Арина
— А еще осенью самые красивые свадьбы играют, — гудел мой сопровождающий, прилипший, словно банный лит к одному месту, с самого утра.
Надоел до смерти, даже пристукнуть захотелось да прикопать где-нибудь на тракте по-тихому, но я ж хочу быть ведьмой-хранительницей, а они добрые — просто так не прикапывают.
И как на зло закончился самый нужный ингредиент, который заменить нечем, а так давно бы сварила зелье, возвращающее истинные чувства, и сняла проклятье с бедолаги.
Что ж за напасть?
Хорошо хоть Гриммуардина Перруани проклятье ограничила, и, пока возле меня вьется очередной прОклятый ухажер, других на горизонте не увидишь, а то бы за мной с самого утра ходило уже с десяток «свободных сердцем» молодых парней. На такую вереницу точно бы зелья не хватило.
Кто бы мог подумать, что я буду радоваться тому, что мне прилетело проклятье подобного рода? Как ни крути, но всяко лучше, чем то, что я два года назад поймала вместе с десятком других ведьм и магов. Нас тогда накрыла невероятная тяга к учебе — просто оторваться не могли недели три или четыре, пока все долги по учебе не закрыли. Как вспомню, так вздрогну — брррр.
Я смотрела на простую грунтовую дорогу, что резко переходила в каменную улицу, и нервно мяла ткань юбки. Сколько лет я не видела Ля-Гуш? Десять?
Как тут все изменилось? Хотя, при первом взгляде на стражника, похрапывающего возле деревянной будки, которая считалась границей городка, казалось, что вот совершенно ничего не изменилось. Мимо пронеслись босоногие ребятишки, улю-лю-канием и криками разбудили стражника и, весело хохоча, понеслись к мелкой речушке, что должна протекать во-оон за тем холмом. Эх, кажется, я уже сильно выросла, чтобы так же побежать к реке, а так хочется.
— Эге-гей, посторонись — зашибем! — от «границы» города раздались бравые крики и лошадиное ржание, а меня резко кто-то вздернул вверх.
Эй, что происходит? Я барахталась, крутила головой, стучала кулаками куда попаду и пыхтела от обиды, но ведьмовскую силу старалась не применять, а то мало ли что станется с тем нахалом, что схватил меня и усадил на лошадь, да еще возмущается, что мне не по нраву пришлась его выходка.
— Тише ты, рыжая, угомонись, — проговорил мне в ухо чуть хрипловатый голос, а сильные руки скрутили и прижали к груди так, что даже не пикнуть, — тебя чуть не затоптали — еле-еле успел тебя из-под копыт вытащить, а ты мне тут уже с дюжину синяков наставила. С виду хлипкая, а косточки как булавки. Где таких боевых растят?
— Где растят — там уже нет, раз я в Ля-Гуш пришла, — вскинула голову и удивленно охнула. Ему б вопрос задать: «Где таких красивых да суровых растят?»
— И на язык бойкая, смотрю, — мужчина аккуратно ссадил меня с лошади на землю, но при этом даже не улыбнулся ни разу, хотя глаза у него смеялись — я же видела. — Я в этом городке всех знаю, а тебя вижу впервые — ты кто такая будешь?
И вот почему таких мое проклятье не захватывает, а? Высокий, широкоплечий, пока кулаками колотила, почувствовала, что мышцы что чугунная сковорода. А лицо, словно вырезано из гранит-древа искусным мастером, что порой ходят от города к городу и предлагают свои умения показать и дома старосты или корда какого украсить. Лоб высокий, брови широкие черные, нос прямой с небольшой горбинкой, а губы прямо рельефные, и подбородок сильный, с небольшой ямочкой. Эх, не мастер я резьбы по дереву, а так бы его портрет ваяла. И глаза — живые, яркие, какие-то необычные, словно янтарь — улыбаются.
— Это моя невеста, корд-командир, — вылез вперед меня проклЯтый поклонник, а глаза цвета янтаря тут же потухли и стали равнодушными, словно и не было той улыбки.
Как так-то? Только засмотрелась да замечталась, а тут… Вернулась, называется, домой.