Тридцать ночей

Глава 47

Моё самое дорогое

Вы когда-нибудь задавались вопросом, как много ударов совершает сердце за час? Прежде чем вы умножите количество ударов за минуту на шестьдесят, позвольте мне вас остановить. Эта формула неверна. Главный знаменатель в задаче: а какой именно час. Есть часы, когда ваше сердцебиение это целая жизнь. Часы, когда вы настолько живы, что не уверены, проживаете ли вы эту жизнь или уже в следующей жизни. У меня были такие часы, когда я находилась в руках Айдена.

А есть часы, когда кажется, что ваше сердце вовсе не бьётся. Часы, когда единственная известная вам причина, почему вы всё ещё живы — так это душевная боль, которая отвергает ваше право на жизнь после смерти. Вот это и был один из таких часов.

Такие часы не подсчитывают тебе, как долго они длятся. Поэтому сидя на диване в комнате Коры, я не могла с точностью наверняка сказать прошли минуты или дни. Её нежные руки меняли пакет со льдом за пакетом на моей руке. Её голос начал приобретать очертания слов, потом слова стали предложениями, а предложения превратились в надежду.

— С ним всё будет в порядке, дорогая. Это не твоя вина.

Я слушала её голос, крутя подол моего нового тёмно-красного платья — Айден разорвал его левую сторону в клочья — и читая следующие строки из стиха Байрона:

"Она в душе хранит покой.

И если счастье подарит,

То самой щедрою рукой."

Наконец, дверь открылась. Появился Бенсон. Я подскочила на диване.

— Как он? — прохрипела я.

Бенсон сел рядом со мной. На нём не было синяков и его стоическое лицо, которое обычно приводило меня в смущение, теперь дарило мне успокоение.

— Стабилен. Мне пришлось вызвать психиатра, и он дал ему седативное средство. Некоторое время он будет в отключке. Ты как?

— Хорошо. Он пострадал?

— Нет. Я, в основном, блокировал его, но когда я сначала бросился на него, чтобы отбить тебя, то привёл в действие его ретроспективу о плене. В своём сознании, он боролся с повстанцами. Но он не пострадал.

— Ох, Слава Богу. Слава Богу, — комната качнулась, так что я продолжила говорить. — А что насчёт тебя, Бенсон? Ты в порядке?

Он улыбнулся.

— Требуется нечто посерьёзней этого, чтобы вывести меня из игры. Не волнуйся обо мне.

— Бенсон, спасибо тебе огромное. Если бы ты не вошел..., — я не смогла закончить свою фразу.

Как бы всё это закончилось? И всё из-за моей глупой ошибки.

— Я рад, что вошёл, — он сделал глубокий вдох. — Элиза, доктор всё ещё здесь. Он хочет поговорить с тобой, если ты найдёшь в себе силы на это. Ты через многое сегодня прошла, — голос Бенсона был нежным. Но вместо того, чтобы успокаивать меня, он побуждал меня действовать.

Я могу помочь Айдену. Я могу сделать нечто иное, чем просто беспомощно сидеть на диване.

— Конечно! Да. Пойдём. Спасибо тебе, Кора, — я начала выбегать из комнаты Коры раньше, чем закончила свою фразу, Бенсон последовал за мной.

Кора накинула мне на плечи длинный кардиган.

Когда мы прошли мимо плотно запертых дверей библиотеки, мои колени задрожали.

— Где Айден, Бенсон?

— В вашей спальне.

Не знаю, что меня на это толкнуло, но до того, как я осознала, я остановила его. Его лицо выражало некого рода упорядоченное замешательство, если такое вообще существовало.

— Спасибо, — признательность расплавила мой перемёрзший голос до состояния тягучего шепота.

— За что?

— За то, что назвал спальню нашей.

Взгляд Бенсона смягчился так, что теперь изобличал уязвимость, которая, должно быть, позволила ему создать связь со своим истязуемым боссом куда сильнее, чем смогло их общее военное прошлое.

— С твоего позволения хочу высказать своё личное наблюдение, Элиза. Я никогда не видел его счастливее, чем в те дни, когда он с тобой. Я считаю, что он очень сильно любит тебя, — Бенсон выглядел стеснённым.

Но в моей опустошенной груди я услышала свой первый удар сердца, после того, как покинула библиотеку.

Я неловко кивнула, не в силах найти слова для ответа.

Доктор Корбин сидел в кресле в гостиной комнате, неистово делая записи в жёлтом блокноте. Когда он увидел меня, он встал, с улыбкой на устах. У него была белая, стриженная бородка, но при этом вовсе не было волос на голове, карие глаза и высокое худощавое телосложение.

— Вы, должно быть, мисс Сноу. Я Виктор Корбин. Очень приятно с вами познакомиться, — он протянул мне руку.

— Я тоже рада познакомиться с вами, Доктор. Сожалею, что мы не встретились с вами при других обстоятельствах. И, пожалуйста, зовите меня Элизой. Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить?

Кора появилась до того, как Корбин смог ответить, принося нам напитки и — благослови её — "Бачи". Я опустилась на диван, набросившись на воду со льдом с жаждой, которая исходила не из моего тела.

— Элиза, если позволишь, я бы хотел сначала осмотреть тебя, с целью убедиться, что ты не травмирована. А потом мы могли бы обсудить произошедшее.

Мне хотелось сразу же перейти к выяснению способа помочь Айдену, но Корбин и слушать этого не захотел, так что мне пришлось позволить ему себя осмотреть. Ничего сломано не было, но к завтрашнему дню у меня появится несколько серьёзных синяков.

Наконец Корбин взял в руки свою авторучку и блокнот.

— Мы сможем сделать перерыв в любое время, если это станет слишком невыносимо. Но если ты в состоянии, я бы хотел услышать твою версию событий. Со слов Бенсона, я сделал вывод, что у тебя был напряжённый день?

Я кивнула, делая глубокий вдох, и рассказала ему всё, за исключением имени Хавьера. Корбин довольно продолжительное время что-то быстро и небрежно писал в своём блокноте. Я ела "Бачи", поскольку не имела возможности читать его записи.

— Элиза, должно быть, это было ужасно. Но ты справилась с этим самоотверженно и с любовью, и это всё, что ты могла бы сделать в этой ситуации. Это было чрезвычайное происшествие, и ты не должна себя винить. Таково предписание доктора.

Слова Корбина прозвучали, как хорошая оценка, но я не могла согласиться с ними. Он всё повторял, что это не моя вина, но он не видел ужаса в глазах Айдена, когда его память рывком отбросила его обратно в агонию. И спусковым механизмом всего этого послужила исключительно я.

— Доктор, я не желаю тратить ни единой минуты на себя. Пожалуйста, скажите, чем я могу помочь.

— Очень хорошо, — он призадумался и, глубоко вздохнув, продолжил: — Это одна из причин, почему я хотел встретиться с тобой. Боюсь, мне потребуется твоё участие, если мы хотим ему помочь.

— Всё что угодно. Я сделаю всё что угодно ради него. Что вам нужно?

— Я уклоняюсь от компетенции психотерапевтической неприкосновенности ради его безопасности, — выдохнул он. — Мне нужна твоя помощь, чтобы уговорить его согласиться на лечение ПТСР — и не просто согласиться на это, но и продолжать курс. Последний раз, когда он виделся со мной, произошёл после того, как он напал на свою мать. Но после нескольких сеансов: боль, его яркие воспоминания... всего этого стало чересчур много для него. Я не могу представить, что с ним сделает этот второй эпизод. Но мы не можем позволить ему вновь бросить лечение.

Мои руки тряслись настолько неистово, что вода из моего стакана расплескалась.

— И вы считаете, что я смогу убедить его?

— Да, — его убеждённость наполнила комнату.

— Почему?

— Потому что он влюблен. Вчера он мне прислал электронное письмо с кратким изложением последних нескольких лет, чтобы я смог подготовиться к нашей встрече. Он сказал, что делает это ради тебя. Твоё имя встречалось едва ли не в каждом абзаце. На этот раз у него есть причина для борьбы.

Как я могла отказать? Я отдам свою жизнь, если это излечит его.

— Я сделаю всё, что смогу, Доктор — до самой последней секунды моего нахождения здесь.

Я заметила, как его плечи немного сникли, и поняла, что он заботился об Айдене.

— Вы не могли бы высказать мне своё мнение о прогнозах, касаемо Айдена? Он, похоже, считает это пожизненным заключением.

— До тех пор пока Айден не захочет излечиться, надежды нет никакой. Но если он позволит себе это, есть возможность даже для кого-то с его степенью тяжести и его памятью.

— Какая?

— Физиологическая экспозиционная терапия. Это значит, что он будет подвергаться сходным травмирующим ситуациям снова и снова, пока не станет менее восприимчив. Этот метод высокоэффективен с ПТСР. Он может оказать влияние на его общие симптомы, но также и на его рефлекс Моро. Но мы должны продолжать вводить его в оцепенение столько раз, сколько потребуется — тысячи раз — пока он не привыкнет к этому.

Внезапно я расстроилась, что тут не было его матери. Если кто и знал каково это, так это она.

— Я могу что-нибудь ещё сделать, чтобы помочь?

— Ну, он будет переживать очень глубокое чувство вины, когда проснется и осознает произошедшее. Давайте подождём появление зацепок со стороны Айдена в отношении того, как нам с этим быть.

— Каким он будет, когда проснётся?

— Препарат, который я ему дал — "Версед" — подавляет воспоминания. Он не будет ничего помнить, что произошло после приёма препарата, но он будет помнить всё то, что случилось до его приёма. Сложно предугадать каким он будет, когда проснётся. Время от времени, одни люди неистовы. Другие же склонны к преувеличению своих истинных способностей, к примеру, они теряют всякий контроль. Зачастую, они бывают в смятении и напуганы. Мы увидим, что выпадет на долю Айдена.

Мы всё досконально обсудили и разработали план.

— Итак, если у тебя больше нет никаких других вопросов, Элиза, могу ли я посоветовать тебе немного поспать? Я могу выписать тебе что-нибудь, если пожелаешь.

— Нет, я в порядке, спасибо. Я могу сейчас увидеть Айдена? Могу прикоснуться к нему?

— Да. Ничто его не разбудит до тех пор, пока действие "Верседа" не ослабеет.

Я бросилась бегом в спальню — ноги быстры, разум вял. Дверь была приотворена. В углу комнаты, в кресле сидел Бенсон, но мой взгляд был прикован к постели. Я прислонилась к стене, от увиденного мои ноги потеряли все силы и стали неспособны поддерживать меня в прямом положении.

Айден лежал на спине, его руки покоились на животе. Губы были приоткрыты. Его грудь вздымалась в едва уловимом ритме — это был единственный признак жизни. Всё остальное в нём было инертным. Та резонирующая жизненная сила, которой он обладал, отсутствовала.

Слёзы хлынули из глаз, и я преклонила колени у нашей кровати. Я положила руку поверх его головы. Он не двигался. Но биение его сердца с гулким стуком билось в бесперебойном, жизненном ритме. Это приносило немного воздуха в его лёгкие. Я кончиками пальцев обследовала его кожные покровы. Поцеловала его лоб, нос, щёки, подбородок, горло, оставив напоследок его губы. Когда я подарила поцелуй его губам, его слабое дыхание ласково овеяло мои губы.

Его кожа была влажной и слегка прохладной. Я не могла допустить этого. Я сняла с него одежду, смутно осознавая ненавязчивую помощь Бенсона. Мы не разговаривали. Я смочила махровую салфетку в теплой воде и обмыла тело Айдена. Я вытерла его, и мы переодели его в любимые им тёмно-синие пижамные штаны и футболку. Я не хотела, чтобы он проснулся голым и неприкрытым, или в той же самой одежде, в которой он был, когда напал на меня. И то и другое заставит его возненавидеть себя ещё больше. Когда мы закончили, Бенсон положил руку мне на плечо.

— Я оставлю вас, Элиза, — сказал он, и незаметно скрылся в патио.

Я оставила стеклянную дверь открытой, чтобы поступал свежий воздух, и села в изножье кровати. Каким будет Айден когда проснётся? Будет ли он всё ещё хотеть бороться за нас? Или он изгонит меня, как и свою мать? Мой живот пульсировал намного острее, чем моя рука. Испытывая безумное побуждение двигаться, но не в состоянии быть вдали от него, я устало потащилась в гардеробную, где его запах ощущался гораздо сильнее.

Как и всегда, мои глаза отыскали красивую деревянную коробку, стоявшую на высоком шкафу. Свет вновь осветил её, единственным отличием от прошлых раз, когда я смотрела на неё, было то, что она находилась чуть ближе к краю, будто кто-то совсем недавно заглядывал в неё. Я приподнялась на цыпочки, потянулась вверх и стала подталкивать её к краю, пока она не оказалась в моей власти. Затаив дыхание я пробежалась пальцами по вырезанному орнаменту и открыла отполированный медный замочек.

Ох!

Глубоко внутри складок тёмно-синего бархата были сложены: армейский жетон Айдена, его "Пурпурное сердце"⁶² и стопа пожелтевших запечатанных конвертов. Ни марок, ни дат, ни печатей, на них даже не было чернильных меток. Бумага была грубой, зернистой. Странно, но клапан верхнего письма был распечатан.

Я приподняла клапан и извлекла клочок бумаги, сложенный пополам. Струйка песка соскользнула с места сгиба вниз на мою ладонь — песок был иным, нежели тот, что я когда-либо видела. Красноватый, более тёмный, крупнодисперстный. Круговым движением пальца я сформировала в ладони вихрь из песка, подобно тому, что навивался в моей груди, и затем высыпала его обратно в пустой конверт. Затем я развернула письмо. И осела на пол гардероба.

Апрель 13, 2003

Моё самое дорогое,

я думал, что буду чувствовать себя по-идиотски, когда начну писать воображаемой женщине. Я оказался прав. Но и ошибался. Кому ещё может писать мужчина в такую ночь? Конечно же, не своей матери — она лишь ещё сильнее будет плакать. Ни другу — он итак уже всё знает. Он пишет своей женщине, поскольку она дарует прощение.

Всё кончено, любимая. Багдад сравняли с землёй. Ни мостов. Ни библиотеки. Ни зоопарка. Я не знаю, как много мужчин, женщин и детей погибло, и сколько из них от моей руки.

Маршалл просит Бога и Жасмин о всепрощении. Но я не особо хорошо лажу с Богом, так что я сотворил тебя. Ты идёшь во всей красе, светла как ночь... (даже Байрон не передаст всю твою красоту по достоинству).

В следующем письме я расскажу тебе, чем бы я предпочел с тобой заняться, нежели писать письмо. Но — настоящая ты или нет — у меня хорошее воспитание. Я придержу это до нашего второго свидания. А сегодня я прошу лишь об одном одолжении, любимая. Если ты можешь, то просто приляг рядом со мной и дыши — я хочу синхронизировать свои лёгкие с твоими. Пока не почувствую запах твоей кожи вместо пороха, не услышу твои вздохи вместо звука сирен, пока не буду держать в своих руках твоё тело, а не винтовку.

Ладно, может быть мы и займемся этим на нашем первом свидании (что является настоящим подвигом, учитывая моё существующее положение в песчаном окопе, с надетой бронезащитой паха). Как бы там ни было, ты моя и ничья больше. Твоё тело пробуждается и трепещет в моих руках. Твоё дыхание меняется — становится быстрым, порывистым, как сильная песчаная буря. А затем оно прерывается! И превращается в одно-единственное слово. Моё имя. Вот так ты кончаешь. Вот так ты живешь. С моим именем на своих устах, не видя никого, кроме меня, и только ради меня одного.

Когда ты засыпаешь на моей груди, твоё дыхание замедляется. Становится глубже. Я слушаю его и медленно засыпаю. Наконец-то, покой.

Твой,

Айден

Я поняла, что испытала дежавю, но раньше я никогда не понимала, что же это такое. А теперь, когда я прочитала его самодостаточную рукопись — и увидела нас в каждом до единого слове — у меня появилось странное чувство, словно я оглядываюсь на саму себя со стороны.

Я поднесла письмо к губам и поцеловала его. Оно не восполняло отсутствие Айдена, так что я вытащила из коробки армейский жетон и повесила его себе на шею. Потом я накинула на себя одну из его футболок и натянула свои спортивные брюки — игнорируя первые проявления сиреневых пятен на моей коже. Спотыкаясь, я подошла к нашей кровати и легла рядом с Айденом, положив голову ему на грудь. Ужас последних двух дней сломил меня, и я провалилась в сон.