Глава 12

— Ну вот, опять путают! — возмутился Тим, в очередной раз проходя мимо уже знакомой ели.

— Кто, — удивилась я.

— Да, Леший знает, — махнул он рукой в сторону кустов. — В Навьем лесу всё подчиняется Яге, это если глобально. Но, с тех пор как Яда приняла на себя обязанности хранительницы леса, здесь везде тишина да благодать. Но есть и местные пакостники, да и хозяева местечковые.

— Это как? Типа мэров? — уточнила я, переступая разросшиеся и бугрящиеся кочками корни.

— Типа, — поддакнул Тимофей. — Вот, у болот есть Болотник, по секрету скажу, жена у него ещё та… змея.

— Прямо настоящая? — остановилась даже.

— Да не-е, но по характеру — да.

— Это ты ещё мою мачеху не видел, вот кто змея, готова поспорить.

— Да у вас, в вашем женском племени, через одну…

— Эй!

— Ну ладно — ладно, — подмигнул Лиходеев, — будем волколачками считать. То нежные принцессы, то змеи.

— Ох и язык, без костей, — странное дело, но злится или обижаться на него не хотелось.

— Что есть, то есть, вечно какую-то глупость выдаю. Даже когда не хочу, а всё равно, ещё только думаю, как бы сказать, а уже слова сами по себе вылетают.

— С этим надо бы поаккуратнее, в наше-то время.

— С этим всегда поаккуратнее надо бы. Можно так вляпаться, что даже удача не поможет, вмиг в самого неудачливого человека превратит. Нет, ну ты посмотри, как путает!

Теперь и мне стало заметно: привычный путь, по которому мы уже третий круг наворачивали, в этот раз изменился. В том месте, где раньше тропа сворачивала влево, не было никакого поворота. Дорога вела нас прямо, а всё та же ель, на которую Тим повязал белую верёвку, росла на прежнем месте, у пропавшего поворота.

Тим покрутился на месте, поискал глазами, но ни слева, ни справа не оказалось ни утоптанной тропки, никаких следов вообще, словно её никогда и не существовало. Только прямая дорожка и непроходимые кусты по бокам.

— И кто же это своих не разглядит? — выкрикнул вопрос Лиходеев. — Небось и сети да капканы расставить успели? Так, Лихо на головы тому, кто посмел, — голос Тимофея невероятным образом изменился. Вмиг в нём мне почудились сотни голосов людей, рёв животных, и трескотня птиц. Страх ершистой наждачкой проскрёб кожу. Ничего себе, спецэффекты!

— Ай, обознался! — залебезил старческий скрипучий голос из ближайших кустов. — Прости, батюшка, не признал… Что говоришь? Смотреть надо лучше! Ну так, откуда ж мне знать, что Лихо с такой писанной красавицей рука об руку ходит?

— Ну наконец-то! Так вот кому надо благодарности отсыпать за то, что мы тут километры наматываем! — отчего-то обрадовался Тимофей. — Ну-ка, выходи, друг дорогой, расскажи, зачем дорожки скрываешь, когда Яда, небось, обратное наказывала?

— Остерегаюсь я, боюсь выходить, батюшка, — ответил голос. Старичок, всё так же продолжал прятаться в кустах.

— Чего же? — уже не сдерживаясь рассмеялся Тим.

— Гнева твоего… или невезения.

— Да ла-адно, — беспечно махнул мой провожатый. — Ты ж знаешь, мелкие пакости не от меня зависят, а больших не выпросил. Выходи, кому говорю!

Кусты затрещали мелкими ветками, являя нам невысокого, старичка. Его борода была аккуратно подстрижена, как и седая шевелюра, но казалось, что к такой длине дедуля был совершенно непривычен, потому то и дело, пытался намотать несуществующую бороду на локоть да погладить в районе живота.

— Ну здравствуй, Хухлик, — Тим, не протягивая руки на городской манер, низко поклонился.

— И вам не хворать, — повторил дедок, кланяясь так низко, чуть ли не лбом земли касаясь.

— Так зачем же ты, дорогой, тропу нам путал? — не успел старичок разогнутся, сразу выстрелил вопросом Тимофей.

— Знамо, зачем. Завёлся у нас странный посетитель. Кто таков — не знаем, откуда приходит и куда уходит — не ведаем, чего хочет — не рассказывал.

— Ну и чем примечателен, кроме невидимости?

— Так это, — Хухлик неуверенно ведёт плечом, словно оглядывается на кого-то, — Что говоришь? Секрет вдруг? Так, все навье уже смеётся. Хорошо у Ядвиги чувство юмора нормальное, а вот Кощей в бешенстве… — зашептал через плечо он.

— Что там Кир? — уточнил Тим.

— Знамо, что… Одежду Кощееву по всему лесу растаскал, негодник.

— Кто? — удивился Тим.

— Так, вот же, — подмигнул Хухлик, — незнамо кто. Плутаю, заговариваю, ищу. Если первый приведу, невидимку-то, Кощей меня не только в “Райскую птичку” отправит, но чай и на службу пристроит, к Горынычу в дружину.

— Вот дела-а! — расхохотался Тимофей. — Дожили! У самого Кощея Бессмертного шмотки тырят. Чтобы что? По кустам развешивать!

— Вот и я говорю, срамота-то какая.

— А кто ж это с тобой, Лихо? — обратил на меня внимание загадочный старичок.

— Вот балда! — Тим встрепенулся, хлопая себя по лбу. — Вечно забываю представить своих друзей. Это, дорогой друг, Василиса Белецкая. Смотри, красавица какая.

— Так уж и красавица, — пробормотала я, комплимент неожиданно заставил смутиться.

— Вон оно-о чо-о, — задумчиво протянул Хухлик, поглаживая эфемерную бороду. Аж жалко его стало, зачем обрезал, видно же, что тяжело безбородая жизнь даётся. — Знавали мы одну семью красавиц писаных. То-то ты мне одну особо напоминаешь. Что говоришь? — вновь прислушался, как будто кто ему на ухо зашептал, — да я и не болтаю! Понапускали, шастают по Навьему как у себя дома, в самом деле. А мне только и остаётся, что дорожки плутать да чужие штаны с веток снимать. Никто меня к серьёзному не подпускает! что говоришь? Как это, к самому ценному приставили? Ядвига? А что она? Нашли фиалку нежную… она по лесу сама прошла! В Велесову ночь, что ей сталось бы… Яге Бабе.

— Вася, а это Хухлик, — прервал странный монолог Тимофей, — водный… эм… чёрт.

— К-кто?

— Слушай его больше, — проворчал Хухлик. — Ну где у меня рога, Лихо? Знамо же, у чертей рога да копыта. А у меня ни того ни другого.

— Там же, где у меня один глаз, — фыркнул Тим, — но я тот, кто я есть, как и ты.

— Посмотрите на него, умник. Что сказал? Получит? Ещё как получи-ит, — дедуля аж руки потёр в предвкушении. — Охота уж посмотреть, когда счастье своё словит.

— Ты тут из себя Долю и Недолю не строй! (прим. автора: Богини Доля и Недоля — девы пряхи, плетут судьбу человека. Дочери великой Макоши) Ишь ты, нашёлся мне… предсказатель. — Скажи, что там дикарка, в настроении или опять… не та фаза луны?

— Ты, батюшка, так бы о Славе не болтал. За помощью идёте, так кто ж в колодец, из которого пить собрался, с порога-то и плюёт?

— У нас с кошкой свои отношения, — повёл плечами Тим.

— Так ты же и не за своим идёшь, Тимофей, — неожиданно поменявшись в лице, посуровев и нахмурив брови, серьёзно ответил Хухлик, — Каждому своя роль отведена в этой сказке, — и тут же, словно очнулся, воровато оглянулся, — что говоришь? Да-да… я так и сказал, хорошая девка, Милослава наша. Голосок какой, журчащий, как самые чистые воды родника.

— Слушать да не переслушать, басни её, — буркнул Тим.

— Ты не Лихо Одноглазое, а горе луковое, пойдём уж, — кивнул старичок на внезапно проложенную тропку слева от нас. — Умеет слушать лишь тот, кто и сам в рассказчиках бывал, смекаешь, Васенька? — подмигнул мне.

— Хотите сказать, мне самой ей сказку рассказать надобно?

— Доброе слово и кошке приятно, — заохал Хухлик, — представь, трудиться тебе, без умолку болтать, вот как… учительнице. Гогочешь, гогочешь, в голову что-то втолкнуть пытаешься, а тебя не слушают: то спят, то ворон считают. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Рада бы ты была таким слушателям да просителям?

— Наверное, не очень, — соглашаюсь я.

— Вот и Слава так же. Видала — перевидала просителей тех. А так подойти бы к ней кто, пожалей, сам что-то интересного расскажи.

— Например? — оживился Тим.

— А ты подумай, дурья твоя башка, — старичок разом выпрямился как-то, стал мощнее и статнее. Дотянувшись до Тимофеевого лба, несколько раз ткнул в него скрюченным пальцем. — Девка уж сколько на привязи в Навьем сидит. Ни “Костей” ей не видать, ни новостей из Могилёв — Кощеева не слыхать. А она кто?

— Кто? — переспросил Тим.

— Девочка! Ей бы про моду, вон, хоть ту же птичку ядрёную…

— Ядовитую, — поправляет Тим.

— Да хоть райскую! Ей бы вот тоже, про салон, да про музыку, чего там кто носит, — вновь бросает в мою сторону хитрый взгляд. — вы ж с ней, Васенька, почти что одного возраста, усекла?

— Кажется, — неуверенно пожимаю плечами.

Что ж, если Кот Баюн соскучился за разговорами из серии “между нами девочками” будет… эм… сложно.

— Чавой-то ты не очень рада, — заметил Хухлик.

— Да просто, — неуверенно тереблю кончик косы, — подруг у меня особо нет и болтушка из меня так себе.

— Так это разве ж беда? — машет в мою сторону рукой. — Вот правильно мне подсказывают, — приложив руку уху, замирает он. — Так сказать, нашлись два одиночества. А мы, ж вот… пришли.

— Как пришли? — вскидываю голову и удивлённо ахаю.

— А вот так, — шепчет Хухлик, кланяясь дереву.

Дуб Лукоморский настолько величественен, что и я невольно склоняю пред ним голову: крона, достигающая неба, шумит нам на это приветствие разномастными листьями и чудится мне, что вот вроде бы и Дуб, а листья и берёзовые, и кленовые, и даже иголки сосновые в листве мелькают. Чудо, да и только! Опустив взгляд, понимаю, что ствол, кажущийся сперва цельным, неожиданно сверкает нам проёмами из которых тянется странный, призрачный свет. Необъятный, с наростами, дуплами, выступающими из-под земли корнями он скручен в один из трёх стволов, растущих из одного корня.

— Что это? — шепчу, всматриваясь в загадочные “порталы” меж стволами.

— Это, Вася, двери, — совершенно не шутя, отвечает Тим.

— И куда же они ведут, порталы эти?

— А вот кому куда надо, туда и ведут, — Хухлик подводит нас ближе, и я подмечаю, массивную, бесконечную золотую цепь, что охватывает своими кольцами все три ствола, поднимаясь, теряется высоко в ветвях. — Кого в прошлое, кого в будущее, кого в соседний мир ведёт… Да что я? — тут же осекается, — не болтаю я лишнее! А хоть бы и сболтну, токмо загадки и подсовываете, хоть что-то сказали уж.

— Навьи своих детей сюда по рождению приносят, — продолжает Тим. — Если протащить ребёнка сквозь три портала, будут они со здоровьем богатырским всю жизнь без хворей и напастей.

— И не потеряются в междумирье? — удивляюсь я. Интересно, а меня… если я навья, тоже мать сюда привозила?

— На то они и навьи, девочка, — шепчет Хухлик, устремив взор куда-то вверх.

Слежу за его взглядом и восхищённо ахаю. Гибкое тело, элегантные, вальяжные движения, мягкая поступь тяжёлой, мощной лапы. Ее изумрудный взгляд, кажется, прожигает насквозь, гипнотизирует. Красивая очень. С самого верхнего кольца цепи она одним текучим, плавным движением спрыгнула на последнее, крепящееся почти у корней. Там же, между золотыми звеньями вдруг оказалась играющая бликами солнца лежанка. Сев статуэткой, пантера уставилась на нас в гробовом молчании.

— Ну и? — фырчит Тим. — Долго ты памятник будешь изображать?

— Заче-ем-м ты его пр-р-ривёл-л? — неожиданно открывает она пасть, морща чёрный нос и топорща длинные ершистые усы. Голос Милославы и правда завораживает. Словно перезвон колокольчиков, мягкий и звонкий, подхватываемый ветром, он как будто звучит со всех сторон одновременно. Совершенно не вяжется с силой и опасностью хищника, что сидит перед нами.

— Ну так, не серчай, матушка, — мнётся Хухлик, — девочке провожатый надобен.

— Ты бы з-за не-его-о и был, — её зелёные глаза странным образом пульсируют. — А эту… бе-еду ходя-ячую, ви-идеть н-не хочу-у.

— Я тоже за тобой “скучал”, Милка! Аж свербит всё в одном месте, как спешил увидеть. И это не сердце, чтоб ты знала!

Пантера закатила глаза к массивному лбу и совершенно не по-кошачьи фыркнула.

— Какая… кошка между вами пробежала? — спросила тихо, но все услышали.

— Да вот же, девонька, она сама и пробежала, — хохотнул Хухлик. — Прокляли ж их, одновременно. Этот оболтус, на Купалу сарафан её, ради шутки спрятал. А Милослава первой красавицей в навьем всегда была, а пела как, ни одна пташка так не споёт. Вышла с купели, а он давай дразнится. — А вот нехрен по речкам голым задом сверкать! — возразил Тим, но на него никто не обратил внимания. — Ну, она и озверела. Поговаривают, голос вмиг силой налился и грозным рыком по реке разнёсся, а этому — Лиху, как с гуся вода! Девчонке прикрыться нечем было, а Тимофей гогочет… — Ну тут согласен, дураком был, — Тим сконфуженно потёр затылок. — Тут Боги и подоспели, заинтересовались значиться. Как наудачу, а оказалось, на беду, шкура пятнистая на камне лежит. Схватила её Мила, прикрыться, дубинку из ветви Дуба патриаршего вырубленную подхватила, это ж силищи и злости сколько было, да давай его по берегу гонять, переполошили половину навьего: и Болотника с его семьёй, и мавок, и Лешего, даже Яга со старым Кощеем пожаловали. Переворот учинили, погром настоящий! Этот же, — кивнул в сторону Лиха, — бежал, куда ноги несли, спотыкался, падал, корни берёзкам ломал, камни с мест их нерушимых двигал, траву-мураву истоптал. И вот… Я ж то и говорю им, — цокает нетерпеливо, как будто кто-то подгоняет в рассказе его, — добегались. Боги разгневались, её в ту самую шкуру и обрядили за то, что дубиной махала к Лукоморскому и привязали, а молодца нашего проклятием, чтоб бегал, как тогда: спотыкался, крушил и ломал всё на своём пути.

— Зат-то ср-тазу поня-ттно ста-ало-о, — ворчит кошка, деловито щёлкая хвостом, — Боги-и ум-ма ча-айную-ю лож-жечку-у отве-ес-сили. Всё в удач-чу влили, да и ту-у, в Купал-лу отобр-рали.

— Так, ты ж её, окаянная и забрала! — выкрикивает, не выдерживая, Тим! — Лучшие годы моей жизни, кошка драная, испоганила!

По небольшой поляне разносится грозное шипение, пантера прижимает уши и скалит пасть. Стальные когти скребут по лежанке, мне кажется даже, что вот-вот она спрыгнет и раздерёт нас всех, за компанию к Тиму, на месте.

— Ой, да не рычи! — машет в её сторону Лихо, совершенно не впечатлённый, — всё равно со своего насеста не спрыгнешь.

— А ты-ы и р-рад, да? Смотр-ри, Ти-им, когда-то ж-же найду-у спо-ос-соб, как догоню-ю, ка-ак…

— И что? Ну, догонишь? И что дальше? Девкой — то уже пробовала, не вышло.

— Ес-сли бы к дубу пр-ривязана не была, на лос-скуты бы пор-рвала!

— Так, может, потому и привязана, — Тимофей всё больше и больше распаляется, оставив нас с Хухликом сзади, походит к кошке почти вплотную. Она, вытянувшись в струну, клацнула перед его лицом зубами, да только достать не смогла. — Ну что ты за чудище, красивая же, голос — песня, а вредная — до одури. Выпороть бы тебя… — процедил он.

— С-сам виноват, ес-сли бы не твоя-я выходка, я бы нор-рмальной бабой была. Уж бы и замуж выйти могла.

— Ой да кому ты нужна, с характером таким?! И так не подар-рочек, а как кошкой стала, вообще озверела!

— Ой, вс-сё! Поди прочь, Лихо Одноглаз-зое, — покрутившись на месте, кошка вновь развалилась на лежанке. — Если хочеш-шь, чтобы я твоей дев-вке помогла, ос-ставь нас-с.

— Я не его девка! — попыталась возразить я, но мне показалось, что они оба меня даже не услышали.

— Батюшка, матушка… — залебезил Хухлик, аккуратно трогая Тима за рукав.

— Что?

— Ч-чего тебе? — рыкнули они, оторвавшись от игры в гляделки, почти одновременно.

— Васеньке… помочь бы. Я чего и говорю им, — зашептал в плечо, — хватит собачиться, нашли ж где…

— Поди пр-рочь, — мотнула головой пантера, — обращаясь к Лиходееву. — Ж-жди её у гр-раницы. Или с ответам-ми пр-ридет или ноги сам-ми пр-ринесут, в др-ремоте.

Когда мы остались одни, пантера некоторое время молчала, задумчиво всматриваясь в ту сторону, где исчез Хухлик с Тимофеем, а вот дуб словно ожил. Зашелестели в тихом, успокаивающем ритме листья, согнулись, словно хотели обнять Мирославу ветви.

— Да ну его, — словно оно живым было фыркнула она дереву, совершенно потеряв протяжность и рычащие нотки в речи. — Не видела его сколько… столько бы и не видеть! Сил моих нет, как бесит!

Ветер, шумящий в листве недовольно закружил листья дуба, путая в них дивный перезвон, как будто в одночасье запели песню несколько ловцов снов.

— Да не бурчу я, — возразила пантера, просто…

— Кхм, — постаралась обозначить своё присутствие. — Я, конечно, извиняюсь, но…

— А-а, забыла о тебе, — выложив лапу на лапу, пантера мотнула массивной башкой, вальяжно развалившись на золотой лавочке, — подойди поближе, девица.

Послушно подхожу, переступая бугрящиеся из-под земли корни.

— Присаживайся, — кивает она на один из них, ближайший к ней, — в ногах правды нет.

Видимо, не один год, и не один гость здесь штаны просиживал, корень был гладким, плосковатым, словно его отполировал кто.

На поляне воцарилась тишина, пока мы с пантерой играли в гляделки.

— В некотором царстве, некотором государстве… — завела она так неожиданно, что я аж на месте подскочила. — Ты чего пуганная такая?

— Ну, как бы… не каждый день разговаривающую кошку встречаю, — зябко поёжилась. — Со мной в доме живёт ворон и кот, они тоже разговаривают, правда, мысленно.

— Яговское зверьё что ль?

— Угу, — киваю понуро, — расскажи, что произошло?

Она фыркает.

— Семейные драмы, тайны и загадки прошлого, — щёлкнув хвостом в воздухе, Милослава расслабленно свесила его с цепи. — Запрещённая магия и сила любви.

— Я верю в любовь, — зачем-то выдаю и только потом прикусываю язык.

— Я тоже, — кивает она, — но вряд ли встречу свою.

— Почему?

— А кто же меня зверем-то полюбит?

— Васька говорил, что в определённое время ты и человеком бываешь.

— Так не найдётся в Навьем мужика-то, кто меня и котом, и девкой видел. Засыпают все, когда оборот происходит. Ноги их, сами собой, с закрытыми глазами к дому несут. Так и ходят некоторые, месяцами, силушку испытывают. А потом всё, понимают что без толку.

— А чего хотят? Ну кроме любви неземной.

— Неземной, — задумчиво повторяет она, косясь на порталы. — Мне простой, человеческой и искренней. Насмотрелась уже, на десять жизней вперёд, любовей этих. Песнь моя, человечкой, от любой хвори излечить да желание искреннее, светлое исполнить. Вот за этим и ходоки ходят. Но только не знают, что проклятье богов не в том, чтобы меня бабой увидеть. Да и не про богатство со славой желания исполнить могу. Я ж не рыбка золотая, в самом-то деле.

— А в чём? Проклятье богов-то.

— Так и скажи тебе, — щурится она. — В любви дело, Василиса, в любви. Но да ладно, говори, зачем пожаловала, о чём или с кем говорить будем?

— Мне подсказали, что могу увидеть родственницу свою, из другого мира. Спросить, что со мной сталось и кто я такая. Вот, пришла просить совета предков.

— Предков… А знаешь ли ты, девочка, что духи не всегда правду говорят? А иногда и не позволено им. Всё равно хочешь увидеть?

— Мне сказали, что я ведьма с запечатанным даром. Хочу знать, почему мама на это пошла.

— Не ответит она, — вздохнула сочувственно пантера.

— Но как же… ты только что сказала, что может недоговорить…

— Что сказала, так и есть, но мать тебе услышать не дадут. Близких родственников никогда посланцами не отправляют. Жди кого угодно, но не её. Всё равно согласна?

Раздумывать долго не приходиться. Надежда была увидеть маму, но раз не судьба, то…

— А кого же тогда? На любого родственника согласна!

Пантера сказать не успевает, её тело сотрясает сильная судорога, по лоснящейся чёрной шерсти идёт рябь, а зелёные глаза закатываются ко лбу, как будто зарастая белёсой мутной плёнкой.

Когда в следующий раз она открывает пасть и начинает говорить, я прирастаю к корню, не в силах даже мизинцем пошевелить.

— Тётка я твоя, Иринкой звать. Ну, здравствуй, племяшка.

Замогильный, булькающий, как будто у говорившей полон рот воды, голос продирает тело липким щупальцем ужаса. Неживые глаза смотрят в упор не моргая.

— Я…я… — сиплю, откашливаюсь и пытаюсь звучать смелее, где-то на подкорке сознания понимая, что пантера не может ступить с цепи, а значит и мёртвая родственница плохо мне не сделает. — Думала, что с предком дадут увидеться, а не… так…

Пантера заходится то ли в кашле, то ли смеётся.

— Ой, насмешила, — выплёвывает она. — Ты на себя глянь, белее мела сидишь. А это только меня слышишь. Камнем бы и замерла, если бы ещё увидела. Поверь, не очень приятное зрелище. Ну так что, — моя родственница оглядывается, тоскливо вздыхает, — зачем пожаловала? Спрашивай шустрее, Милка хоть и добрая, но терпение не безграничное, да и болеть теперь будет, дня два.

— Я не знала, что у мамы была сестра…

— И сестра, и мать, и жизнь сладкая. Всё было, у сказочницы нашей. А она в облаках витала, да о любви мечтала. Я-то пошустрее была, а она всё о принце грезила.

— А магия? Почему запечатала?

— Дура потому что. Всем известно, что запечатать, не значит лишить. И до поры до времени она спать будет, а затем как рванёт… не рвануло ещё?

— Нет…

— Значит, неинициированная… — понятливо протянула тётя Ира.

— Что это значит?

— То и значит, не любилась ещё ни с кем.

— Вы о сексе?

— О нём, о чём же ещё, — мечтательно хихикнула она. — Чтоб ты знала, ещё задолго до рождения нашего мира любовная магия и чары творили чудеса. Магия жизни, так раньше её называли, а всё потому что имеет дело с энергиями невидимых миров. Самая мощная сила для привлечения богатого урожая, благосостояния поселений, победы над врагами. Когда человек един со своей половинкой, достигает пика, он же един и со вселенной. — Она замолкает резко и совсем по-человечески прикрывает пасть лапой. — Ой, а что ж я тут разболталась! Тебе хоть восемнадцать есть, девонька?

Фыркаю, давая понять, что уж слишком поздно опомнилась родственница.

— Так что там с инициацией и магией жизни? — поторапливаю я.

— Ну вот, когда ведьма искренне любит и соединяется с возлюбленным своим, энергии иных измерений, которые невозможно увидеть, но которые незримо влияют на нашу жизнь, прошивают тело ведьмы, наполняют её как молоко кувшин, позволяют ведать и видеть, предчувствовать. После инициации все тела ведьмы — будь то физическое, духовное или ментальное, все они соединяются, позволяя ведьме пользовать и “тонкие” грани, щупать изнанку мира.

— Тонкие? — тихо переспрашиваю я, но тётка слышит.

— Ну вот гадания, разговоры с фамильярами и духами, какая непонятливая, — ворчит недовольно.

— И почему же мама меня решила этого всего лишить?

— Ясно почему, — фыркает пантера. — Мачеха твоя, всё по бабкам шаталась, мужика отобрать хотела, чёрную, злую силу призвала. А сестрица уж больно малахольной была. Добровольно от силы отказалась, чтоб с дурачком, отцом твоим жить. Ещё и тебе магические потоки связала, чтоб не искушать тьму.

— Зачем же?

— Возле каждой ведьмы должна быть наставница. В Навьем так и заведено, не то что в городе. Всем здесь ясно, что лучший путь для ведьмы — когда рядом есть старшая сила, лучше кровная. Как ты родилась, я уж утопла, а старших баб в нашем роду и не было. Так что теперь, Василиса, свой путь тебе мерить, набивая собственные шишки… Кстати, про них…

— Про шишки?

— Угу, про одну… — пантера мешкает, словно не решается продолжать, а мне резко становиться сонно. Всё, что она говорит, звучит сказочно и дивно, хочется слушать, но спать ещё больше. — Так вот! — восклицает она громко, что я подпрыгиваю на месте. — Мужика тебе надобно лучше местного, навьего, хватит, и так кровь разбавили. К тому же, выброс силы будет мощным, чтоб поглотить и разделить с тобой мог. Вот, кого-то ищи, кому надо помощь магическая, двуликого. Как я сейчас.

— Э-э, — тяну непонятно. — Утопленника?

— А ты подумай получше, кого перед собой видишь, — переходит в загадки она. — Я волк только на двух ногах.

— При чём здесь волк? — моргаю я, аж сон уходит.

— Днём мы спим, а ночью встаём, днём-лежим, а ночью-идем? — ещё больше путает она.

— Вампиры?

— Вот дурья башка, — ворчит, царапая когтями лавку, — последняя попытка, Василиса, уходит мое время. — Пушистый, сладкий, ласковый, но все же мелкий пакостник?

— Кот?

— У куклы своей спроси, — рыкает раздражённо. — Оберег она твой, сила в ней наша, родовая, — по телу кошки вновь бежит крупная рябь, — и ему скажи, что простила я, давно. Поняла?

Тело пантеры резко выгнулось, до хруста. По поляне прокатился тихий, пронзительный скулёж.

Подхватившись с корня, я подошла к кошке намереваясь погладить, но из ее пасти донёсся грозный предупреждающий рык.

— Не подходи-и, пр-риш-шиб-у, — вновь пророкотала она сквозь зубы. А зелёный полыхающий взгляд пробил до самого нутра. — Не ус-снула? — прозвучало удивлённо.

— Так вот какие это сказки? — ахнула я.

— Кт-то чт-то хоч-чет, то и слыши-ит, но никогда не помни-ит, — подтвердила она. — Только-о сказ-зки пус-стые в голов-ве и ос-стаютс-ся.

— Но я ведь не забуду? — спросила у кошки.

— Ты и не уснула. А сейчас иди, — она устало опустила голову на лапы, отворачиваясь, и совершенно не по сказочному добавила, — хреново мне. Вечно душу всю вытрясут, гости эти.

Загрузка...