Ведьмина Ласка (СИ)

Глава 3

Ян

Больно-то как. Это я вчера подрался небось с сельскими-то. Притащились, с соседнего Залесска, наглые рожи наших девок клеить. Самим мало, а тут эти…

Девки у нас в селе ладные, правда, всё больше теперь по "Костям" шастают. Местные им уже недостаточно хороши, городских, парфюмированных подавай. А было время какое… раньше-то.

Что ж так болит в боку? Хорошо, видать, меня отмутузили. Надеюсь, проломил пару голов в отместку… или это мне проломили. Не помню ни черта. Вроде и не пил до белых чертей, а чертовски хреново! В голове чернота и туман, как после самогонки бабы Любы.

Со стоном оглядываюсь. Изба не моя, незнакомая: склянки какие-то, травой воняет, аж нос заложило. Сарай, а не хата. Это у кого ж я так заночевал без удобств? Надеюсь, у приютившей ревнивого мужа нет. Не чувствую сегодня сил отбиваться. И так вон еле дышу, видать, рёбра мне переломали, гады Залесские.

Что-то чёрное огромной тучей движется с угла. Пячусь, шаря лапой в поисках дубины или ещё чего тяжёлого.

ЛАПОЙ.

ЛАПОЙ, твою мать!

Это ж что я пил до таких глюков?

Воспоминания картинками мельтешат в голове, вспыхивают, гаснут. До боли в глазах.

— Я ведь любила тебя, Ян! За что ты так? — некогда сине-свинцовые, как грозовое небо, глаза соседской Иринки теперь водянистые, потустороннее — пустые блюдца. Зрачок мутный и кожа зеленцой отдаёт.

— Чур меня, пить брошу! Вот те крест брошу пить!

— Тебе бы всё бросать. Меня, пить… Хотя пить бы бросить не мешало, да.

— В гробу я тебя видел с советами вместе! — буквально причём. Дня четыре, как справили поминки. Лично могилку копал. Землицу бросил, как положено. Хоть и не жених, а всё ж в последний путь проводить надо. Бабы все шептались: подымется неупокойница. Нет, мол, покоя утопленницам незамужним. Как будто замужние только в посмертии покой и обретают. Ишь. Это мужику женится — хомут на шею. А бабе что? Сидишь дома, как сыр в рассоле. Довольная, на полном обеспечении. Знай рожай да расти. Это тебе не лес рубить в поте лица. Потому и не захотел я жениться, на Ирке-то. Пришла, рыдает, мол понесла от тебя, батька с мамкой прибьют, если узнают. А я что? Служба спасения? Так и сказал, ещё надо доказать, что от меня. И вообще, я молод и полон сил, рано мне иждивенцев на шею камнем вешать. Ушла. Рыдая, всё живот рукой прикрывала. А потом… новости по селу пошли, что Иринка утонула на вечерней заре. Говорят, пошла купаться в одиночку. Искали дней пять. А как нашли, у меня чуть желудок через рот не выпрыгнул вместе с кишками. Глядел на утопленницу и вспоминал, что целовал распухшие синие её губы. Нет, когда целовал, нормальные были, яркие, как подведённые сладкой малиной, так и горели призывом на загорелом, красивом лице.

— Я ведь всё равно тебя люблю. И простила уже. Идём со мной. Будет у нас жизнь вечная.

— Да ты мне и живая на вечную жизнь с доплатой не нужна была, а упырицей так тем более не сдалась. Кто ж позарится, ты ж нежить хладнокровная. Лягушку целовать и то приятнее, небось.

Иринкино лицо исказилось сначала обидой, потом злобой. Глаза налились слезами и стоило первой соскользнуть со щеки, удариться о землю моего небольшого участка, куда дура эта явилась на порог за любовью, распалась утопленница водой болотной. Обдало меня этой жижей с головы до ног, а стал отплёвываться ещё и в рот набилось, и в глаза.

— Грязней этой жижи твоя душа, дровосек, — голос вроде Иринкин, а вроде уже и не её, застучал в голове, как будто внутрь меня пролез, прямо в мозг. — Нет в тебе ни любви, ни сочувствия чужому горю. Неласковый ты, бессердечный. Быть тебе ласкою в наказание. До тех пор, пока…

А дальше чернота.

В смысле лаской?!

Чёрная тень закрыла собой всё, отвесила мне смачного леща ни за что, аж к стене отлетел.

— Да у вас тут гостеприимство евро уровня, твою мать! — от встречи со стеной в голове затрещало. Потом бабахнуло. Это я что? Мал да удал? Пробил собой окно из этого тёмного царства на свободу?

Да вроде всё так же, стена под спиной. Деревянные балки неприятно давят кожу.

Кожу?!

Трогаю руки. Человечьи.

Привиделось что ли? Кончилось проклятие упырицы-мокрицы!

Подпрыгнув на ноги, подхватил местную охранную систему пушного вида на руки.

— Правильно говорят, кот — защита от тёмных сил. Заведу себе такого, вот те крест!

Кошак забился в руках, не похоже, чтоб от радости, выпустил когти и полоснул меня по роже.

— Ах ты тварь неблагодарная! — отшвырнул его от себя и тут же что-то как долбанёт по самому темечку! Чертыхаясь, отмахиваюсь, не глядя от невесть откуда взявшегося ворона. Какие ж богатства надо в этой хибаре хранить, чтоб такую защиту прикармливать?

— Что у вас тут за цирк ручных уродов?!

Кот и ворон. Это меня к Ладомиле, что ли занесло? Вот же не фартит! Она, говорят, та ещё ведьма старая! Надо валить срочно… штаны б только раздобыть. А то приметно очень голышом до хаты шлёпать. Я парень видный, стесняться нечего, но хочется незаметным домой прошмыгнуть. Хрен его знает, что я за беспамятство опять наворотил. Накостыляют по голому заду, а я и знать не буду, за какие грехи.

Дав пинка вороне, нырнул в шкаф в поисках тряпья. Нашлось. Модное даже. Это что же, ведьма старая — молодчика подцепила? Приворожила никак! Кто ещё позарился бы на морщины столетние?

Натянул штаны, отбиваясь от зверинца хозяйского. Надо свалить до того, как старуха вернётся. Объясняйся потом с нею и владельцем штанов.

Вдруг запело радио. Я аж шарахнулся с перепугу.

"Мораль этой истории будет такова

Коль, дал кому ты слово, то держи его всегда".

Приёмник затрещал, будто новую волну ищет, и одновременно с этим скрипнула дверь. Я к окну, а там котяра этот проклятый. Довольный такой, скалится. Хвостом по раме барабанную дробь выбивает.

— Чтоб тебя блохи заняли, чёрт волосатый.

"Попал похоже. Опять. Как кур в ощип.

в мой капкан ты попал

заключён в моём взгляде,

и как выйти не знаешь

больше точно не сбежишь"

Запело радио и в дверь протиснулись девчонка лет восемнадцати.

Странно. Летом же приезжала Людмилы внучка: лет десять ей, не больше… или… это я сколько животиной по миру бродил?! Твою-ю ма-ать!

Девчонка визжит. Ворон каркает. Кот хвостом лупит по подоконнику.

— ДА ЗАМОЛЧИ ТЫ СИРЕНА ПОЖАРНАЯ! — пытаясь переорать этот гомон, рявкнул во всю мощь лёгких. — Сосед я, за сахаром зашёл.

— Голый!? — недоверчиво щурится Людмилы внучка. Ладненькая выросла, спелая. Это её хахаля что ли штаны? Эх, глупая, тебе разве не говорили, что в лес дрова не возят? Чо попёрла-то мёртвый груз в отпуск? У нас своих мужиков — только успевай ноги раздвигать.

— Так ведь сирым и убогим охотнее подают, — улыбаюсь, пожимаю плечами. — Так что? Сахаром поделишься? Меня Яном, кстати, зовут. — Протягиваю руку, а она всё спиной двери подпирает.

"Много занимает в твоей жизни ложь, враньё, думаешь, тебя спасёт

Верил, но в итоге понял, ты рядом со мной только врёшь"

— У тебя тут радио с катушек слетело. Хочешь починю? Я в этом деле мастер.