Украденный миг

Глава 24

— Куда это мы все едем и едем, Калейлани? — Усталая Махеалани крепко прижалась к Эмме.

— Мы едем в горы, к тете Моми. Ты ее помнишь? Мы скоро приедем, малышка. Ты проголодалась?

— Да.

— Ничего, скоро можно будет перекусить, а когда мы будем на месте, я разрешу тебе покататься с холма на доске. Но всего пару раз, не больше.

— Правда? — Девочка с восторгом заглянула в лицо сестры. — А почему ты не взяла с собой Пикале и Камуэлу? Они тоже любят кататься!

— Я хотела немножко побыть с тобой вдвоем, солнышко. Хочешь, я расскажу тебе сказку про Поли и Пеле?

— Давай! — Махеалани, засунув указательный пальчик в рот, приготовилась слушать любимую историю.

Долина Вайкалани осталась далеко позади.

Они ехали мимо полей сахарного тростника. Урожай уже был собран. Скоро сюда придут рабочие и подожгут тростниковую стерню — огонь, змеясь и шипя, побежит по земле, раскаленные угли будут подлетать высоко вверх, точно ракеты во время фейерверка, все застелит желтоватый вкусно пахнущий жженым сахаром дым, а нарядные парни и девушки придут сюда, точно на праздник.

— Так с чего мы начнем историю, малышка?

— С самого начала.

— Правильно… Ты тоже можешь послушать, Макани, если пожелаешь.

Махеалани звонко рассмеялась. Ей казалось очень забавным то, что лошадка тоже будет слушать сказку. Она так разошлась, что не могла остановиться.

— Надеюсь, Макани, ты знаешь, как нужно вести себя, и не станешь мешать мне… — продолжала Эмма.

Махеалани испуганно прикрыла рот ладошкой.

— Очень хорошо. Итак, обе вы знаете, что Поли — это великая богиня вечных снегов и живет она на вершине Белой Горы. — Эмма указала вдаль, на горный пик, видневшийся сквозь облака.

— А учитель Уоллес говорит, что богов никогда не было, что их просто придумали неграмотные туземцы… Как же так? Как на самом деле?

— Мистер Кеальи Уоллес говорит так?

— Да. Он говорит, что есть только один великий Бог, но он в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой. А кто верит в других богов, тот язычник и безбожник…

Эмма растерянно молчала.

— Он это сказал нам в тот день, когда отругал тебя, помнишь, за то, что ты разрешаешь нам петь псалмы по-гавайски. Он сказал, что мы в школе должны говорить только по-английски, а кто будет говорить гавайские слова, того будут наказывать. — Личико Махеалани стало враждебным. — Я не люблю мистера Уоллеса. Когда он ругает меня, у меня в животе становится холодно… Почему мы должны делать все, как он говорит, Эмма?

Эмма тщательно подбирала слова (в душе посылая ко всем чертям мистера Уоллеса вместе с его Министерством):

— Ну, во-первых, мистер Кеальи — инспектор, и в школе его должны все слушаться. Во-вторых, разве ты не хочешь выучить английский язык? На нем написана куча всяких умных книг. Сейчас тебе трудно понять, зачем они нужны, но когда ты вырастешь, то во всем разберешься. Англичане и американцы много знают, они много лет назад пришли на острова, — и, если наши вожди и короли приняли их, значит, они знали, что это будет полезно их народу. Мы должны знать английский — это полезно.

— И даже те, кто не хочет, все равно должны учить?

— Далеко не всегда полезное приятно.

— Но я не хочу думать по-английски, у меня от этого голова болит и слова путаются.

— А ты не забывай свой язык, умей переключаться. Ты должна учиться «на отлично» и даже еще лучше. Ты должна слушаться старших. Если каждый начнет делать только то, что захочет, мир развалится. Вот ты любишь играть? В игре есть правила. И ты играешь по правилам, а то игра не получится. Так же и в жизни, только сложнее.

— Калейлани, а ты тоже не любишь мистера Уоллеса?

Эмма подумала, что эта плутовка Махеалани удивительно проницательна.

— Разве ты не знаешь, что мистер Уоллес — мой друг? Мы с ним немного поссорились, потому что он просил меня выйти за него замуж, а я отказала ему.

— А почему ты потом всю ночь плакала?

— Я вовсе не плакала.

— Нет, плакала, сначала в школе, потом — дома, как тогда, когда умерла мама.

— Да нет же!

— Я знаю! Ты плакала из-за паньолос в красной рубашке, который уронил гирлянду в ручей. Я его видела. У него такая большая-большая серая лошадь. А почему ты до сих пор не выбросила эту гирлянду? Цветы совсем высохли…

— Ах ты, мой маленький сыщик! Ты будешь слушать сказку или нет?

— Да-да-да…

— Так вот. Богиня вечных снегов Поли очень любила кататься на доске по горам. Но одной ей было скучно, и вот однажды она скатилась по склону прямо к людям в селение. Она летела, как ветер, и люди радовались ей, хлопали в ладоши и смеялись. Было очень весело.

И тогда ее дальняя родственница, богиня вулканов Пеле, позавидовала Поли и тоже захотела, как и она, скатиться с горы, чтобы и ее хвалили люди. Богиня Пеле тоже жила в горах и носила венок из алых цветов лехуа, а волосы ее были огненно-рыжие.

И богини стали соревноваться. Они все скатывались и скатывались со своих гор, одна на снежной доске, другая — на огненной.

«Я лучше всех!» — кричала Поли.

А Пеле отвечала:

«Нет, я лучше всех!»

— Они были очень плохо воспитаны, любили хвастаться и обращать на себя внимание. Верно, Махеалани Джордан?

— Я знаю, надо подождать, когда тебя похвалят другие!

— Правильно, Махеалани. Ты делаешь успехи. Так вот, никак богини не могли переспорить друг друга. Никто их больше не хвалил, потому что людям они надоели и те перестали обращать внимание на Поли и Пеле. И тогда Пеле разозлилась и решила проучить и людей, и свою соперницу. Села она на самую большую, самую быструю огненную доску и покатила вниз. Испугались и разбежались люди, когда на вершине горы появился огонь, земля задрожала и потекла вниз раскаленная лава, все сжигая на своем пути.

Огонь достиг мирных селений, дома рушились, гибли посевы…

— О-о-о!.. — Испуганная Махеалани в ужасе закрыла глаза ладошками.

— Да, девочка, большая беда пришла на наш остров. Черный дым и горячий пепел закрыли все небо. Поли увидела, как катится прямо на нее огненный вихрь, и побежала на Белую Гору, ища спасения. Тем бы дело и кончилось, но разъяренная Пеле решила погнаться за ней и сжечь дотла. Тут разгневалась и кроткая, веселая Поли. Созвала она холодные ветры, устроили они снежную бурю. Снег валил в жерла вулканов, ветер дул со всей силы и повернул лаву от людских селений к океану. Застыла на бегу горячая лава и стала скалой, похожей на огромный лау, лист, унесенный ветром. И поэтому люди назвали эту скалу Лаупахоехое. Скоро мы поднимемся на ту гору и увидим эту скалу.

— Хорошо, что победила Поли. Она мне нравится. Я есть хочу, — неожиданно закончила Махеалани.

— Вот мы сейчас и съедим все, что припасла нам тетя Анела…

Они ели холодные печеные бататы и жареного цыпленка, запивая все это водой из фляги и поглядывая по сторонам.

Эмма прикрыла глаза. Воспоминания окружили ее.

В этих краях она родилась и провела самые счастливые годы жизни.

До сих пор она не могла забыть своего деда, хотя ей было всего три или четыре года, когда он покинул мир.

Маленькая Эмма любила бродить с ним по берегу мыса Лаупахоехое, собирая съедобные водоросли, ракушки, крабов, наблюдая за черепахами, которые важно топали по песку, подняв змеиные головки. Дедушка никогда не ловил черепах. Они были тотемом его рода, и в его доме никогда не пробовали черепахового супа, любимого островного лакомства.

Дедушка был добрым и мудрым. Люди приходили к нему за советом. Навсегда сохранила Эмма в памяти его советы и наставления, все сказки и легенды, которые он рассказывал ей.

Он знал столько чудесных историй про незапамятные времена, когда на острове еще не слыхивали о жестоком капитане Джеймсе Куке, приплывшем к этим безмятежным берегам на огромном корабле, о первых миссионерах с их скучными книгами и поучениями…

Дедушка учил ее гордиться и островной, и белой кровью, текшей в ее жилах… Нет, она ничего не забыла.

Эмма вспомнила амулет, маленький костяной рыболовный крючок, который был так дорог ей… Она никогда не расставалась с ним, пока не подарила его Гидеону в день прощания. Бедный дедушка, если бы ты знал, сколько испытаний выпадет на долю твоей любимицы!

Самым страшным было воспоминание об одной ночи — его она не могла вытравить из памяти, — когда рядом с ней на циновку улегся мужчина, которого она называла своим отцом.

Он тяжело дышал, и глаза его светились во тьме, как у волка.

— Это я, твой папа, тебе нечего бояться меня, — шептал он, и его мокрые губы слюнявили ее рот…

Когда она вспоминала об этом, у нее желудок сводило от страха и отвращения. Боже, как она молила его:

— Не надо, папочка, ну не надо, пожалуйста…

А он бормотал ей на ухо какие-то гадкие, липкие слова, смысла которых она не понимала, он шептал ее, что ей очень понравится то, что они сейчас будут делать, что она должна его слушаться…

— Что же ты делаешь, падаль! Свою дочь, ребенка… Ах ты, мерзавец!..

Отец поспешно отскочил от Эммы. Мать обрушилась на него с кулаками, била его по лицу, даже ударила фонарем.

Джек не остался в долгу, он привык поднимать руку на жену и делал это зачастую безо всякого повода, упившись, как свинья. Правда, в тот раз он действовал менее уверенно…

Именно тогда Эмма убежала из дома к дяде Кимо и тетушке Лео…

Дядюшка отвез ее в монастырь. Эмма была живым, непоседливым ребенком, и ей тяжек был казенный воздух сиротской школы.

Как ей было страшно остаться одной, без родных, во власти чопорных строгих монахинь! Как она вздрагивала в свою первую ночь в мрачном дортуаре, где стояло еще двадцать кроваток, и на каждой лежала чужая непонятная девочка. С каждым вздохом она словно теряла себя, свою индивидуальность. Теперь она уже не та, прежняя Эмма, у нее не осталось ничего домашнего, своего… Она теперь — одна из многих. У всех девочек — одинаковые бесцветные платья и общие книжки, все они вместе каждый день учат одни и те же уроки, обращают к Богу одни и те же молитвы хором, стоя на коленях, по очереди скребут горшки и кастрюли в огромной монастырской кухне, работают в саду…

Восемь лет провела она в монастырских стенах. Потом заболела мама — и ей пришлось оставить школу, не закончив образования.

В тот год она впервые увидела Гидеона. Ей показалось тогда, что она давно, с самого детства, жила в ожидании этой встречи. У нее прежде не было знакомых молодых парней, она никогда не ходила на танцы, не участвовала в деревенских праздниках. Честно говоря, она — боялась мужчин. Неясный страх, поселившийся в ее душе с той минуты, когда человек, называвшийся ее отцом, едва не изломал ей жизнь, сделал ее замкнутой. Но Гидеон был таким красивым, таким открытым, простодушным, что сердце ее мгновенно оттаяло и потянулось к нему. Как она тогда решилась первой подойти к нему? Бог подарил ей любовь. Зачем же он отнял ее так скоро, зачем разлучил ее с Гидеоном? Этого Эмма никак не могла понять. Если бы не Махеалани, во что превратилась бы ее жизнь, полная горечи и печали? «Милая моя девочка, ласковая моя малышка, в тебе одной — вся моя жизнь…»

— Вот и вся моя жизнь, — прошептала Эмма.

Пора было возвращаться из прошлого в настоящее.

Однако, Махеалани, казалось, не замечала ее отстраненности, с аппетитом поглощая снедь, разложенную на салфетке.

Боже, ведь она была еще меньше этой крохи, когда поняла, что не сможет больше называть этого человека своим отцом! Как он заставил страдать, какое страшное чувство вины легло тогда на ее плечи! Долгое время она считала, что мама рассержена на нее, что ее завезли так далеко в наказание.

«Эмма Калейлани, ты очень плохая девочка, вот ты какая! — говорила она затрепанной тряпичной кукле Еммелине, подаренной сиротам попечительским советом. — Если ты не исправишься, кукла Эмма, и не станешь вдруг очень хорошей, я отправлю тебя отсюда далеко и навсегда в какой-нибудь из детских приютов в Сан-Франциско. Там тебя заставят целыми днями стоять на коленях и молиться, молиться, молиться… и каяться в своих грехах. О, как ты станешь жалеть, что была плохой!»

При расставании родственники, казалось, боялись смотреть ей в глаза, все говорилось какими-то намеками и обиняками. Они старались совсем не упоминать об отце, надеясь, что она все забудет за долгие годы разлуки. Эмма же думала, что им неприятно говорить с такой испорченной девочкой. Только став почти взрослой и вернувшись домой, она поняла, что эта ссылка была придумана родными для ее безопасности. Она ненавидела отца, отравившего ее детство, разлучившего ее с матерью. Он должен был быть наказан, а не она! Но Джек все эти восемь лет прожил в свое удовольствие, без особых хлопот, в постоянном пьяном дурмане.

После каникул Эмма решила не возвращаться в школу, хотя еще какой-то год, и она могла бы стать учительницей в Гонолулу, в школе для девочек-островитянок. Она предпочла остаться и заботиться о матери. На Джека была плохая надежда.

Она чувствовала свою вину перед матерью, думала, что та сердится на нее, и старалась вновь заслужить ее любовь. Проклятый Джек! Он снова пытался приставать, но делал это гораздо осторожнее, выучившись изворотливости. Он побаивался дядю Кимо и Джекоба Кейна, грозивших сдать его властям. Он вовсе не хотел снова очутиться в Австралийской колонии Ботани-Бей, откуда сбежал, или в тюрьме Гонолулу.

Джек выслеживал ее, стараясь подкараулить где-нибудь. Но ведь и она стала теперь старше и умнее и находила способ, чтобы ускользнуть на свидание к своему Гидеону. Сколько раз ей удавалось это, и она поверила в свою счастливую звезду, разнежилась, размечталась, расслабилась… Один неосторожный шаг, один раз забыла оглянуться, и Джек, выследив ее, дознался обо всем. Он снова взял ее судьбу в свои руки. Не успела она оправиться от разлуки с домом и матерью, как он разлучил ее с Гидеоном. Эмма не смогла прийти к нему на свидание на следующий день, как они планировали. Он не знал, что с ней, почему она не пришла, отправляясь в далекий Бостон. Ни одного письма он не получил от нее из-за проклятого мерзавца Джека. Учеба Гидеона в колледже, работа в компании Кейнов, потом гражданская война. Счастье мелькнуло перед ней и исчезло. Семь долгих лет она прождала, без единой весточки от своего возлюбленного. Эти семь лет унесли последние осколки ее несчастливого, отравленного детства…

— Калейлани, смотри! — закричала вдруг Махеалани, прерывая ее мысли.

С места, где они сидели, был виден довольно крутой склон, с которого, весело визжа, съезжали вниз ребятишки. Для этой забавы склон был тщательно выкорчеван и освобожден от травы и камней. Теперь он был накатан так, что блестел, словно отполированный. Некоторые из детей были уже перемазаны в земле с головы до пят, но, несмотря на это, вид у них был очень довольный.

Эмма улыбнулась, глядя, как воодушевилась ее Махеалани. Прижав к себе, она поцеловала девочку в щечку, измазанную бататами и персиковым соком, отвела длинную, вьющуюся колечками черную прядь волос с глаз:

— Так ты уже сыта, маленькая мисс?

— Давным-давно, — объявила Махеалани. — Пока ты дремала, я съела все! — Выпятив животик, она горделиво похлопала по нему ручкой.

— О, я вижу! — откликнулась Эмма, притворяясь обиженной тем, что ей ничего не осталось.

Рассмеявшись, Махеалани вдруг изо всей силы обхватила ее своими маленькими ручками. Несмотря на обиженный тон, глаза Эммы были полны нежности.

— Что ж, ничего не поделаешь, съела, так съела. Ну будет, перестань так сильно сжимать мою шею! Давай, помоги лучше мне убрать. Я ведь вижу, что тебе не терпится скорее побежать туда? Так?

— О, да! — сияя, воскликнула Махеалани.