В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пусть проблеск жизни лишь пульсацией во тьме

И стоном боли о себе напомнил…

Пусть все сгорит. Ведь ты жива во мне.

И вновь надеждой каждый шаг наполнен.

В пыль превращу все мертвые планеты.

Пусть канут в бездну прошлого мечты.

У звезд лишь одного прошу ответа.

Что мне отдать, чтобы вернулась ты?..

©Вейланси

"Ласточка?.. Почему именно ласточка?.." — подушечка большого пальца медленно очерчивает контур небольшой татуировки на внутренней стороне запястья, распуская по коже разряды сладких томных искр. Мне не хочется отвечать, но уголки губ задевает легкая улыбка, а по телу разливаются новые приливы блаженной неги… Когда мне еще было так хорошо в последний раз?

"Не знаю… может от того, что они не живут в клетках, никогда не садятся на землю (иначе не смогут взлететь), и им нужно большое пространство для полетов, хотя бы комната или вольер." — "Значит, они могут жить в неволе?" — "Не совсем, хотя привыкнуть к человеку и его жилью могут, летать возле его дома и снова возвращаться… садиться на его плечо и пальцы…" — "Быть прирученными и одновременно не стесненными в свободе? Довольно занятный вид взаимодействия." — "Разве с кошками не так?" — "Кошки вообще своенравные существа и практически не поддаются дрессировке, хотя бывают не менее преданными и привязанными, чем собаки." — "Потому что они не воспринимают человека своим хозяином, только как за члена своей семьи, старшего или младшего. Могут привыкнуть и к ошейнику, и к поводку, но в остальном ничего не меняется"

Я не помню, было ли это частью моего сна, или мы на самом деле говорили об этом в клубе, в лимузине или уже в моем номере, но мне все это казалось почему-то таким ирреальным, хотя и самым осязаем и эмоциональным, настолько глубоким, какими только могут быть испытанные чувства и переживания во сне, оставляющие свой неизгладимый отпечаток даже после пробуждения и захватывая по ходу весь последующий день. А твои прикосновения, твой тяжелый прямой взгляд из-под прикрытых "сонных" век, твои ладони, пальцы, их невесомые прикосновения на моем лице, их фантомные тлеющие отпечатки в горящей пульсации на моих опухших губках?.. Это не могло мне присниться, как и ощущение сладкой эйфории с упоительным умиротворением.

"Поэтому ты ни к кому надолго все эти годы и не привязывалась? Потому что не испытывала ко всем этим неудачникам сближающей связи? Или просто ничего к ним не испытывала?.. "

Иногда часть этих "снов" проваливалась или сжевывалась черными пятнами черных дыр, как будто я старательно и намеренно вычеркивала неприятные эпизоды из столь хрупкой, но подвластной памяти. И само чувство времени… Ведь только во сне оно могло так быстро гасить длинные минуты и целые часы до сжатых гранул секунд или наоборот растягивать их в целые дни и годы…

И впервые проснувшись после всего этого слившегося в одно целое реального и привидевшегося безумия, я не почувствовала прежних болевых ломок с разрывающимися свежими швами, сшитых твоими пальцами рубцами на моих сердце и сознании, как за последние дни своих насильственных пробуждений. Только сладкая крепатура в мышцах (и даже в костях) заставила меня поверить в то, что весь вчерашний вечер и большая часть ночи не были моим сумасшедшим сном. Я действительно для тебя танцевала и у шеста, и на полу, и твои пальцы на самом деле почти целый час "пытали" мою киску самой долгой и невыносимо возбуждающей мастурбацией, доведя меня до множественного оргазма и полуобморочного состояния. И теперь я ясно осознавала, что эти болезненные метки на моих растертых внутренних и наружных мышцах влагалища и вульвы будут напоминать о тебе при каждом проделанном движении или сжатии еще не один день. И не только напоминать, но и возбуждать не в самый подходящий момент, вынуждая краснеть и задерживать дыхание при каждой острой вспышке в глубине влагалища или на распухших дольках половых губ, как от осязаемого движения твоих пальцев, орошая ткань трусиков обильными выделениями порочных соков неугасаемого вожделения.

Я могла бы догадаться и раньше, что теперь ты будешь делать с моим телом и сознанием все возможное, чтобы я постоянно думала о тебе… Нет, не просто думала, а все время, беспрестанно и даже во сне. Чувствовала только тебя, в мыслях, в желаниях, в изнывающем по твоим рукам и ласкам теле, в отпечатках-ожогах по всей коже, в растертых припухших сосках, на изгибе спины, шеи, в корнях волос на голове. Ты инфицировал меня собой практически насквозь до самого костного мозга, наполнил своим наркотическим ядом до краев, утопив изнутри вместе со здравым рассудком и всеми моими прежними представлениями о морали и принципах.

Похоже, я уже не знала, кем я проснулась тогда в спальне своего номера, проспав чуть ли не до двух часов следующего дня. И я очень долго не хотела вставать, открывать глаз, как и вспоминать все, что успело произойти со мной за последние недели моего официального статуса жительницы Леонбурга и штатного сотрудника рекламной мега-компании "Глобал-Вижн". Я даже не заметила, что была абсолютно голой, пока не поняла, что эти сладкие ощущения скольжения легкого египетского хлопка постельного белья по моей воспаленной коже были следствием моей полной наготы. И это действительно оказались для меня самыми неожиданными и восхитительными ощущениями после всего, что со мной произошло этой ночью. И я нисколько не сомневаюсь, что это именно ты раздел меня, когда привез из клуба, и уложил в эту постель, в который раз оставив следы своего постоянного и осязаемого присутствия не только в этой комнате, но и на моем теле.

И, кажется, я даже какое-то время ловила себя на мысли, что вслушиваюсь в тишину номера, в возможный шум воды со стороны ванной комнаты, как будто и вправду ждала, что ты сейчас вот-вот вернешься из душа, чистый, с мокрой шевелюрой шикарных каштановых кудрей (в которые я все никак не запущу свои жадные пальчики), с застывшими капельками прозрачной воды на твоем мускулистом нагом торсе и ногах, весь такой источающий утреннюю свежесть с благоухающими ароматами средств гигиены… Нагнешься надо мной, всматриваясь, сплю я или притворяюсь, или сразу заберешься в постель под одеяло, осторожно прижимаясь ко мне своим прохладным и таким… возбуждающим телом…

Бл**ь. Раньше я сходила с ума от беспрестанных приступов аритмии в страхе ожидания твоего появления, теперь она прошивала мои вены и сердце диким желанием ощущать тебя по настоящему в желаемой для меня ипостаси.

Да, Эллис, ты определенно замечталась и особенно после всего, что он с тобой успел сделать за эти недели. И ты явно хочешь того, что никогда не произойдет, ни в пределах этого номера, ни где либо вообще — ни в этом городе, ни в этой жизни. Ты забыла кто он и тем более кто он тебе? Твой босс и президент компании, где ты всего лишь одна из сотен его подчиненных, при чем на таких птичьих правах, которых нет даже у обслуживающего персонала "Глобал-Вижн" убирающего твой кабинет. Он, мать твою, Дэниэл Мэндэлл-младший, а не твой Дэнни из Эшвилля. Вернись с небес. Или очнись, вспомни, что это падение в бездну, а не полет в галактических системах вашей скончавшейся десять лет назад общей Вселенной. Ее больше не существует, а то что ты опять почувствовала этой ночью — совершенно другое, страшное и опасное для жизни (и возможно не только для твоей).

Ночь сменилась днем, тьма — светом, и ты решила, что и все остальное резко поменяло свою стабильную полярность?

Я не знаю… Я же прекрасно понимала, что такое не возможно и все равно цеплялась за эти умопомрачительные ощущения мертвой хваткой. Пусть я спутала падение с невесомым парением головокружительного полета, но, по крайней мере, я могла теперь какое-то время свободно дышать и даже думать, и не важно, что это был твой кислород, отравленный твоими токсичными галлюциногенами, главное, что это была боль, которая мне безумно нравилась и доводила меня до блаженного исступления.

Да, я хотела удержать это состояние как можно дольше и насколько это вообще было вероятным в свете окружающей меня реальности и тотальных событий. И быть может я даже себя подсознательно обманывала, закрывала глаза на большую часть произошедшего и происходящего, стараясь намеренно огородить себя от отрицательных эмоций и предстоящих последствий. Забросить бессмысленное чтение книг, которые и без того не желали идти в меня не под какими приправами и соусами; не копаться по нескольку часов в интернете на темы, картинки и видео, от которых меня постоянно тянуло в ванную, в дичайшем припадке отмыть себе сетчатку и стенки впечатлительного воображения от этих жирных и смрадных пятен мерзких (у меня даже не поворачивался язык назвать их человеческими) извращений; а самое главное, получить от Робин вечером этого же воскресенья ошеломительную новость — мы могли вернуться в понедельник на свои рабочие места в "Глобал-Вижн".

Если это и было моим стремительным падением, что ж, возможно я попросту подноровилась и сгруппировалась в мощных потоках этого бездонного тоннеля, перейдя в режим зафиксированного полета-скольжения, а не панического срыва в закручивающуюся спираль. Поймать взглядом ориентир, сфокусироваться на цели? Да, наверное, я так и сделала, частично переключив свои эмоции на другую волну, наивно поверив, что за моими плечами находится парашют…

И я впервые позвонила в это воскресенье Брайану сама, не задумываясь о том, что буду говорить и как буду при этом выглядеть. По-вашему, я сделала это с целью все ему рассказать? Да я понятия не имею, для чего вообще устроила этот сеанс видеосвязи без предварительного сценария по предстоящему с ним разговору глаза в глаза. Я соскучилась? Меня потянуло после безумного секса с Дэниэлом Мэндэллом-младшим на своего законного жениха? Да ни черта подобного. И это даже не была проснувшаяся так не вовремя и ни к месту совесть бесстыжей грешницы. Как видно, никогда и ни к одному из всех своих бывших бойфрендов я не испытывала ничего схожего с чувством вины, особенно, когда было за что ее испытывать, как, например, сейчас (или особенно, как сейчас).

Может что-то там такое и тлело в очень глубоких и недоступных слоях спящего подсознания, но я не задумывалась об этом, не смотрела туда, не дышала в ту сторону и уж тем более не планировала никаких решений о ближайшем самокопании. Пусть радуется, что я это сделала по собственной воле и с целью как раз успокоить, а не поставить его на уши заявлением, что я ему изменила с собственным боссом и по ходу своим бывшим парнем из очень далекого прошлого (и о котором я, кстати, тоже никогда и никому не рассказывала). Да и мое очень хорошее настроение никак не позволяло сорваться с этой сладкой волны и всего за пару минут вырвать и загасить эти хрупкие нежнейшие ощущения восхитительной эйфории. Он ведь все равно далеко и еще не скоро сможет вырваться с тренировок и уж тем более всерьез обдумывать свой переезде в Леонбург.

Боже, о чем я вообще думала в эти часы и дни?.. Или такие вещи можно было скрыть, спрятать и забыть об их существовании? Как о тех же фотографиях со вчерашней вечеринки у входа в клуб?..

"Ты сегодня прямо вся светишься. Давно тебя такой не припомню и особенно в постели…" — Брайан явно завис или подвис, когда через несколько секунд настроившейся видеосвязи смог разглядеть мою довольную, беспричинно улыбающуюся мордашку на экране своего айфона. — "Это скорее из-за освещения. Много света и солнца, и белого белья" — "Да, вот без твоей профессиональной подсказки я бы в жизни не понял и не догадался, что с твоим лицом. И еще в такой вызывающей позе. Бл**ь, Эллис, я уже забыл, когда к тебе вообще прикасался… ты специально это делаешь? И особенно в воскресенье?.." — "Разве у тебя на выходные не запланированы походы в спортзал?"

Действительно, лежать на спине в белоснежных складках постельного белья и подставлять нежную кожу горячим бликам солнечного света, утопая в тлеющих скольжениях чужих фантомных пальцев на теле, коже и в растертых глубинах пульсирующего влагалища, и при этом никак не показывать на своем лице, что со мной происходит? Надо быть слепым или абсолютным импотентом, чтобы не заметить этого.

"Через час тренировка, а потом бассейн, но… вот смотрю сейчас на тебя, и чувствую, что в следующие выходные придется все отменить к чертовой матери и слетать в коем-то веке на уик-энд в Леонбург. Это становится просто, не передать каким, нестерпимым. Ты вообще, имеешь совесть, а, Эллис Льюис?" — наверное он был прав и даже не догадывался об этом. У меня определенно не было ни грамма совести. И то что в момент его "угрозы" у меня на несколько секунд перехватило дыхание и обомлело сердце под резким приступом стынущего страха, лишь подтвердило наличие вопиющей испорченности в моей принципиальной натуре якобы неисправимой моралистки-идеалистки. Я на самом деле испугалась, что он мог приехать в самые ближайшие дни?

"Ты готов нарушить спортивный режим? Серьезно?" — списать все в шутку и как-то успеть скрыть судорожный блеск в глазах и вспыхнувшие на лице розовые пятна? Надеюсь, у меня очень хреновая видеокамера, да и дернуть ею всегда можно как бы невзначай, "ненамеренно" сбив фокусировку картинки.

"Иногда мне кажется, что ради тебя я готов пойти и на куда более серьезные безумства." — а вот это было практически ударом под дых. При чем не в самый подходящий для этого момент. Надеюсь, он все-таки шутил (как обычно)? Мне сейчас с лихвой как-то хватало и одного хладнокровного безумца. Или мне в последнее время стало вдруг сказочно на них везти?

"Если имеется в виду — бросить спортивную карьеру на пике ее взлета или купить для меня участок на Луне, то это скорее не безумства, а потеря здравого рассудка" — "Хочешь сказать, что ты не хочешь, чтобы я к тебе сейчас приезжал? Особенно глядя на меня своим развратным бл**ским взглядом в не менее бесстыдной позе? Кстати, что на тебе сейчас надето? Нет, лучше покажи…" — да чтоб тебя, Брайан Степлтон… Или вы там все сговорились?

"А по-твоему зачем я тебе звоню?.." — надеюсь, мой резко осипший не от того волнения голосок он воспринял совсем в иной интерпретации на свой счет, а не сумел каким-то чудом вычислить забившую панику в моем сомлевшем сознании. Боже правый… И кто мне скажет, почему я не хочу показывать ему свою наготу или боюсь возможных расспросов на тему — а почему это я в такое время до сих пор в постели и совершенно голая? У меня же никогда не входило в привычку спать полностью обнаженной.

"И не бойся, я обязательно все тебе покажу, как только доберусь до хорошего фотоаппарата и устрою фотосессию в стиле Алисии Людвидж. Иначе сейчас ты запросто спутаешь мой пупок с соском" — "Бл**ь, Эллис. Кажется, я сейчас заведусь с пол оборота и при виде твоей голой коленки"

К окончанию разговора я вдруг четко осознала, что совершенно не готова к встрече с Брайаном и особенно после этой ночи. Если сейчас я еще кое-как, с периодически замирающим сердцем и смогла поговорить и даже позаигрывать с ним в нашем привычном почти "семейном" стиле, то что будет, когда это придется пропустить в режиме реального пересечения-столкновения? Неужели я надеялась, что к тому времени что-то окончательно проясниться, и я буду знать, что и с кем мне делать? Что именно?

Ты наконец-то наиграешься в Монте Кристо, тебе наскучит, надоест, и ты сразу же отпустишь меня на все четыре стороны? Или доведешь меня до полного отчаянья, психического срыва, окончательной и бесповоротной потери разума, и я тут же брошусь под поезд, решив одним махом сразу несколько проблем? А может твоя женушка наймет киллера и тот решит все эти проблемы за один контрольный выстрел в мою голову?

Какие там еще были по списку варианты? — не меньше десяти, как минимум, и это если не брать вероятность быть похищенной гуманоидами из иных инопланетных цивилизаций?

Не удивительно, что я не хотела об этом думать и тем более сейчас. Как и звонить Сэм. Потому что скрыть от нее произошедшее и уж тем более мое охренительное по этому поводу настроение будет попросту нереально. Да и она сама уже несколько дней мне не звонила и не приезжала с визитом на дом моего персонального "лечащего врача", а я со своими новыми тематическими "увлечениями"-исследованиями как-то упустила из внимания столь немаловажный факт. Сейчас мне с лихвой хватало новых потрясений, и выслушивать от лучшей подруги, какая я извращенка, да еще и стукнутая на все извилины, не очень-то и тянуло. Может потом? Немного попозже, в более подходящей для этого ситуации? Мне еще так хотелось повисеть в этой чарующей сладкой эйфории, поверить в самые невероятные последствия, убедить себя, что все не так уж и плохо, как мне казалось или чудилось раньше. Что ты не способен причинить ни вреда, ни боли, как бы я при этом тебя не боялась и каким бы не рисовала в своем слишком бурном и вывернутом наизнанку воображении.

Да и возвращение на свое рабочее место можно сказать на какое-то время закрепило это состояние в качестве дополнительной стимуляции — погружением в любимую работу всеми помыслами и эмоциями на запредельную глубину. Если ты сам позволил мне это, значит, не все еще потеряно? Я зря паниковала все эти недели, как и напрасно билась головой об стенку?

А когда мне сказали, что совет директоров ведущих рекламных отделов компании чуть ли не единогласно принял мою концептуальную идею для юбилея "Глобал-Вижн", я чуть окончательно и бесповоротно не уверовала в свою будущую неуязвимость за твоей пуленепробиваемой спиной. И это при всем при том, что ты мне так за эти дни не позвонил и ничего не передал лично от себя и хотя бы через тех же Гувер-Поланик? Ни весточки, ни одного слабого или конкретного намека о нашей с тобой последней ночи? Может я уже привыкла к подобному роду твоего непредсказуемого поведения с непредвиденными появлениями в поле моего зрения (хотя, как к такому вообще можно привыкнуть?). А может, я все так же старательно гнала от себя все дурные мысли с неутешительными предположениями-предвидениями?

Мне сейчас с лихвой хватало возможности погрузиться по уши в свою обожаемую работу, потеряться в ней мыслями, чувствами и едва ли не всем своим существованием. Ощутить и вспомнить, что это такое, когда полностью забываешь о времени и живешь практически на всех этих приятных технических мелочах: копаешься в залежах отснятого материала, отбираешь лучшие снимки, ищешь натуру для будущих съемок заднего плана; замираешь в сладком предвкушении перед предстоящими перспективами, когда я же наконец-то доберусь до фотосессии с тобой в одном из павильонов-студий компании, где будет воссоздана на зеленом фоне та самая композиция из стола и кресел, которые я успела отснять на том самом… треклятом заводе. Даже не знаю, что самое из всего этого волнительное: провести съемки с тобой или заняться окончательной сборкой захватывающих кусочков общей визуальной мозаики, обрабатывая самый заключительный этап задуманной идеи и доводя ее до исключительного совершенства.

Сказать, что за все эти утекающие в абсолютное никуда дни творческого и эмоционального блаженства я не ждала твоих звонков или внезапного появления во плоти? Еще как ждала, каждый раз неосознанно вздрагивая при любом звуке и позывных телефонных сигналов/мелодий, не важно где, в моем кабинете или в спальне моего номера в "Остиуме", с леденеющими пальцами на руках и ногах, зависая на какое-то время в этой сковывающей прострации и не успокаиваясь до тех пор, пока не понимала, что они не связаны ни с тобой, ни с Эвелин Гувер.

Три дня? Ты дал мне всего три дня наивного самообмана с мнимым чувством детского умиротворения. Я действительно надеялась, что худшее позади, а впереди лишь немного сложный, слегка поросший диким терном путь к восхождению чего-то большого, светлого и сказочного? Что за этими черными переходами зеркальных лабиринтов твоего мрачного Черного Эдема меня поджидают рубиновые врата в чудесный радужный сад?

— Элл… там это… — взволнованный голос Поланик в динамике рабочего селектора прозвучал в непривычной для нее нерабочей интонации где-то в начале третьего часа по полудню, в среду первой недели ноября. — Миссис Гувер на первой линии. Я вас соединяю…

Что? Какого?..

Я не успела рта открыть, не то чтобы осмыслить услышанное, пропустить его тысячевольтным разрядом по всем системам жизнеобеспечения Эллис Льюис и каким-то чудом не впасть после этого в десятиминутную кому. Хотя нет… Рот открыть я все-таки успела, а вот что-то выдохнуть в ответ, тот же протест с попыткой остановить Робин, до того, как она переключит меня на секретаря Мэндэлла-младшего…

— Мисс Людвидж? — вот… маленькая засранка, пустила ее по своей линии напрямую…

Знакомый мелодичный голос Эвелин приложил к моему позвоночнику вторым оголенным электрокабелем, едва не закоротив и не поплавив диски позвонков с нервами в одну обугленную антенну.

— Да… миссис… — прочистить голос все-таки тоже пришлось (удивительно, что он не пропал окончательно), как и закрыть глаза, глубоко втянуть воздух через ноздри, пока резкий приступ дикого головокружения с сумасшедшей пульсацией вскипевшего в крови адреналина не сбавили своей бешеной амплитуды хотя бы процентов на тридцать. — Гувер…

— Прошу прощения, что отрываю вас от работы, но господин Мэндэлл желает видеть вас в своем рабочем кабинете к половине третьего этого дня.

Планета все-таки вздрогнула, качнулась под ногами от очень мощного толчка (в нас врезалась огненная или ледяная комета?), и я явственно услышала, прочувствовала буквально кожей, разрывающийся треск небесного купола за спиной и над головой. Как хорошо, что я сидела, хотя это мало чем помогло. Какое-то время я боролась с сильнейшим приступом тошноты и паники, не в состоянии выдержать это убойное состояние именно в сидячем положении. Меня дико тянуло прилечь, сползти прямо на пол, прижаться ладонями и щекой к ворсу ковролина и наконец-то закрыть глаза. Но что-то подсказывало, что мне и это мало чем поможет, если только окончательно не отключиться…

Что со мной? Почему так резко и… больно? Ты же еще ничего мне сказал, не взглянул в мои глаза… откуда тогда этот зашкаливающий ужас с мощными инъекциями жидкого азота в вены, аорту, сердце и в костный мозг?..

И почему я в эти секунды так и не скончалась, когда ощущала, что была уже на грани?..

…У времени лишь один неисправимый недостаток — его нельзя остановить и прокрутить назад. Поэтому многие просматривают некоторые эпизоды своей прошлой жизни в своей памяти с завидным упрямством конченных мазохистов, будто и вправду ищут способы или ускользающие из внимания прорехи в пространственно-временном континууме, которые позволят им переиграть самые неудачные моменты в желаемой для себя последовательности. В этом и состояла их ошибка, как впрочем и его тоже. Постоянно возвращаться мыслями назад, снова и снова, туда, где все твои промахи и неудачи только лишь будут напоминать о твоих проигрышах и потерях, заново вспарывая затянувшуюся корочку старых незаживающих ран. Когда-то он думал, что у этих воспоминаний и боли напрочь отсутствует свертываемость крови. Что он будет истекать ими до тех пор пока наконец-то не сдохнет от болевого шока. Во всяком случае он очень хотел этого сам… Что же произошло теперь? Что заставило его изменить собственным вскормленным и столь драгоценным слабостям? И действительно ли он настолько сильно изменился? Ведь говорят, человек не может стать кем-то, кем никогда и не был. Все находится внутри тебя — все зачатки и спящие инстинкты с наследственной предрасположенностью. Нужен лишь подходящий толчок, тот самый золотой стимул — реальная цель с реальными возможностями воплотить ее в жизнь. И самое главное, использовать воспоминания прошлого, чтобы никогда не забывать о всех своих ошибках в моменты своих предстоящих действий.

Время невозможно подчинить или направить в нужную тебе точку, но зато ты можешь сделать его своим союзником. Да, когда знаешь как, ты вполне его можешь использовать в выгодной для тебя ситуации, сделать самое невозможное — заставить кого-то чувствовать поток ускользающих мгновений буквально физически, в собственной крови и пульсе, ощутимыми вспарывающими осколками-кристаллами в венах и сердце.

Да, моя девочка, то что ты испытывала и переживала все эти дни как раз оно и есть — тугие петли времени, затягивающиеся моими пальцами золотые пружины неминуемого приближения твоего ближайшего будущего на твоем горлышке и всех коронарных артериях. И в этом вся его убивающая красота, чем дольше ты ждешь, тем сильнее жаждешь его необратимого появления… моего появления. Думаешь, это я ждал этих упоительных моментов, когда мы снова пересечемся в реальности и посмотрим друг другу глаза в глаза? В этом и заключается вся скрытая ирония. Ведь я знал, что это случиться, а вот подсознательно ждала такой вероятности именно ты. И не просто ждала — ХОТЕЛА.

Даже сейчас, неуверенно ступая по ковровой дорожке от высоких лакированных входных дверей внутрь кабинета главы компании, ты все еще тянулась за собственными импульсами предающего тебя тела. Ты интуитивно искала взглядом его местоположение, забывая о том факте, что ты здесь впервые и возможно больше никогда сюда не попадешь.

Останавливаешься где-то в пяти футах от входа, словно не зная в какую сторону продолжить свое направление или ожидая прямого распоряжения от хозяина помещения.

Да, ты права, этот кабинет не просто больше твоего и всех виденных тобою ранее кабинетов твоих прошлых боссов и начальников. Ты прекрасно понимаешь, что попасть сюда такому рядовому сотруднику "Глобал-Вижн", как тебе, нереально не только в этой жизни, но и во всех возможных альтернативных и гипотетических. И что даже иметь подобную привилегию, не означает получить билет до рая в один конец с раскрывающимися большими перспективами и возможностями в захватывающее будущее. Да, может и захватывающее и особенно в один конец, но кто сказал, что оно обернется долгожданным благом для того, кто окажется на этой самой темно-синей дорожке? И кому, как не тебе это понимать, моя милая?..

Ты права, здесь спокойно поместиться стандартная площадка теннисного корта, а может и все полторы. Как минимум три зоны и самая большая слева от тебя отделена длинной сине-бирюзовой барной стойкой со сквозной зеркальной горкой, через которую достаточно хорошо просматривался внушительный стол для совещаний (с цельной массивной столешницей под антрацитовый, почти черный, глянцевый гранит) напротив сплошного панорамного окна с выходом на белую террасу. Справа, скорей всего, зона для "отдыха" или для неофициальных приемов, в углубленной в полу на пару невысоких ступеней нишей, выстланной мягким плюшевым ковролином темного сизого оттенка и обставленной мягкой мебелью индивидуального дизайна: белый диван-уголок (почти вдоль всей стены-зеркального стеллажа за его спинкой) и три кресла с замшевой матовой обивкой вокруг низкого стеклянного столика с ножкой из алебастровой статуэтки. Если бы ты верила в существование слонов с бивнями в два фута в диаметре, ты бы запросто поверила, что эта ножка сделана из настоящей слоновой кости.

— Проходите, мисс Льюис, не стесняйтесь. Присаживайтесь.

Ты все-таки вздрогнула, то ли от звучного голоса его спокойного мягкого баритона, то ли от движения со стороны третьей зоны кабинета (той самой рабочей, напротив дверей входа, у второй "стены" панорамного окна), а может от того и другого вместе. Он показался практически сразу после произнесенной фразы, выступая из-за угла сквозной горки из полупрозрачного лазурного оргстекла (чем-то напомнившего тебе панели раздвижных дверей второго яруса в Black Crystal). Кажется, перед этим он закрыл или прижал к стене торцевой край картины-дверцы в стеклянном боксе, из-за которой ты его и не смогла вначале сразу разглядеть. Ты даже не успела сообразить была ли это одна из тех картин или фотографий, за какими обычно любят скрывать встроенные в стены сейфы. Да что уж там. Ты даже не успела как следует изумиться тому факту, что у Дэниэла Мэндэлла-младшего в его рабочем кабинете находился свой личный сейф. И почему он нес от этого возможного сейфа в обоих руках по бокалу, наполненных на одну четверть прозрачной янтарно-медной жидкостью, если бар находился совсем в другой стороне?

Классический деловой костюм классического темно-серого цвета с отливом влитой второй кожей на статной фигуре врожденного аристократа, белоснежная сорочка, серо-голубой галстук в диагональную полоску и на этот раз с простым платиновым зажимом без бриллиантов и рубинов, черные лакированные туфли… Идеально выбритое лицо и безупречно зачесанный над высоким лбом и висками пепельный каштан густых волос. Если бы в древности изображали богов в современных деловых костюмах, Мэндэлл-младший определенно был бы одним из первых кандидатов на роль ведущих Вседержителей небесного Олимпа.

— Ну, что же, Эллис, смелее. Ты же всегда была такой бойкой девочкой и… самостоятельной.

Обошел край загиба внушительного рабочего стола и с той же манерной неспешной грацией расслабленного аристократа всего через пару шагов спустился по ступенькам на нижний уровень зоны отдыха. На губах невесомая улыбка пресыщенного циника, взгляд слегка прикрытых "сонных" глаз лениво скользит по твоей зажатой фигурке без намека на интерес или оценку твоей внешности.

Конечно было трудно не заметить, как ты изменилась за эти дни, особенно в манере одеваться, будто подсознательно или специально пыталась спрятать себя за этими тряпками. Неужели так сильно подействовал ваш последний поход в клуб, что невольно потянуло закрыться/зашиться всеми доступными тебе способами и тем более с помощью одежды? Ладно вельветовые черные бриджи и высокие черные сапоги на среднем толстом каблучке с милыми золотыми пряжками, но чтобы закутаться в шерстяное полотно то ли пончо, то ли шотландской накидки-пелерины (как раз в классическую клетку белых и черных полос на темно-бордовом поле, длиной до середины бедра и с крупной застежкой-брошью на плече) — это уже был явный перебор. Хотя, ты права. Эти цвета тебе шли, как и весь фасон идеально подобранных вещей, особенно твоим длинным, распущенным по плечам и спине волосам (которые ты не забыла аккуратно расчесать перед тем, как подняться сюда). Умудриться полностью скрыть свое тело и при этом остаться таинственно соблазнительной и маняще сексуальной?

Вот только что ему сейчас стоило приказать тебе снять с себя все эти тряпки и обнажиться перед ним полностью до гола? И он прекрасно знает, что ты это сделаешь, хоть и не сразу.

— Присаживайтесь, мисс Людвидж, нам предстоит очень долгий и содержательный разговор. — он останавливается перед столиком, нагибаясь и избавляясь от одного из бокалов, вернее ставит его на край стеклянной столешницы напротив одного из кресел с твоей стороны. Официальный жест приглашение, чтобы ты наконец-то прошла к указанному тебе месту?

У тебя появляется немного времени, почти совсем ничего, чтобы успеть спрятаться взглядом на столе, в идеально скомпонованных кофейных чашках, пары десертных тарелок и нескольких фигурных блюд со свежими фруктами и сладкими мини десертами экзотических кулинарных изысков.

Да, Эллис, тебя ждали и даже позаботились, чтобы ты не ушла отсюда с пустым желудком. Сколько дней подряд на работе ты пропускала время ланча? Все три, включая этот?

— Мисс Людвидж? — неуверенная улыбка задевает твои дрогнувшие губки в момент взмаха твоих изогнутых ресничек. Наконец-то набралась смелости посмотреть в его лицо и сойти с места?

Тебе пришлось это подчиниться его негласному приглашению, поскольку он был вынужден встать в выжидающую позу возле третьего кресла, показывая всем своим невозмутимым видом (и, да, со вторым бокалом в расслабленной руке), что он не собирается садиться в свое кресло, пока ты не сделаешь этого первой.

— Разве не под этим именем ты у меня работаешь?

Все-таки не выдерживаешь, вспыхиваешь мгновенно, срываясь под давлением его глаз быстрее, чем ожидала. Розовые пятна необоснованного смущения заливают твои щечки, дыхание сбивается и учащается вопреки всем твоим стараниям скрыть свое внутреннее волнение с беспричинной паникой. Опять пытаешься спрятаться за несколькими секундами играющего не в твою пользу времени, ускользающего и просачивающегося сквозь твои дрожащие пальчики? Спускаешься по ступенькам, обходишь кресло и очень осторожно усаживаешься на его низкое сиденье практически на самый край. Спина ровная, словно ты до сих пор в корсете, пальцы переплетаются в изящный замок на стиснутых коленках. Показной вид сдержанной и эмоционально уравновешенной бизнес-леди?

Кого ты пытаешься обмануть, Эллис? Себя или его? Его на вряд ли. И не тебе ли не знать, что произойдет, если он сейчас сойдет с места, приблизится к тебе в самый притык и заставит вздрогнуть всем телом от одного лишь невесомого прикосновения его пальцев к твоему подбородку. И он нисколько не удивится, узнай, что именно этого ты сейчас и ждешь. Да и кому, как не тебе не понимать и не ощущать это самой, насколько глубоко он чувствует все твои эмоциональные перепады. И ему не надо для этого к тебе прикасаться, чтобы определить температуру твоего тела с частотой пульса, он прекрасно все это считывает по цвету твоей кожи, по расширенным зрачкам и учащенному дыханию… как и осязает степень твоего возбуждения, силу волнения и остроту натянутых страхов по тонкому аромату твоего скрытого тела, судорожному блеску глаз и циркулирующему току оголенных желаний.

— Я как раз хотела узнать… — набираешься смелости, чтобы задать один из самых волнующих тебя вопросов?

Запинаешься, ненадолго, пока ждешь и наблюдаешь, как он тоже опускается в кресло напротив, по другую сторону столика, но в отличие от тебя не строит ложной скромности с неуместной сдержанностью. Откидывается вглубь мягкой спинки всем корпусом, затылком, обе руки на широкие валики подлокотников, кисти расслаблены, как и вся поза неоспоримого хозяина положения, кабинета, тебя и как минимум тысячи штатных сотрудников "Глобал-Вижн".

Ласковое скольжение медных клинков по твоей сетчатке глаз с очень мягким, почти нежным проникновением в их ничем незащищенную глубину, практически сразу выбивая из твоего горлышка порывистый вдох и желание сжать свои пальчики как можно крепче, может даже вонзить ноготочки в кисти рук.

Да, дорогая. Ты все прекрасно знаешь, понимаешь и чувствуешь. В этой игре ты можешь только следовать чужим правилам и выполнять чужие приказы, не более. И если в какой-то момент ты допустила в свою милую головку мысль, что у тебя якобы тоже имеется право голоса, постарайся к следующей встрече избавиться от этого заблуждения раз и навсегда.

Взгляд пока держишь, похвально. Хотя губки уже заалели маковым цветом от сильного прилива крови.

— На счет работы… Контракта…

— Чего именно? — едва ли он удивился твоему вопросу, пусть и приподнял вопросительно левую бровь. Все такая же бесчувственна апатия с неторопливыми движениями (или полным их отсутствием) ленивого сытого хищника, который никуда не спешит и любуется агонией своей загнанной в угол раненной жертвы.

— Всего, — болезненно хмуришься, пытаясь подобрать подходящие слова и не дай бог не совершить какого-нибудь глупого резкого движения с неуместным эмоциональным импульсом на взволнованном личике. — Просто хотела узнать… Как долго? Сколько еще ты намереваешься шантажировать меня условиями контракта? Неужели нельзя все решить более… цивилизованными методами?

— Может спросишь меня напрямую, когда же я с тобой наиграюсь? И что ты подразумеваешь под понятием "цивилизованные методы"? Разве трудовой контракт не является одним из самых цивилизованных юридических способов решения особо важных и крайне первостепенных вопросов между работодателем и подчиненным?

— Да, но только в данном случае работодатель не принуждает своего подчиненного делать вещи не оговоренные в контракте.

Предвидел ли он подобный вопрос? И существует хоть что-то, чего он действительно не ждет услышать от тебя, не царапая при этом твои зрачки и трахею проворачивающимися лезвиями многогранных клинков и не выбивая окончательно прежнюю уверенность с наивными надеждами мягкой улыбкой утомленного бесконечными победами триумфатора.

— Эллис, ты меня конечно извини, но… разве я тебя к чему-то принуждал, и тем более насильно, против твоей воли? И разве оргазмы ты получала вопреки своим желаниям?

Да, моя девочка, уж о таких вещах ты должна была помнить в первую очередь, чтобы не заливаться сейчас краской неуместного девичьего смущения, поспешно отводить глазки в сторону и не искать несуществующей поддержки в окружающих предметах с возможностью спрятаться от меня хотя бы на пару микромгновений. Ты же знаешь, что это бессмысленно. Нельзя спрятаться от того, кто все это время держит твое трепыхающееся сердечко на кончиках своих расслабленных пальцев, и кто обладает способностью проникать в твое сознание на запредельные глубины, прошивая тонкой тугой леской по самым уязвимым каналам; от того, кого ты так остро чувствовала, с кем задыхалась и сходила с ума даже в моменты нефизического соприкосновения, как сейчас, буквально умирая под скольжением его взгляда на собственной коже, как от реальных гиперосязаемых невесомых лезвий по всей поверхности твоего перенапряженного тела.

— Да и я никогда не страдал подобными отклонениями в психике и не имею привычки получать удовольствие от чьих-то страданий. И к чему вообще эти разговоры на отвлеченные темы, если ты и без меня знаешь, какое у тебя положение в этой истории? Или ты наивно полагала, что твой долг можно со спокойным сердцем списать за парочку минетов и танец у шеста?

— Но ты же не говоришь, что тебе от меня надо еще, — отчаянный порыв несдержанной вспышки противостояния?

Хотя нет. Дышишь глубоко и сдержанно, но голоса не повышаешь. Держишь себя в руках до последнего, пока еще позволяют накопленные за эти дни силы. Да и попытка отразить его взгляд воспламенившимся пеплом твоих потемневших глазок несомненно стоит всех десяти баллов.

— А я не вижу никакой логики в твоих показательных выступлениях "наивной" жертвы, которая якобы не понимает, что от нее хотят. Эллис, тебе вообще не стоит о чем-то думать и перегружать свою чудную головку и особенно мыслями, не свойственными твоему нынешнему статусу. Я уже тебе говорил и повторюсь еще (надеюсь, что в последний раз), что все что от тебя требуется — это ждать. Как и сейчас. Не пытаться прожечь мне дырку во лбу своими пылающими от возмущения глазками, а сидеть и слушать, без попыток возразить и вставить свои пять центов.

И, да, я буду сжимать на тебе эти петли и медленно врезаться лезвиями в твою кожу, пока не доведу эту пытку до конца. И ты будешь принимать каждое усиливающееся удушье с углубляющимся порезом молча, стиснув зубки, как и подобает в твоем положении. И кто знает, может даже совсем очень скоро ты научишься принимать все это с должной благодарностью?

— Думаю, ты не нуждаешься в подробном разъяснении, что такое наказание и поощрение, как и о следственных причинах их возникновения. И в данном случае зависит только от тебя, твоих желаний и ответных действий, что ты больше всего предпочитаешь получать — штрафные баллы или призовые бонусы. И я вполне серьезен, и поэтому жду от тебя соответствующего проявления здравого разума с трезвым подходом ко всей ситуации. Ты же не можешь не понимать таких элементарных вещей, Эллис? Как и самой банальной истины — нельзя за один день вернуть долги стоимостью в десять лет. И то что мне надо от тебя — в одну фразу или предварительно составленный список не поместишь. Так что с этого момента, любая из твоих попыток выяснить возможные сроки погашения со способами возмещения "убытков" будет расцениваться мною, как за проявление неуважения или злонамеренного оскорбления. Эллис, милая, в твоей ситуации не требуется каких-то дополнительных профессиональных консультаций у юриста или врача. Все что ты делаешь со своей стороны — это внимательно слушаешь и выполняешь то, что я тебе скажу.

— Ты это… серьезно?

— А похоже, что я шучу или шутил до этого и все прошедшие недели?

Или тебе не хватает для пущей убедительности его ровного, бесстрастного голоса, еще более глубокого проникновения вымораживающих клинков бесчувственных глаз, не вобравших за все это время ни капли тепла твоего стынущего под их давлением сердечка? А может ему еще встать, нагнуться над тобой, обхватить пальцами твой подбородок и щеки вокруг округлившегося ротика и произнести каждую фразу ласковым и весьма убедительным тоном, заглядывая сверху своего недосягаемого положения в твои шокированные глазки? Какие методы доходчивого объяснения ты предпочитаешь, Эллис — кнут или пряник?

Когда ты уже поймешь, что перед тобой человек, который никогда не будет тем, кого ты так отчаянно пытаешься отыскать в его заблокированном взгляде, немощно сцарапывая свои дрожащие пальчики о титановый панцирь его защитного экзоскелета? Или думаешь, если тебе позволят пробиться за этот бронированный щит, ты сразу же наткнешься на что-то мягкое, теплое и пушистое? Ты уверена Эллис? Ты действительно хочешь знать, что там находится? Тебе так страстно хочется к этому прикоснуться в живую?

— А я если ты мне сейчас скажешь спрыгнуть с террасы твоего кабинета? Я обязана буду это выполнить не задавая лишних вопросов и без права оставить прощальную записку для родных и близких?

Нет, дорогая, тебе сейчас не показалось, и только что вспыхнувший жар на твоих щечках, губках и ушках с обволакивающей липкой испариной по спине и животику действительно покрыло сковывающей корочкой заиндевевшего страха от его резанувших всех до единого лезвий по всему твоему эпидермису и нервной системе. И да, ты права. Лучше бы он тебя за это ударил, и не удивительно, что ты уже сама этого хочешь и как никто другой.

— Эллис, есть вещи, которые ты обязана понимать и без каких-либо сопроводительных пояснений с вводными инструктажами. Ты же умная девочка, неужели обязательно надо все выворачивать наизнанку и доводить до абсурда, а главное, ради чего? Поддеть меня за живое или проверить пределы моей стрессоустойчивости? Или я настолько выгляжу в твоих глазах убогим, истеричным, не в меру избалованным капризным мальчиком, который в моменты психического обострения начнет вытворять вещи и поступки, от которых даже у Ганнибала Лектера станет шерсть дыбом? Или за все эти дни я каким-то невероятным способом сумел внушить тебе стойкое убеждение, что я какой-то психопат-извращенец и неуравновешенный маньяк-садист? Честно, Эллис… что мне такого надо сделать, чтобы ты наконец-то осознала, что это не игра — я никогда с тобой не играл, не играюсь и не намереваюсь играться когда-либо впредь?

Кажется, большая часть слов достигла своей поставленной цели… твой взгляд на несколько секунд скрылся под прозрачной пленкой рассеянной дымки, как и все лицо резко выбелилось из-за отхлынувшей крови. Смотришь перед собой, в его глаза, но ничего не видишь, даже заметно качнулась, каким-то чудом удержавшись от непреодолимого соблазна откинуться назад на спинку кресла. Может не позволила себе этого сделать, потому что испугалась вероятности потерять сознание, как и не разрешила себе закрыть глаз?

Тише, Эллис. Дыши глубоко и ровно.

В этом твоя большая ошибка. Ты попыталась совместить несовместимое и найти то, чего не существует и никогда не сможет существовать во времени и пространстве нашей действительности. Сколько можно сопротивляться окружающей тебя реальности? Это не сон, Эллис. И ты будешь меня чувствовать и принимать именно таким, хочешь ты того или нет. И это будет для тебя куда ощутимей и реальней, чем все что ни было и не входило в твою жизнь и не являлось ее частью и тебя самой. Теперь я твоя неотделимая часть всей твоей сущности, если не самая большая и несомненно самая подавляющая. Поэтому не стоит делать или повторять прежних ошибок. Не сопротивляйся. Чем быстрее ты это примешь, как за должное, тем легче тебе будет и дышать, и сидеть и особенно чувствовать.

— И что же ты хочешь от меня сейчас… на данный момент? Я так… понимаю, ты пригласил меня сюда не кофе с коньяком пить? — наконец-то преодолела самый тяжелый блок своего оцепеневшего состояния и сумела разомкнуть слипшиеся губки? Голос достаточно ровный, но недостаточно крепкий и уверенный в выборе заданного вопроса. И ты определенно не хочешь знать, зачем он тебя сюда пригласил.

— Я бы на твоем месте не отказывался от возможности выпить кофе и съесть что-нибудь. Или ты предпочитаешь есть из чужих рук? — изощренная издевка подчеркнутая ленивым движением руки с бокалом коньяка. Подносит чуть ли не демонстрационным жестом край стакана к лепным губам и делает легкий едва заметный глоток, скорее пробуя несколько капель на вкус и смачивая для этого тонкую чувствительную кожу с рецепторами языка. И при этом не сводит с твоего мгновенно вспыхнувшего личика не менее токсичных омутов коньячных глаз. И тебе действительно не обязательно испытывать его вкус с опьяняющими эфирами самой, ты чувствуешь его резкую отдачу в расширившихся сосудах вплоть до сбивающего дыхание и сердцебиения дикого головокружения.

Жалеешь, что не положила рук на подлокотники кресла и не можешь теперь сжимать свои побелевшие пальчики на его бесчувственной обивке? А как на счет коленок и внутренней части бедер? Не боишься, что к вечеру проступят синяки?

— Спасибо, я не голодна.

— Голод тоже бывает разным… И, да, ты права, прелюдия слишком затянулась. — ладонь с бокалом медленно опускается на прежнее место, и тебя в который раз ведет от всех его захватывающих манипуляций и действий, как от завораживающих жестов кукловода. Его гибких пластичных пальцев, рисующих в воздухе чарующие узоры и неповторимые элементы гипно-танца, а на деле, играющих на их кончиках тончайшими невидимыми нитями твоего внимания, чувств и желаний.

— Нам действительно нужно обсудить ряд первостепенных вопросов касательно твоего ближайшего будущего. К тому же, ты уже несколько недель живешь в Леонбурге на официальных правах столичной горожанки, а все никак не выедешь из гостиницы.

— Ты хочешь, чтобы я переехала на свою новую квартиру на Лайтвуд-Сквер?

— Я хочу, чтобы к этой пятнице все твои вещи уже были готовы к выезду из номера. Но пока что, на самом первом месте, стоит вопрос о твоей так называемой официальной помолвке с Брайаном Степлтоном.

Тебе все сложнее сдерживаться, а может уже попросту не видишь смысла скрывать своего надорванного состояния? Для тебя сейчас куда важнее продержаться на плаву, удержаться за скользящие грани врезающихся под твою кожу и нервные волокна лезвий его сминающей реальности, его нещадных слов и безапелляционного взгляда. Даже если ты начнешь захлебываться собственной кровью прямо на его глазах и на коленях молить о пощаде, едва ли он ослабит свою хватку или даст тебе времени прийти в себя, вдохнуть хотя бы пару глотков спасительного кислорода.

— И что не так с моей помолвкой? — дыхание сбивается окончательно, бровки болезненно сходятся на переносице, хотя тебя скорей волнует не вопрос, а твоя дальнейшая реакция на последующий ответ. Сумеешь ли выдержать очередной удар и на какую глубину на этот раз войдут его клинки в твои кровоточащие раны?

— Вообще-то, это я должен тебя об этом спрашивать. Я так понимаю, за все это время, ты так и не поговорила со Степлтоном о своей новой жизни в Леонбурге? Хотя возможно разговаривала не раз и не только по телефону.

— Ты хочешь, чтобы я начала перед тобой отчитываться о наших с ним разговорах?

— Я хочу, чтобы в ближайшее время ты расторгла с ним и помолвку и все какие-либо существовавшие и существующие отношения. Или ты наивно полагала, что я стану закрывать на это глаза? А может Степлтон согласится участвовать третьей стороной на скамье твоих запасных игроков? Честно, Эллис, ты на самом деле допускала мысль, что кто-то из нас или сразу оба согласимся на подобный вид совместного времяпровождения?

— А Реджина Спаркс значит согласна на роль третьего соучастника? Или твоя женитьба не попадает под свод выдвигаемых тобою правил касательно моей новой жизни?

— Ты права, моя семейная жизнь тебя ни в коем веке не касается, как и все, что находится за пределами твоего нынешнего статуса и связанных с ним ограничений в тех же правах и возможностях что-то оговаривать, обсуждать или требовать.

— И что же по этому поводу думает твоя жена? — нет, ты уже не в состоянии остановить этот поезд, да и не хочешь, стоп-краны не работают. И какой смысл читать молитвы о спасении, когда тот, кто ответственен за твою приближающуюся смерть сидит сейчас как ни в чем ни бывало напротив и смотрит в твои глаза отмороженным взглядом скучающего циника. Если нет возможности и сил влепить ему физическую пощечину, так может попытаться ударить словом, хоть как-то докричаться и пробиться сквозь этот его гребаный многослойный титановый панцирь?

— Или она уже давным-давно смирилась? Хочешь сказать, ее абсолютно не волнует с кем, когда и как часто встречается отец ее сына? Или она сама поддерживает твое новое увлечение, поскольку ваши семейные отношения давно потеряли вкус былой остроты, и тебе срочно требуется восстановление утерянного потенциала с недостающим вкусом к жизни?..

Ты наконец-то запнулась, хотя горло и сердце перехватило намного раньше, вернее, резануло стальной струной гарроты, удушающей пленкой жидкой смолы потяжелевшего взгляда напротив. Нет, на его лице так и не вздрогнул ни один мимический мускул, губы не сжались плотнее, цвет кожи остался неизменным, как, возможно, и кардио-давление с пульсом… но ты оборвала свой захватывающий монолог, как будто только что получила одну из самых сильных, звонких и выбивающих на хрен весь дух пощечин. Ты даже была готова поклясться, что ощутила тот самый шипящий звон в ушах с треском в черепе и шейных позвонках, от которого запросто можно потерять не только равновесие с сознанием но и способность дышать, мыслить и даже существовать.

— Я думал ты гораздо умнее и сообразительнее, но, как видно, я несколько переоценил твои врожденные таланты, как и умение отличать разумное от импульсивного. Я даже не знаю с чего начинать, да и стоит ли это делать вообще? Может достаточно напомнить кто ты и что ты? И что обсуждения моей семьи, жены и тем более сына в список допустимых для тебя тем не входил и никогда не войдет в помине. А самое главное, никогда не забывать, помнить и желательно постоянно, где находится твое место, как и делать все возможное, чтобы не переступать за черту, отведенного тебе положения, и уж тем более не совать свой любопытный носик за двери моего дома. Поэтому предупреждаю сразу, это был первый и последний раз, когда ты при мне решилась заговорить о моей семье в подобном тоне.

— А обсуждения моего семейного статуса и людей, входящих в мою личную жизнь — это в порядке вещей? Или их положение тоже определено тобою против их на то согласия?

— Эллис, ты и без моих детальных разъяснений обязана была понимать, что все, кто является частью твоей личной жизни должны были автоматом попасть под эту раздачу. Хочешь ты того или нет, но именно от тебя, всех твоих последующих действий и принятых тобою решений зависит будущее самых близких тебе людей. Я никому не собираюсь портить ни жизни, ни рабочей карьеры, ни самого существования, но если благодаря твоим стараниям и благим намереньям кто-то попытается перейти мне дорогу, извини, но с кем-то церемониться, как и выяснять публичные отношения я не собираюсь. Поэтому в твоих же интересах сделать все возможное и невозможное, чтобы будущее твоих родных не задело рикошетом, если тебя вдруг неожиданно потянет на великие подвиги. Делай что хочешь, говори, что сочтешь нужным, но чтобы Брайана Степлтона больше не было ни в твоих телефонных номерах, ни в списках друзей в соц. сетях, ни уж тем более в нежданных визитах в Леонбург на пороге моего дома. И сделай мне великое одолжение, избавь меня от возможности проверять и спрашивать о том, выполнила ли ты мое распоряжение или нет. Потому что если в ближайшие недели выяснится, что ты так ничего и не предприняла для этого, мой разговор со Степлтоном, как и меры его устранения, тебе явно придутся не по душе. Надеюсь, я высказался в достаточно доходчивой форме и дополнительных объяснений не требуется?

Хотелось ли тебе в те секунды умереть или, наоборот, ты так упрямо сжималась изнутри, почти до дрожи, потому что изо всех оставшихся сил старалась себя сдержать, чтобы не дай бог не сорваться с места и прямо через этот гребаный столик не наброситься на него с диким визгом и трясущимися кулачками. Или зашкаливающие страхи, пробивающие ледяными иглами по свежим рубцам на твоей сердечной мышце, сшивая и затягивая их рваные края зигзагообразной строчкой белой лески, сковывали не только твое дыхание и сердце? Просто сидеть, слушать и… внимать? Если бы все было так просто.

— Эллис. Ты хорошо поняла, что я только что тебе сказал?

Ему все-таки удается найти место, куда еще не успели добраться его клинки с жидкой смолой, затопляющего твое тлеющее сознание вязкого мрака. Ты все-таки вздрагиваешь, как от резкого звука-удара всех лезвий одновременно. Гулкое шипение отравленной его ядом крови в висках, в надрывных толчках сердца, красной полупрозрачной повязкой на глаза… Тебе так не хочется, ты уже готова сдаться этим манящим приливам сгущающегося мрака… обступающего и затягивающего твой слабеющий рассудок в свою ожившую бездну щадящего забвения. Разжать наконец-то пальцы и сорваться в эту тьму?.. в его тьму…

Но он вырывает твое сознание из сладкой патоки собственной тени самым безжалостным и нещадным рывком. Опять… глаза в глаза, пульс к пульсу, клинки в горло, в сердце и во все сухожилия… ледяным окатом жидкого азота по позвоночнику и в сомлевшую кожу…

Даже не мечтай. Только я решаю, когда и что тебе чувствовать, хотеть и делать…

— Эллис. Ты меня слышишь?

— Да, — как же тебе хотелось это выкрикнуть, буквально выплюнуть в его глаза. Но тебе не хватило сил даже прошептать.

— Ты все поняла, что должна будешь сделать?

Слишком резко он вырвал ее в свою реальность, в свой воздух, который наполнял легкие, насыщал кровь и сжигал нейроны слишком сильными токсичными эфирами, от которых еще больше кружилась голова, мутнело в глазах и подступало к горлу горькой тошнотой.

Неужели он не понимал, что делал и не видел, что с ней творится? И неужели так будет теперь всегда? От самого высокого и сладчайшего полета-наслаждения, к самому стремительному и болезненному падению-срыву вниз, о камни… нет, на его клинки…

— Поняла…

Скажи, что это все. Что это единственное зачем ты сюда ее вызвал. Что у этого безумия больше не намечается продолжения… хотя бы на сегодня.

— Тогда в остальным, думаю, проблем быть не должно.

Господи, ты действительно ощутила и реально физически, всем телом, перетянутыми нервами и свежими ранами, как он расслабился и буквально разжал глубокую хватку своих пальцев на твоем сердце…

Как ты сама после этого не скатилась с края сидения кресла и не рухнула на пол?..

— Осталось только напомнить, что за эти оставшиеся до пятницы дни, ты должна приготовиться к выезду из гостиницы. Ну, и самый последний и немаловажный пункт по вопросам данной встречи… — он не просто расслабляется, даже не стесняется этого демонстрировать в изощренной шутке и последующем жесте. Снова отмеряет паузу неспешным движением руки с бокалом и более глубоким глотком коньяка.

А тебе все кажется, что эта волна чистого опьянения раскачивает тебя, а не его… вот только сладкой и упоительной ее едва ли назовешь.

— На счет самой пятницы. Вернее ее вечера и твоего персонального в нем участия. Не беспокойся, на этот раз никаких клубов и походов по публичным местам. Все более менее по-домашнему и почти по скромному. Разве что тебе нужно будет прийти по определенному адресу в определенном дрескоде. Но, думаю, с последним проблем быть не должно. Чулки, туфли на высоком каблуке и лифчик без чашечек — все черного цвета. Без трусиков. Хотя пояс для чулок не возбраняется. И, естественно, верхняя часть одежды — белый плащ. Можно легкое демисезонное пальто, но никаких курток, парок, дождевиков и шуб. Однотонного БЕЛОГО цвета. Ты все поняла? Записывать не надо? Эллис.

— ДА. Все предельно ясно. Понятней не бывает.

— Элл…

Только тебя продолжает штормить до тошнотворного головокружения, как будто все только-только начиналось, а не заканчивалось с этой встречей… Ты даже не задумываешься над тем, что слышишь и как отвечаешь. Какая разница, что будет в пятницу с тобой, если тебе надо уже сейчас найти где-то сил, чтобы дожить до сегодняшней ночи.

— Простите… — почему он просто тебя не отпустит, хотя бы твой взгляд? Или отведет свои глаза в сторону, вытащит из горла и сердца несколько клинков… хрен с ним, пусть не все, но хоть самые болезненные и нестерпимые.

— И, кстати… На счет бразильской эпиляции. Сделай ее уже наконец до этой пятницы. Неужели тебе самой не хочется ощутить разницу между запущенной стрижкой и абсолютной чистотой, как и забыть о большинстве неудобств на несколько ближайших недель?..

Он замолкает, наблюдая, как ты вместо ответа, почти не глядя, протягиваешь руку к стоящему перед тобой бокалу коньяка и, все так же не глядя, опрокидываешь все содержимое стакана в свой ротик. Демонстрационная попытка сбежать с помощью его же любимых властных примочек, не успев при этом распробовать вкус возможно очень элитного и запредельно дорого коньяка? Показать, насколько тебе все это параллельно, потому что тебя интересует не его утонченная палитра неповторимого вкуса, аромата и энного количества лет выдержки, а обычное желание залить свой мозг долгожданным опьянением.

Но, как видно, он тоже не особо зациклен на подобных лирических отступлениях. Легкая улыбка задевает уголки губ, глаза перекрывает сумеречной дымкой заблокированных мыслей и чувств. И тебя вдруг непреодолимо тянет набросится на него с совсем иной целью… Нет, не вонзить в эти всевидящие глаза ногти и расцарапать большую часть этого безупречного лица-маски красными вызывающими полосами своих острых коготков… Накрыть его губы своими, самой и впервые за все это время. Прикусить их забытый на вкус и ощущения изгиб до крови, растереть языком и целовать до тех пор, пока не потеряешь сознания…

— Осторожней, Эллис. Пить такие вещи на пустой желудок — весьма опасно…

Да… бл**ь… она топит сразу… мгновенно. Гипермощной, сверхярчайшей и наиострейшей вспышкой возрождающего взрыва, чистейшего и исцеляющего кровавого огня, распускаясь по каменным мышцам, твердым шрамам и огрубевшим швам горячими волнами алых протуберанцев, насыщая все клетки твоего тела своей первозданной энергией неуязвимого Абсолюта. Равноценно тому, как погрузить свои пальцы и ладони в источник божественного бессмертия, а на деле… всего лишь ощутить/пропустить через кожу, нервные окончания и ток горячей крови опьяняющие гранулы твоей жизни, моя девочка, твоего порывистого дыхания, бешеную пульсацию твоего трепыхающегося сердечка. В который уже раз… снова и снова… с каждым новым глотком чувствуя, как эта жажда становится все более ненасытной и нестерпимой. Как этот вкус с тончайшими токсичными эфирами наполняет тебя до краев, топит, выедает, сжигает на хрен едва не до самого основания мозг с остатками трезвого сознания; вскипает чистым ядом в венах, раскручивается огненной спиралью по позвоночнику, в легких и сердце; разрывает несдержанным рычанием горло, ослепляющим разрядом болевого шока по глазам и тугому узлу перетянутых нервов.

Да, ты слышишь, чувствуешь его сдержанную вибрацию хриплого грудного рыка во всех своих перенапряженных мускулах всего тела, сладчайшей растяжкой наркотической ломки по всем костям. Как же тебе хотелось разжать пальцы, щелкнуть замком карабина, выпустить его, заполнить его диким бешенством пьянеющий разум и всю физическую оболочку ожившей тьмы.

Нет, моя девочка, ты ни черта не понимаешь. Ты и представить себе не в состоянии насколько далеко ты зашла и насколько ты приблизилась к краю запредельной опасности. Смотреть глаза в глаза, вбирать порами кожи его горячее дыхание, пропускать его иглы с красными нитями в глубинах своего цепенеющего разума и млеющего сердца и едва понимать, что все это происходит в реальности, в живую, без доз обезболивающих анестетиков. Что вся его показная хваленная сдержанность всего лишь нелепый фарс, а вот твои страхи к нему вполне даже обоснованы.

Думаешь, почему он дает тебе столько дней на передышку и восстановление сил? Чтобы высосать тебя всю под чистую при следующей встрече? Частично может и так, хотя в большей мере для твоей же физической безопасности.

Даже сейчас он прекрасно понимал и чувствовал насколько было мало для него и этих трех дней, поскольку сдерживать себя после субботней ночи было не на порядок легче, чем в то же предутреннее воскресенье. Тогда он почти устал, хотя и чувствовал, что не настолько сильно, чтобы не повторить нового (если не большего) безумия, особенно когда раздевал тебя в номере гостиницы и укладывал в постель. Держать в руках твое абсолютно нагое тело, доверчивое и льнущее к его теплу, к нежным касаниям и бархатным ладоням, ощущать их кожей твою ответную дрожь или болезненное сжатие, когда он задевал самые чувствительные и воспаленные участки. Видеть впервые за столько лет насколько ты была беспомощна, откровенна и уязвима в его пальцах. Осознавать это в полную меру и… едва не дуреть от приливов активировавшегося бешенства в крови, в затуманенном твоим наркотиком сознании. Как ты его хотела и только его. Даже в этом трансовом состоянии, ты чувствовала и знала, что это именно он, поэтому и не боялась раскрывать своих внутренних желаний и ответных импульсов, реагируя на его прикосновения учащенным порывистым дыханием, блаженными стонами и выгибающимся под его руками телом. Он просто любовался твоей чистой наготой (бл**ь, через столько лет), без какого-либо интимного намека и похотливого вторжения, смотрел и вбирал в себя каждое твое ответное движение, несдержанный всхлип, выдох и вдох, прикусанную губку и сладкую дрожь… твою нежную шелковую кожу, покрывающуюся чувственными мурашками под его весомым скольжением, бархатные камешки сжавшихся сосков, точеные линии и изгибы с меняющейся температурой на том или ином участке тела. Держать, владеть, иметь все это и ничего не предпринимать. В те минуты ему с лихвой хватало и этого. Подобный наркотик власти выбивал все системы здравого рассудка, сжигая вены с нейронами одним из самых опасных и смертельных дурманов. Он превосходил своим воздействием не менее сильные моменты наивысшего апогея — физического наслаждения, ибо сочетание этих двух столь близких к друг другу элемента могли привести чуть ли не к летальному исходу. И он не просто это знал, а именно чувствовал, через проснувшегося от новой дозы твоего упоительного энергетика своего ненасытного зверя, которому ничего не стоило сорваться с самой прочной цепи и утащить тебя с собой на самое дно своей бездны. И видит бог, он делал все возможное, чтобы устоять перед этим нереальным соблазном и не растерзать тебя прямо на этих простынях, не прокусить буквально зубами твою кожу и не попробовать твоей крови по настоящему. Да, пропуская твой задыхающийся крик сладчайшей физической боли через натянутые мышцы-нервы ваших обоих сплетенных тел, через твои царапающиеся пальчики, ищущие опоры и защиты на его спине и плечах…

И даже сейчас, спустя три дня, сидя напротив в показательно расслабленной позе, он мысленно молил тебя только об одном — сделай это. Соверши эту роковую ошибку за двоих… Посмотри на него другим взглядом, попроси сама, опустись на колени…

Слишком маленький срок. Она так и не вышла из него за эти дни и ночи, если не прописалась в его памяти и генах своей смертельной одержимостью, одним из сильнейших и неизлечимых вирусов. И ей ничего не стоило активироваться с прежней силой (если не большей) при первом же пересечении в пространстве и времени с тобой, едва он почувствовал твою близость, твое осязаемое физическое присутствие в другой части кабинета, словно между вами вообще не было никакого расстояния в эти десять метров и в три прошедших дня. Видеть, слышать, ощущать… снова, без единого препятствия и возможной преграды. Скользнуть самой глубокой лаской по твоему сердцу, в который раз убедившись, что это реальность и действительно ты, и ему ничего не стоит запустить эту безумную машину в одном из угодных ему режимов — довести тебя до отчаянного исступления, или заставить умирать на коленях у него в ногах. Нежить твое сердечко ментальными касаниями или сжимать его надрывающуюся мышцу своими ленивыми пальцами до первых сладких агонизирующих судорог. Ловить твое сбивающееся дыхание, считывать по пульсации зрачков рвущиеся из тисков шатких блоков живые эмоции, страхи и обостренные чувства, не пропуская ни одного изменения в омуте глаз, на поверхности кожи и в недосягаемых для других глубинах безвольного сознания. Накручивать, затягивать и переплетать их невидимые нити на собственных руках, ослабляя или, наоборот, усиливая их натяжение только в нужный ЕМУ момент.

Как можно этим насытиться или наиграться, когда он еще даже и не начинал? Или как найти в себе силы устоять от этого открытого соблазна в который уже раз? Не позволить своему зверю окончательно отравить свой рассудок всего лишь одной незначительной каплей редчайшего наркотика… эксклюзивного героина, который он вдыхал в свои легкие и впитывал своими рецепторами вот уже сколько дней подряд. Достаточно только увидеть тебя и осознать, что это возможно, всего лишь в одно движение, в один надрывный удар твоего сердечка, в один судорожный вдох, в расширенные до предела зрачки… Просто сорваться с места, обхватить твое горлышко ладонью, смять идеальный шелк волос рывком в кулак, запрокидывая голову назад и личиком на себя, погружаясь всей своей тьмой в твой шокированный и распахнутый ему на встречу взгляд… Да, разорвать на тебе все эти тряпки, разорвать тебя саму прямо на этом ковролине, пока в твоих криках не останется ничего, кроме молебного блаженства… Буквально насиловать, долбить членом до кровавых разрывов, рвать зубами и ногтями твою нежную шелковую кожу, волосы и душу, до первой остановки сердца, до последней капли крови… Задушить, убить, утопить в боли и наслаждении, чтобы снова воскресить своими же руками, вдохнув в легкие своим кислородом, сделав переливание своей крови… заполнив омертвевшие клетки сознания своей сущностью…

Всего в нескольких микронах от этой одержимости, все еще пульсирующей в его онемевших ладонях фантомными разливами кровавых протуберанцев его ненасытной Вселенной… от тебя, застывшей на самой грани ее раскаленных клинков.

И он продолжал тебя чувствовать, даже после того, как ты покинула его кабинет, практически сбежала, не оглядываясь, и едва удерживая равновесие на негнущихся ножках. Как будто физически ощущала, что здесь куда опасней, чем ты думала и осознавала за несколько секунд перед уходом, и что если остановишься хотя бы на мгновение и обернешься к нему, к его глазам… то это будет последнее, что ты успеешь сделать по собственной воле…

Полный триумф или очередное погружение в токсичную бездну смертельной эйфории? Он не спешил подниматься с кресла, и на вряд ли его сейчас так вело от нескольких глотков элитного коньяка. Не спешил унимать взбесившегося зверя, сцарапывающего когтями каменный пол титановой клетки, рвущего неподъемную цепь на своем стальном ошейнике в бешеных прыжках на прутья, хрипящего и задыхающегося в разъяренном рычании едва не до срыва голоса и потери сознания. Да и увы, ты так и не получил своей долгожданной жертвы, так и не попробовал ее крови, продолжая слушать вибрацию ее голоска в своем сознании и даже под кожей, вдыхая ее запах и буквально растирая невесомые эфиры ее вкуса на кончиках пальцев и языка — растворяя все это в своих венах, в ненасытных глубинах своей бездонной одержимости.

Сколько прошло времени, прежде чем он заставил себя подняться и когда понял, что она не вернется?..

Нет, никакого разочарования, напротив. Так и должно было быть. Было бы странно, если бы все пошло не так, как он рассчитывал. У этой истории всего одно единственное русло с одним течением, и резких поворотов с неожиданными сдвигами во времени и пространстве в ней не предусматривалось. И чтобы понять это основательно, когда-то ему для этого понадобилось не меньше пяти лет — пять лет персонального ада в эпицентре агонизирующей боли и добровольного сумасшествия…

Неспешно пройтись обратно, в другой конец кабинета, подняться по ступеням основного уровня помещения, дойти почти до самого угла схождения комнатной стены и панорамного окна… открыть "дверцу"-тайник вмонтированного в стену сейфа. Может поэтому он и не торопился вставать и возвращаться сюда, ждал, когда сможет это сделать практически больше ничего не ощущая? Хотя можно ли после такого вообще ничего не чувствовать? Или ему хотелось увидеть какой будет разницей между до и после? До твоего прихода и после ухода. Что прочувствует на этот раз, протягивая руку к центральной полке сейфа и откладывая с лежащей стопки фотографий стеклянный футляр с печатью из хромированной стали на длинной деревянной ручке-рукояти.

Старые фотографии?.. Раньше они обжигали его пальцы еще до того, как он успевал прикоснуться к их "выгоревшей" поверхности, начиная мгновенно задыхаться под ударами кроющих волн выбивающего волнения, подкожного страха и… нечеловеческой боли. Когда-то они были для него чуть ли не последним якорем в его прошлой гребаной жизни, остатками кислорода, который он пытался сохранить в своих венах и легких хотя бы еще на год-два… Он и вправду когда-то верил в то, что не продержится без них даже месяца?..

Интересно, Эллис, у тебя когда-нибудь хватит смелости спросить меня, что я сделал с другой частью фотографий — самой большей, с моими снимками, сделанными твоей талантливой ручкой? И жалела ли ты хотя бы раз за все эти годы, что решила избавиться от них всех вместе со мной? Мечтала ли увидеть снова, узнать их судьбу, коснуться их изображений, как когда-то я дотрагивался до твоих?.. И захочешь ли увидеть их теперь, чтобы ощутить разницу между до и после?..

Да, моя милая, мы все сильно изменились за эти годы и не только благодаря большому отрезку времени, но и всему тому, кто и что нас в течении всего этого периода когда-то окружал, воздействовал на нас и вводил свои "ненавязчивые" коррективы в уклад нашего нынешнего становления. Может человек и не способен полностью изменить свою природу и изначально сформированный характер, но зато он в силах поменять соотношение сторон в своих взглядах и жизненных принципах — усиливая, укрепляя и стимулируя одну черту и ослабляя самую бесполезную до состояния бесплотной невидимки. И не имеет значения, если для того, чтобы выжить, приходилось избавляться от самых сильных "слабостей", когда-то являвшихся главным смыслом твоего существования. Важен конечный результат, так ведь, Эллис? То, к чему стремился каждый из нас и какие методы использовал для достижения поставленных целей.

Ты сделала все возможное, чтобы избавиться от меня, а я сделал все возможное, чтобы избавить тебя от этого бессмысленного бремени: прятаться и вечно куда-то от меня убегать. Все, моя девочка. Ловушка давно захлопнулась. Бежать больше не куда, да и не за чем. Теперь ты там, где и должна была быть все эти годы — рядом со мной, подле меня… разве что не под руку, а под моей рукой… под моим ошейником…

Проваливаться было некуда… я итак болтался на самом дне. Нет, даже не так… Я находился еще глубже, чем такое было можно себе представить и вообразить. Я находился под самым дном, придавленный, припечатанный и сплющенный весом всех кошмаров и нереальной боли, навалившихся на меня всем своим невообразимым прессом и буквально размазав на молекулярном уровне до состояния полного ничто.

Возможно, я бы и не возражал подобному стечению обстоятельств, если бы не одно но — я опять не смог избежать очередного воскрешения. Обычно, первые минуты пробуждения считались почти самыми безболезненными, правда в том случае, когда мне не снился мой ведущий кошмар. Но в этот раз сия чаша меня не пожелала миновать, более того, все видения напоминали дикий калейдоскоп из безумного количества несовместимых пазлов, образов и обострившихся в несколько раз сопроводительных эмоций и страхов. Единственное, что еще выглядело на всем этом фоне терпимым то, что я был в них в большей степени зрителем, а не участником, хотя боль от этого не потеряла своей прежней силы ни на йоту. И самое ужасное, в этом сне ты не обернулась и не вернулась ко мне. Все с точностью, как в тот день, как будто память воскресила в подсознании все его мельчайшие подробности, смешав прошлые пережитые чувства с нынешними. Я знал, что ты должна была развернуться и пойти в сторону такси, знал, вашу мать, но опять ничего не сделал. Она накрыла меня, прижала к месту мертвым грузом сразу же, моментально, в один сухой щелчок пальцев, рванув из груди сердце внутренними осколками наружу. Я пытался закричать, но мою гортань будто обложило стекловатой, кажется, я даже не мог дышать или неосознанно задерживал дыхание, пока мощный толчок сердца об острые ребра грудной клетки не напоминал мне сделать вдоха. Ты опять уходила… я опять терял тебя… в который уже раз, беспомощно сжимая зудящие ладони и пытаясь прорвать беззвучным криком эту тугую пленку, затянувшую все дыхательные пути. И ты опять меня не слышала… Просто уходила, не оборачиваясь, размазываясь по стенкам воспаленного подсознания черно-белыми тенями фактурной дымки.

"Отпусти пальцы, Дэн… просто разожми… отпусти ее…" — я не могу, разве не понятно? Я же сдохну, если это сделаю, — "Ты не виноват… это не твоя вина… В том, что она от тебя ушла, нет твоей вины… "

Кажется, я дернулся всем телом, перед тем как окончательно проснуться… или воскреснуть. Она прошлась огненной волной по моим сжатым легким, ударив красной пульсацией по вискам и глазам, насильно вырывая сознанием из черной жижи вязкого забвения. Я не хотел выползать или выходить из этой комы, стягивая в пальцах что-то плотное, почти скользкое (пока не понял, что это простыня, и я вцепился в нее неосознанно во сне). Тяжесть, которая сдавливала меня в кошмаре разлившимся внутри тела жидким свинцом, продолжала прессовать и наяву, придавив даже голову к подушке гудящей пустотой и затихающим "змеиным" шипением. То ли я выходил из сна, то ли сон уползал из меня, при чем болезненно и не особо приятно. Мало того, чем сильнее и ярче в тонкие веки глаз врезались раздражающие пятна света, тем тяжелее придавливало к постели и острее зажимало голову внутренними тисками физической боли.

Но я все равно продолжал дышать равномерно и глубоко, будто продолжал спать, не желая открывать глаз и наивно ожидая, что мне снова удастся провалиться в очередную дремоту — попытаться застрять сознанием в этом щадящем забвении, где-то на уровне между реальностью и небытием.

Зачем, для чего? Разве я еще не умер? Какой смысл возвращаться в эту гребаную реальность, где нет тебя? Какой смысл притворяться живым, когда это уже не имеет никакого значения и тем более для меня самого?

Не знаю, когда и через сколько времени я заставил себя открыть глаза… заставил вернуться. Тем более память о последних событиях оказалась не менее требовательной, чем собственные въевшиеся намертво под кожу условные рефлексы. Я практически неосознанно и интуитивно тянулся к самому важному, главному и дорогому, к тому, что оставалось для меня первостепенным не смотря ни на что.

Фотографии… мои фотографии. Бл**ь. Их забрали у меня, вырвали буквально насильно. Лекс их забрал.

Мне приходится это сделать, кое-как разлепить слезящиеся веки и потратить несколько первых минут на определение себя в окружающем пространстве. Почти с удивлением посмотреть на одеяло с атласным покрывалом, прикрывавшего меня до груди по центру большой двуспальной кровати, и убедится, что я на самом деле лежу не на жестком топчане в сумеречной каменной камере подвала Рейнхолла. Я успел об этом догадаться, как только почувствовал под собой слишком мягкий и удобный матрац, перьевые подушки под головой и хлопковую простынь под пальцами. Да и сам размер кровати больше не стеснял меня в своих границах, не говоря уже об отсутствии ошейника на шее, железных наручей на запястьях и цепей, без плотной тяжести которых я не привык уже просыпаться по утрам за последние четыре недели.

Одно не могу вспомнить, как попал сюда, усыпили ли меня или я сам отключился, потеряв сознание? И сколько на этот раз я провалялся в глубокой отключке? Что сейчас, какой день и число — утро, обед или вечер?

В комнате для гостей (я нисколько не сомневался, что это именно комната для гостей в Рейнхолле, а не номер в отеле и уж конечно не вип-палата в госпитале), было не менее сумеречно, чем в моем прежнем месте жительства, но данный эффект скорей создавался за счет плотных штор из тяжелого желто-бежевого атласа, которыми были завешаны оба больших окна справа от меня. В основном стандартная комната в светлых тонах со стандартным набором мебели — светлые кремовые обои с однотонным рельефным рисунком классической ромбовидной шашечки из лилий, светлая атласная обивка на стульях-креслах, пуфике, низкой софе и контрастный темный дуб на панелях, в вощеном паркете и большей части лакированной корпусной мебели — массивный комод с трельяжем у стены слева, круглый стол средних размеров у второго окна справа и сама кровать с резной высокой спинкой, планкой изножья и четырьмя столбиками на ножках. И конечно камин прямо напротив моего королевского ложа с каминными часами по центру каминной полки и большим полотном ручного гобелена над полкой (нисколько не удивлюсь, что это был настоящий оригинал ХVIII века) на тему греческой мифологии или попросту обычной вакханалии между фанами и нимфами.

Часовая стрелка на Новард Миллер временно застыла на цифре 2. Значит, уже вторая половина дня, но никак не ночи. И едва ли я мог проспать больше суток, хотя мочевой резал так, будто я не облегчался как минимум дня три. При чем это было одним из самых убойных ощущений — подыхать от сильнейшего сушняка и желания срочно помочиться.

— Как самочувствие? — у меня даже не срабатывает ответной реакции резкого испуга на неожиданный голос за правым плечом. Просто поворачиваю лицо, не поднимая с подушки головы, уже зная наперед, кого увижу в углу комнаты, в угловом кресле между окном и дверью выхода из спальни.

— Голова не сильно кружится? Не тошнит? — Алекс только опустил на бедро вытянутых на пуфике ног какую-то книгу раскрытыми страницами вниз, которую возможно читал до этого в ожидании моего долгожданного пробуждения.

Не знаю, чем меня задело или резануло по ощетинившейся холке царапающими иглами конвульсивного озноба: книга в руках Рейнольдза или его невозмутимый вид стопроцентного хозяина положения. Разве что он действительно был хозяином и не только этого исторического особняка.

— Относительно сносно… — странно, но голос вроде не пропал, хотя и сел до сиплой хрипоты. — Правда, не знаю, чем вы меня напичкали. В голове шумит, как после тяжелого бодуна.

— Главное, чтоб не до рвоты. Но тебе вроде как не привыкать.

Поразительно. Лекс продолжает шутить и иронизировать в свойственной ему манере, не смотря на последние события, как будто ничего такого за последние сутки (я все-таки надеюсь, что за сутки, а не за двое) не произошло.

— Почему я здесь, а не в подвале. — попытка слегка привстать на локти и подтянуться-отсесть немного назад к подушкам закончилась резким приступом дикого головокружения и подступившей за ним к горлу той самой отвратной тошноты.

Бл**ь, пришлось упасть затылком опять на подушку, уставиться в потолок помутневшим взглядом, бросив остатки сил на восстановление глубокого ровного дыхания и балансирующее между реальностью и сгущающимся мраком подрезанное сознание. Может лучше было все-таки провалиться в эту тьму еще на несколько часов?

— Как раз из-за этого. Дыши, Дэн, глубже и размеренно. У тебя сильное нервное (и физическое, кстати, тоже) истощение. Я должен был еще пару недель назад все это прекратить и перевести тебя в нормальные условия проживания.

— Опять станешь еб**ь мне мозг, что это не мое и что мы впустую потратили столько времени, вместо того, чтобы сразу сунуть мне в руки кнут и отправить в глубокое плаванье по тематическим клубам?

— Да, Дэн. Опять и снова, — Алекс неожиданно поддается корпусом вперед, опуская ноги на пол, откладывая книгу на пуфик, и облокачивается изгибами локтей о колени в изящной манере всезнающего и всевидящего психоаналитика.

Держать и особенно сейчас давление его прямого взгляда становится ощутимо тяжело, даже не смотря на подступающие симптомы возвращающейся ярости. Понимаю, что не смогу продержаться и минуты… я слишком много потратил сил на то, что боролся целый месяц не с теми демонами.

— И как раз эти недели это и показали, — он что, решил озвучить вслух часть моих мыслей? — В тебе и близкого никогда и ничего не было от мазохиста. И я не пойму, почему ты так боишься признаться в своей темной стороне. Да большая часть прожитой тобою жизни прошла на ее территории. Даже напиваясь сознательно в стельку, ты просто-напросто пытался ослабить в себе поводья и дать ей выйти на волю. Это не обычная тяга к поискам приключений на пятую точку, Дэн, ты с самого детства искал способы выпустить из себя этих демонов, хотя и знал, что они от тебя никогда не отстанут. Вспомни, когда ты по пьяни влезал в драки или сам их провоцировал, что ты делал? Подставлял под удары щеки или бил сам? Делал все возможное, чтобы никому не удалось тебя задеть? ТЫ вел эти бои без правил и устанавливал СВОЙ темп нанесения ударов, отмеряя допустимую норму увечий для твоих счастливчиков. Скажи, только честно, ты позволил хотя бы одному из прошлых соперников сломать себе нос, ребро или руку? Лично я не припомню ни одного такого случая. А вот скольких ты отправил в травматологию с тяжелыми увечьями и переломами — тут даже я не рискну подбить приблизительные цифры. Наверное, твои подсознательные бесы знают, что тебе на самом деле нужно куда лучше, тем ты сам.

Закрыть глаза, отключить слух, все воспоминания и связанные с ними чувства? Да, обычно мне всегда это удавалось, как и казалось, что Алекс ни черта обо мне знал и уж конечно не разбирался ни в моих демонах, ни в моих неизлечимых отклонениях. И я всегда был уверен, что смогу найти самое правильное объяснение всем своим нелицеприятным поступкам, ведь я никогда не отказывался от своей вины во всех из этих историях. Только на этот раз у меня почему-то ничего не получалось. Слова Лекса каким-то загадочным образом перескакивали внутренние блоки аналитического мышления и трезвого рассудка, нанося болезненные удары сразу по уязвимым точкам нервной системы и ослабленной психике. Я хотел и даже пытался сопротивляться, но… я не видел ничего, в чем был бы не прав Александр Рейнольдз.

— А в детстве? Забыл, что ты творил в школе и специнтернате для мальчиков еще до того, как твои родители подсадили тебя на успокоительное? Твоя гиперактивность буквально лезла из тебя, не зависимо от времени, места и причин. А сейчас, за эти недели. Хочешь сказать тебе нравились все выдержанные тобою телесные наказания? Или ты все-таки так стойко сносил удары совсем по иной причине, принимал их на свой счет, как за должное и заслуженное, а не потому, что оно могло остановить и заблокировать всю ту боль, которой ты жил последние годы?

— Так ты поэтому выдвинул очередную гениальную гипотезу о моем чувстве вины перед Эллис? — я все равно не мог до конца принять данное поражение, как и свыкнуться с мыслью, что мой близкий друг не брезгует ни чем, даже самым святым для кого-то.

Благими намереньями?.. Я уже не знал, было ли в его действиях, словах и поступках хоть что-то благое. Мне казалось, он попросту перешел черту, через которую не посмел бы переступить никто из нас при иных обстоятельствах. Может поэтому я и сопротивлялся в эти минуты из последних сил? Не верил, что у него теперь вообще могло хоть что-то получится? Или как раз и могло, только я этого не хотел сам?

Какой смысл притворяться и тем более сейчас, после всего, что уже произошло? Я не собирался с тобой расставаться. Ни до, ни сейчас, ни когда-либо впредь.

— И что же тебя на это натолкнуло? И какого хрена ты забрал мои фотографии? Что ты с ними сделал?.. — я запнулся сам, чувствуя, как опять приближаюсь к этой грани, к осознанию, что кто-то чужой смотрел на твои снимки… смотрел на ТЕБЯ.

Резануло по свежим ранам моментально, до раздражающего треска в костях, едва не передернув всем телом и не свев скулы от пережатых челюстей. Новой вспышкой выбивающей дозы адреналина, запредельной прокачкой крови по переработанной сердечной мышце.

Я не выдержу еще одного эмоционального удара в подобном состоянии, не сейчас, не сегодня… мне надо хоть как-то продержаться… удержаться за твои фантомные ладони, приглаживающие вспотевшие корни волос у моих висков, воспаленный лоб и взбесившееся сердце. Пожалуйста, просто будь рядом, просто успокаивай и не дай мне сорваться в эту тьму…

— Ничего я с ними не сделал, Дэн, не переживай. Неужели ты мог подумать, что я способен посягнуть на чей-то священный фетиш? Ты настолько плохо меня знаешь? — нет, Лекс впервые не иронизирует, скорее даже демонстрирует легкую обиду с неожиданным разочарованием.

— Тогда где они? — а вот мне реально по х*ю все его обиды и сожаления. Меня ломает и выкручивает лишь одним желанием, вернуть все твои фотографии. Он не имел права их трогать, так что не хрен теперь строить из себя подрезанного Брутом Юлия Цезаря. Это уже откровенное передергивание фактов.

— Там, где их никто, кроме меня не увидит… да и я не собираюсь устраивать из них слайдшоу для себя на сон грядущий каждый вечер. Успокойся. Тебе сейчас надо думать о себе, о том, до чего ты себя довел подобными экспериментами.

— Думаешь, если ты лишил меня снимков и прямого доступа-подпитки визуальной памяти, то все сразу же изменится и заиграет всеми цветами радуги безоблачного будущего моего долгожданного возрождения?

— Нет, Дэн. Как раз об этом я и не думал. Но это не значит, что они не влияют на твою психосоматическую связь с твоей главной болезнью. Ты и не собирался ее разрывать и попросту использовал меня для достижения иной цели. И это не какая-то мания или болезненная одержимость, ты реально не можешь ее отпустить, признаться наконец себе, что ты способен жить без нее и дышать в полную грудь ни смотря ни на что. Ей не за что тебя прощать, Дэн. Твоей вины в ее уходе от тебя не больше, чем ее.

Я сам не заметил, как на последних фразах Алекса задержал дыхание, как натянулись под истончившейся кожей остатки мускулов, сухожилий и перегруженных вен. Глаза, глотку, сердце перекрыло мгновенно то ли слепящей/удушающей плотной пленкой, то ли впившимися в плоть шипами колючей проволоки. Тело не обманешь, и оно не даст солгать, да? На это Лекс и рассчитывал? Увидеть снова все доказательства на лицо, мою ответную реакцию в момент моей раскрытой уязвимости? Он действительно знал, в какой момент нужно наносить удары, чтобы вызвать самую болезненную рефлексию, в этом ему во истину не было равных.

— Да с чего ты вообще это взял? Или это одна из ведущих версий-гипотез всех психоаналитиков? Когда не за что ухватиться, почему бы не использовать проверенный вариант с чувством вины? — я на самом деле надеялся соскользнуть с рентгеновского излучения сканирующих насквозь глаз Рейнольдза? Рассчитывал разубедить его своим предельно спокойным и почти ровным голосом?

— Дэн, чувство вины не просто так стоит на первом месте в списке всех психических слабостей, даже в Практике ее используют, как самое сильное и действенное орудие. Чувством вины можно так запрессовать человека, что он побоится на свет божий высунуться, не то, чтобы посмотреть кому-то в глаза. А в совокупности со страхами — это вообще самое смертельное оружие всех времен и народов. Посмотри на себя, во что ты превратился за эти дни. Потеряв доступ к выпивке, расслаблявшей часть твоего мозга, ты перекрыл себе возможность не стимулировать на трезвую голову самые опасные участки своего сознания и эмоций, когда-то попросту разрубая эту связь физически с помощью алкоголя. Но в том-то и дело, сама проблема никуда не исчезала — эффект был недолгим, а исключив из общего уравнения и его, ты, в конечном счете, открыл доступ к своему телу и психике всем своим внутренним демонам. Я даже сильно сомневаюсь, что тебе нравится собственный моральный мазохизм, иначе бы ты не дошел до такого сильнейшего истощения за такие короткие сроки.

— Так ты поэтому решил все прекратить? Выдвинуть окончательный диагноз, поставит жирную точку и послать меня на все четыре стороны? — был ли я в те секунды напуган и придавлен очередным шокирующим откровением? Было ли мне страшно до чертиков? Был ли я тогда готов сползти на пол, на колени к ногам лучшего друга и молить его не совершать этой ошибки?

Наверное, на тот момент я действительно был готов на многое, лишь бы меня не лишали прямого доступа к тебе, к самому смертельному источнику моей физической и эмоциональной боли, слившихся в одну неразрывную красную нить; ставших одним целым и неразделимым — моим персональным кислородом, соединенных в единые молекулы атомов моей любви и боли. Если у меня отберут его… отберут возможность дышать, существовать и умирать тобой…

— Дэн, ты не мазохист. И возможно даже не самоубийца, но, бл**ь, переложить в мои руки подобное право… это надо быть просто конченным эгоистом. У тебя семья, больной сын, ты обязан жить ради него, ты должен бороться за ЕГО жизнь, а не со своей. Ты не имеешь права на подобные слабости и особенно сейчас. Тебе нужна реальная и выполнимая цель на сегодня, на завтра, на самое ближайшее будущее, а не зашлакованная токсинами прошлых воспоминаний память с убивающим чувством вины за потерянную любовь. Дэн, тебе нужно ее отпустить или хотя бы избавиться от вины.

— И ты думаешь, что если все сейчас прекратишь и остановишь, то все мгновенно встанет на свои места? Лекс, я живу с этим безумием уже пять лет. Если бы от него было так легко избавиться, как ты тут красиво расписываешь, лежал бы я сейчас перед тобой, подыхая от желания обмочиться и убиться о ближайшую стену?

Слава богу, теперь нет никакой нужды притворяться и сдерживать физическую дрожь, сдерживать и скрывать тебя в своих венах… хотя нет… Я все еще хотел тебя спрятать, ни смотря ни на что, и так глубоко, чтобы больше никто и никогда не смог тебя во мне разглядеть, добраться до тебя… и даже ты сама…

— И раз ты сумел докопаться до очага моей болезни, разве ты не должен сделать все возможное, чтобы устранить его источник? Если это на самом деле непомерное чувство вины, неужели тебе не захочется помочь мне от него избавиться, вернуть меня к жизни и наполнить ее новым смыслом существования и яркими красками предстоящих побед?

— Дэн, я не дипломированный доктор и подобные вещи не лечатся односторонней Практикой, — голос Алекса все так же безупречен, ни на тон выше, ни на октаву ниже. Кажется, что он просто отморозился, и ему не позволяет меня послать на все составляющие лишь элементарное чувство врожденного такта (ну, и возможно, частично наша долгая и крепкая дружба). На самом деле, видеть Рейнольдза в подобном состоянии — это практически добраться до крайних пределов его нечеловеческого терпения.

— А бросать на полпути начатое, это в порядке вещей и особенно для тебя? И с чего ты взял, что мне может помочь дипломированный психиатр? Они с детства еб*ли мне мозг своей химической дрянью, и где я после их специализированного лечения оказался?

— Дэн, я тебе сто раз говорил, твои врожденные потребности требуют совсем иного выхода. Ты не мазохист, физическая боль для тебя не лекарство, а катализатор к твоей внутренней болезни. Ты должен не копить, а отдавать. Оно же тебя буквально убивает изнутри. А с твоей любовью, с ее потерью и чувством вины за эту потерю ты вконец еб**ешься и лучше от этого не станет никому, и особенно твоему сыну.

— Ты ведь даже и не пробовал. И с чего ты взял, что не сможешь мне помочь сейчас, когда знаешь в чем причина. Ты же видишь меня насквозь и всех моих тараканов, как никто другой. Тебе ли не знать, как с этим покончить? И не тебе решать, снимать за меня этот гребаный ошейник — это мое право выбора. А может тебе проще выбросить меня подыхать на улицу? Действительно, зачем брать на себя такую непосильную ответственность. С той девочкой ты тоже так поступишь, когда поймешь, что ей не в кайф твои методы?..

Жалел ли я после о сказанных мною в тот момент словах, понимал ли, какую черту переступал? О, да. И понимал, и видел, и чувствовал. И мне было откровенно по х*ю. Куи рро qуо, Алекс. Глаз за глаз. Ты не побрезговал забрать у меня самую ценную вещь, поэтому не думай, что за это я не попытаюсь отыграться на тебе не менее изощренным ходом.

И, да, оно срабатывает, молниеносно и точно в цель. Алекс резко выпрямляется, как отшатывается назад от невидимого удара по лицу, пытаясь скрыть за расправленными плечами, идеально ровной спиной и высоко приподнятой головой одно из своих самых болезненных поражений. Ни выражение бесчувственного лица, ни прямой взгляд (впервые наткнувшийся во мне на самый неожиданный и неприступный барьер), ни потемневшие глаза до цвета свинцовой платины не выдали внешне ни единого намека на его истинное внутреннее состояние. Но мне впервые не было страшно под его прессом. Страхов больше не было, по крайней мере, не перед Рейнольдзом и его неограниченными возможностями сильнейшего мира сего. Его методы давно поблекли и обнищали на фоне того, что я успел пережить за последние недели в своем собственном персональном внутреннем аду, в твоем живом чистилище.

— И после этого, ты будешь утверждать, что в тебе нет ничего от садиста? — попытка свести все в шутку, чтобы не дай бог не позволить своей слабине дать более глубокую и сильную трещину? Показать, что он тоже способен терпеть и удары, и поражение? — Дэн, почему ты не хочешь попробовать то, что я всегда тебе предлагал?

— Потому что в отличие от тебя, я не получаю удовольствия от причиненной мной физической и моральной боли другим. Меня это никогда не заводило. Выпустить по пьяни пар, да, но не на трезвую голову. И я сильно сомневаюсь, что оно сразу же решит все мои проблемы и куда действенней, чем обратная сторона Практики. Тебе ведь ничего не стоит провести эту сессию и проверить свою гипотезу с новым набором козырей. Если и в этот раз ничего не получится, тогда уже…

— Тогда ты сделаешь то, что я попрошу тебя в последний раз перед отъездом из Рейнхолла, — Лекс впервые перебивает меня жестко и безапелляционно. И уж тем более он не собирался сдавать бразды лидерства на своей же территории.

— И никаких на этот счет возражений. Я совершил ради тебя куда больше недопустимых вещей и поблажек вопреки собственным принципам, так что, сделай мне великое одолжение, и хотя бы раз поступись своим предубеждением ради меня.

Не самые выгодные для меня на тот момент дополнительные условия сделки, но мне действительно было просто не из чего тогда выбирать.

— Тогда никакой халтуры во время сессии. И ты мне вернешь все мои фотографии.

Неожиданно, правда с манерной ленцой, поднимается с кресла и идет прямо к кровати на меня, заметно расслабившись и не только телом, будто и вправду получил к своей беспроигрышной комбинации карт приятный бонус в виде джокера.

— Как раз там я тебе их и верну, Дэн. А сейчас… — останавливается полубоком у самого края кровати, рассматривая с высоты своего исполинского роста мое бледное подобие непримиримого упрямства на моей жалкой телесной оболочке; неожиданно приподнимает правую руку и обхватывает дружеским жестом с успокаивающим пожатием своей широкой ладошки мое сутулое правое плечо. — Тебе надо набираться сил и восстанавливаться. Иначе никаких сессий. Как и ошейников, наручников и цепей. Только во время сессии и только когда я самолично проверю и увижу, что ты готов ко всему. А пока, отдыхай, копи силы, здоровье и прекрати стимулировать эту… черную дыру, пока она еще не высосала остатки того, что от тебя осталось. Именно поэтому я и не хочу возвращать тебе фотографии… Ты должен суметь продержаться без них хотя бы несколько дней, убедится, что они тебе не нужны. Отдыхай, Дэн…

Поощрительное прощальное похлопывание по плечу, перед тем как оставить меня окончательно наедине со своими обезумевшими демонами и с новым осмыслением происходящего? Я должен продержаться не известно сколько дней без возможности смотреть на твои фотографии? Что это? Еще одна садистская пытка от непревзойденного Верха Алекса Рейнольдза или наивный эксперимент с предстоящим выявлением возможных побочных эффектов? И сколько я должен еще перетерпеть подобных нововведений, чтобы убедится окончательно в том, что ты мое хроническое заболевание и против него не существует никаких лекарств? Что я не хочу от тебя излечиваться…

Черная дыра?.. Остатки того, что от меня осталось? Алекс… ты сам не понял, что ты сказал…

Если в нашей скончавшейся Вселенной осталась хотя бы одна черная дыра, значит, это еще не конец. Любое подобие чего-то "живого", пусть и сплошного черного, да, живой пульсирующей тьмы в самом эпицентре, затягивающей в себя все ближайшие мертвые планеты и заледеневшие звезды… Ей просто нужна энергия, что-то, что наполнит и напитает ее ненасытные недра перед предстоящим взрывом…

Пусть жрет, пусть выедает мою кровь, мои мышечные и костные ткани, истончает сердечные волокна, стенки артерий и весь эпидермис. Бл**ь, если это позволит ей продержаться хоть еще немного, еще несколько гребаных мгновений, да бога ради. Пусть сожрет меня всего, лишь бы в конечном счете ожила и рванула, снесла к ебеней матери абсолютно все на своем пути. Не важно, убив при этом меня или всего лишь поглотив остатки моего немощного разума… Мне главное знать, что она еще дышит, что есть хоть какая-то надежда на ее воскрешение… хоть одна ничтожная возможность вернуть ее к жизни… вернуть себя и… тебя.