Ты моя надежда (ЛП)

Глава 29

Мейсон

— Мне больше нечего сказать, — говорю я детективу, который меня допрашивает и не желает уходить.

Комиссар стоит в другом конце комнаты, ждет, смотрит на меня и, вероятно, размышляет, какой ему лучше сделать ход. Теперь, когда моего отца не стало, баланс сил изменился, так что вопрос только в том, куда двигаться и как я буду вести свою игру.

Щелкая костяшками пальцев один за другим, я наблюдаю, как на пальцах кожа натягивается и становится белой, а затем становится ярко-красной, когда я сгибаю руку.

Я не хочу иметь ничего общего с этим дерьмом. Я никогда этого не делал и не буду делать.

Я поднимаю глаза, когда комиссар Хейнс пересекает комнату, медленно выдвигая свой стул и позволяя стали волочиться по полу.

Он откидывается назад, скрещивает руки на груди и смотрит на меня так, словно оценивает. Я уверен, что это акт, игра, что-то, что он делал раньше. Я просто снова смотрю на свои руки. Те, которые я обернул вокруг горла моего отца прямо перед его смертью. При этой мысли на меня накатывает странное чувство спокойствия. Это не должно меня утешать. Неправильно быть благодарным за чужую смерть. Я месяцами нес тяжесть и бремя смерти Андерсона. Только после встречи с Джулс и осознания того, что я могу сделать ее счастливой, все это исчезло. Может быть, если бы я сказал ей об этом, стало бы лучше, но я не могу заставить себя сделать это. Я не хочу, чтобы она знала, каким я был эгоистом.

Жаль, что я не могу взять свои слова обратно. Лучше бы я вместо этого убил своего отца. Ярость предназначалась ему, так было всегда. Я был слишком труслив, чтобы сделать это.

— У нас есть остатки твоей рубашки, Тэтчер. — Наконец говорит комиссар. Я не поднимаю глаз, просто ковыряюсь под ногтями, игнорируя его и ощущая жар, от которого покалывает каждый миллиметр кожи. Он наклоняется через стол, приближается ко мне, сцепив руки, и говорит как ни в чем не бывало. — Мы знаем, что ты не стрелял в него, но ты кого-то покрываешь. Ты начисто вытер пистолет.

Глупец. Я стискиваю зубы, понимая, насколько глупо я поступил, сделав это. Я так отчаянно хотел спасти ее, что не думал. Мое сердце колотится снова и снова. Но я им ни черта не покажу. Я не дам им ничего, что они могли бы использовать против нее.

От меня не ускользает, что она могла бы рассказать им все. Она могла рассказать правду, и, зная мою Джулс, мою любимую, я прямо вижу, как она это делает.

Я видел ее, признающую все это, каждую мельчайшую деталь прошедшего года, которая привела нас к этому моменту. Я бы все равно любил ее. Я бы полюбил ее за это.

— Я попросил своего адвоката, — напоминаю я им, поднимая голову, чтобы посмотреть следователю в глаза.

Он стискивает челюсти, и полицейский справа от меня меняет позу, привлекая мое внимание. Он взбешен. Он молод и наивен и думал, что сломает меня. Считал, что эта маленькая улика напугает меня и заставит заговорить.

Но отец и дед хорошо меня обучили. Когда ложь слишком велика, чтобы сплести ее воедино, ты молчишь. Вы ждете, пока появится подходящая история, и постепенно кусочки будут просачиваться между щелями. Те, кто вас окружает, создадут что-то, что скроет их. Молчание уничтожит улики. Для этого нужно только время.

— На этот раз деньги тебя не спасут, — говорит молодой детектив.

Я даже не знаю его имени, и мне плевать. В его глазах светится убежденность, когда он расправляет плечи и кивает головой. Он чисто выбрит, что только делает его моложе, но из всех мужчин, которых я встречал в этом здании, он единственный, к кому я испытываю уважение. Он верит в справедливость.

— Такого не может быть, — говорю я, не подумав, сказав первое, что пришло в голову.

— Что это значит? — Хейнс задает вопрос с другого конца стола. Он отчаянно хочет, чтобы я что-нибудь ему дал.

Я не удостоил его даже взглядом, когда молодой полицейский продолжил.

— Не за что зацепиться. Мы здесь не переговоры ведем, а словами смягчение договора не заработаешь.

Его глаза сужаются, когда он кивает головой один раз и подходит ближе к столу, опираясь на него обоими кулаками.

— Мы собираемся найти, кто действительно это сделал. И вы оба сядите.

Моя маска невозмутимости рушится при мысли о том, что они узнают, что это сделала Джулс. Мои руки сгибаются и сжимаются в кулаки, и мне приходится отвести взгляд. Только не Джулс. Я уже достаточно разрушил ее жизнь. Я уничтожил чистую и прекрасную душу.

Кусочек за кусочком я разрушал ее еще до того, как понял, что делаю. Я не могу позволить ей пойти на это.

— Молчание только ухудшает ситуацию для тебя.

Я открываю рот, чтобы сделать то, что у меня получается лучше всего, быть верным своему наследию и лгать. Я должен придумать что-нибудь хорошее, найти причину смены рубашки чисткой пистолета. Я облизываю губы, пытаясь придумать правильный сценарий, что-нибудь правдоподобное. Доказательства, которые могут принять как правду. Это не обязательно должно быть фактом, достаточно, чтобы убедить их в моей виновности. Это то, чего я заслуживаю, даже если это хреновый способ добиться этого. Я убил человека. Я судил его и признал виновным, не раздумывая, дважды. Будет справедливо, если со мной поступят так же.

— Давай не будем забегать вперед, Микки, — говорит комиссар, сидящий напротив меня. — Ты же знаешь, что этого не произойдет.

Его последние слова привлекают мое внимание, и я поворачиваюсь к нему, не обращая внимания на то, как спина детектива выпрямляется, и он направляется к Хейнсу.

— Сэр, — говорит полицейский и выпрямляется, ожидая, может быть, объяснений комиссара? Я не уверен. Между ними идет поединок с сильным напряжением, которое душит.

Комиссар приподнимает бровь, как будто не понимая, чего добивается Микки.

— Он свидетель, он фальсифицировал доказательства с места преступления…

— Ни один судья не допустит предъявления обвинений с таким небольшим количеством доказательств.

— Чушь собачья…

— Дело сделано, — говорит Хейнс, и резкость тона поражают молодого человека, заставляя его остолбенеть, глядя на комиссара сверху вниз, переводя взгляд с меня на него.

Я ничего не знаю о законности. Не знаю, сколько доказательств достаточно, чтобы посадить меня. Что еще более важно, я отказываюсь верить чему-либо, сказанному человеком, которого мой отец считал другом.

— Найди больше улик или отпусти его. Все просто. Мы ничего не передадим в суд, если не сможем добиться обвинительного приговора, вбейте это себе в голову.

— Вы так же коррумпированы, как и они, — с презрением говорит детектив, прежде чем повернуться спиной к комиссару и выбежать из комнаты.

Прежде чем он успевает захлопнуть дверь, я вижу знакомое лицо с приподнятыми бровями в дверном проеме, его сопровождает молодая женщина-полицейский с хвостиком. Она переводит взгляд с полицейского, который только что ушел, на комиссара Хейнса.

— Я полагаю, мой клиент может идти? — спрашивает мистер Миллард, перекладывая кожаную ручку своего черного портфеля из одной руки в другую и наблюдая, как женщина-полицейский закрывает дверь в комнату. — Я уверен, вы знаете… — начинает мистер Миллард, но не заканчивает.

— Я уже говорил с судьей, — выдает комиссар Хейнс, снова откидываясь на спинку стула и пристально глядя на меня, как будто размышляя, кто я такой и имеет ли для него значение мое существование.

— Он свободен, — продолжает он, когда мой семейный адвокат кивает один раз и быстро открывает дверь в комнату для допросов. — Нам нужен убийца, и только он. Улики доказывают, что Мейсон не является нашим подозреваемым.

Мне не нужно еще одно приглашение, чтобы уйти. Резко встав, я бросаю последний взгляд на комиссара, который все еще смотрит прямо перед собой, но уже не на меня. Только пустой стул, хотя в его глазах то же самое выражение.

Мой пульс учащается, когда я иду по участку, чувствуя, что все смотрят на меня, и слушая звук наших шагов, когда мы выходим.

— Просто так? — говорю я себе под нос, когда мистер Миллард открывает передо мной большую стеклянную дверь.

Он приподнимает бровь, когда я прохожу мимо, все еще глядя на него и ожидая неприятностей. За ту сделку, которая была заключена, и за то, чтобы выяснить, кому я теперь должен.

Он один раз кивает головой, выглядя смущенным, но больше ничего не добавляет.

Это не первый раз, когда мне все сходит с рук. Легкое наказание за вандализм и тому подобное дерьмо. Но это?

Я смотрю на своего адвоката, гадая, что он знает и что думает обо мне, когда мы уходим без предъявления обвинений.

Воздух очень холодный, и снег на улице почернел, но на тротуарах он по-прежнему ослепительно белый, и от этого поздний вечер кажется светлее.

— Просто так, — подтверждает Миллард, повторяя мои слова и оглядываясь через плечо, прежде чем перейти улицу. Я следую за ним и жду. Всегда жду, что будет дальше.

— Домой, мистер Тэтчер? — он открывает пассажирскую дверь своей машины и говорит.

Я отрицательно качаю головой. Налетает порыв ветра, и воздух проникает сквозь мою одежду, пронизывая меня до костей. Мистер Миллард ждет, как будто ожидая, что я передумаю. Но меня это не интересует. Я снова качаю головой, засовывая руки в карманы.

Мой адвокат прочищает горло и смотрит в сторону участка, прежде чем со щелчком захлопнуть дверь и направиться ко мне. Его оксфордские ботинки хрустят по снегу под ним, когда он наклоняется ближе ко мне.

— Никому ничего не говорите.

Он выдыхает, и воздух превращается в туман, когда он оглядывается в последний раз.

— Конечно, потребуется пара месяцев, чтобы все это утихло. Но найденные на месте преступления улики, которые могли бы связать вас с убийством, уже отвергнуты. Теперь вопрос в том, чтобы найти мотив и подозреваемых. Судья никогда не предъявит обвинение Тэтчер, и он не хочет, чтобы кто-то копался в обстоятельствах смерти вашего отца.

Впервые мистер Миллард смотрит на меня так, как будто думает, что я мог это сделать, но в его взгляде нет ни презрения, ни отвращения, только любопытство.

— Для тебя все кончено. Несколько месяцев, и все это похоронено. Просто сидите тихо и ни с кем не разговаривайте. Не давайте им повода вернуться к вам. Они полагают, что убитые последовали за вами, произошла стычка, но четвертый неизвестный застрелил их обоих. Улики доказывают, что вы не стреляли из пистолета. Они не могут этого изменить. Полицейские могут выследить только четвертого…, а вы понятия не имеете о личности этого человека. Если кто-нибудь спросит, скажи спасибо, что он не пристрелил и тебя тоже.

Я киваю головой, чувствуя тяжесть всего происходящего и то, как все это почему-то кажется тяжелее. Зная, насколько это несправедливо. Что несколько избранных уже решили судьбу этого дела.

Я лицемер, потому что именно это я и сделал, когда увидел это выражение в глазах Андерсона. Улыбка на его лице, когда я выходил из его кабинета. Я сделал то же самое. Его судьба была решена. Даже взгляд на фотографию на его столе не остановил меня.

Я видел ее. Я знал, что он женат. Знал, что она принадлежала ему. Но я сказал себе, что мне все равно и что это не имеет значения. Он должен был умереть. Это то ошеломляющее чувство власти, которое сделало первый ход костяшкой домино, когда я повернулся к нему спиной, зная, что его судьба решена.

— Спасибо, мистер Миллард, — говорю я и поворачиваюсь спиной к участку, и направляюсь к переполненным улицам города.

Я не знаю, как упадут другие костяшки домино. И судья, и адвокаты, они тоже понятия не имеют. Так много костяшек упало. Затронуто так много жизней.

Есть только один человек, который имеет для меня значение.

Только один, которого мне нужно сохранить в безопасности.

Ее фигура обязательно упадет, если я прикоснусь к ней. Однажды я чуть не погубил ее. Я больше не буду этого делать.

Я никогда не был для нее хорош. Я должен был держаться подальше, если бы любил ее, и думаю, что так и было все это время назад. Мне кажется, я полюбил ее еще до того, как услышал этот милый смех. До того, как увидел ее великолепные губы и ту печаль в ее прекрасных глазах лани, которую она прятала от всех, кроме меня. Мне кажется, я любил ее даже тогда.

И мне следует держаться подальше от нее.