Увядание розы

Глава 12

Ссора с Борисом оставила тягостное впечатление. В первый момент Миронова хотела бежать за ним, просить прощения, мириться. Ее грызли совесть и раскаяние.

Однако Оля не выполнила своего намерения ни завтра, ни через день. Потом пыл раскаяния и вовсе пропал. Тем более что ее ум уже был занят другими переживаниями. Осенью на экраны вышел долгожданный фильм, в съемках которого она участвовала. В Петербурге у касс синематографов творилось нечто невообразимое.

Публика штурмом брала кинозалы. После просмотра дамы выходили, комкая заплаканные носовые платочки. Их спутники качали головами: «Да! Хороша! Черт побери, как хороша!»

Торговцы бойко наживались на больших выразительных портретах всеобщей любимицы. Газетчики наперебой печатали интервью с актрисой. Правда, чаще выдуманные.

Горская не появлялась на публике и не встречалась с газетчиками. Съемки в этом фильме были ее последней работой. В театре она совсем не выступала, и прежние поклонники отчаялись увидеть свою любимицу на сцене, услышать чарующий голос.

Жестокая болезнь терзала ее неотступно.

Теперь перед тем, как показаться постороннему взгляду, Тамаре Георгиевне часами приходилось просиживать перед зеркалом. Оля теперь частенько заставала свою обожаемую небожительницу за этим невеселым занятием. И всякий раз подавляла отчаяние и страх, наблюдая, как через слои румян и пудры неумолимо проступают признаки скорой кончины.

К зиме Горской стало совсем плохо, Как-то однажды Оля увидела огромный старый рыдван, из которого под грозные окрики хозяйки прислуга споро выгружала поклажу. Агриппина Марковна переселилась к дочери, чтобы за домом был догляд, как она выразилась. Теперь в Олиной помощи не нуждались, зато доктор Миронов дневал и ночевал у постели больной. Каждый раз, когда он возвращался, дочь по его лицу пыталась понять, есть ли улучшения, загорится ли огонек надежды на выздоровление? Но Николай Алексеевич становился все мрачнее и мрачнее.

– Папа, неужели ты ничего не можешь поделать?

– Увы, девочка, иногда медицина бессильна! Многого мы еще не знаем в устройстве нашего организма, а тем более женского. Остается только уповать на Всевышнего, хотя я рук не опускаю, я не отступаюсь, мы еще поборемся!

Но по всему было видно, что на борьбу у Горской не было сил. Она не покидала квартиры, не принимала посетителей. Иногда Оля встречалась с детьми на улице, когда они брели на уроки под строгим присмотром мисс Томпсон. Мальчики сделались молчаливы и невеселы, а у Веры постоянно глаза были на мокром месте.

– Плохи, ошень плохи наши дела! – озабоченно гнусавила мисс Томпсон. – Тяжелый женский болезнь мадам!

В роковую ночь Оля проснулась от треска телефонного аппарата. Потом послышался топот ног, отрывистые распоряжения отца. Девушка выскочила из своей комнаты в одной ночной рубашке. В передней Николай Алексеевич никак не мог попасть в рукав пальто, поданного заспанной горничной.

– Что, папочка, что? Ты к ней? – Оля не чувствовала стужи пола, на котором стояла босыми ногами.

– Ступай в постель! Простынешь! – зарычал доктор. – Не хватало, чтобы и ты заболела!

Предчувствуя беду, Оля заплакала и кинулась к отцу.

– Ты ведь спасешь ее, правда, спасешь?

– Господи, помоги нам всем! – прошептал Миронов и бросился вон из квартиры.

После ухода отца Оля не могла спать.

Она пыталась молиться, но страх и неизвестность так пугали ее, что она никак не могла сосредоточиться. Наконец решилась. Одевшись, выскользнула в темноту морозной ночи, пробежала вдоль фасада и поднялась в квартиру. Дверь отворила зареванная Вера.

– Увезли, только сейчас вот увезли! – простонала она, падая на руки Оли. – Доктор увез в больницу, сказал, что дома не сможет помочь. Открылось сильнейшее кровотечение. И папа поехал с ними!

Вера зарыдала с новой силой, и Оля потащила ее в комнату. В доме никто не спал. Мальчики затаились в детской. Агриппина Марковна замерла в кресле в гостиной. Вера после долгого плача изнемогла и на какое-то время затихла. Оля неслышными шагами покинула ее и хотела двинуться к мальчикам, но тут ее перехватила старуха.

– Подите сюда, – резким голосом приказала она.

Оля подчинилась.

– Сядьте тут, рядом. – Горская-старшая указала скрюченным пальцем на кресло подле себя. – Ожидание невыносимо, его невозможно переносить в одиночестве!

– Я побуду с вами, мне нетрудно, – тихо произнесла Оля, хотя сидеть рядом со злой старухой ей совсем не хотелось.

– Ваш отец превосходный врач, я знаю, но тут уж ничем не поможешь. Все во власти Божией!

Агриппина Марковна вяло перекрестилась и снова прикрыла глаза. Смотреть на окружающий мир ей было невмоготу.

– А я верю, верю в чудо! – громким шепотом произнесла девушка – Так и я верю, деточка! Что же еще остается несчастной матери, когда гибнет ее единственное ненаглядное дитя, милая, дорогая, бесценная девочка! Жизнь моя, мое сокровище! – неожиданно со страстным отчаянием простонала старуха.

Оля обомлела. Конечно, она знала, что Агриппина Марковна любила свою дочь.

Но доселе Мироновой не доводилось наблюдать прямых свидетельств этой любви.

– А знаете, ведь она была в вашем возрасте, когда к ней пришла сценическая слава, – снова заговорила старуха. – Муж мой к тому времени давно упокоился, иначе он ни за что не допустил бы подобного недостойного существования для девицы из порядочного семейства.

– Что же дурного в том, что Тамара Георгиевна стала великой актрисой? – изумилась Оля.

– Так это теперь она знаменитость, а тогда все было внове, незнакомо. Какие-то, Бог знает, какого звания и состояния люди. Да и нравы, знаете ли, слишком свободные у этой артистической публики.

Очень я забоялась, когда она в театр поступила, но Тамарочка как закричит на меня тогда: «Маменька! Это судьба моя! Это чудо, что меня взяли, ведь я мечтала о сцене! Если будете противиться, убегу!»

Я тогда шибко подивилась. Какие такие мечтания? Правда, иногда я за ней замечала склонность к лицедейству. Ну, думаю, будь что будет, ведь я ее знаю, точно убежит, упрямая. Так на нее глянешь – мягкая и легкая. А ведь нет, упорная, своего добьется. Смотришь – прозрачная, а в душе – кремень!

Оля слушала рассказ старой женщины, затаив дыхание и боясь, что кто-нибудь войдет и перебьет воспоминания.

– Я ведь с ней и на репетиции в театр ходила, а потом и на первые съемки, когда ее Огарков пригласил сняться в кино. И на площадке – я все следом. А ведь она уже тогда была известная актриса, к тому же уже замужем да с детьми, мать семейства!

Казалось, что вдруг кто обидит мою девочку, вдруг приключится нечто недостойное или неприличное! Огарков потом мне выговаривал, что я под ногами мешаюсь. Говорил, что и меня надобно в титрах указать как полноправного участника творческого процесса.

А как же любовные сцены? – полюбопытствовала Оля, подавив невольную улыбку.

– Вот, вот! Именно их-то я и боялась более всего! Я же не глупая, знаю, что актеры целуются понарошку. Только с моей-то Тамарочкой каждый хотел облобызаться по-настоящему! А, вам смешно! – Старуха покачала головой. – Да и мне теперь смешны мои прежние страхи! Вон какую беду бояться надо!

Замолчали. Комната тонула во мраке ночи, лампу прикрутили, она едва мерцала.

Агриппина Марковна поежилась и спрятала костлявые руки в широких рукавах платья. В квартире было тепло, но внутренний холод охватил и Олю. Однако она не смела пошевелиться и спугнуть воспоминания старой женщины. Ведь Горская никогда не рассказывала Оле о своем прошлом, о девичестве, о романе с Извековым. А именно это ужасно интересовало девушку.

– Знаю, знаю, о чем спросить хотите!

Как состоялось знакомство Тамары и Вениамина? В театре все и произошло. Он тогда подвизался в написании пьес, да вроде как неудачно. А Тамарочка, добрая душа, давайте, говорит, вместе посмотрим, может, я смог)7 вам помочь. И дело пошло! И как хорошо получилось, просто удивительно!

Правда, с той поры драматургию он забросил, на романы переключился. Зато стал к нам частенько захаживать. А у нас тогда от женихов отбоя не было! Двери не закрывались, букеты цветов и корзины не знали, куда ставить, хоть цветочный магазин открывай! И какие, я вам скажу, женихи!

Агриппина Марковна перечислила с десяток известнейших и богатейших фамилий, Миронова, пораженная, ахнула.

– Вот именно что! И после таких-то женихов выйти за эдакого… – Она осеклась. – Неприглядный он тогда был, невзрачный. Ни стати, ни взора, ни живости в речах. Про капитал я и не говорю!

– Но, вероятно, уже тогда был виден его талант? – робко предположила слушательница.

– Наверное, – вздохнула старая женщина, – иначе что же в нем нашла моя Тамара? Но только через какое-то время замечаю я, что она ни на кого не глядит, замкнулась в себе, а как придет Извеков – вся встрепенется, засветится. Сядут где-нибудь в уголке и воркуют. Чувствую, дело плохо. Так и есть, посватался! Я говорю дочери: «Он тебя ростом ниже, и красоты в нем нет никакой, совершенный заморыш, и денег нет, гол как сокол!» Она мне отвечает: «Это не важно, мама. Он очень скоро будет и богат, и знаменит, потому как необычайно талантлив! Но даже это не имеет значения, потому что я его люблю и для меня он лучше всех! А если вы откажете благословить, так я все равно за него пойду, даже без вашего соизволения!» И глазами так сверкает, дрожит.

Я ей говорю: «Ты не на сцене сейчас, зрителей нет! Это жизнь твоя, судьбу выбираешь, подумай крепко!» Но уже тогда я знала, не отступится, вся в меня, уж если решит, то окончательно! Пришлось смириться. И поначалу неплохо жить начали.

Дети родились. Вениамин в гору пошел.

Я уже втайне раскаиваться стала, что невзлюбила зятя. Однако смотрю, Тамара все меньше и меньше выступать в театре стала. В гастроли без нее еду г. Премьеры другим поручают. Оказывается, он не дозволял, стал злиться, что ее слава его затмевает! Особенно сердился, когда сниматься в кино пригласили. Дескать, ее роль теперь другая – матери и жены. Вот она, бедная, и начала метаться, ссоры пошли, разлады. А тут еще добавилась другая напасть…

Но дослушать рассказ не довелось. Затренькал входной звонок, раздались тяжелые шаги, на пороге появился Извеков.

Его лицо посерело и выражало невыносимую муку. Навалившись на дверной косяк, он прохрипел:

– Все кончено! Нет моей Тамары!

Ушла, покинула нас!

Агриппина Марковна ухнула, как старая сова, и откинулась в кресле. Оля заголосила и метнулась к детям. Тотчас же квартира наполнилась стоном и плачем.

Вениамин Александрович постоял около тещи и поплелся, ссутулившись, в кабинет. Там он рухнул на стул и замер, обхватив голову руками. Глянул на недописанные листки, лежащие перед ним, зарычал и смахнул все на пол. Катастрофа!