Убийственные болоньезе

Глава двадцать пятая

Третий день пропажи Тины начался с визита Арташеза Айвазяна к своему старому другу Роману Бернсу. Давид и девушка-секретарь замерли в приемной, ожидая указаний Бернса, выглядевшего, честного говоря, невероятно изможденным.

— Дружище Арташез! — воскликнул Бернс, встречая Айвазяна на пороге своего кабинета. — Всегда рад своему дорогому брату! Проходи, будь как дома, надеюсь, не проблемы привели тебя в мои палестины?

Арташез хитро улыбнулся восточной гостеприимности и утонченной лести своего друга, предпочитая высказаться за закрытыми дверьми.

— Давид, позаботься о кофе, а может, — обратился он к Айвазяну и подмигнул невыспавшимся глазом, — коньячку?

— Утром? — удивленно вскинул брови Айвазян. — О нет, Роман Израилевич, пожалуй, откажусь.

— А вот я не откажусь, Давид, организуй, — приказал Бернс и закрыл двери своего кабинета.

Девушка-секретарь засуетилась, выполняя приказания генерального продюсера.

Зазвенели кофейные чашки, запахло кофе и свеженарезанным лимоном. Давид прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, ожидая бури, урагана или вовсе ядерного взрыва. Но ничего слышно не было, лишь из полуоткрытого окна доносился громкий разговор Айвазяновской охраны. Давид закрыл окно. Прислушался снова.

Вроде тихо. Может, обойдется, может, не по душу своего сыночка приехал Айвазян, снова зародилась надежда у Давида. Но как она зародилась, так она и умерла, только лишь раскрылись двери дядюшкиного кабинета.

С помертвелым лицом, со склоненной в знак вины головой, Роман Бернс не был похож на самого себя, уверенного и жесткого руководителя. Сейчас он был похож на свой собственный труп. Айвазян не прощаясь, вышел из приемной, через минуту послышались гортанные команды, охрана рассредоточилась по машинам и кавалькада двинулась со двора продюсерского центра «Венус».

Наблюдая эту сцену в окно приемной, Давиду было безумно жаль своего старого дядю, отчасти и он являлся виной его незавидного положения, но жалость оказалась краткой, только лишь вспомнил он разбросанные по трассе фрагменты некогда шикарного Лэнд Ровера Виктора Павлова. Давид сжал кулаки, глубоко вздохнул и направился в кабинет Бернса, узнать, что же все-таки произошло между бывшими друзьями.

Бернс сидел за своим столом, обхватив голову руками. Перед ним стоял бокал с коньяком, нетронутые чашки с кофе, в пепельнице еще дымилась Айвазяновская сигара.

— Роман Израилевич, — окликнул его референт, — дядя…

— А? Это ты Давид, — Бернс помотал головой, бездумно взял бокал и полностью опрокинул его в рот. Хорошая порция коньяка не вызвала никаких эмоций, Бернс снова обхватил голову руками.

— Дядя, чем я могу вам помочь? — спросил Давид.

— Эх, ничем нельзя помочь старому Бернсу. Большая ошибка, требует больших затрат…

— Затрат? Вы из-за денег так расстроились?

— Если б только деньги, потерять уважение Арташеза, это больше, чем деньги, это власть сын мой. И вот, поди ж ты, на старости лет, опростоволосился старый волк Роман Бернс, поддался на уговоры, и на чьи? Девки, шлюхи подзаборной!

— Роман Израилевич, это вы о Тине Андреевне?

— О ней, сынок. Что, коробит? Она о нас не подумала, только о своем удовольствии.

Арташез говорит, Гоги ему звонил, сказал с девушкой он, дело молодое у них, возвращаться не думает, пока что… И что за девушка, спросил у меня Арташез, кого ты привел в мой дом, с сыном моим познакомил? Говорит, «ради тебя и племянника твоего эта дрянь переступила мой порог». Что я ему мог сказать? Не знал, что она такая дешевка? Весь город знает, а я не знал?! Не хочет, чтобы имя его сына было связано с женщиной, на чьи прелести любуется все мужское население нашей страны. Мне бы лестно было в ином случае, но не в этом… Искать их велел, из-под земли достать, не достану — центр мой ему за нанесенный моральный вред отойдет. Бумаг я не подписал, но завтра подпишу, никуда мне дураку не деться.

Давид молча слушал жалобы Бернса, думая о том, что если орлы Айвазяна возьмутся за поиски Тины, придется плохо, очень плохо.

— Дядя, позвоните Айвазяну, просите трое суток, с условием не подключать его бойцов. Мыслишка у меня есть одна…

— Какая мыслишка?

— Доверьтесь мне. Три дня.

— Не знаю, пойдет ли Арташез на такие условия?

— Ну, а как он раньше нас Тину Андреевну с Георгием отыщет? Чем расплачиваться будете, а? Подозреваю, что ваш друг имеет определенную цель, завладеть вашим центром, а так мы хоть трое суток выторгуем! Звоните, дядя, звоните! И подписывайте только с этим условием!

— Без ножа вы меня режете… — завел знакомую песню Бернс, но уже набирал номер Айвазяновского особняка. Давид прослушал весь разговор, одобрительно кивая время от времени, дядюшка умел торговаться, надо отдать ему должное. Собрав расстроенного Бернса в нотариальную контору, Давид направился в павильон, где снимались заключительные сцены «Войны и мира» знаменитого Федора Клюкина.

Иван Дряблов готовился к следующей сцене, похожая на медсестру девушка-гример стояла перед ним в коротеньком белом халатике, руки Ивана ощупывали ее худенькие, как у цыпленка, бедра. «Сестричка» хихикала, щекотала лоб Ивана кисточкой и прикасалась к его ноздрям бежевым спонжем. На звон дверного колокольчика никто не отреагировал и Давид еще минуты три наслаждался переливами смеха и шутливыми тычками.

— Генеральная репетиция? — наконец спросил он, значительно посматривая на часы.

— Ой! — гримерша вскочила с Ваниных колен, и, собрав свои банки-склянки, выпорхнула из гримерной.

Иван вздохнул, сердце подсказывало, что племянничек заявился не просто так.

— Девка скучает, а мне тонус необходим. И чего такого? Нельзя, что ли?

— Да на здоровье! Ты мне только скажи где Тина Андреевна и можешь развлекать кого угодно.

Хоть и был Иван актером, но врать не умел. Выдавали его бегающие глазки и стыдливый румянец. Давид сразу обратил внимание на эту его особенность, подозрения закрались в первый же день пропажи Тины, и теперь он был полон решительности вытряхнуть из Дряблова всю правду.

— Сразу скажу тебе, Иван, все, в чем ты признаешься мне, останется между нами.

Давил прошелся по гримерной, и резко повернувшись к Ивану продолжил:

— Мой дядя в затруднительном положении, я ему помогаю, но преследую при этом немного другие цели, и до недавнего времени Тина Андреевна была моим единомышленником и другом, до тех пор, пока она не пропала…

Иван сделал попытку привстать со стула, и открыл было рот.

— Молчи, — остановил его Давид. — Я договорю. Уверен, что ты знаешь, где она и Айвазян-младший. Мне лишь надо переговорить с ней. Сейчас не отвечай. Я приду через час, поверь, твое будущее, ее, да и мое тоже зависит от твоего решения.

Думай, Ваня.

Давид вышел из гримерной и занял наблюдательный пункт, присмотренный заранее.

Долго ждать не пришлось, дверь гримерки распахнулась, и Иван спешно покинул киностудию, на ходу застегивая дубленку. Давид усмехнулся и мысленно пожелал удачи дурбинским ребятам.

Ей снились туфли: вечерние, на тончайших шпильках, босоножки, с ремешками и стразами, яркие, восточные сандалии и классические черные лодочки. Она озадачилась выбором, в глазах рябило от такой красоты и изобилия, но выбрала практичные, замшевые, на устойчивой танкетке. Непременно примерить! Туфли с виду новые, но пыльные, словно хранили их без коробки, придется почистить. И тут она совершила преступление, сунула туфельку под воду и стала ожесточенно тереть жесткой щеткой. Варварство! Замша размокла и разъехалась в пальцах, как промокашка от чернильного пятна, а она продолжала тереть, хоть и понимала, что безнадежно испортила туфли.

Еще не открывая глаз, она задумалась, о чем этот сон? Туфли, особенно если ты их примеряешь — к замужеству: сами туфли олицетворяют жениха — раз практичные и устойчивые, знать и жених надежный и твердо стоящий на ногах. Пыльные, наверно ношеные, и жених видать разведенный. Ну, а про чистку… не сложится у них, разойдутся, и виновата будет, пожалуй, она. Вот и вся разгадка, и к гадалке не ходи. Тина завозилась на постели, тесновато, привыкла к своей огромной кровати…

Чья-то рука обхватила ее за обнаженный живот и по-хозяйски придвинула к себе, горячее дыхание обожгло спину, теперь рука переместилась на грудь, сжала ее, сзади послышалось сопение, и чьи-то зубы стали покусывать ее плечо.

Гоги! Вчера после баньки постелила перинку пуховую, чистые нагретые простыни, мягкие подушечки, поднесла рюмочку да не одну, накормила, чаем напоила, да побаловала принца пряничком, медовым, с сахарной глазурью.

Красиво?

Было все прозаичней, Иван отхлестал венценосного со всей пролетарской ненавистью, снегом, Георгий, по собственному желанию обтирался, куда деваться, наручник пристегнут к Иванову запястью, а тот снежок любит, хочешь стой, хочешь обтирайся.

Тинка обед приготовила, водку налила, постель Георгиеву чистым бельем застелила, и был он после трапезы вновь водворен на место заточения. Иван в город подался, дела у него там, а Тинка и пленник остались ночевать. Ночь ночевать, не век вековать. И кто у кого теперь в заложниках?

Укусы становились все настойчивей, губы вслед зацеловывали неровные следы, Тинка терпела, не отпихивала, но и не одобряла, ждала, что будет дальше. Георгий подхватил девичье тело и лег на спину, Тинкина грудь оказалась в опасном соседстве с его губами и сразу же подверглась нападению.

— Больно же! — вскрикнула она, когда Георгий закусил ее сосок.

— Ну, наконец-то, Спящая красавица проснулась! — обрадовался пленник.

Тинка спрыгнула с постели, босые ноги обожгло остывшим за ночь деревянным полом.

Она привстала на цыпочки, сладко потянулась, груди ее приподнялись и чуть колыхнулись.

— Тиночек, радость моя, иди ко мне…

Возбужденные мужчины не блещут словарным разнообразием, один в один присказка Романа Израилевича, будь они евреями, армянами, русскими или китайцами. Тина с усмешкой взглянула на Георгия, глаза у того шалые, губы облизнул, будто во рту пересохло, одеяло откинул и рукою простынь поглаживает, то ли крошки невидимые стряхивает, что ли приглашает. Подразнить? Эх, не поджимало бы времечко, вдоволь наигралась бы, замучила, да не тот сейчас расклад, надо у принца рефлекс выработать, что б реагировал на Тинкино тело, как собака Павлова на миску, и скорая женитьба показалась единственным способом эту миску заполучить.

Присела Тина на постель, ноги замерзшие подобрала, мужчина сгреб ее с края, накинул теплое одеяло, захватил Тинкины ступни своими горячими бедрами, а губы пересохшими от жажды, только чаял он Тинкиных прелестей, столь умело разрекламированных на холодном полу Дрябловского загородного дома. Так и провели все утро в постели, пока не приехал Иван.

Тина выпорхнула на веранду, сделала знак Дряблову не поднимать шума, не скандалить, да Иван и не собирался. Рассказал Тине о своем разговоре с Давидом и посоветовал немедленно сниматься с якоря.

— Куда ж мы подадимся? — задумчиво произнесла Тина, не решаясь еще на встречу с Давидом. Ах, Ванечка простак, можно делать ставку — Давид уже знает, где они.

— Может, я найду вам пристанище, только надо собираться сейчас, — торопился Иван.

Тина задумалась, вечно скитаться по чужим домам нет резону, пора уж и честным пирком да за свадебку, но как быть с Гоги, сыроват, не готов еще, так и сорваться может авантюра… Если только… А вот… Эх, была, не была, сорвется, то не сносить головы, а если все ж выгорит?

— Ну, так как? Собраться помогу, — пообещал встревоженный Иван, Тинкины игры не казались ему такими уж безобидными, любовь она конечно любовью, но все же…

Бернс.

— Никуда мы Ваня не поедем, здесь останемся, пока… во всяком случае до завтра.

— Валь, ты соображаешь, что делаешь?

— Вполне, — ничуть не сомневаясь, ответила Тина.

— Ну, я поехал, — запахнул дубленку Иван — Давиду что сказать?

— Скажи, жду его. Пусть приезжает.

Дряблов резко захлопнул дверь автомобиля, хлопок гулко отозвался в морозном воздухе, затарахтел мотор, и, выбивая из под колес блестящие на солнце снежные искры, машина выбралась на проселочную дорогу.