенному посудному шкафу, в котором хранился целый ассортимент разномастных бокалов для бара.

Мне не удалось скрыть гримасу, когда её пальцы случайно коснулись моего последнего синяка. Уолтоны пили. За обеденным столом было вино, и я видел, как мистер и миссис Уолтон иногда пили коктейли на крыльце. Но я никогда не видел их пьяными.

В этом и заключалась разница между мистером Уолтоном и моим отцом. Самоконтроль.

Может быть, именно этому он пытался научить меня за шахматной доской.

— Футбольная травма? — спросил мистер Уолтон, глядя на мою руку.

— Да, — сказал я, опуская рукав рубашки, чтобы прикрыть синяк. Ложь застряла у меня в горле.

Миссис Уолтон поманила меня пальцем и указала вверх. Я спрятал улыбку. Мне нравилось быть нужным, даже если это связано с моим ростом. Я нашёл на верхней полке её любимый бокал на длинной ножке с выгравированными цветами и протянул ей. Она махнула им в сторону мужа, задавая безмолвный вопрос. Мистер Уолтон многозначительно поднял большой палец, и я взяла с полки второй стакан.

— Люсьен, мне не нравится, что ты играешь в эту игру, — отчитала она, взяв второй бокал и направляясь к стойке. Она поставила бокалы на стол, порылась в одном из пакетов и достала бутылку вина. — Существует слишком много способов получить травму. И да, молодые тела заживают быстрее, но ты не знаешь, к чему могут привести подобные травмы в дальнейшей жизни.

— Этот мальчик — стартовый квотербек в выпускном классе, дорогая, — отметил мистер Уолтон. — Он не станет уходить из команды и заниматься вязанием.

— Никто не говорил о вязании, — сказала она. — Как насчёт софтбола? Слоан почти никогда не получает травм. Кстати, где наша дочь?

Я задавался тем же вопросом последние два часа, но отказывался спрашивать.

— На свидании с тем парнем Блутом, — ответил мистер Уолтон, выразительно изогнув бровь.

Я напрягся. Для меня это было новостью. Мы говорили об этом. Не в школе, потому что в школе мы никогда не разговаривали. Это какое-то негласное правило между нами двумя. Она, вероятно, считала меня засранцем. Популярный квотербек, который считал, что он слишком хорош, чтобы его видели разговаривающим с книжным червём из десятого класса.

— Я забыла. Он нам нравится или нет? — спросила миссис Уолтон, вставляя штопор.

Джона Блут был неотёсанным защитником команды, который совершил ошибку, разболтав в раздевалке о сиськах Слоан Уолтон, которые он собирался полапать. Я подождал, пока мы выйдем на тренировочное поле, а потом ударил его достаточно сильно, чтобы вбить в него немного здравого смысла. К несчастью для него, этот здравый смысл не подсказал ему не подниматься, и в итоге нас разнимал Нэш.

Я недвусмысленно сказал Слоан, чтобы она бросила Джону. Она потребовала объяснить, почему. По какой-то причине она чувствовала, что имеет право знать всё обо всем. Это приводило меня в бешенство и в то же время привлекало.

Я сказал ей, что он мудак и что она заслуживает лучшего. И то, и другое правда.

Она сказала, что подумает об этом. Видимо, это означало, что она собирается делать то, что ей нравится, несмотря ни на что.

— Я думаю, мы воздерживаемся от суждений, чтобы посмотреть, понравится ли он нашей дочери, — сказал мистер Уолтон. Затем он поманил меня к себе. — Пойдём, Люсьен. Я расскажу тебе о скандинавской защите, пока мы будем носить продукты.

— Я готовлю на ужин твоё второе любимое блюдо, Люсьен. Замороженные равиоли с магазинным соусом, — крикнула миссис Уолтон нам вслед.

Я не сразу понял, почему у меня потеплело в груди, но мне это нравилось.

Металлический привкус крови наполнил мой рот. Мои руки и плечи ныли от полудюжины синяков, которые мне приходилось скрывать. Челюсть болела от его кулака. И на этот раз костяшки пальцев моей правой руки были в синяках и ссадинах.

Удар застал врасплох нас обоих.

Хуже.

Он становился всё хуже.

И я тоже.

— Твой отец не хотел этого, — произнесла мама своим обычным шёпотом. Она всегда говорила шёпотом. — У него много чего на уме.

Мы сидели бок о бок на потёртом линолеуме кухонного пола посреди беспорядка, как будто мы были двумя кусками мусора, которые ждали, когда их соберут и выбросят.

— Бл*дь, это не оправдание, мам. Мистер Уолтон по соседству…

Она вздрогнула. Вот из-за чего всё началось на этот раз, когда папа пришёл домой, пропахший выпивкой.

Всегда что-нибудь находилось. Ужин был холодным. Я неправильно припарковал свою подержанную машину. Тон моего голоса был недостаточно уважительным. Сегодня вечером это была книга о шахматах, которую подарил мне Саймон Уолтон.

— Ты думаешь, что ты лучше меня? — прорычал отец. — Ты думаешь, что эта бл*дская пи*да по соседству лучше меня? Ты думаешь, что можешь прочитать бл*дскую книгу и забыть, откуда ты родом?

Бывали ночи, когда я молился божеству, в которое не верил до конца, умоляя его арестовать его за вождение в нетрезвом виде или за что-нибудь похуже.

Это был единственный способ выжить.

Хотя часть меня беспокоилась, что уже слишком поздно. Меня переполнял гнев, который копился глубоко внутри, который никогда не находил выхода, который менял меня как личность.

Как бы я ни старался, я не мог разжать кулаки.

Он сделал это со мной.

Дело не столько в боли. По крайней мере, уже нет. Дело в унижении. В его требовании, чтобы мы с мамой выполняли все его прихоти. В его вере в то, что он — центр нашей вселенной. Что наши потребности второстепенны по сравнению с его собственными.

Я был достаточно крупным и сильным, чтобы дать ему отпор, если понадобится. Теперь он это понял. Он понял это и возненавидел меня ещё больше за то, что я воздерживался от этого.

Я не хотел быть таким, как он, и он это знал. Поэтому он делал всё возможное, чтобы сломить меня. И если меня не было рядом, он продолжал ломать мою мать.

«Сломанные мужчины ломали женщин».

Эта фраза эхом отдавалась в моей голове, когда я поднялся на ноги, помог матери встать, а затем выскользнул на задний двор.

Осенняя прохлада холодила мою кожу. Под ногами тихо хрустели опавшие листья.

Мне хотелось сбежать. Оставить это место далеко позади и никогда не оглядываться назад. Но без меня это станет лишь вопросом времени, когда он убьёт её. Когда он слишком сильно толкнёт её или потеряет контроль и не сможет остановиться.

Я был единственным, кто сохранял её в живых.

Я не знал, почему мы втроём продолжали притворяться, что колледж — это вариант. Что я на самом деле соглашусь на футбольную стипендию, ради которой так усердно работал. Мы все знали, что произойдёт, если я уеду. Но мы никогда не говорили об этом. Мы никогда не говорили о том грязном секрете, который делили меж собой.

Я выплюнул кровь и горечь в темноту и начал круговыми движениями руки массировать боль в правом плече. Он всегда точно знал, куда меня бить. Ровно настолько, чтобы напомнить мне, что он может это сделать, но недостаточно, чтобы кто-то ещё обратил на это внимание.

«До сегодняшнего вечера», — напомнил я себе, напрягая челюсть. Синяк на моём лице скрыть не получится.

— Пссс!

Я перестал разминать руку и выглянул из-за угла своего дома, за тусклую бежевую обшивку, за заросли сорняков, к забору, который отделял хорошее в моей жизни от плохого.

И там, в окне, за вишнёвым деревом, стояла она. Хорошее.

— Почему ты не спишь? Уже поздно, — шёпотом пожурил я её.

— Не могла уснуть, — отозвалась Слоан.

Я сейчас тоже не смог бы. Он не вернётся. Не сегодня ночью. Он пойдёт к приятелю домой и напьётся до потери сознания. Я, напротив, лежал бы без сна, уставившись в потолок, и мечтал, чтобы он никогда не вернулся. Что он упал с моста на грузовике и избавил нас всех от страданий.

Я оглянулся на свой дом. В маминой спальне горел свет. Она наверняка свернулась калачиком, как всегда после этого. Раньше она сворачивалась калачиком вокруг меня. Когда времена были не такими плохими. Когда он не был таким злобным. Но в какой-то момент она начала замыкаться в себе, и я стал её защитником.

Я должен остаться. Я не должен портить жизнь Слоан своим уродством.

— У меня есть новый диск. Хочешь послушать? — прошипела она в темноте.

— Пошло оно все нахер, — пробормотал я себе под нос и вошёл в её двор.

Шершавая кора вишнёвого дерева обдирала мне руки, пока я карабкался к ней.

— Привет, — сказала Слоан, симпатичная и бойкая, в пижамных штанах и майке с Дэвидом Боуи, когда я забрался к ней в окно.

— Привет, — сказал я, осторожно переступая через книги, которыми был завален её подоконник.

На её щеке под очками виднелась складка от подушки. Волосы были собраны на макушке в такой беспорядочный узел, что было ясно, что она спала.

Она была… милой. Даже очаровательной. Меня тянуло к ней, но не так, как я привык.

— Что тебя разбудило? — с беспокойством спросил я.

Её взгляд метнулся к окну, а затем обратно. Она вздёрнула подбородок.

— Я не знаю.

Она была хорошей лгуньей, но я всё равно понял.

— Ты что-нибудь слышала? — настаивал я.

— У тебя идёт кровь, — сказала она, игнорируя мой вопрос и бросаясь действовать.

Мои пальцы коснулись уголка рта и окрасились красным.

— Чёрт.

Она схватила упаковку салфеток и вытащила несколько штук.

— Вот. Сядь.

— Нет, всё в порядке. Я, пожалуй, пойду, — сказал я, направляясь к окну. Мне не следовало приносить это сюда. Если я жалел себя, это ещё не давало мне права заливать кровью всю её комнату.

— Эй. Ты не можешь уйти. Ты так и не извинился за камень прошлой весной.

— В следующий раз, — отрывисто сказал я. Это был наш рефрен. Наше обещание, что я вернусь. Обещание, о нарушении которого мне стоило всерьёз задуматься.

Я уже поставил одну ногу на подоконник, когда она схватила меня сзади за спортивные штаны.

— Слоан, ты серьёзно?

— Дай я посмотрю на твой рот. То есть, на кровь у тебя на губах, — настаивала она.

Она вцепилась в меня, как один из тех грёбаных репейников, которые прилипают к носкам после прогулки по лесу.

— Ладно, — пробормотал я и сел на подушку между Джоном Гришэмом и Октавией Батлер.

— Останься, — приказала Слоан.

— Для пикси ты слишком властная, — пожаловался я.

Она фыркнула, взяв с прикроватной тумбочки комок салфеток и стакан воды. Её бутылочно-зелёные глаза были серьёзны, когда она приблизилась ко мне. И тогда я понял, что она знала.

Она знала и жалела меня. Мои руки снова сжались в кулаки.

— Итак, ты готов к завтрашнему тесту по химии? — спросила Слоан.

Она знала мой секрет, знала, что я не хочу об этом говорить, поэтому просто собиралась обелить меня и притвориться, что всё нормально. Я не заслуживал её.

— Прости, что никогда… ну, ты знаешь… — я беспомощно развёл руками.

— Не признаёшь меня в школе? — догадалась Слоан, восполняя за меня пробел. У неё была сверхъестественная способность угадывать, что я хочу сказать, даже когда у меня не находилось нужных слов.

— Да.

Она пожала своими изящными плечиками и одарила меня ухмылкой.

— Нууу. Всё в порядке. Если капитан футбольной команды начнёт обращать на меня внимание, это подорвёт мой авторитет на улицах.

— Твой авторитет на улицах? — я усмехнулся.

Она обмакнула салфетки в воду и начала осторожно промокать уголки моих губ. Это было… приятно, когда кто-то заботится о тебе.

— Люди начали бы ожидать, что я вступлю в команду чирлидеров и ходить на костры на Третьей Базе. Это сократило бы моё время на чтение. К тому же, мне пришлось бы отказаться от своей тайной влюблённости в Филиппа.

— Фил из театральной группы — твоя тайная любовь? — поддразнил я её.

Фил прославился благодаря своим отличным оценкам по математике и наушникам, которые он надевал за кулисами во время школьных постановок, потому что он отвечал за занавес. Ему было абсолютно наплевать на то, что о нём думают, и каждый божий день он ходил в школу в одних и тех же джинсах и чёрной футболке. За исключением дня фотографирования для школьных альбомов, когда он надевал поверх футболки галстук-бабочку.

— Я ничего не могу с собой поделать. Обожаю парней с властью. Каждый раз, когда я думаю о том, как он шипит «поднять занавес», у меня подкашиваются колени.

Я улыбался, несмотря… ни на что. Вот какой эффект она на меня производила. Она была хорошей. Казалось, всё в ней искрилось. Хорошие люди получают только хорошее.

И тут я вспомнил Джону.

— Твой папа сказал, что у тебя сегодня было свидание, — это прозвучало обвиняюще, но я ничего не мог с собой поделать.

— Расслабься. Я встречалась с Джоной, чтобы расстаться с ним в лицо.

Я выпрямился.

— Вы расстались?

— Угу, — сказала она, не отрывая взгляда от моих губ. — Он был настоящим ослом. Ты прав.

— Повтори это ещё раз, — настаивал я.

Её губы скривились, пока она занималась своей работой.

— Нет.

— Ну же, — уговаривал я.

— Нет. И заткнись. А если серьёзно, — продолжила Слоан, прижимая влажный комок салфеток к уголку моего рта, — я понимаю.

— Ты понимаешь что?

— Нельзя, чтобы кто-то заметил твоё дружелюбное поведение по отношению к четырёхглазой заучке из десятого класса. Это проделает дыру в пространственно-временном континууме общества старшеклассников.

Она не знала настоящей причины, по которой я не хотел, чтобы кто-то знал о нас. Если у моего отца возникало подозрение, что для меня что-то важно, он уничтожал это или разрушал всё любым возможным способом. Единственное, что он «позволял» мне — это футбол, потому что для него было важно иметь сына, который преуспевал на поле.

Но если бы он хоть раз прослышал, что Слоан что-то значит для меня, что я ценю её, он бы нанёс урон. И если бы он это сделал, если бы ему удалось каким-то образом причинить ей боль, я не думаю, что смог бы жить с этим… или оставить его в живых.

— Заучка, — беспечно повторил я.

— Тебе больно? — спросила она меня, снова меняя тему. Теперь её голос был хриплым и серьёзным.

— Всё в порядке, — солгала я.

— Люсьен…

— Не надо, — сказала я.

— Ты даже не знаешь, что я собиралась сказать.

— Нет, я знаю. И это не твоё дело.

— Но…

— Не у всех есть такая семья, как у тебя. Понятно? — она понятия не имела, с чем мне приходится сталкиваться ежедневно. Только не тогда, когда её растили Саймон и Карен Уолтон.

— Но почему мы не можем обратиться в полицию? — настаивала она.

Мысль о том, чтобы поднять трубку и вызвать полицию на моего отца, была смехотворной.

Шеф полиции Уили Огден был одним из лучших друзей отца. Мне было десять лет, когда Уили остановил моего отца за превышение скорости и выезд на встречную полосу. Он был пьян. Он протянул мне открытую банку пива, когда съезжал на обочину.

Нервы у меня в животе только начали успокаиваться. Полиция могла бы помочь. Мы смотрели видео об этом в школе. «Не садитесь за руль в нетрезвом виде». Но мой отец это сделал.

Я думал, что полиция помешает моему отцу совершить эту ошибку, помешает напугать меня, помешает причинить кому-нибудь вред.

— Кто-то сегодня рано начал, — хихикнул Уили, подойдя к окну моего отца.

Шеф отпустил его даже без предупреждения. Они поговорили о рыбацкой лодке и договорились встретиться в баре позже вечером. А потом Уили махнул моему отцу, чтобы тот возвращался на дорогу, как будто оказывал ему какую-то особую привилегию.

— Я просто не могу, — с трудом выдавил я.

— Нет, мы можем, — настаивала Слоан.

Она продолжала говорить «мы». Как будто она тоже в этом замешана, хотя я этого меньше всего хотел. Если она подберётся слишком близко… Если ей будет больно… Я не смогу сдержаться. Я не смогу ограничиться защитой. Я покончу с ним и, сделав это, стану им самим.

— Если он причиняет тебе боль, Люсьен… — голос Слоан дрогнул, и вместе с ним дрогнула частичка моего сердца.

— Перестань, — прошептал я, заключая её в объятия и вставая.

Она обняла меня за талию и крепко прижала к себе. Её лицо уткнулось в мою грудь. Я ненавидел то, насколько приятной была эта физическая привязанность с её стороны.

Это совсем не то, что я чувствовал к Брэнди Кляйнбауэр, когда в шестнадцать лет потерял с ней девственность. Или не гормональное влечение, которое я испытывал к Синди Кроуфорд на протяжении всей учебы в средней школе. И это совсем не то, что я испытывал к Эдди, с которой мы периодически трахались по выходным.

Это было… сложнее. Слоан мне нравилась. Я хотел защитить её. И каждый раз, когда мы прикасались друг к другу, неважно, насколько невинно, часть меня желала большего. Но это невозможный вариант. Я сломлен, а она прекрасна.

Я не знал, кем мы были друг для друга, кроме того факта, что она важна для меня. Важнее, чем кто-либо другой.

— Какой диск ты купила? — спросил я.

Слоан высвободилась из наших объятий, и я почувствовал облегчение и сожаление одновременно. Её очки съехали набок. Её волосы пребывали в ещё большем беспорядке. Я почувствовал, как что-то тёплое и нежное скользнуло по моей груди. Как будто я впитывал её доброту. Но это не моё право.

— Шания Твейн.

Я ухмыльнулся.

— Ты ведь шутишь, да?

— В чём дело? Неужели ты недостаточно мужественный, чтобы слушать девчачье кантри? — она подскочила к кровати и с вызовом в глазах взяла наушники. — Шания Твейн — прекрасная крутышка. Хочешь послушать?

Она выглядела такой милой и полной надежд, волосы растрепаны, глаза широко раскрыты. Больше всего на свете я хотел лежать рядом с ней в этой мягкой постели, в этой милой комнате, в этом большом доме и быть частью всего этого. И именно поэтому я не мог.

Я принёс с собой тьму. Мои синяки оказались заразными.

— Я должен вернуться и… — и что? Что ещё осталось для меня дома?

Слоан склонила голову набок.

— Пожалуйста.

— Это плохая идея, Пикси. Что, если придут твои родители? Меня здесь не должно быть, — я не должен находиться рядом с ней.

— Они спят в другой части дома. И, честно говоря, если ты уйдёшь прямо сейчас, я просто проведу всю ночь, беспокоясь о тебе. Я не смогу заснуть. А завтра я буду такой уставшей, что провалю тест по тригонометрии. Ну же, здоровяк. Ты действительно хочешь, чтобы это было на твоей совести?

— Ты просто абсурдна.

— Всего три песни, — предложила Слоан, запрыгивая на кровать и похлопывая по матрасу рядом с собой.

Я вздохнул. Она почувствовала, что одержала победу, и улыбнулась.

— Одну песню, — возразил я.

— Две, — настаивала она.

«Это эгоистично и абсолютно глупо», — подумал я, снимая обувь. Если бы отец Слоан пришёл сюда и застал меня в постели своей дочери, он бы никогда мне этого не простил. Даже если бы я попытался всё объяснить. Он знал, какая она особенная, и чувствовал, насколько я расстроен. Вот почему они были такими милыми. Потому что они сочувствовали мне.

— Это всего лишь Come on Over, а не углублённый математический анализ, — поддразнила Слоан.

Я забрался на кровать рядом с ней и решительно лёг поверх пододеяльника. Но я всё же позволил ей собрать вокруг нас свою безумную коллекцию подушек.

— Что ты делаешь? — спросил я, когда она сунула подушку мне под мышку.

— Я вью гнездо. Так я сплю, — объяснила она, взбивая две подушки у меня за спиной.

— Ты спишь с сорока двумя подушками каждую ночь?

— Их шесть, умник. И не осуждай меня, пока сам не попробуешь.

У меня имелись одна подушка и матрас на полу, после того как прошлым летом папа разломал каркас моей кровати, швырнув меня на него. Я расслабился на груде подушек и попытался не думать о том, как это хорошо, когда тебя окружает мягкость.

Слоан прижалась ко мне. Мы устроились вдвоём на мягких подушках, выложенных буквой U.

— Он всегда такой? — тихо спросила она.

Я опустил взгляд на свои руки, лежащие на коленях. Они снова сжались в кулаки.

— Только когда он выпьет. Просто теперь он пьёт чаще. Иногда он всё ещё ведёт себя нормально, — и именно это притворство я ненавидел больше всего. Я предпочёл бы монстра мужчине, который притворяется, что ему не всё равно, приходит на футбол или ведёт нас куда-нибудь на ужин.

— Я ненавижу его, — её голос задрожал. — Я действительно ненавижу его.

Я обнял Слоан за плечи и осторожно притянул к себе. Это ощущалось так хорошо, что я понимал, насколько это неправильно.

— Я не хочу, чтобы ты думала о нём.

— Почему мы не можем сообщить в полицию? — спросила она.

Я покачал головой.

— Это сложно, понимаешь? Просто поверь мне.

— Обещай мне, что будешь беречь себя, Люсьен? Например, если он выйдет из-под контроля, ты не позволишь ему… ну, ты понимаешь.

Убить меня. Убить мою мать.

Я бы убил его первым. Даже если бы это определило мою судьбу монстра. «Каков отец, таков и сын», — подумал я.

— Я обещаю, если ты пообещаешь мне, что не вызовешь полицию. Вообще никогда. Несмотря ни на что.

Она глубоко вздохнула и выдохнула.

— Пикси, — подтолкнул я. — Ты должна мне доверять. Копы только усугубят ситуацию.

Её молчание длилось слишком долго, и я сжал её плечо.

— Уф. Ладно. Но я не в восторге от этого.

— Обещай мне, — настаивал я. Она была дочерью юриста. Я знал, что не надо принимать в качестве ответа «уф, ладно».

— Я обещаю, — произнесла она несчастным голосом.

Её заверение немного сняло моё напряжение.

Слоан посмотрела на меня своими зелёными, как лес, глазами.

— Ты ведь не собираешься в колледж, не так ли? Ты не можешь оставить её с ним одну.

Я отвернулся.

— Нет. Я не могу.

Она села рядом со мной, и её маленькое тельце напряглось от возмущения несправедливостью происходящего.

— Это отстой. Ты должен пожертвовать всем своим будущим, потому что твой отец — чудовище, а мама не хочет уходить? Это несправедливо.

— Жизнь несправедлива, Пикс.

— Что, если я присмотрю за ней? — с надеждой предложила она.

— Нет, — это слово прозвучало так громко, что, казалось, эхом разнеслось по комнате.

Мы оба замерли и прислушались, не раздадутся ли звуки, свидетельствующие о пробуждении родителей.

Я схватил её за плечи и заставил посмотреть мне в глаза.

— Ты никогда не должна вмешиваться. Ты слышишь меня? Ты никогда не подойдёшь туда. Ты не заговоришь с ними. Ты никогда не привлечёшь к себе внимания. И ты никогда не встанешь между ним и кем-то ещё, когда он пьян. Хорошо?

У неё были широко раскрытые глаза, и она была напугана. Но мне нужно было, чтобы она испугалась. Мне нужно было убедиться, что она никогда не приблизится к моему отцу.

— Ладно. Боже. Расслабься. Это было всего лишь предположение, — сказала Слоан с таким видом, словно я только что попросил её поджечь её любимую книгу.

Я тяжело вздохнул.

— Прости, что напугал тебя.

— Ты меня не напугал. Ты раздражаешь меня своей настойчивостью.

— Три песни, — уступил я.

Она просияла и переползла через меня, чтобы дотянуться до наушников на прикроватной тумбочке. На этот раз, когда я сжал в кулаках покрывало, это не имело ничего общего со страхом или гневом. Я испытывал… чувства. Обычные чувства подростка. Но мне не разрешалось испытывать их со Слоан. Мистер Уолтон доверял мне. И мне нужно было это доверие. Иногда Уолтоны казались мне единственным якорем, который у меня был.

Она снова переползла через меня и протянула мне наушники, прежде чем снова устроиться рядом.

— Эдди знает, что мы этим занимаемся? — спросила она.

— Что?

— Эдди. Твоя девушка.

— Она не моя девушка, — не совсем. Она была девушкой, с которой я проводил время в последние несколько недель. Часть этого времени я проводил частично обнажённым. Но это потому, что мне семнадцать, а она пыталась заставить своего бывшего парня ревновать. Не то чтобы я разговаривал с ней по телефону или ужинал с её родителями… или забирался на дерево и залезал к ней в окно ночью, чтобы провести время вместе.

— Твоя девушка не знает о твоей семье? — не унималась она.

— Нет. И мы больше не встречаемся, — она стала слишком требовательной. Хотела строить планы, познакомиться с моими родителями. Я не мог дать ей ничего из этого. И я особенно не хотел этого делать после того, как подслушал, как она говорила одной из своих подруг, что пышногрудая Слоан Уолтон определённо шлюха.

— О? — невинно переспросила Слоан.

— Ты не выглядишь расстроенной из-за этого, — заметил я.

Она пожала плечами.

— Она просто была не очень милой. Ты мог бы найти и получше. Но если бы ты нашёл получше и был с хорошей девушкой, я думаю, мы бы так не общались. И мне вроде как нравится наша маленькая тайная дружба или… что бы там ни было.

Дружба — это не то, что я чувствовал к ней. Я дружил с Ноксом и Нэшем Морганами. Но я бы точно не стал сворачиваться калачиком на одной подушке с ними, чтобы слушать музыку. Чёрт возьми, с Эдди я бы тоже так не поступил. Может, с Синди Кроуфорд.

— Мне тоже это нравится, — сказал я ей.

Я заметил, как она лучезарно улыбнулась, будто не могла сдержаться, когда наклонила голову и потянулась к проигрывателю компакт-дисков.

Я обнял её за плечи и положил её голову себе на грудь. Лёжа на подушках, слушая «From This Moment On» в исполнении Шании Твейн и ощущая мягкое тепло Слоан, прижавшейся ко мне, я чувствовал себя почти счастливым. Я почти мог притвориться, что это и есть моя жизнь. Здесь, в этом доме. С хорошей, милой девушкой в моих объятиях.

Песня закончилась слишком быстро, сменившись гимном кантри. Что-то про чёрные глаза и голубые слёзы. Она никогда не вернётся. Должно быть, это из-за усталости я нарисовал историю в своей голове. Уходить. Двигаться дальше. Вырастать.

На секунду мне захотелось этого так сильно, что я не осознавал, как крепко я стиснул Слоан, пока у меня не заболели пальцы.

Поморщившись, я ослабил хватку. Она наклонила голову, чтобы посмотреть на меня.

— Всё в порядке. Ты можешь держаться за меня. Я не сломаюсь.

Я снова уложил её голову вниз и возобновил свои объятия, на этот раз нежно.

Трек снова изменился. Третьей песней была баллада «I Won't Leave You Lonely», и, несмотря на все мои усилия, слова застряли у меня в голове и отпечатались татуировкой в моей душе. Я никогда не смогу слушать эту песню и не думать о Слоан и о том, как спокойно я себя с ней чувствовал. Я хотел послушать её снова, но не собирался просить Слоан переиграть её. Может, я сам куплю альбом… и спрячу его в своей машине.

Когда до моего слуха донеслись финальные аккорды песни, Слоан скользнула тонкой рукой по моему животу и прижалась ко мне. Я выполнил своё обещание послушать три песни. Но дома у меня ничего не было. А здесь для меня было всё.

Она ничего не сказала, когда заиграла следующая песня. Я тоже ничего не сказал.