Тонкая темная линия

ГЛАВА 40

Библиотека имени Эндрю Карнеги по четвергам работала до девяти. Анни, словно коршун, следила за компьютерами с пятнадцати минут шестого, пока школьники старших классов, выискивавшие в Интернете как раз то, чего им видеть пока еще не полагалось, не отправились ужинать. Потом она уселась за самый дальний компьютер, в стороне от любопытных взглядов, и принялась за работу.

Анни получила доступ в библиотеку колледжа Уильяма Кэри, чтобы просмотреть газетные статьи за 1991-й и 1992 годы, относящиеся к изнасилованиям в кампусе колледжа. Анни прочитала их с экрана, выискивая хотя бы малейшее сходство между ними и действиями «насильника в маске».

Все жертвы – а всего их оказалось семь – были студентками колледжа или работали в нем. Физические данные женщин различались. Возраст – примерно от восемнадцати до двадцати пяти. Преступник нападал на них поздно ночью в спальне. Каждая женщина занимала комнату на первом этаже. Все изнасилования произошли в теплое время года, и насильник влезал в открытое окно. Чтобы привязать жертву, он использовал обрезанные колготки, которые приносил с собой. Во время изнасилования он практически не разговаривал, и все характеризовали его голос как «хриплый шепот». Ни одна из женщин не смогла как следует рассмотреть мерзавца, потому что тот надевал лыжную маску, а некоторые по голосу определили, что «он мог быть черным». Насильник использовал презерватив и уносил его с собой, и среди улик не числилась ни сперма, ни лобковые волосы.

Эвандер Дарнел Флуд, арестованный за совершение этих преступлений, отдал кредитную карточку одной из жертв своей подружке. Согласно показаниям одного из приятелей Флуда, задержанного совсем по другому делу, связанному с наркотиками, Эвандер бахвалился совершенными изнасилованиями.

Обвинение начало дело против Флуда, основываясь на уликах, добытых сотрудниками полицейского управления Хаттисберга. И хотя Эвандер клялся, что его подставили, что полиция подбросила улики, присяжные признали его виновным, и судья отправил его в Парчмен до конца жизни.

Анни выпрямилась и потерла уставшие глаза, В этих изнасилованиях было и сходство, и различия, но ведь все это отн9сится к большинству дел такого рода. Различия скорее можно отнести на счет личности преступника. Один насильник все время разговаривал, произносил непристойности, чтобы возбудиться, другой хранил зловещее молчание, а третий приставлял к горлу жертвы нож и не позволял закрывать глаза, чтобы он мог наслаждаться ее ужасом.

Анни нашла больше сходных моментов, чем отличий, но больше всего ее насторожили обстоятельства ареста Флуда. Улики против него выглядели недостаточно убедительными. Приятель мог запросто солгать в обмен на отпущение своих собственных грешков. Свидетели, заявившие, что видели похожего на Флуда мужчину там, где позже было совершено изнасилование, путались в показаниях, сомневались. Флуд клялся, что нашел кредитную карточку последней жертвы в коридоре своего дома. Он заявил, что копы набросились на него только потому, что он уже совершал преступления и имел неважную репутацию.

Подставить Эвандера Флуда не составляло никакого труда. Из его досье полицейские знали все о его прошлом. Он жил по соседству с колледжем, подрабатывал там на полставки дворником. Его подружка, жившая вместе с ним, работала по ночам, так что Эвандер никак не мог доказать свое алиби.

Анни закрыла глаза и представила себе Стоукса. Так как он работал над этим делом, то ему было очень легко подбросить улики. Чез был в доме Ренара в тот день, когда Фуркейд нашел кольцо Памелы. Все свалили на Ника, потому что его уже обвиняли в этом раньше. Но никто не подумал подозревать Чеза Стоукса.

Она задала команду компьютеру, чтобы распечатать статьи, и развернулась в кресле, пока принтер принялся за работу. В дальнем конце ряда полок со справочниками стоял человек и смотрел на нее. Это был Виктор Ренар. Он тут же скрылся в тени.

У Анни екнуло сердце. В библиотеке практически никого уже не было, и ей стало не по себе.

Виктор выглянул из-за другого стеллажа, увидел, что Анни смотрит прямо на него и метнулся назад.

– Виктор! – окликнула его Анни, встала с кресла и двинулась вдоль книжных полок. – Мистер Ренар, где вы? Вам не надо прятаться от меня.

Она медленно миновала один ряд, осторожно ступая, чтобы не спугнуть Ренара.

– Я Анни Бруссар. Виктор, вы помните меня? Я стараюсь помочь Маркусу. – Она чувствовала себя неловко из-за того, что приходится лгать умственно неполноценному человеку. Неужели ее ждет лишний день в чистилище, если у нее благая цель? Ведь как говорят, цель оправдывает средства.

Она собралась было повернуть направо и тут увидела Виктора, прячущегося в углу слева от нее.

– Как поживаете, Виктор? – спросила Анни, стараясь держаться приветливо и дружелюбно. Она медленно повернулась к нему, чтобы не напугать его.

Старшему Ренару явно было не по себе от того, что Анни стояла так близко к нему. Он издал странный, тонкий звук и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Вам ведь пришлось нелегко, правда? – Ее сочувствие Виктору было искренним.

Она не слишком много читала об аутистах, но поняла, что для них повседневная рутина – это святое. Значит, после смерти Памелы Бишон жизнь Виктора Ренара превратилась в бесконечную череду огорчений. Пресса, полиция, жители города, все сосредоточили свое внимание на семье Ренар. По Байу-Бро поползли слухи, что и сам Виктор опасен.

– Маска, маска, нет маски, – бормотал Виктор, искоса поглядывая на Анни.

Маска? После трагической смерти Памелы это слово приобрело зловещий смысл, еще более усугубившийся после недавних изнасилований. А когда его произносил не кто-нибудь, а человек с таким странным поведением, к тому же брат подозреваемого в убийстве, то они внушали просто суеверный страх.

Виктор поднял книгу, которую держал в руке, – это была коллекция гравюр Одюбона, – чтобы закрыть лицо, и стал постукивать пальцем по картинке на обложке, точному изображению пересмешника.

– Маска, нет маски. – Виктор медленно опустил книгу и уставился на Анни. Тяжелый, ясный, немигающий взгляд. Его глаза напоминали осколки стекла.

– Вы хотите сказать, что я выгляжу как кто-то другой? Это так? Я напоминаю вам Памелу? – мягко спросила Анни. Что из происшедшего осталось в голове Виктора Ренара? Какой секрет, какой ключ таится в странном лабиринте его мозга?

Он снова прикрыл лицо.

– Красное и белое. Тогда и теперь.

– Я не понимаю, Виктор.

– Я думаю, он смущен, – раздался голос Маркуса.

Анни в ужасе обернулась. Она не слышала его шагов. И теперь они стояли в самом дальнем, самом темном углу библиотеки. С одной стороны Виктор, с другой Маркус, позади стена.

– Вы похожи на Памелу, но вы не Памела, – объяснил Маркус. – Он не может решить, хорошо это или плохо, в прошлом это или в настоящем.

– Насколько хорошо вы понимаете его? – поинтересовалась Анни.

– Не слишком хорошо. – Младший Ренар до сих пор носил на себе следы побоев Фуркейда. – Это своего рода шифр.

– Очень красное, – с несчастным выражением на лице пробормотал Виктор.

– Красное – это ключевое слово, оно обозначает все, что огорчает Виктора, – пояснил Маркус. – Все в порядке, Виктор. Анни наш друг.

– Очень белое, очень красное. – Ренар-старший поглядывал на женщину поверх книги. – Очень белое, очень красное.

– Белое – это хорошо, красное – это плохо. Почему он соединяет эти два слова, я понять не могу. Он очень расстроен после того выстрела.

– Прекрасно его понимаю. – Анни сосредоточила все внимание на Маркусе. – Вчера в меня тоже стреляли.

– Господи! – Она не поняла, искренне ли он ужаснулся или притворяется. Маркус сделал шаг к ней. – Вас ранили?

– Нет. Я как раз нагнулась, когда это произошло.

– Вы знаете, кто это сделал? Неужели это из-за меня?

– Я не знаю, – ответила Анни и подумала: «А не ты ли сам стрелял?»

– Это ужасно, Анни. – Взгляд Маркуса стал уж слишком пристальным. Незаметно от Анни он еще немного приблизился к ней. – Вы были одна? – Его голос зазвучал тише. – Вы должны были испугаться.

– Никогда не думала, что стану такой популярной, – отшутилась Анни. – Я вдруг оказалась излюбленной мишенью в наших краях.

– Могу только посочувствовать. Я представляю, что вы пережили, Анни. Чужой человек врывается в твою жизнь и совершает акт насилия. Вы чувствуете себя такой уязвимой, такой беспомощной. Такой одинокой. Я прав?

Анни внутренне содрогнулась. Маркус Ренар не сказал ничего угрожающего, но посмотрел на нее как-то уж слишком многозначительно. Архитектор промокнул уголки губ, словно сама тема разговора заставила его пустить слюни. Что-то такое промелькнуло в его глазах…

– Вы столько раз приходили мне на помощь, – продолжал Маркус. – Мне бы тоже хотелось помочь вам. Я теперь чувствую себя таким эгоистом. Ведь я звонил вам вчера вечером, чтобы сообщить, что кто-то бросил камень в окно гостиной, и все гадал, почему вы мне не перезвонили. А вы все это время подвергались опасности.

– Но вы же позвонили в офис шерифа по поводу камня?

– Я мог и не суетиться, – с горечью ответил Маркус. – Вероятно, сегодня они уже используют этот камень вместо пресс-папье. Уверен, что записку они просто выбросили.

– Какую записку?

– Ту, что была прикреплена к камню резинкой. В ней говорилось: «Ты умрешь следующим, убийца».

Виктор снова издал странный писк и спрятался за книгой.

– Мои родные так расстроились, – продолжал Маркус. – Кто-то терроризирует мою семью, а офис шерифа бездействует. Только вам не все равно, Анни.

– Что ж, боюсь, вчера вечером я была слишком занята, спасая собственную жизнь.

– Простите меня. Мне меньше всего хотелось, чтобы вы каким-то образом пострадали, особенно из-за меня. – Он придвинулся еще ближе и доверительно нагнул голову. – Вы мне очень дороги, Анни, – прошептал Ренар. – Вы знаете об этом.

– Я надеюсь, что вы не вкладываете в это ничего личного, Маркус, – ответила Анни, проверяя его реакцию. Опасаться ей было нечего – на первом этаже люди, да и его брат стоял всего в нескольких шагах, наблюдая за ними поверх края книги. Ренар ни на что не решится в такой обстановке. – Я работаю над вашим делом. Только и всего.

На какое-то мгновение на его лице появилось ошеломленное выражение, потом он с облегчением улыбнулся:

– Я все понимаю. Вы дважды спасли мне жизнь, но это входило в ваши служебные обязанности.

– Совершенно верно.

– И то, что вы пытаетесь доказать мое алиби и приезжали в дом в ночь выстрела, хотя официально этим делом не занимались, это все только потому, что вы хороший коп.

Анни кивнула, и ей вдруг снова стало не по себе, хотя в словах Маркуса Ренара не прозвучало ничего ненормального.

– Для вас, Маркус, я просто помощник шерифа, – продолжала Анни. – Вы не должны присылать мне подарки.

– Это всего лишь знак моей благодарности.

– Вы платите налоги, а мне из них выплачивают зарплату. Вот и вся благодарность, которая мне требуется.

– Но вы делаете для меня намного больше. Вы заслуживаете больше того, что получаете.

Виктор закачался из стороны в сторону и заскулил:

– Тогда и сейчас. Выход. Время и время сейчас, Маркус. Очень красное.

– Вы не должны дарить мне подарки.

– У вас есть приятель? – спросил Ренар, и в его голосе явственно прозвучало раздражение. – Мои подарки действуют ему на нервы?

– Это вас совершенно не касается, – отрезала Анни.

– Очень красное! – заверещал Виктор. Чувствовалось, что он вот-вот расплачется. – Выход немедленно!

Маркус взглянул на часы и нахмурился:

– Да, нам пора идти. Уже почти восемь. Виктор всегда ложится спать в это время. Мы же не можем отступить от расписания, правда, Виктор?

Виктор, крепко прижимая к груди книгу, засеменил к выходу.

Маркус чуть поклонился Анни, стараясь выглядеть светским.

– Могу я проводить вас до машины, Анни? Вы сейчас нуждаетесь в защите.

Анни едва сдержалась, чтобы не ответить, что его общество едва ли можно считать надежной защитой. Он либо убийца, либо возможная мишень для убийцы.

– Я останусь. У меня еще есть работа. Маркус не торопился уходить.

– Вы смогли найти того водителя, который помог мне? – прервал молчание Ренар.

– Нет, я была очень занята. – Список машин, выданный компьютером, все так же лежал под папками на ее столе. – Я сделаю все, что смогу.

– Я знаю, Анни, – ответил Маркус. – Я знаю, что вы сделаете для меня все возможное. Вы особенная, Анни. – И прежде чем Анни смогла запротестовать, Ренар добавил: – Вы пойдете в пятницу на танцы? Во время праздника танцевать будет весь город.

«Неужели он меня приглашает?» – удивилась Анни.

– Вряд ли. Я дежурю в этот день. Маркус вздохнул:

– Очень плохо. Вы так много работали последнее время.

«И все из-за тебя», – чуть было не выпалила Анни, но сдержалась.

Она смотрела вслед братьям Ренар, когда они уходили. Виктор цеплялся за стену, пряча лицо за книгой. Маска. Ему хотелось спрятать свое «я» за другой внешностью, А его брат тоже вполне мог прятать другую личину под вполне заурядной физиономией.

Анни вернулась к принтеру и кипе статей, где упоминался Чез Стоукс, использовавший вместо маски свой жетон и прикрывавший одному богу известно что.

– Краска не совпадает, – трагически возвестила Долл. – Я же тебе говорила. У меня было дурное предчувствие.

– Еще не высохло, мама, – отозвался Маркус, растирая краску губкой, чтобы сровнять это место со стеной. – Краска становится светлее, когда высыхает.

Долл придирчиво всматривалась в стену столовой, ее худое лицо напряглось. Наконец миссис Ренар скрестила руки на груди и изрекла:

– Сомневаюсь, что это тот же оттенок. Я так и думала, что останется пятно.

Маркус чувствовал, что его терпение на исходе и вот-вот лопнет, как старая веревка, и в этом он винил мать. Он вернулся домой из библиотеки, его мысли были заняты исключительно Анни. Маркус вспоминал всю сцену в мельчайших подробностях. Маркус все понял. Анни не может при всех принимать его ухаживания, пока не оправдает его, не докажет, что не он убил Памелу Бишон. Теперь он будет вести себя более сдержанно. У них будет свой секрет.

– Каждый раз, как мой взгляд упадет на эту стену, я снова буду переживать ужас того вечера, – продолжала бубнить Долли. – Ужас и стыд, вот во что превратилась моя жизнь. Я едва осмеливаюсь выходить из дома в последние дни.

Маркус даже язык прикусил, чтобы не нагрубить матери. Она все утро нудела у него над ухом, прося отвезти ее в город. Ей понадобилось зайти в аптеку и в супермаркет. Долл не верила, что Маркус купит именно то, что ей нужно, и отказывалась давать ему список, потому что она обычно ориентировалась только по картинкам на пакетах и коробках. И разумеется, она не могла поехать на собственной машине – ведь у нее нервы и загадочный паралич, поразивший ее совсем недавно по вине Маркуса.

– И все из-за твоего увлечения той женщиной, – осуждающе произнесла Долл, словно перепрыгнула в их разговор, состоявшийся девять часов тому назад. – Не понимаю, Маркус, почему ты не можешь найти удовлетворения.

«С кем я его найду? С тобой?» – мысленно ответил ей сын. Маркус покосился на мать и представил, как он засунет голову Долл в банку и утопит ее в этой проклятой краске. Разумеется, он этого не сделает, как не засунет ей в рот губку с краской, чтобы она задохнулась, и не воткнет ей в глотку отвертку, которой он открывал банку.

– Только посмотри, во что ты превратил нашу жизнь.

– В том, что случилось, нет моей вины, мама. – Маркус закрыл банку с краской, ударив по ней деревянным молотком.

– Разумеется, есть, – настаивала Долл. – Ты привязался к этой женщине, а когда она умерла, все решили, что это твоих рук дело.

– Это просто недоразумение, – сказал Маркус, собирая инструменты. – Анни во всем разберется. Она днем и ночью работает над этим делом.

– Анни, – Долл покачала головой, идя за сыном на кухню. – Она ничем не лучше остальных, Маркус. Запомни мои слова, она тебе не друг.

Ренар остановился около задней двери и с вызовом взглянул на мать:

– Анни спасла мне жизнь. Она поссорилась с коллегами, чтобы помочь мне. Я полагаю, что это соответствует понятию «друг».

Он открыл дверь локтем и подошел к маленькому сарайчику, где хранились краски и инструменты. Маркус убрал все на место и выключил свет. Он не спешил уходить отсюда, надеясь, что мать ляжет спать и ему не придется разговаривать с ней до следующего утра.

Она не может понять Анни, думал Маркус, дожидаясь, пока на кухне погаснет свет. Что его мать может знать о друзьях? У нее их никогда не было. Во всяком случае, Маркус о них не знал. Матери никогда не понять, какой друг Анни Бруссар.

В кухне наконец выключили свет, потом погасли и окна столовой. Маркус прошел к себе через террасу и вошел через высокую стеклянную дверь, ключ от которой он всегда держал под цветочным горшком. Сначала он зашел в спальню и принял таблетку «Перкодана», чтобы унять боль и успокоить нервы, а потом вернулся в свою студию.

Лекарство подействовало быстро, Маркус расслабился, у него появилось необыкновенное чувство легкости. Он словно поднялся над физической болью и эмоциональной неудовлетворенностью. Разглядывая рисунок, Маркус выбросил из головы все, кроме Анни.

Разумеется, он в нее влюбился. Она его ангел. Именно так он называл ее, когда представлял их вместе. «Мой ангел». Это будет ее тайным именем, только они двое будут его знать. Маркус провел по губам, словно закрывая «молнию», и улыбнулся своим мыслям. Им следует быть осторожными и скрытными. Анни рискует, так помогая ему.

Маркус поднял со стола маленькую фигурку и покрутил в пальцах. Это был смешной пластмассовый аллигатор в солнечных очках и красном берете, которого он снял с зеркала заднего вида в ее машине. Глупая штука, совсем не для взрослой женщины с такой серьезной профессией, и все-таки она ей подходит. Во многих отношениях Анни еще совсем ребенок – свежая, неиспорченная, искренняя, неуверенная в себе.

«Она не стала бы возражать против этого, – решил Маркус. – Это просто еще один секрет на двоих». Он чмокнул аллигатора в нос и улыбнулся. «Перкодан» горячим вином разливался по его венам. Маркус на мгновение закрыл глаза и почувствовал, как взмывает вверх его тело.

Он разложил на столе почти все свои сокровища. Пристроив аллигатора с краю, он взял в руки маленькую, изящную резную рамку и печально улыбнулся женщине на снимке. Памела. Памела и ее любимая дочка. Они могли бы быть вместе, если бы этот Стоукс и Донни Бишон не настроили ее против Маркуса… Он с сожалением отставил фотографию в сторону и нашел золотой медальон. Если отдать его Анни, это станет своего рода символом, связующей нитью.

Держа украшение в одной руке, Маркус взял карандаш и коснулся бумаги.

– Я так и знала!

Трудно было вложить в короткие три слова больше осуждения. Несмотря на расслабляющее действие лекарства, Маркус выпрямился и повернулся на звук голоса. У него за спиной стояла мать. Он не слышал, как Долл прошла через спальню, так как был слишком погружен в свои фантазии.

– Мама…

– Я так и знала, – повторила Долл. Она смотрела мимо сына на набросок. – Маркус, только не начинай все сначала.

– Ты не понимаешь, мама, – сын поднялся со стула, все еще держа медальон в руке.

– Я понимаю, что ты смешон! – резко бросила Долл. – Ты думаешь, что эта женщина хочет тебя? Она хочет засадить тебя в тюрьму!

Долл рванулась мимо него и схватила фотографию в рамке. Она так сжала пальцы, что металл впился ей в ладонь, выступила кровь.

– Нет! Мама! Не надо!

Миссис Ренар тяжелым взглядом смотрела на снимок Памелы, ее всю трясло. И вдруг она зарыдала и с силой швырнула рамку через комнату.

– Почему? – закричала она. – Как ты мог это сделать?

– Я не убийца! – выкрикнул в ответ Маркус. Слезы отчаяния жгли ему веки. – Как ты могла такое подумать, мама?

– Лжец! – Долл ударила его по груди ладонью, оставляя на рубашке кровавый след. – Ты убиваешь меня! – Она развернулась и резким жестом смахнула все сокровища Маркуса со стола.

– Мама, не надо! – воскликнул Маркус, перехватывая руку матери, потянувшуюся к портрету.

– Ох, Маркус, Маркус… – Долл провела пальцами по щеке, пятная лицо кровью. – Я тебя не понимаю.

– Да, ты меня не понимаешь! – выкрикнул Ренар. Ему стало больно, мешали швы на скуле. – Я люблю Анни. Ты не можешь меня понять, ты не знаешь, что такое любовь. Уходи! Вон из моей комнаты! Я тебя не звал. Только здесь я могу почувствовать себя свободным от тебя. Вон! Вон!

Маркус все выкрикивал и выкрикивал это слово, кружа по комнате, разбивая попадавшиеся под руку предметы. Он сбросил на пол кукольный дом, и тот разлетелся на кусочки. Ренар представлял, что каждый удар обрушивается на лицо матери, на ее тело, разрушая плоть, ломая кости. Наконец Маркус рухнул на свой рабочий стол и замолотил по нему кулаками, давая выход ярости.

Он долго пробыл в прострации, ничего не видя, глядя в никуда. Когда Маркус оглядел комнату, увиденное ошеломило его. Все было уничтожено, разбито, все его сокровища валялись на полу в ужасном виде. Здесь было его святилище, но сюда вторглась мать и все уничтожила.

Даже не потрудившись поднять упавший стул, Маркус взял ключи и вышел из дома.

Виктор сидел среди обломков и просто бормотал, раскачиваясь из стороны в сторону. В доме было темно и тихо. Значит, все уснули, и их больше не существует. Маркус запретил ему заходить в его Владения, но Маркус спит, и его желания исчезли, словно выключили телевизор. Виктору всегда нравилось приходить сюда и сидеть среди маленьких домиков. Он знал и о том, где брат хранит свои Секретные Вещи, поэтому иногда Виктор открывал Секретную Дверь и брал их, только чтобы потрогать. То, что он знал о Секретной Двери и дотрагивался до Секретных Вещей, а никто другой об этом и не подозревал, возбуждало Виктора, окрашивая все вокруг в красное и белое.

Но сегодня вечером Виктор чувствовал только очень красное. Красные языки все кружились и кружились вокруг него, облизывая и будоража его мозг. Красное, красное, красное. Темнота и свет. Все время по кругу, по кругу, все ближе и ближе.

Виктор пытался найти успокоение в книге Одюбона, но птицы смотрели на него сердито, словно они знали, что происходит у него в голове. Как будто они тоже слышали голоса. Эмоции наполняли его, как вода, захлестывая его своей интенсивностью. Виктор чувствовал, что задыхается. Он и раньше слышал голоса. Они доходили до него сквозь пол его комнаты. Виктору не нравились голоса без лиц, особенно красные. В такие моменты он сидел на кровати, не касаясь ступнями пола, потому что боялся, что голоса могут подняться по пижамным брюкам и пробраться в его тело через прямую кишку.

Виктор дождался, пока голоса ушли. Потом подождал еще немного. Он досчитал до Магического числа три раза по шестнадцать, и только потом вышел из своей спальни. Он спустился во Владения Маркуса, влекомый желанием увидеть лицо, даже если его это расстроит. Иногда с ним такое случалось. Порой он не мог удержаться и колотил кулаком в стену, хотя знал, что будет больно.

Беспорядок, царивший во Владениях Маркуса, огорчил Виктора. Он не выносил сломанных вещей. Вид разбитого стекла или разнесенного в щепки дерева отдавался острой болью в голове. Он чувствовал, что видит каждую разорванную молекулу, ощущает их боль. И все-таки он остался в комнате из-за лица. Виктор закрыл глаза и увидел лицо, потом открыл их и увидел лицо снова. То же самое, такое же, знакомое, и все-таки другое. У него сразу возникло очень красное чувство. Виктор снова закрыл глаза и стал вести счет до Магического числа.

Анни. Она была Другая, но не Другая. Памела, но не Памела. Элейн, но не Элейн. Маска, нет маски. Все, как и раньше, и очень красное.

Виктор раскачивался и стонал, его чувства обострились до крайности. Каждая клетка его тела напряглась, даже его пенис. Он беспокоился, что паника нанесет ему удар и заморозит его, поймав красный цвет в ловушку внутри его тела. И там он будет становиться все сильнее и сильнее, и никто не сможет это остановить.

Виктор поднял руки, коснулся своей любимой маски и стал раскачиваться, по его щекам потекли слезы, пока он смотрел на карандашный набросок Анни Бруссар, сделанный его братом, и на расплывшееся кровавое пятно, испачкавшее ее лицо.