Глава 4

Как больно, когда умирает мечта. Разбивается, разлетается на куски. Вдребезги.

Марина молча, словно окаменев, опустилась на кровать. Она еще раз перечитала записку, и каждое слово дикой болью отдавалось в ее душе. Он не любит ее и никогда не полюбит. Никогда!

«Того единственного»! «Будьте счастливы»!

Эти слова привели Марину в бешенство. Она подскочила на ноги и быстро, чтобы не передумать, порвала записку на мелкие кусочки, истерически хохотнув. Он хочет спасти ее. И что за ирония судьбы — от самого себя!

Сколько раз ей твердили, что у Загорского нет и не может быть чувств к ней! Сколько раз повторяли, что совесть и честь не в почете у князя, что он бессовестный распутник! Боль железной рукой сдавила ей сердце. Как она верила в свою придуманную мечту! Как обманулась! Боже, как же, наверно, забавляла Загорского ее наивная влюбленность, ее слепое обожание…

Марина стиснули кулаки. Она сделает то, что от нее хотят. Но сделает не ради себя, ей было в эту минуту совершенно все равно, что от нее может отвернуться в Петербурге вся эта светская публика. Она заботилась только о своих сестрах, чье будущее в Петербурге она может осложнить своим настоящим поведением, о Юленьке, дружбой с которой она так дорожила. Только ради этого Марина поступит должным образом, а потом — прочь, прочь из этого лживого города, прочь от обманных глаз и пустых слов. Ей будет гораздо лучше в Ольховке, которую она хоть и смутно, но помнила, как помнила и тепло няниных объятий. Только это поможет ей излечиться от этой боли, терзавшей ее душу.

«Уеду, — решила Марина. — Сразу после Юленькиного венчания и уеду». Она поднялась с кровати и позвонила горничной. Та явилась незамедлительно:

— Что угодно барышне?

— Прибери здесь, а потом одеваться будем. Нынче вечером выезжаю.

Спустя некоторое время Марина сидела перед зеркалом и придирчиво вглядывалась в свое отражение. Ей казалось, что после сегодняшнего потрясения должна была измениться не только ее душа, но и внешность. Но нет: она выглядит так же, как и ранее, вот только глаза уже не горят тем огнем доверчивой юношеской влюбленности.

— Барышня не довольна, как ее причесали? — откуда-то из-за спины донесся голос горничной.

— Довольна, милая, очень красиво, — Марина повернула голову, словно рассматривая свое отражение. Пожалуй, она как никогда хороша в этот вечер. «Актриса готова к выходу на сцену», — усмехнулась девушка.

Как и предполагалось заранее, по прибытии на бал Марину с матерью и теткой встретили довольно холодно. Хозяйка дома не могла любезно не поприветствовать их, как того требовали приличия, но гости почти сразу же стали игнорировать их маленький кружок. Чуть позднее прибыл граф Арсеньев с двумя своими сослуживцами, и, как было условлено, поздоровавшись со своей невестой и ее родителями, неожиданно для собравшихся подошел к Марине и ее родственницам и представил им прибывших с ним офицеров. С ними она должна была станцевать пару танцев, пока на бал не прибудет другое главное действующее лицо — князь Загорский.

Понимая, что на нее сейчас направлены десятки любопытных глаз, Марина из всех сил старалась удержать на лице безмятежную улыбку, направленную к своим собеседникам, моля Бога, чтобы этот спектакль побыстрее закончился.

Почти одновременно с ними прибыл князь. Он приехал почти к началу бала, еще до первого танца, что было исключительным событием для него, и этот факт упрочил версию влюбленности Загорского. Марина поняла это по шепотку, прошелестевшему по залу, по участившимся взглядам, то и дело бросаемых в их сторону. Сергей вошел в залу, настолько привлекательный каким-то своим мужским обаянием, что у Марины (да и не только у нее одной) перехватило на миг дыхание. Он прошелся по залу, то и дело раскланиваясь с гостями, ослепительно им улыбаясь и бросая мимолетные взгляды в сторону Марины, которые сразу же были замечены присутствующими. Гости, заранее подготовленные слухами об их ночном рандеву, о безумной страсти Загорского к девушке, явно предвкушали невиданное зрелище, которое они смогут долгое время до начала следующего сезона смаковать, пересказывая друг другу во всех подробностях.

Хозяйка подала знак, и заиграл полонез, с которого по обычаю начинался бал. Пары встали в танец. Марину повел в полонезе один из товарищей Арсеньева. Загорский не стал танцевать, а встал в одной из ниш, якобы в намерении скрыться от любопытных глаз, и стал наблюдать за танцующими, изредка перебрасываясь фразами с подошедшими к нему знакомыми.

Марина нервничала под взглядом Сергея, что доводило ее просто до бешенства. Она пыталась улыбаться своему партнеру по танцу, но это плохо получалось. Ее глаза, словно самостоятельно, возвращались к высокой фигуре Загорского, и она никак не могла заставить себя прекратить это.

Наконец полонез закончился. Марина вздохнула с облегчением и позволила своему кавалеру проводить себя к тетушке и матери. От второго танца она отказалась, несмотря на возражения матери («Ты должна делать вид, что тебе абсолютно безразлично присутствие князя!») и попросила принести одного из ее собеседников оранжад.

Загорский второй танец тоже пропустил, послав ей «незаметно» для окружающих несмелую приветственную улыбку. Марина ее проигнорировала и повернулась к нему спиной. Она понимала, что поступает в разрез правилам приличия, но ничего не могла с собой поделать.

Третьим танцем был вальс, и сердце Марины сначала замерло, потом пустилось в бешеном ритме — с вальса и начиналась кульминация их пьесы. По напряженному лицу матери она поняла, что к ним направляется князь.

— Будь благоразумна, — шепотом взмолилась Анна Степановна. — Помни о своем положении…

Но Марина словно не слышала ее. Она повернулась к подошедшему князю и смотрела в его красивое лицо. «Почему? Почему ты отверг меня?» — кричала ее душа. — «Я ведь так любила тебя, ты был для меня всем…»

— Марина Александровна, — склонив голову в неглубоком поклоне, улыбнулся Загорский и протянул ей руку. — Позвольте ангажировать вас.

Марина чувствовала, как ее неумолимое сердце рвется навстречу ему, но мгновенно всплывшие в памяти холодные и вежливые слова его письма заморозили ее порыв. Она посмотрела ему в глаза и покачала головой, краем глаза отмечая ту волну перемолвок, что тотчас пронеслась по залу. Множество глаз наблюдало за их встречей, множество ушей пытались уловить хотя бы слово из их разговора, чтобы после обсудить произошедшее во всех мельчайших подробностях, смакуя каждую деталь. Для всех окружающих вся эта история с ее влюбленностью лишь интересная сплетня, для нее же — ужаснейшая возможность навсегда разрушить ее репутацию, ее жизнь, будущее ее и ее семьи…

— Сожалею, ваше сиятельство, но вынуждена вам отказать, — Марина усилием воли раздвинула губы в подобии улыбки, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более холоднее и презрительнее. — В последний наш с вами танец сильно пострадали мои ноги, а я желаю впредь оставаться в добром здравии. Кроме того, этот вальс уже ангажирован. Да и вся моя бальная карточка уже полна. Весьма сожалею, ваше сиятельство.

Загорский молча, словно смирившись с поражением, склонил голову в прощальном поклоне и отошел в сторону. Тут же к Марине подошел один из сопровождавших их маленькую компанию офицеров и пригласил ее на уже звучавший вальс. Кружась по залу, Марина уловила уход Загорского из залы, сопровождаемый тихими смешками и перешептываниями. «Вот и все. Конец истории», — девушка прикрыла глаза, стараясь сдержать невольно прилившие слезы. Но когда она вернулась к матери и тетушке, слез словно и не бывало, на лице ее сверкала улыбка, она задорно смеялась шуткам своего партнера по танцу.

Постепенно к их маленькой компании стали подходить все те, кто до этого танца их игнорировал, и скоро вокруг Марины опять образовался круг ее постоянных поклонников. Она шутила с ними, танцевала, снова и снова рассылала им ослепительные улыбки, принимая их комплименты. Только раз на ее лицо набежала тень, когда в разговоре вплыло имя Загорского.

— Нет, я не понимаю, как этот Загорский посмел подумать, что таким образом он может поступать с дамой! — вдруг начал горячиться один из ее поклонников. — Где его манеры, где элементарная воспитанность? Его поведение недостойно благородного человека! Дуэ…

— Нет-нет, — поспешила Марина прервать его прежде, чем неосторожное слово сорвется с его губ. — Прошу вас не стоит так горячиться, Алексей Алексеевич. Я думаю, князь уже понял свою ошибку.

— Все дело просто в том, что он неожиданно для себя слишком влюблен в вас, и это чувство затмило его разум. И, поверьте, мне я не удивлен, — вы кому угодно способны свести с ума вашей несравненной красотой, — с этими словами ее собеседник поднес ее руку к губам. Марина поспешила прикрыть лицо веером, словно в смущении от подобной вольности, на самом деле пытаясь скрыть от окружающих то, как задели ее эти слова. «Ах, если бы это действительно было так, мой друг… Ах, если бы так…»

Тем же вечером возвращаясь домой, Марина со слезами на глазах обратилась к матери с просьбой уехать из Петербурга в Ольховское.

— Я так долго не была там, очень соскучилась по имению. Прошу вас, маменька, поедемте домой.

— Ты с ума сошла, душенька?! Если мы сейчас уедем, то дадим очередную пищу для сплетен. Тебе не хватило этих? Я лично сыта по горло ими и твоим поведением. Нет, довольно трепать имя Ольховских! Никуда не поедем, — отрезала мать.

Марина отвернулась, пытаясь сдержать слезы, но они все равно пролились из глаз и горячими ручейками побежали по щекам. Ее тетушка, хранившая до этого молчание, протянула руку и смахнула со щек девушки одну из слезинок.

— Милая, Анна права. Негоже сейчас бежать из столицы. Да и все эти вечера и твои поклонники, от которых ты бежишь, быстрее помогут твоему бедному сердечку забыть. И ты совсем забыла про свадьбу своей подруги… Думаю, ей будет весьма приятно видеть тебя на службе в этот день.

И Марина осталась, как и намеревалась ранее, в Петербурге до дня венчания Юленьки с графом Арсеньевым. Она неустанно благодарила Бога за то, что ей более не пришлось встречаться с Загорским в Петербурге до отъезда. Он умело свел на нет свои посещения светских мероприятий, где они могли случайно столкнуться, и Марина почти отвыкла от его глаз, от его смеха, от его улыбки… Но ее глупое сердце по-прежнему судорожно сжималось, стоило ей заметить в толпе гвардейский мундир и венчавшую его светловолосую голову.

Юля и Арсеньев собирались венчаться до Вознесения, намереваясь после обряда уехать на остаток весны и на все лето в деревню, в имение графа, где Юленьке предстояло принять на себя новую роль графини и хозяйки дома. Марина с каким-то затаенным страхом и в то же время с нетерпением ждала этого момента. Они никогда не расставались с подругой долее, чем на день, со времен института, а тут предстояла такая долгая разлука, тем более Марина предполагала никогда не возвращаться в Петербург. Ей казалось, что самым лучшим для нее будет стать супругой какого-нибудь местного дворянина из губернии, где была распложена Ольховка, и навсегда поселиться так далеко от соблазнов большого города, которые так вскружили ей голову и чуть не погубили ее. Она представляла себе небольшое имение, несколько детишек и мужа-домоседа с трубкой в зубах у камина в гостиной. Они будут редко выезжать — ни к чему вся эта мишура, зато будут с удовольствием проводить время в охоте и деревенских хлопотах. Разумеется, она ни словом не проговорилась об своих планах маменьке, ведь для той отъезд на лето в Ольховку уже казался трагедией, из-за чего она непрестанно переругивалась с Софьей Александровной.

День венчания был солнечным и безветренным, чему не переставали радоваться женская часть приглашенных, ведь в стремлении выглядеть модно и красиво она была выряжена в платья с голыми плечами и не очень плотные накидки. Марина весь обряд не отрывала своего взгляда от счастливой пары. Они не отрывали своего взгляда от батюшки, но их глаза горели таким огнем, что Марине стало грустно до слез. Она немного завидовала Юленьке, которая отныне принадлежала человеку, которого любила и который отвечал ей тем же.

Молодожены пошли вслед за батюшкой вокруг аналоя. Марина поймала взгляд подруги и улыбнулась ей, но встретившись глазами с серыми глазами дружки Арсеньева, несшего над тем венец, мгновенно окаменела. Загорский так же, как и она, быстро отвел глаза, но она успела заметить, как в них что-то мелькнуло. Что-то похожее на сожаление. «Сожаление? У того, у кого нет сердца и совести, не бывает приступов сожаления», — невесело подумала Марина и попыталась сосредоточиться на службе.

После окончания церемонии и поздравления батюшки с таинством венчания гости и молодожены должны были ехать на свадебный обед, но Марина внезапно поняла, что не в силах вынести еще несколько часов в том напряжении, в какое вогнал ее один лишь взгляд. Что же тогда будет на обеде? Поэтому она решила поздравить молодоженов и, извинившись, тихо уехать по возможности незаметно для остальных.

Но она не учла, что ее намерения легко можно предугадать, и поэтому очень испугалась, когда, стоя на крыльце церкви в толпе приглашенных, кидающих в молодоженов зерно и лепестки роз на счастье, почувствовала мужскую руку на своем локте. Марина быстро повернула голову и неожиданно для себя самой встретилась глазами с Загорским. Сердце ее моментально подпрыгнуло в груди и пустилось вскачь. Девушка почувствовала, что ее щеки заливает предательский румянец, и разозлилась на себя за такую реакцию.

— Что вам угодно, сударь? — Марина старалась как можно тише обратиться к нему, ведь если их сейчас заметят, опять не оберешься разговоров. Но она могла разговаривать в полный голос — никто бы этого и не заметил, все внимание было приковано к молодоженам.

— Марина Александровна…— начал было князь, но увидев, как негодующе вспыхнули ее глаза, поспешил исправить обращение на более холодно-официальное. — Сударыня, я прошу уделить вас мне всего минуту.

Марина отвернулась от него и смотрела теперь на улыбающихся молодоженов, спускающихся по ступеням крыльца.

— Позвольте полюбопытствовать, чего ради? — сквозь стиснутые зубы проговорила она.

— Я бы хотел еще раз извиниться перед вами. Я виноват, и мне нет оправдания…

— Не стоит, сударь, — перебила его Марина. — Не стоит пустых слов и сожалений. К чему они теперь?

— Вы злитесь на меня, я вижу. И поделом. Я был недопустимо безрассуден.

— Я повторяю вам, не стоит тратить попусту слова. Вам не за что извиняться. Это я позволила себе недопустимое безрассудство, не вы. Вашей вины здесь нет в помине. И, прошу прощения, я не понимаю, к чему вам извиняться, если в вас так отчаянно и нелепо влюбилась очередная дурочка. Ведь это, я полагаю, произошло не в первый раз и в далеко не последний. К чему тогда так сожалеть? На всех не хватит ваших душевных сил и терзаний. А теперь прошу прощения, позвольте мне вас покинуть, все уже готовы к отъезду, а мне еще предстоит переговорить с Жюли.

С этими словами Марина собиралась удалиться прочь, но Загорский неожиданно схватил ее ладонь, и она остановилась. Ее бедное сердечко бешено колотилось от страха и волнения, а также от предвкушения и надежды — вдруг князь после разлуки осознал, что он потерял и теперь… Но последующие слова Загорского заставили ее похолодеть.

— Я смиренно прошу у вас прощения за то, что, быть может, невольно дал вам надежду на нечто большее, чем дружеское расположение с моей стороны, и…

— Молчите! — прошипела ему сквозь зубы, полуобернувшись, Марина. — Ради всего святого, молчите!

Девушка вырвала свою руку из ладоней князя и спешно пошла к экипажам, стоявшим возле церкви. Невыплаканные слезы, которые она не имела права пролить в этот момент, душили ее и раздирали ей грудь острой болью. Так обмануться! Так жестоко обмануться! Нет, князь не виноват, что она, наивная и доверчивая, так слепо принимала все его вежливые знаки внимания за намеки на некое скрытое чувство. Сама себе придумала историю, сама и будет выпытываться из этой истории.

Марина обернулась к церкви и посмотрела на ярко блестевшие сусальным золотом купола церкви.

— Господи, — взмолилась она безмолвно. — Дай мне сил пережить это. Дай сил забыть его. Ибо без твоей помощи я слаба, раба твоя…

С того самого дня Марина не видела более Загорского. После венчания и необходимых вежливых визитов к родственникам молодые почти сразу же уехали из Петербурга в имение семьи графа Арсеньева, чтобы там, в сельской тиши провести первые месяцы своего супружества до начала сезона, и девушка со спокойным сердцем принялась к приготовлениям к предстоящему путешествию в Минскую губернию, где располагалась Ольховка. Она искренне и от всего сердца надеялась, что там, в ее родном имении она сможет восстановить свой душевный покой и склеить остатки своего разбитого сердца. Кроме того, там, в Ольховке, была ее любимая Гнеша, ее няня, вынянчившая ее с рождения, и Марина полагала, что добрые ласковые нянины руки вылечат ее от тоски, раздирающей душу, как исцеляли ее детские раны и порезы.

Все почти так и случилось. Вдали от петербургских знакомых и мест Марина постепенно вычеркивала из памяти случившееся. Она с головой окунулась в сельскую жизнь: помогала матери по хозяйству, навещала больных и немощных в деревне, часто прогуливалась по лесу и выезжала верхом. Она принялась с азартом обучать своих младших сестер всему тому, что получила от учителей в Смольном, и чему их недоучила их гувернантка, но отклик нашла только у младшей, Оленьки, которая с младых лет тянулась к знаниям. Старшие же сестры увлекались лишь всем поверхностно, они были истинными дочерьми своей матери и думали только о балах, хоть и сельских, но сносных, вечеринках, гаданиях и пасьянсах, моде. Им казалось дикостью и нелепицей, что Марина наотрез отказалась поехать в Петербург на сезон, когда ее спустя полгода позвала Софья Александровна. Предпочесть светский Петербург этой глуши?! Но, как ни упрашивала Анна Степановна свою непутевую дочь, как ни грозилась ее выпороть, не смогла она ее уговорить покинуть Ольховку. Пыталась даже привлечь к уговорам свою тетку в письмах, но та приняла сторону Марины («Пусть отдохнет душой, успеется еще пощеголять»… «Может статься, и ни к чему ей столичные пустозвоны. И в Минской губернии может найтись сердечная половина Марины»), и Анна Степановна в сердцах написала той не очень вежливое и степенное ответное письмо, что заморозило их сношения аж на два года, несмотря на все покаянные письма первой.

Так и шло время, день за днем, месяц за месяцем.

Несмотря на кажущееся спокойствие ее души, Марина иногда вспоминала серые глаза под русой прядью волос, и сердце ее замирало. Ей казалось, что отрава любви навсегда проникла в ее кровь и ни многочисленные губернские кавалеры, ни время не сможет ее оттуда изгнать. Иногда по ночам девушка доставала тщательно скрываемый от Анны Степановны альбом и смотрела на любимый профиль, а слезы все катились и катились по ее лицу.

Однажды девушку за этим занятием застала Агнешка, ее нянька.

— Пошто свечи жжешь ночью? Опять читаешь? — и, заметив в руках воспитанницы альбом и слезы на ее щеках, женщина со вздохом присела на край кровати. — Пошто мучаешь себя, милая? Сердце-то оно болеть не перестанет, коли сама не отпустишь боль.

— Да откуда ты знаешь? — всхлипнула Марина. — Эта боль никогда не уйдет. Уже год прошел…

— Да уж поболе твоего знаю, касатка, — нянечка взяла холодные руки девушки в свои и принялась их растирать, пытаясь отогреть нежные пальчики. Она помолчала с мгновение, а потом глухо продолжила:

— Думаешь, старая нянька не любила никогда? Думаешь, ей неизведанна боль сердечная? Все ей ведомо, няньке твоей. В пятнадцать годков яго встретила, моего Янусика. В семнадцать потеряла. Любила яго так, что сердце, казалось, выпрыгнет из груди, что свет не мил будет без няго. Родители почти сговорили нас, да нелегкая управляющего в имении сменила. Ух, и лют он был! Ух, и гонял нас, горемычных, на полевых! Барину, деду твоему покойному, услужить все старался. Полюбилась я ему, окаянному! Два года он пытался склонить меня к греху, два года я его пазбягала, как могла. Два года он гробил меня и мою семью в поле да оброком немерянным обкладывал. Все по его бумагам выходило, что недодаем мы. А через два года узнал он о сговоре нашем с Яном, нашел яму вину достойную такого наказания и забрил яго в солдаты прямо перед венчанием. Барин с барыней были в Минске, и мне молить было некого, окромя как идти на поклон к окаянному. Я готова была на все, чтобы Ян остался. Но управляющий обманул меня, и Яна увезли. Каюсь, утопиться я хотела после такого позора и горя, к речке ходила. Но вытащили меня, спасли мою душу от адовых мук. Барыня, упокой Господь ее благую душу, узнала сразу же по приезду обо всем, настояла на выгоне управляющего, а меня в дом взяла за батюшкой твоим ходить.

Нянюшка замолчала, пытаясь удержать слезы в глазах, Марина же слушала, затаив дыхание.

— Что же с ним стало, с Яном? — наконец решилась спросить она. — Ведь срок службы уже вышел, почти сорок лет прошло.

— Да кто яго знает, сердэнько мое. Сгинул, верно, где, ведь сколько войн с той поры-то было.

— А ты его забыла? — робко и неуверенно спросила Марина.

— Забыла? Бог милостив, вот и память моя уже не та, что раньше. А по первости, конечно, больно было. Ни на кого из мужиков смотреть не могла. Хотя сватались ко мне многие, я ведь недурна была да и работящая, кто такую жену не захочет? Да и барыня покойная давала приданое за мной хорошее: курей да корову да тканей несколько аршинов и другого добра. Да не полюбился никто сердечку моему, вот и осталась в доме при детках: сначала покойных братьях батюшки вашего, упокой Господь их душеньки, а потом и при вас малолетних.

Нянька замолчала. Молчала и Марина. Она по молодости своей и подумать не могла, что подобные страсти могут испытывать окружающие ее да еще и в таком возрасте, как нянин… Позволит ли ей Бог забыть то, что занозой сидело в ее сердце? Позволит ли он ей встретить того, кто будет способен затмить воспоминание о Загорском в ее памяти? Того, кто сотрет из памяти тот поцелуй в ладонь на балконе, который, словно печатью, заклеймил ее этой горькой любовью?

До сих пор многочисленные молодые соседи по имению да кавалеры на уездных балах не могли привлечь ее внимание надолго. Они казались ей какими-то пустыми и неинтересными, да и маменька зорко следила за их ухаживаниями — не дай Бог кто Марину склонит к себе. Анна Степановна была согласна только на столичного зятя, ну, на худой конец московского. А местные шляхтичи… Не та птица будет! Вот втайне от Марины и получали отказ некоторые осмелившиеся руки ее дочери просить. Ничего, ей только девятнадцать. До срока «кандидатки»[9] еще шесть лет…

Так и проходили месяцы день за днем, похожие друг на друга, как братья близнецы. Только изредка письма от любимой подруги заставляли Марину на пару часов вернуться в ту ее прежнюю жизнь, в которой она была столь наивна и, как ей казалось, до крайности глупа. Она не строила ни каких иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы, прекрасно зная, что ее дочерний долг выйти замуж за того, кого укажут папенька и маменька и стать хорошей супругой своему будущему суженому. Но иногда где-то внутри нее что-то восставало против этого, что-то тревожно ныло. «Как же так? Что же насчет любви? Как можно будет обещаться на всю жизнь чужому человеку? Ведь есть же она, любовь… Вон в романах…»

Но жизнь далеко не роман. Это ей было доказано тем самым человеком, который должен быть стать ее романическим героем, но, увы и ах, предпочел роль отрицательного персонажа. Теперь остается только смириться и следовать по течению судьбы…

— Боже милосердный, дай мне сил сделать то, что я должна, — взмолилась Марина, когда их скромный транспорт миновал последнюю заставу и въехал в столицу. — Укрепи меня перед испытаниями, которые ждут меня впереди…


Загрузка...