Триумф Клементины

ГЛАВА XII

В то время, как Клементина страдала от созданной ею самой идиллии, Квистус под руководством Биллитера пустился в приключения. Если кто-нибудь под страхом смерти предложил бы ему на выбор играть на скачках или быть стряпчим, он, не задумываясь, выбрал бы последнее. Этот спорт приводил его в отчаяние. Как есть люди, — для которых музыка только наиболее дорого оплачиваемый шум, так для других скачки — наиболее затруднительная форма игры. Зачем, спрашивают они, мучить бедных животных, когда то же самое можно иметь на миллионной части того же круга с механическими лошадьми? Они не чувствуют никакого возбуждения при виде скачущих лошадей. Автомобиль, по их мнению, идет в десять раз скорее. И весь этот народ, который существует скачками, очень подозрителен.

Квистуса прежде всего очаровал ипподром. Ему казалось, что он окружен воплощенными дьяволами. Тупые животные, опухшие от порока лица, злые, маленькие глаза, хриплые, нечеловеческие голоса. Но особенно скверного ничего не замечалось. Букмекеры улыбались тем, кто выигрывал, тот, кто проигрывал, тоже непринужденно улыбался. Так что Квистус смотрел сперва на букмекеров с разочарованием, затем с безразличием и, в конце концов, начал раздражаться.

Даже старый Джо Дженкс, которого Биллитер рекомендовал как отъявленного негодяя, и тот казался безукоризненно честным человеком. Оказывалось, что скачки были ареной для проявления своей добродетели и о преступности не было никакой речи. Он пожаловался, наконец, Биллитеру.

Биллитер первую минуту оказался в затруднении. Он задергал свои длинные усы.

— Я не понимаю, почему вы недовольны игрой. Вам хорошо повезло.

Это было верно. Сыгравшая с ним столько скверных шуток фортуна повернулась к нему, наконец, своим улыбающимся лицом. Он невероятно выигрывал. Он ставил на лошадей, которых указывал Биллитер, и лошадь постоянно выигрывала.

— Если вы думаете, что выигрыш доставляет мне удовольствие, дорогой Биллитер, — говорил он, — вы очень ошибаетесь. Мне вполне достаточно для моих скромных нужд то, что я имею, и совсем не нуждаюсь в тех суммах, которые получаю через вашего приятеля. М-р Дженкс меня унижает и оскорбляет.

— Если дело только в этом, — возразил Биллитер, — дайте их мне. Это выйдет то же самое.

Они гуляли в паддоке между столами. Квистус холодно посмотрел на него.

— Вы хотите сказать, что вы ставите на тех же лошадей, что и я?

Биллитер мысленно выругал себя.

— Иногда, — сказал он, — и то маленькими ставками. Разве я могу так рисковать, как вы.

— На кого я играю следующий раз? — спросил Квистус.

— На Пунчинелло. Сорок пятый в ординаре.

— Вот, — сказал Квистус, — пять фунтов. Поставьте их на Пунчинелло; если он возьмет, вы будете иметь двести двадцать пять фунтов.

Биллитер взял их и отправился к тому месту, где обыкновенно находятся букмекеры. Тут же в клетчатой паре и белой шапке со своим именем, стоял на скамейке старый Джо Дженкс, отдавая приказания своему клерку. Было затишье.

— Вот еще пятерка на Пунчинелло.

Старый Джо Дженкс соскочил со скамейки и отвел Биллитера в сторону.

— Вот что, дружище, — сказал он. — Бросьте это. Я больше не играю. Я споил вам две бутылки шампанского, потому что вы объявили, что нашли золотой мешок, а вместо мешка привели какое-то чудо, которое выигрывает тогда, когда сто против одного, что оно должно проиграть. Я думаю, что вы меня обходите, м-р Биллитер. И вы хорошо меня надули. Это уже начинает надоедать. Я устал.

— Это не моя вина, Джо, — кротко оправдывался Биллитер. — Посмотрите. Сейчас бешеная игра на Пунчинелло. Он ставит, не размышляя, вы это хорошо знаете.

— Я знаю, — зарычал букмекер, убежденный, что Биллитер надувал его. — Почему это я могу знать? Вы кажется, хотите получать с двух сторон? Можете больше на меня не рассчитывать.

— Клянусь Богом, Джо, — серьезно сказал Биллитер, — что я не могу. Я до такой степени не верил в его выигрыши, что не спросил ни пенни комиссии.

— Пойдите, спросите и будьте прокляты, — завопил разгневанный букмекер и вскочил на скамейку продолжать свое дело.

Не желая рисковать и стать посмешищем, ставя на Пунчинелло у других букмекеров, Биллитер забрал свои пять фунтов и скромно удалился. Он был незаслуженно оскорблен. Старый Джо Дженкс усомнился в его честности. Разве он указывал своему патрону других лошадей, кроме тех, на которых поставил бы только сумасшедший. Ни одной. Он, может, положа руку на сердце, поклясться в этом. И получил ли он хотя пенни за свои указания? Нет. Он ничего не спрашивал (дурак) у Квистуса за комиссию. Благодаря своей честности он остался бедным человеком. Он был заодно с Дженксом. Не виноват же он, что дьявол вселился в лошадей, и каждая кляча, на которую ставил Квистус, обнаруживала непредвиденные способности. Что может сделать обыкновенная лошадь против такой сверхлошади? Ничего. Что может сам Биллитер сделать? Ничего. При таких обстоятельствах оставалось только выпить.

Он отправился в бар и заказал виски с содовой. Это немного его подбодрило, он решил, что не стоит ради принципа жить в бедности и поставил свои пять фунтов на верного фаворита Розмари. Исполнив это, он отправился глядеть на скачки, предоставляя Квистуса самому себе.

Прозвонил звонок, очистили от публики ипподром, вынули номера, вывели лошадей. Сердце Биллитера при виде великолепных статей Розмари любовно екнуло; взглянув на Пунчинелло, он, никогда не выигрывавший на бегах, презрительно фыркнул. Если старый Джо Дженкс был такой дурак, что отказывался от двух с половиной фунтов, — они делили добычу пополам — то совершенная глупость ляжет на голову Джо.

Старт был сделан. Лошади понеслись гурьбой. Затем выдвинулась на голову Розмари. Усы Биллитера под биноклем выдали его счастливую улыбку. Розмари была впереди. Вдруг при повороте что-то случилось. Она стала уменьшать скорость. Трое других стали нагонять, между ними был и ненавистный Пунчинелло. Пунчинелло пришел первым. Биллитер бормотал слова, от которых каждый, услышавший их, наверно бы побледнел, и опять отправился в бар. Подкрепившись, он пошел разыскивать своего патрона. Ему незачем было далеко идти. Квистус сидел тут же сбоку, около павильона, на деревянной скамье и читал исповедь Св. Августина. При приближении Биллитера он встал, положил книгу в карман пальто.

— Были скачки? — осведомился он.

— Скачки? Конечно. Разве вы не видели?

— Нет, слава Богу! Какая-нибудь лошадь выиграла?

Этот простой, равнодушный тон действовал на Биллитера хуже всякой иронии. Он потерял терпение.

— Ваша проклятая, хромая, старая кляча Пунчинелло взяла!

Квистус кротко посмотрел на него, но какой-то огонек промелькнул в его голубых глазах.

— Тогда, дорогой Биллитер, — сказал он, — я выиграл девятьсот фунтов, которые, основываясь на опыте, приобретенном мною на бегах, и пожертвую обществу распространения Евангелия для обращения в христианство магометан в Мекке. Что касается вас, Биллитер, то выигранных вами двухсот двадцати пяти фунтов… — Биллитер задрожал, еле переводя дыхание, — будет вполне достаточно, чтобы удовлетворить ваши настоящие потребности. Пойдем. Чем больше я наблюдаю, тем больше убеждаюсь, что скачки мне не подходят. Они слишком добродетельны.

Биллитер подозрительно посмотрел на него. Говорила ли в нем детская простота или язвительный сарказм? Серьезная неулыбающаяся физиономия и ничего не говорящие голубые глаза не дали ему ключа к разгадке.

Так кончилась карьера Квистуса на скачках. Оставаться там во всякую погоду в роли свидетеля было, по его мнению, ничего ему не дающим самопожертвованием. Оскорбленный Биллитер заключил мир со старым Джо Дженксом, убедил его в своей невинности и в неизбежной перемене счастья для своего патрона, но он напрасно убеждал Квистуса переменить свое решение. Он предложил ему ввести его в общество так называемых комиссионных агентов и жокеев, где он будет купаться в подлости.

— Не имею никакого желания вращаться в подобной отвратительной компании, — возразил Квистус.

— Тогда я совсем не понимаю, какого рожна вам надо, — рассвирепел Биллитер.

— Имея дело с грязью, трудно самому остаться чистым.

— Мне казалось, что вы этого как раз и добиваетесь.

— С одной стороны, да, — задумчиво ответил Квистус. — Но, в то же время я чувствую отвращение к грязи.

Доказательством необыкновенной добродетели ипподрома были чеки, полученные от старого Джо Дженкса.

Чем больше он на них смотрел, тем яснее выступала перед ним животная физиономия Джо Дженкса и тем труднее становилось ему представить их. Но это значило только возвратить ненавистному Дженксу его проклятые деньги. Что же делать?

Наконец, лукавая мысль осенила его болезненно возбужденный мозг. Нужно всю эту грязь перенести на кого-нибудь другого. Пусть кто-нибудь другой корчится от отвращения. Но кто? Вдохновение явилось из Тартара. Он реализует чеки на имя Томми Бургрэва.

Он может быть сколько угодно подлым и преступным, но не хочет лично иметь дело с грязью.

Таково было заявление, сделанное им своим трем советчикам. Они со своей стороны заметили, что исполнение фантазий их сумасшедшего патрона не только не выгодно, но, наоборот, становится им не по плечу. После того, как каждый предложил свою подлость, вместо того, чтобы руководить делом, они становились на положение учеников. Они выдохлись. Единственное предложение, к которому Квистус отнесся более внимательно — была идея Хьюкаби — предпринять сердечную экспедицию по модным курортам Европы. По его мнению, это было единственное серьезное предложение. Хьюкаби, боясь, что оно потеряет свою привлекательность, торопил Квистуса с отъездом. Случай комфортабельного путешествия, да еще с такой юмористической целью, представляется не каждый день. Но Квистус вполне резонно доказывал своему чересчур ревностному спутнику, что в мае и июне модные курорты Европы пустуют и лучше подождать августа, чтобы поехать к тем тысячам женщин, которые только и ждут, что им разобьют сердце.

Оставшийся без дела Вандермер придумывал новые никуда не годные комбинации и завидовал Биллитеру и Хьюкаби. Наконец, его осенила гениальная идея. Он принес Квистусу грязное письмо следующего содержания:

«Дорогой м-р Вандермер, вы были старым другом моего мужа и знаете, как я заботилась всегда о своей семье. Не можете ли вы помочь мне? Я лежу больная, мои дети умирают с голоду. Малютки так слабы, что не могут даже кричать. Самое жестокое волчье сердце дрогнуло бы при виде их. Если вы лично не можете мне помочь, сообщите обо мне, пожалуйста, вашему другу м-ру Квистусу, о доброте и великодушии которого вы так много мне говорили.

С почтением ваша

Эмилия Вельгуд».

Внизу был адрес:

«2 Транзит-стрит, Клеркенвелльроуд».

— Для чего вы мне это принесли? — осведомился Квистус, прочитав письмо.

— Я, как друг м-с Вельгуд, последовал голосу своей совести, — ответил Вандермер, — и в то же время даю вам возможность совершить подлость. Это гениальный случай. Вы можете заставить их умереть от голода!

Квистус откинулся в кресле в глубоком размышлении. Он только что начал опровергать новую теорию о соседстве палеолитических и неолитических могил в Дании и ему было довольно трудно возвратиться от четвертичной эпохи к настоящему времени. Но перспектива целой семьи, умирающей по его милости от голода, пришлась ему по вкусу.

— Очень хорошо. Очень хорошо, Вандермер. Пусть околевают, — сказал он. — Пусть околевают, — повторил еще раз про себя и взялся за перо.

Вандермер намекнул о вознаграждении. Квистус лукаво посмотрел на него.

— Вы сжалитесь и дадите, пожалуй, им денег. Подождите пока они умрут. — Он с наслаждением произнес последние слова. — А теперь, дорогой Вандермер, я очень занят. Очень благодарен и до свиданья.

«Бизигоматический поперечный диаметр», — написал он, продолжая прерванную приходом Вандермера фразу. Он остановился. Он потерял нить. Речь шла о сравнительном измерении вновь открытых черепов. Он положил перо и вежливо, по-джентльменски, проклял Вандермера. Он снова принялся за бизигоматический поперечный диаметр, но умирающая с голоду семья заняла все его мысли. В конце концов, он решил бросить на сегодня работу и помечтать о своей преступности. Это было большим удовольствием. Практически он убивал мать и детей, в то же время находясь вне условий обыкновенного убийцы. Вандермер заслужил награду. После обеда он навестит их. Что-то сильно его тянуло туда. Он сам себе обещал только взглянуть на мучения своих жертв. Между прочим, в письме стояло: «самое жестокое волчье сердце дрогнуло бы при виде их». Он покажет автору письма самое жестокое сердце. Инстинктивно он опустил руку в карман, где он держал золото, там было три соверена. Он улыбнулся. Было бы рекордом дьявольской подлости положить их перед глазами голодной обрадованной женщины на стол и затем спокойно с безжалостным смешком спрятать их обратно в карман.

«Я не буду дураком», — подумал он, когда в автомобиле въехал на Клеркенроуд.

Шофер дал сигнал, что желает разговаривать с седоком. Квистус высунулся из дверцы.

— Вы знаете, где Транзит-стрит, сэр?

Квистус не знал. Не может же джентльмен знать все многочисленные улицы, выходящие на Клеркенвелль. Даже местный торговец молоком не знал, где Транзит-стрит. Ни полисмен, ни почтальон. Взбешенный Квистус поехал в ближайший почтамт навести справки. Такой улицы совсем не существовало на Клеркенвелле. Он справился в управлении Лондонских почтамтов. Такой улицы не было в Лондоне.

Квистус в скверном расположении духа отправился домой. Еще раз его обошли. Вандермер просто-напросто выдумал свое погибающее от голода семейство. Был ли на свете второй подобный негодяй? Он принялся обдумывать наказание для своего недобросовестного приятеля. Решение явилось само собой, когда Вандермер, через несколько дней прислал письмо с извещением, что самый младший ребенок умер в страшных мучениях. Квистус взял письмо и написал следующее:

«Мой дорогой Вандермер, я послал м-с Вильгуд денег на похороны. Туда же приложил чек и для вас, пойдите на Транзит-стрит и возьмите его. Пока не имею надобности в ваших услугах.

Искренне ваш Ефраим Квистус».

Он сам опустил письмо, отправляясь завтракать в клуб.

После прекращения обедов по вторникам (они были упразднены ввиду новых отношений) Хьюкаби, Вандермер и Биллитер встречались для совместной беседы раз в неделю в одной таверне. Здесь они обменивались мнениями о религии и алкоголе и рассказывали друг другу невероятные анекдоты о своих успехах. Но о Квистусе, завидуя друг другу, они говорили мало. Бедный джентльмен был все еще не совсем в своем уме. Это было так неприятно, что они качали головами и заказывали себе еще виски. Но в один прекрасный вечер, когда карманы оказались пустыми, так как Квистус на некоторое время отказался от их услуг, они заговорили откровеннее о своих делах с патроном. Вандермер рассказал, как он был проведен; Биллитер — о необыкновенном везении патрону на скачках и о причине, почему он покинул ипподром; а Хьюкаби, для доказательства ненормального состояния Квистуса, сообщил свой одобренный им проект.

— Что же из этого будет? — резко спросил Вандермер, впервые забывая условие, что они — три старых друга, соединившихся для защиты интересов бедного старого джентльмена.

— Мой дорогой Ван… — протестующе поднял руку Хьюкаби.

— Ах, оставьте! — закричал Вандермер. — Я теряю терпение. — Он повторил вопрос.

— Пустая забава. Что же еще? — сказал Хьюкаби.

Они начали перебранку, пока до тех пор молчавший Биллитер не прекратил ее, ударив кулаком по столу.

— У меня — идея, — заявил он, — имеете вы какую-нибудь женщину в виду?

— Бог мой, нет!

— Я могу вам предложить одну. Не будет надобности ехать за границу — она в Лондоне.

Хьюкаби дал ему несколько нелестных прозвищ.

Вся заманчивость его предложения и состояла в путешествии на континент.

— Тем более, старина, — заметил он, — что это мое дело.

Биллитер посмотрел волком. В конце концов, эта мысль не имела за собой больших достоинств. Вандермер также начал что-то обдумывать. Он спросил у Биллитера подробности о леди.

— Она вдова моего старого приятеля, — объяснил Биллитер. — Настоящая леди и все тому подобное. Ее муж, драгун гвардии, умер, не оставив ей и копейки. Она как-то обернулась, живет теперь очень хорошо, великолепно одевается и достаточно умна, чтобы не терять своего социального положения. Чертовски хорошенькая женщина, но ее сердце, я думаю, не разобьешь и киркой. Мне кажется, что она в данном случае очень подходит.

— Откуда же у нее берутся деньги на то, чтобы хорошо жить и великолепно одеваться? — осведомился Хьюкаби.

— Биллитер думает, что это может давать как Квистус, так и кто-нибудь другой… Не правда ли, Биллитер?

Биллитер утвердительно кивнул и сделал несколько глотков виски с водой.

— Итак, мы должны на ней остановиться! — воскликнул Вандермер.

— Все это очень хорошо, — возразил Хьюкаби, — но я совсем не желаю упускать единственный случай отправиться за границу.

— Отправляйтесь тогда за границу, — согласился Вандермер. — Если леди такова, как я ее себе представляю, она не будет прогуливаться здесь на Канале, и если будет знать, что в Булоне гуляет птица с золотыми перьями, умирающая от желания, чтобы ее пощипали.

— Как вы грубы и вульгарны, Ван, — заметил Хьюкаби.

— Такие джентльмены, как Квистус, не гуляют по праздникам в Булоне и не посещают домов на Рамсгейте. Они не дают больших сумм великолепно одетым леди с предполагаемыми собственными средствами.

— Он такой дурак, что ничего не разберет, — заявил Вандермер.

— Подождите, — сказал Биллитер. — Вы оба ошибаетесь. Я вам сказал, что она леди. — Его манеры внезапно изменились, возможность кого-то одурачить оживила его. — Я не знаю, как вы это понимаете, но для Квистуса это будет что-нибудь значить.

— Я был когда-то членом Колледжа Тела Христова в Кембридже… — начал оскорбленный Хьюкаби.

— В таком случае, вы должны были знать в вашей проклятой академии кого-нибудь, знакомого с настоящей леди, — вспылил Биллитер, уволенный когда-то из Оксфорда.

— Кембриджский университет не академия, — ища ссоры, возразил Хьюкаби.

— А женщины, живущие на подарки своих друзей мужского пола, — не настоящие леди, — добавил Вандермер.

— Убирайтесь оба к черту, — заорал взбешенный Биллитер. Он схватил свою шляпу и вскочил. Но так как он сидел на диване между Хьюкаби и Вандермером, то моментально шлепнулся обратно, схваченный с двух сторон за пиджак.

— Какая надобность ссориться? — убеждал Хьюкаби. — Раз вы утверждаете, что она леди, значит, это так.

— Конечно, старина, — поддакивал Вандермер, — выпьем.

После того, как Биллитер был умиротворен, и его леди была признана, началось длинное совещание; причем, заговорщики, хотя были одни в зале, вели беседу шепотом, тесно прижавшись друг к другу головами. Это было их первое общее дело и они впервые рассуждали с таким интересом. План был прост. Биллитер отправится к м-с Фонтэн (он открыл, наконец, ее инкогнито) и со всевозможной деликатностью изложит ей их предложение. Если она согласится, то Биллитер познакомит ее с Хьюкаби, а тот представит ее Квистусу. Остальное пойдет само собой.

— Что мне не нравится, — сказал Вандермер, — это то, что мы не только принимаем в свою компанию четвертую, но и бросаем ее прямо в пасть льву. Это не очень человеколюбиво.

— Не думаю, чтобы это нас очень касалось, — возразил Биллитер.

— Никто не просил вас принимать участие, — добавил Хьюкаби, — вы можете отказаться, если желаете.

Лицо Вандермера перекосилось.

— Да? Я могу? Вы увидите, что тогда будет!

— К тому же, — продолжал, не обращая внимания на ссору, Биллитер, — это будет нам прибыльно. Кто из нас получил хотя бы сто фунтов от нашего друга? Я же научу Фонтэн заручиться у него тремя тысячами фунтов. Наших тридцать процентов — иначе не стоит начинать игру, — а, следовательно, каждый будет иметь по триста фунтов. С тремястами я смогу очень мило устроиться.

— Как же мы будем знать о ее действиях?

— Это легко устроить, — успокоил Хьюкаби, поглаживая свою бороду, — она будет рассказывать все Биллитеру, я же буду поверенным Квистуса.

— При чем же я? — осведомился Вандермер. — Откуда я буду знать, что вы оба не войдете между собой в сговор?

— Вы сейчас странно настроены, — возмущенно заявил Биллитер. — Послушав вас, можно подумать, что мы шайка отъявленных висельников.

— Если нет, то кто же мы тогда? — пробормотал с горькой иронией Вандермер.

Но Биллитер этого не мог простить. Он спустился ниже, чем другие двое, в которых еще теплились остатки нравственности. Он сам смотрел на себя, как на неудачника, потому что, по его мнению, это название означало джентльмена, потерявшего свое состояние и принужденного жить сделками с Джо Дженксом. Но висельником он не был, потому что к ним принадлежат воры и мошенники, к которым он себя ни в коем случае не относил. Стараясь себя реабилитировать, он напился до положения риз. Остальные нет. Вандермер, евший и пивший, как голодный волк, был как ни в чем не бывало. Благодаря своему цинизму, он не чувствовал никаких угрызений совести. Хьюкаби же, хотя и ушел на этот раз трезвым, не спал всю ночь от мучившей его совести и встал на другое утро с головной болью. Он не мог простить себе совершенных им глупостей: во-первых, он сообщил приятелям свой план; во-вторых, допустил обратить его в такую подлую махинацию; в-третьих — присоединился к ней сам; и в-четвертых — не напился. Хьюкаби ближе других был к Квистусу по образованию и взглядам. Он не смотрел на него только как на голубя, которого нужно ощипать и, кроме того, у него сохранилась некоторая доля привязанности к симпатичному человеку, подарившему его своей дружбой и доверием, которого он не оправдал. Он провел несколько дней в бесплодных стараниях расстроить созданный заговор. Но однажды вечером он получил от Биллитера лаконичную записку: «Фонтэн согласна».

Добрые намерения сдались перед жаждой наживы. Он принял сообщение, как веление судьбы, и отдался течению, дав себе зарок больше не повторять сделанных глупостей.