Было шесть часов, когда медсестра наконец выставила Веру и Алекса из палаты. Попрощавшись с Шуркой, они вышли в коридор и, не дождавшись лифта, пошли вниз пешком. По лестнице спускались молча, и Вера с тоской думала о том, что не знает, куда ей идти и что делать. Она вспомнила, что не позвонила бабе Зине. «Из метро позвоню, подумала Вера, — а там посмотрю». Ей вдруг ужасно захотелось домой, но, чтобы осуществить это смелое решение, нужно было собраться с силами, потому что скандал ей гарантирован, а сил у Веры не было. Она вспомнила разъяренное лицо отца и пыталась представить, что он может ей сказать. А баба Зина? Баба Зина будет ворчать, но пустит. Баба Зина накормит и спать уложит, а утром приготовит завтрак. У нее уютно. У нее три собаки и кот. А дома что? По всему выходило, что провести вечер с бабой Зиной и собаками гораздо приятнее чем выяснять отношения с отцом. Но, во-первых, это было неудобно — не может же она жить у бабы Зины вечно. А во-вторых… а во-вторых, Вера ужасно хотела домой. Но с другой стороны, она слишком устала, чтобы выслушивать нравоучения — и снова оправдываться, и снова плакать. А бабе Зине тоже, наверное, одной скучно. Если так, почему бы еще раз не воспользоваться ее гостеприимством? А там видно будет.
Они оделись и вышли на улицу.
— Ну вот, — сказала Вера, стукнув себя по лбу. — Как я могла забыть?
— Что? — не понял Алекс.
— Подожди, я сейчас. Нет, это глупо. Лучше иди.
— А что случилось?
— Я кое-что забыла, — объяснила Вера. — Мне надо вернуться.
— Ладно. — Алекс пожал плечами.
— Ну, я пошла?
— Увидимся, — сказал Алекс.
А может, он сказал так: «Увидимся?»
— Я тебе позвоню, — крикнул он, когда Вера, сняв на ходу куртку, уже вошла в здание.
Она сунула куртку под мышку и, еще раз объяснившись С охранником, бегом поднялась на третий этаж.
— Шура, — сказала Вера, открыв дверь.
На стуле рядом с Кроватью сидел высокий мужчина в строгом костюме. На вид ему было лет тридцаТь пять — сорок. Судя по его внешности, он хорошо зарабатывал, покупал еду в супермаркете и по утрам не толкался, как другие граждане, в общественном транспорте. Кроме того, была суббота, и Вера подумала, что он, наверное, человек занятой, если работает, когда нормальные люди отдыхают.
— Это Вера, — сказала Шурка, — моя подруга.
Он встал, и теперь Вера заметила, какой усталый у него вид, а глаза, как у побитой собаки. Вера не могла сказать наверняка, кем приходится Шурке этот человек, потому что для отца он выглядел слишком молодо, а для любовника — наоборот, но, с другой стороны, чего только не бывает. «Может, это ее мужчина?» — с завистью подумала Вера. Вот именно, с, завистью, потому что выглядел он, как Патрик Суэйзи и даже лучше. Его возраст Веру не смутил, потому что Джиму тоже было тридцать два. Он улыбнулся, и эта измученная улыбка показалась ей ужасно знакомой.
— Виктор Николаевич.
Вера пожала его большую мужественную руку.
— Это мой папа, — объяснила Шурка.
Только теперь Вера заметила, как они похожи Шурка и ее отец. Этого нельзя было сказать про Алекса, черноволосого, с раскосыми корейскими глазами, хотя улыбка и у него была такая же.
— Знаешь, — сказала Вера и замялась, — я просто подумала, вдруг тебе что-то понадобится. Вот мой телефон.
Вера достала из рюкзака тетрадь и, вырвав страницу, записала свой номер.
— Спасибо. Положи сюда.
Вера положила листок на тумбочку рядом с кроватью, где уже стояла банка с оладьями и лимон в сахаре.
— Выходит, ты будешь дома? — спросила Шурка.
Виктор Николаевич с интересом посмотрел на Веру. Странный вопрос. Почему бы человеку не быть дома, если он у него есть?
— Пап, — сказала Шурка, как будто угадав его мысли, — выйди на минутку, ладно?
— Ладно, — улыбнулся Виктор Николаевич.
Вера еще раз остановила взгляд на его усталом лице и только теперь поняла, сколько он пережил за этот день. Он смотрел на Шурку и улыбался и столько любви было в этой улыбке, нежной, преданной, мучительной любви. Скажи ему кто-то, что Шурка пыталась покончить с собой, — он бы сошел с ума. Но он этого не знал и теперь, наверное, думал о том, как много значит в нашей судьбе случай и какая это хрупкая вещь — человеческая жизнь. А правды он никогда не узнает — таков удел родителей. Но разве это их вина? Так устроена жизнь. Просто они видят мир иначе. Вера пыталась представить, что бы стал делать ее отец, если бы на месте Шурки оказалась она. Разве он не сходил бы с ума? Разве не дежурил бы ночами у ее постели?
— Значит, ты решила вернуться домой? — спросила Шурка, когда Виктор Николаевич вышел.
«Домой?» Вера об этом не подумала. Если она оставила свой телефон, выходит, она решила вернуться к родителям.
— Мне это как-то не пришло в голову, — честно сказала Вера. — Я сначала телефон написала, а уже потом вспомнила, что из дома ушла.
— Вер, иди домой, а.
— Не знаю, — пожала плечами Вера. — Отец такой скандал устроит.
Если бы тут была баба Зина, она бы сейчас сказала: «Я тебе дам „не знаю“. Домой иди». Шурка, наверное, тоже об этом подумала, потому что сказала:
— Баба Зина правильно говорит: человек не может один. Знаешь, я иногда думаю о тех, у кого нет дома — вообще нет, представляешь? Вер, иди домой, ладно? Люди часто ссорятся — ну и что? Это твои родители. Думаешь, они тебя не любят?
— Любят, конечно.
— Вот видишь.
— Знаешь, — сказала Вера, — я, наверное, правда домой пойду.
— Это правильно, — обрадовалась Шурка. — А я отца выпровожу — и спать. Ужасно спать хочется.
— Ну я пойду?
— Ага.
— Если что-то понадобится, — сказала Вера, — мало ли что, скажи сестре, чтобы мне позвонила, ладно? — Ладно, — улыбнулась Шурка. — Спасибо.
— Но я завтра все равно приду. Можно?
— Конечно, можно. Тут одной ужасно скучно.
— Значит, до завтра?
— Ага.
Вера вышла в коридор и увидела Виктора Николаевича, который сидел на кушетке перед выключенным телевизором и нервно теребил в руках связку ключей. Сестры на посту, как всегда, не оказалось — и это было хорошо, потому что Вере могло здорово влететь.
— До свидания.
— Пока, — Виктор Николаевич встал и, шагнув ей навстречу, крепко пожал ее руку.
«Везет Шурке», — подумала Вера. У Шурки отец просто красавец — и такой внимательный. А у нее? Когда приходит Лиза, отец даже из комнаты не выходит.
«А все-таки это мой отец, — подумала Вера. И он меня любит. Разве нет?»
«Вот и я говорю, — сказал внутренний голос, подражая бабе Зине, — сначала надо думать, а потом делать».