Триумф Клементины

ГЛАВА XIII

Немного спустя Квистус заявил Хьюкаби о своем намерении отправиться в Париж на конгресс антропологических обществ северо-западной Франции, на который он, как председатель Лондонского антропологического общества, был приглашен. Хотя он знал, что его ученые друзья сомнительной нравственности, но тем не менее их научный и даже светский разговор доставлял ему удовольствие.

Общество снова стало привлекать его к себе. Для него было наслаждением играть на испорченности мужчин и женщин и самому носить при этом маску. Каким образом могла догадаться сидящая рядом с ним за обеденным столом женщина по его серьезному виду и вежливым улыбкам, что он лукав и жесток? Он играл, он дурачил ее. Она уходила, убежденная, что разговаривала с кротким ученым — убежденным филантропом. Случалось, что она приглашала его к себе, он тогда искренно наслаждался сам собой. Он был вполне серьезен только тогда, когда вопрос шел об останках зубов, мамонтов или оленей, или об установлении эпохи кремневого топора.

Темой созванного конгресса был, между прочим, палеолитический рисунок пещерного льва, вырезанного на кости мамонта. Узнав об этом, Квистус сейчас же принял приглашение. Рисунок был одним из наиболее сохранившихся, и он горел желанием увидеть его.

Финансовые дела Хьюкаби были в отчаянном положении, он мог надеяться на награду за услуги и потому насторожил уши. Если сердечная экскурсия была отложена на август, то почему сейчас не сделать маленькую пробу? Это будет что-то вроде репетиции. Но Квистус на это предложение покачал отрицательно головой. Конгресс займет все его время и внимание.

— Совершенно верно, — возразил Хьюкаби, — пока вы будете заняты доисторическим мужчиной, я буду искать современную женщину. К тому времени, как я найду ее, вы закончите свои дела. Покончив с костями, вы несколько дней посвятите мясу.

Квистус колебался.

— Мне не нравится эта манера действовать!…

— К черту тогда. Нам только важно набрести на след. До окончательной удачи нам придется сделать несколько экспериментов.

— Боюсь, что дело потребует больше хлопот, чем оно того стоит, — размышляя, заявил Квистус.

Случилось то, чего боялся Хьюкаби. Квистус начал терять интерес к его предложению. Через месяц оно вызовет в нем уже отвращение. Нужно скорее выдвигать м-с Фонтэн, или весь заговор рухнет. Эта мысль помогла Хьюкаби изобрести новые доводы для убеждения.

— Месть сладка и стоит хлопот, — сказал он, наконец.

— Да, — тихо повторил Квистус, — месть должна быть приятна.

Хьюкаби зорко посмотрел на него. Кроме предательства Маррабля, он ничего не знал о несчастиях, которые фортуне угодно было послать на Квистуса. Неужели его обманула женщина? Но что этот палеонтолог мог иметь общего с женщиной?

— Я также, — лукаво начал Хьюкаби, — также имею за что отплатить вероломному полу. Вы также находите их вероломными, неправда ли?

Квистус нахмурился.

— Они фальшивы, как черт, — сказал он.

— Догадываюсь, что женщина отвратительно поступила с вами, — заметил Хьюкаби впавшему в мрачное раздумье Квистусу.

— Невероятно, — вздрогнул Квистус. Он смотрел, с безумным блеском в глазах, в пространство. Казалось, он совсем забыл о присутствии постороннего.

Хьюкаби воспользовался моментом.

— Она изменила вам? — прошептал он.

Квистус утвердительно кивнул головой. Хьюкаби пристально следил за ним; у него начало рождаться нелепое подозрение. Своей счастливой фразой об отмщении он навел колеблющийся разум своего друга на совершившуюся с ним трагедию. Кто была эта женщина? Его жена? Но она умерла обожаемая им, и до сих пор, хотя прошли годы, он говорил о ней, как о святой. Это была загадка, решение которой становилось очень интересным. Но где его найти? Квистус был не из тех людей, которые нашептывают свои интимные секреты на ухо приятелю. Ему нужно было не выпускать из рук ключа.

— Враги мужчины, — прошептал он, — выходят всегда из его собственного дома.

Квистус снова кивнул три или четыре раза подряд.

— Его собственный дом… Самое дорогое… Любимая женщина и лучший друг…

Хьюкаби был поражен неожиданной исповедью. В последние дни своего благосостояния он знал м-сс Квистус и лучшего друга. Он вспомнил их фамильярность друг с другом. Как было его имя? Он поискал и нашел.

— Хаммерслэй, — прошептал он.

Квистус при этом слове вскочил и провел рукой по лицу.

— Что вы говорите? Что вы знаете о Хаммерслэе?

Как будто луч осветил его темнеющий разум. Он сообразил, что выдал Хьюкаби свой самый ревниво охраняемый секрет. Он отшатнулся, краснея и бледнея от стыда.

— Хаммерслэй обманул меня в денежных делах, — схитрил он. — Это темная история, я расскажу вам ее на днях.

— А женщина? — спросил Хьюкаби.

— Женщина… она… она вышла замуж… Я рад, что могу сказать, что остается только пожалеть ее супруга.

Он нервно засмеялся. Хьюкаби с удивительным тактом последовал по указанному ложному пути.

— Вы можете отомстить заодно за вас обоих, — сказал он. — Женщины все одинаковы. Будет справедливо, если хоть одна из них пострадает. Вы имеете в своем распоряжении средства заставить одну из них перенести адские муки.

— Да, да, я так и сделаю! — воскликнул Квистус.

— Теперь самое лучшее время.

— Вы правы, едем вместе в Париж!

Первые дни своего пребывания в Париже Квистус мог посвятить очень мало времени второй цели своего приезда. Все его внимание заняли заседания и экскурсии конгресса. Его парижские коллеги приглашали его к себе и показывали ему свои коллекции кремневых орудий, своих жен и дочерей. Он присутствовал на интимных обедах, на которых слова: «sans cérémonie»[14] обращались к людям, с утра надевшим на конгресс вечерний костюм, и напоминали только о необходимости взять с собой перчатки. Его добрые провинциальные коллеги также настаивали на его присутствии в их компании. С ними время сводилось к сидению между накрашенными дамами за бокалами пива и к решению под визг цыганского хора палеолитических загадок. Иногда в таких экскурсиях его сопровождал Хьюкаби, уверявший, что он делает розыски среди фауны отеля «Континенталь».

Квистус снова начал чувствовать к нему расположение. Получивший социальную ценность и прилично одетый, Хьюкаби начал утрачивать смешанную с лестью бесцеремонность своих манер, которая раньше его характеризовала. У него появилось чувство собственного достоинства, и даже прежние замашки хорошего воспитания. Квистус с интересом отметил произведенную на него платьем и окружающим перемену и сравнил с Биллитером, которого хорошее платье сделало еще более отталкивающим.

Бывали моменты, когда он забывал данное Хьюкаби поручение и с удовольствием беседовал с ним. Нравственной метаморфозе помогла его постоянная воздержанность. Он порядочно говорил по-французски и сохранил остаток прежних знаний, так что Квистус (к своему удивлению) мог смело ввести его в кружок своих антропологических друзей, как человека, который не посрамит честь своей родины.

Хьюкаби быстро увидел перемену в отношениях патрона и постарался не уронить себя. Общение с чисто одетыми, интеллигентными, симпатичными людьми доставляло ему удовольствие, которое усугублялось воздержанием от виски.

Он так хорошо играл джентльмена, что Квистус ни мало не удивился, когда, проходя с ним по салону Континенталя, он увидел какую-то леди, ласково здоровающуюся с его приятелем.

— Вы — Евстас Хьюкаби, или это ваш дух?

Хьюкаби наклонился над протянутой рукой.

— Какое неожиданное удовольствие…

— Мы годы и годы как не виделись. Сколько лет прошло с нашей последней встречи?

— Я из вежливости не смею их считать.

— Куда вы исчезли с моего горизонта? — осведомилась леди.

— Меа maxima culpa[15], — он улыбнулся, изысканно поклонился и повернулся вполоборота, чтобы привлечь к их компании Квистуса. — Могу я представить своего друга, д-ра Квистуса? — миссис Фонтэн…

Леди ласково улыбнулась:

— Вы д-р Квистус — антрополог?

— Да, я этим интересуюсь, — сказал Квистус.

— Больше чем интересуетесь. Я прочла вашу книгу: «Домашний быт неолита».

— Грех юности, — сказал Квистус.

— О, пожалуйста, не говорите, что это неудачно, — в беспокойстве крикнула миссис Фонтэн. — Я постоянно оттуда цитирую.

— О, нет, там нет ничего неправильного, — сказал Квистус, радуясь, что в числе его почитателей оказалась такая хорошенькая леди. — Она только очень поверхностна. С тех пор, как она написана, сделано очень много новых открытий.

— Это тем не менее классическое произведение. Я сегодня просматривала в газете отчеты Антропологического конгресса, и про вас было сказано: «L'eminent antropoloque anglais»[16]. Я была так рада, что это относилось к автору любимой книги. Но я еще более довольна, что познакомилась с вами лично. Вы также стали антропологом, м-р Хьюкаби?

Хьюкаби объяснил, что он воспользовался конгрессом, чтобы попутешествовать вместе со своим знаменитым другом. Сегодня днем заседаний в конгрессе не было, и они воспользовались этим, чтобы побывать в Grand Palais, и вернулись теперь домой, совершенно измученные усталостью.

— Домой? Вы остановились в этом отеле?

— Да, — ответил Хьюкаби. — А вы?

— Я также. Я чувствую себя здесь очень одинокой. Я жду приезда леди Луизы Мэллинг, но, очевидно, что-нибудь случилось, — от нее до сих пор нет никаких вестей.

Лакей принес чай, заказанный ею до прихода мужчин.

— Может быть, вы разделите сегодня мое одиночество, и выпьете со мной чаю?

— С удовольствием, — сказал Хьюкаби.

Квистус также принял предложение и со своей обычной серьезной вежливостью отодвинул в сторону стул, чтобы дать пройти даме. Зал был полон космополитической, пьющей чай, курящей и говорящей публики. Издали доносилась тихая музыка. Царила освежающая прохлада, особенно приятная после дышащих зноем улиц.

Квистус сел около своей хозяйки и предоставил ей хлопотать. Он удивлялся, до какой степени было приятно после его грубоватых коллег общество кроткой привлекательной женщины. Она была прелестна — светлая блондинка, в лиловом платье и шляпе, одетая не роскошно, просто и изящно. С ее белокурыми волосами, тонким овалом лица, изящными губами, придававшими ей скромный вид мадонны, странно дисгармонировали огромные темно-серые глаза под длинными ресницами. Все ее манеры, изящные и в то же время естественные, говорили о воспитании; безусловно, она была настоящей леди. По всей вероятности, одно из прежних знакомств Хьюкаби. Она, наверное, не подозревает о его теперешнем положении.

— Мы были знакомы с м-ром Хьюкаби, когда мир был еще молод. Сотни лет тому назад в палеолитическую эпоху, до моего замужества.

— Увы, — сказал Хьюкаби, пыхтя над непривычным для него чаем. — Вы поступили не по пословице: «Arma cédant togae»[17]. У вас взял верх военный, вы вышли за солдата?

Она кивнула и задумалась, глядя на свое обручальное кольцо. Затем рассмеялась и подвинула Квистусу масло и хлеб.

— Уверяю вас, д-р Квистус, что я сейчас только узнала о существовавшем соперничестве. Он, наверное, только что придумал его для красного словца. Не правда ли?

— Во всяком случае, — возразил Хьюкаби, — оно было так незначительно, что вы даже его не заметили.

Она снова засмеялась и обратилась к Квистусу:

— Долго вы еще останетесь в Париже?

— Один или два дня, до конца конгресса.

— Как, вы решаетесь покинуть Париж в его лучшее время? Это нехорошо.

— Боюсь, что Париж легко может надоесть.

— Разве Париж вам не нравится? Он такой изменчивый, опасный и зачаровывающий. Окунитесь в него на одну или две минуты, и он будет для вас Фонтаном Юности. Останьтесь дольше, чем того требует осторожность, и вы выйдете сгорбленным и старым, оставив в нем всю вашу молодость и красоту!

— По всей вероятности, я окунулся в него с предосторожностью, — улыбнулся Квистус.

— А я уверена, что совсем нет. Вы оставались все время на берегу. Даже хуже — в четвертичной эпохе. Обедали вы в Арменонвилле?

— Раньше, в этот приезд нет.

— Вот так, — сказала м-сс Фонтэн. — Теплые июньские ночи, таинственный Bois[18], залитый луной, очаровательный дворец, в котором вы будете есть прекрасные вещи среди смеха и шуток, характеризующих Париж… И вы всем этим пренебрегаете? И это только небольшой пример. Есть тысячи других возможностей. Вы даже не омочили ноги.

Она высказывала свои мысли очень грациозно, как светская женщина, привыкшая говорить в обществе, обнаруживая ум так же полный противоречий, как ее целомудренное лицо со страстными глазами. Квистус слушал ее с интересом. Для него, встречавшегося до сих пор только с бесцветными женщинами ученого мирка, такой тип был внове. Не задевая самолюбия своего давнишнего друга, она в то же время ясно показывала, что из них двоих — Квистус более достоин ее внимания и более для нее привлекателен. Польщенный Квистус нашел, что она очень чутка.

— Ну, а вы, — сказал он наконец. — Как вы погружаетесь в Фонтан Юности? Это, конечно, не значит, что вы нуждаетесь в этом, вы уже питались медвяной росой в Булонском лесу и пили молоко в Арменонвилле?

— Я приехала сегодня ночью, — объяснила она, — и должна, как беззащитная женщина, оставаться в карантине, пока не приедет моя приятельница леди Луиза Мэллинг, или пока кто-нибудь из моих парижских знакомых не узнает о моем приезде. Я хожу в Лувр любоваться смеющимся фавном и Джиакондой, катаюсь на пароходе по Сене и от Мадлен до Бастилии в омнибусе. Этим и кончаются мои парижские удовольствия.

— Я думаю, что Фонтан Юности сам собой подразумевает невинность, — сказал Хьюкаби.

Легкая тень пробежала по лицу мадам Фонтэн.

— Наоборот, мой друг. Это покаянное погружение в воды прошлого, — улыбаясь, возразила она.

— Почему покаянное? — осведомился Квистус.

— Разве вы не находите необходимым иногда помучить себя? — Ее лицо сделалось значительным. — Припомнить времена, когда вы были счастливы, освежить свою память прошлыми радостями?

— Это что-то аскетическое, — улыбнулся Квистус.

— Мне кажется, что я чувствую к нему влечение, — мечтательно ответила она. Ее лицо прояснилось. — Я не ношу власяницы и даже появляюсь иногда в бальных туалетах, но мне доставляет удовольствие каяться. Моему духовнику была бы масса дела, если бы я была католичкой.

Губы Хьюкаби сложились под усами в едва заметную улыбку. Если все, что рассказывал о Лене Фонтэн Биллитер было верно, то действительно у духовника оказалось бы много дела. Он смотрел на нее с восхищением. У этой женщины не было ничего общего с жестоким, не стесняющимся в средствах компаньоном по преступлению, с которым познакомил его Биллитер перед его отъездом из Лондона. Тогда они только условились, установили дальнейшую программу действий и расстались.

Хьюкаби, спускаясь вместе с Биллитером по лестнице, чувствовал себя, как будто его побили, и предсказывал неудачу. Такая женщина не годилась для Квистуса. Но Биллитер усмехался и предложил ему подождать. Он дождался и теперь был совершенно удовлетворен, видя Квистуса всецело поддавшегося ее очарованию.

Он удивлялся, как она могла поддерживать отношения с таким непривлекательным человеком, как Биллитер, к которому он лично чувствовал только презрение. Биллитер умалчивал об этом, дав только понять, что он был знаком с драгуном до своего разорения и в следующие годы оказал ей несколько услуг.

Какого рода были эти услуги, было покрыто глубоким мраком неизвестности. Хьюкаби подозревал шантаж. Это было единственное, что могло связывать красивую женщину с неизвестным прошлым и такого ничтожного непривлекательного оборванца, как Биллитер. Он вспомнил, что однажды Биллитер признался в каком-то таинственном источнике дохода. Что может быть естественнее такого объяснения, что, узнав случайно тайну женщины и держа, таким образом, ее репутацию в своих руках, он получал от нее за молчание известное вознаграждение. Он знал, что женщины типа Лены Фонтэн с определенным положением в большом свете не спускаются в полусвет без отчаянной борьбы.

Но не могло быть и слова о дружбе между нею и Биллитером. Для нее он был презираемым, но необходимым злом, от которого она прилагала все усилия избавиться. Она настаивала на одном условии: чтобы ее знакомство с Биллитером не было известно Квистусу. Она им не гордилась. Хьюкаби учитывал, какую выгоду могли представить для него сделанные соображения.

Г-жа Фонтэн сидела и разговаривала с мужчинами, пока окружающая публика не разошлась. Тогда она встала, поблагодарила за доброе намерение разделить одиночество беспомощной женщины и выразила надежду, что она еще увидится с Хьюкаби до его отъезда.

— Я надеюсь, что и я могу иметь это удовольствие, — сказал Квистус.

— Вы, может быть, поведете нас в один из вечеров к Фонтану Юности? — поддержал его Хьюкаби.

— Это было бы восхитительно, — согласилась леди, вопросительно взглядывая на Квистуса.

— Я не смею мечтать о чем-нибудь лучшем, — сказал он, кланяясь в своей старомодной манере.

Когда она ушла, мужчины снова сели. Квистус закурил папиросу.

— Очаровательная женщина!

Хьюкаби согласился.

— Я постоянно жалел, что в последние годы не мог поддерживать с ней дружбы. Мы вращались в разных мирах, — он остановился, как бы грустя о своей неудачной жизни. — Я надеюсь, что вы не обиделись на мое предложение вместе пообедать, — добавил он, — я оказался в очень щекотливом положении.

— Это была хорошая идея, — одобрил Квистус.

Заговор удался. Квистус отнесся к происшедшему с полным доверием, не подозревая, что г-жа Фонтэн была предназначена для экспериментов его сердечной экспедиции. В данный момент она очаровала его своей особой. Хьюкаби сыграл свою роль. Остальное было в руках Лены Фонтэн.

Квистус обедал в этот вечер у одного из своих коллег, а Хьюкаби, пообедав в ресторане, отправился в «Комеди Франсес» и с огромным наслаждением просмотрел от начала до конца «Федру». Проснувшийся в нем эстетический вкус удивил и обрадовал его самого.

Встретив на другой день своего патрона, он заявил ему:

— Если мне удастся вернуться, я вернусь.

— Куда вернуться? — удивился Квистус. — В Лондон?

— Мне надоело быть оборванцем, — объяснил Хьюкаби. — Если мне удастся найти какое-нибудь постоянное занятие, дающее несколько фунтов в неделю, я буду работать и останусь уже честным и трезвым на всю жизнь.

— Я не могу вам помочь в вашем желании, дорогой Хьюкаби, — задумчиво сказал Квистус. — Потому что тогда мне придется совершить доброе дело, что совершенно расходится с моими принципами!

— Я не столько стремлюсь к добродетели, — заметил Хьюкаби, — сколько к благопристойности и чистоте. Я вовсе не намерен умереть святым.

Несмотря на свои замыслы возродиться, пока что Хьюкаби уговорил Квистуса пойти завтракать в отель, где он надеялся встретить г-жу Фонтэн и ее приехавшую подругу леди Луизу Мэллинг. Необходимо было завязать отношения.

Они вошли в отель и направились в сопровождении метрдотеля к заказанному заранее столу. Миссис Фонтэн сидела с подругой через шесть столиков от них. Она приветливо улыбнулась им.

— Женщины иногда бывают удивительно декоративны, — заметил Квистус, расправляясь с сардинкой.

— В противном случае они не исполняют одной из главных функций своего существования. Знали ли вы когда хорошую женщину?

— М-сс Фонтэн одна из лучших, которых я когда-либо знал, — рискнул Хьюкаби. — Имеет больше смысла разбить сердце кроткой, добродетельной женщине, — цветку, чем отъявленной кокетке.

Квистус ничего не сказал. Его обычная деликатность помешала ему начать обсуждать специально женские достоинства.

Обе компании встретились после обеда в зале и пили вместе кофе. Мужчины были представлены леди Луизе Мэллинг, бесцветной, безвкусно одетой, толстой женщине, лет сорока. Судя по ее разговору, у нее были два интереса в жизни — Лена Фонтэн и ресторанная пища. В присутствии миссис Фонтэн она говорила об ресторанных меню, когда миссис Фонтэн уходила за забытой пуховкой, она рассыпалась в комплиментах добродетелям последней. Она была совершенно искренно убеждена в добродетели миссис Фонтэн; ее подруга ловко умела подтасовывать свои карты.

— Я всегда думаю, как печально, что такая обольстительная женщина, как Лена, так одинока, — говорила леди Луиза своим мягким, ровным голосом. — Она такая добрая, милая и хорошая.

— Удивительно, как она снова не вышла замуж, — сказал Хьюкаби.

— Не думаю, что это когда-нибудь будет, — покачала головой леди Луиза. — Ей нужно человека, который понимал бы ее. А где такого найти?

— Где? — повторил Хьюкаби, к которому обратилась с вопросом подруга м-м Фонтэн.

Леди Луиза сентиментально вздрогнула. Она была старой девой, седьмой из одиннадцати дочерей обнищавшего ирландского графа. Ее приданым было только ее лицо, и оно никого не привлекало.

— Не то что за ней не ухаживают. Она знакома с сотнями мужчин, и я убеждена, что многие надеются на ней жениться. Но нет! Она любит их, как друзей. От мужа требует большего. Современный муж слишком материален и неинтеллигентен.

Вдовствующая Диана (с оттенком Минервы) вернулась обратно, играя кольцом, которое она ходила разыскивать.

— Я убеждена, что леди Луиза говорила обо мне, — засмеялась она.

— Уверяю вас, что она не исказила ваш характер, — заверил ее Квистус.

— Знаю. Хуже, она создает из меня идеал, которому волей-неволей нужно следовать.

— Вы верите в идеальную добродетель? — спросил Квистус.

Она подняла на него свои мечтательные глаза.

— Да, а вы?

— Нет, — нахмурил он брови. — Есть только одна сила в природе — подлость. Из боязни последствий иногда ей противятся, и особенно любопытно, что степень сопротивления обыкновенно считается степенью стремления к идеалу.

— Я должна вылечить вас от вашего пессимизма, — горячо воскликнула м-м Фонтэн.

— Для этого существует только одно средство.

— Какое?

— То самое, которое излечивает от жизни.

— Вы подразумеваете смерть?

— Да.

— Это — средство, но не единственное, — ее бледные щеки очаровательно вспыхнули. — Вы можете назвать это средством благодаря игре слов. В действительности от жизни излечивает только жизнь. Против каждого яда есть свое противоядие. Разбитые иллюзии излечивают новые иллюзии, иллюзии и иллюзии.

— Предположим, что вы правы, но откуда же их взять?

— Они образуются сами без вашей воли, как новые мышечные ткани.

— Так можно говорить только про здоровые ткани, — устало улыбаясь, сказал Квистус. — В душе, зараженной гангреной, не может быть свежих иллюзий.

Чисто по-женски она переменила тему, утверждая, что гангренозной души не бывает. Она даже содрогнулась. Это было ужасное предположение. Она заявила свою веру в конечную добродетель. Квистус иронически ответил:

— Конечная добродетель чересчур долго не приходит. В эпохи, которыми я интересуюсь как ученый, люди честно колотили друг друга топорами. Теперь они уничтожают друг друга ядовитыми словами и подлыми делами. Историей разума в сущности является история развития силы и хитрости, последствием чего является религия, которая свелась к чисто формальным обрядам.

Он говорил с убеждением, которое изумило Лену Фонтэн. Циничная, жестокая, отчаявшаяся, и в то же время одаренная, она не додумывалась до подобной философии. Она наклонилась вперед, опираясь на локоть.

— Это ужасно, — серьезно сказала она. — Это приводит нас к жизни среди существ, которых нужно постоянно остерегаться, чтобы не получить удар спереди или сзади.

Его бледные голубые глаза настойчиво смотрели на нее. Ее веки стыдливо опустились, как будто она нашла что-то лично относящееся к ней в его словах.

— О, я предпочитаю верить в добродетель, — воскликнула она. — Хотя сама ею и не обладаю. Иначе в нашей жизни не будет никакого просвета. — Она набралась храбрости и взглянула ему в лицо. — Вы и меня относите к общей преступной массе?

— Моя дорогая миссис Фонтэн, — улыбаясь, возразил пессимист, — нельзя побеждать, пользуясь привилегией своего пола, переходить от общего к частностям.

— Но все-таки? — настаивала она.

— Я подтверждаю, — сказал он с легким поклоном, — все, что говорила мне леди Луиза.

Разговор перешел на более легкую тему. К ней присоединились леди Луиза и Хьюкаби, обсуждавшие способ приготовления разных кушаний.

— У вас был серьезный разговор, — сказала леди Луиза.

— Я стараюсь обратить его в оптимиста, — засмеялась миссис Фонтэн. — Это, кажется, трудно, но думаю, что со временем мне это удастся. Я энергичная женщина. Я бы хотела запретить вам уезжать до окончательного обращения.

— Самый процесс наверное будет приятен, но результат проблематичен.

— Я не буду с вами спорить, я хочу, чтобы вы сами в этом убедились.

— Я с удовольствием подчиняюсь вам, — сказал Квистус.

Она посмотрела на часики на своей браслетке.

— Может быть, мы начнем сейчас же. Я хочу пройтись по Рю-дела-Пакс, посмотреть магазины.

Квистус справился по своим часам.

— Я буду очень польщен иметь честь пройтись с вами по улице Мира. Но, к сожалению, я принужден вас покинуть. Я должен встретиться на вокзале со своими коллегами, чтобы отправиться в Севр, осмотреть коллекцию Сарданеля.

— Что имеет общего с антропологией севрский фарфор?

Он улыбнулся ее недоумению.

— Месье Сарданель — собственник знаменитой коллекции мексиканских древностей — терракотовой утвари, масок и агатовых мечей.

Ее длинные ресницы медленно поднялись.

— Я уверена, что могу вам показать более интересные вещи.

Давно уже ни одна хорошенькая, очаровательная женщина не желала его общества. Он был и мужчиной и убежденным антропологом. В коллекции был зеленый авантуриновый топор, который ему очень хотелось посмотреть. Он стоял в нерешительности, пока Лена Фонтэн со смехом не отвела леди Луизу в сторону. Он заметил пугливое ожидание в глазах Хьюкаби. Дело в том, что Хьюкаби решил сложить с себя свою подлую роль, и теперь был момент, когда все можно было взвалить на самого Квистуса.

— Кажется, эти милые леди решили вмешаться со своими планами в нашу авантюру, — сказал он, отходя с Квистусом на несколько шагов от стола, за которым они сидели.

— Я ни минуты не думал об этом, — чистосердечно сознался Квистус.

Затем лукавая мысль осенила его. М-м Фонтэн будет искомой женщиной, и Хьюкаби ничего не будет знать. Он разобьет ее сердце. Когда дело будет сделано, он выскажет свои сожаления по этому поводу Хьюкаби и насладится двойным триумфом. В данное время нужно быть осторожным, потому что Хьюкаби не допустит его играть с сердцем своего давнишнего друга. Чтобы скрыть улыбку, он прошелся на другой конец залы, закурил папиросу и вернулся обратно.

— Дорогой дружище, — сказал он, — не будем больше говорить об авантюре, как вы ее называете. Мне никогда она не была по вкусу.

— Но правда же… — начал Хьюкаби.

— Это отвратительно, — перебил он, — и покончим с этим навсегда.

— Как хотите, — нерешительно ответил Хьюкаби.

М-м Фонтэн, улыбаясь, подошла к ним, обольстительная в изящной простоте своего белого платья и шляпы.

— Ну что, решились вы, наконец?

Квистус замедлил с ответом. Леди кинула на него свой мечтательный взгляд. Современный мерлинг не устоял. Сарданель и его мексиканская коллекция могли пойти к черту перед перспективой такой обольстительной подлости.

— Я ваш покорный слуга на сегодняшний день, — сказал он.

Они весело отправились вчетвером на прогулку. Из них Квистус с темнеющим рассудком, способный так же разбить женское сердце, как ударить ребенка, воображающий себя палачом и будучи на самом деле жертвой, был, без сомнения, самым счастливым. Мучимый угрызениями совести, Хьюкаби избегал встречаться глазами со своей сообщницей. Он молча шел впереди рядом с леди Луизой, находя спасение в ее болтовне. Когда Лене Фонтэн удалось улучить момент подойти к нему, она цинично рассмеялась.

— Знаете, кого вы мне напоминаете? Марту и Мефистофеля…

— В таком случае, вы настоящая Гретхен…

Возражение было многозначительно. М-м Фонтэн вспыхнула до ушей. Она жестко посмотрела на него и процедила сквозь зубы:

— От души желала бы быть ею.