Весна, которой нам не хватит

Глава 32. Такие разные одиночества

В среду двадцать шестого апреля после занятий я пошла к директрисе требовать – ну, ладно, просить – отчёта (ну, ладно, хоть каких-нибудь крупиц информации) о том, куда подевался Эймери. Должна же она была хотя бы знать, когда вернётся преподаватель! Если вернётся… Паника, нарастая день ото дня, скручивала меня изнутри, перемалывала внутренности. «Вот вернись только, я тебе…Просто вернись. Пожалуйста. Даже если только на месяц, я согласна на всё. Пожалуйста. Пожалуйста…»

Я твердила свою немудрёную молитву на пути к директорскому кабинету. В честь успешного окончания аттестации малье Лестор милостиво дала мне отпуск на целую неделю – а лучше бы не давала! Не занятая работой голова была переполнена тревогами.

Дверь в кабинет оказалась не заперта, и я решила не стучаться – в конце концов, отпуск отпуском, но это же моё рабочее место, а потому я могу зайти, что в этом такого особенного?

И я открыла дверь, уловила краем глаза какое-то смазанное движение впереди, и не иначе как чудом пригнулась. Прямо над моей головой со свистом пролетела увесистая чернильница. Раздался ожидаемый грохот: орудие секретарского труда угодило в примостившийся на крючке в стене прямо напротив кабинета цветочный горшок. Я посмотрела на глиняные черепки, россыпь земли на полу и представила на их месте свою бедовую голову.

- Закрой дверь с той стороны! – раздался голос директрисы. Я помялась на пороге, а потом решительно проигнорировала указание сошедшего с ума начальства и принялась собирать разбросанные по полу документы и папки. Собрала стопку и положила её на стол, стараясь не смотреть на сидящую за столом малье Лестор, растрёпанную и заплаканную.

- Ну, чего тебе надо? – выдохнула она. – Иди, отдыхай. Наработалась уже.

- Так и вам бы пойти, – осторожно заметила я, покосившись на подозрительно полупустую флягу. Содержимое фляги тоже внушало некоторые подозрения. – Я могу чем-то помочь?

- Можешь. Оставь меня одну!

В кабинете царил беспорядок, и я принялась возвращать на место раскиданные в явном приступе истерики вещи.

- Почему вы не идёте домой? – зря я к ней прицепилась, но наша всегда такая безукоризненная директриса, будучи всклокоченной, с тёмными следами туши под глазами и размазанной около рта помадой, невольно вызывала жалость. Кротовы взрослые! Вместо того, чтобы заручиться их советом, их же приходится и утешать.

- Там никого нет, – глухо ответила малье Лестор.

- Здесь тоже.

- Здесь не так. Одиночество дома и одиночество на работе – это совершенно разные одиночества! Ты ещё молода и ничего не понимаешь. И, даст Огненная лилия, не поймёшь. Здесь и не должно никого находиться в это время. А дома… должна быть семья. Если её нет, пустота болит, как ампутированная рука. Фантомная боль.

- Разве пустота может болеть?

- Ещё как.

Я подумала, что именно это и чувствовала сейчас, в отсутствие Эймери, и села в кресло напротив.

- У вас же есть муж?

- Муж… Что муж. Берт Лестор старше меня почти на пятнадцать лет. Он дал мне многое, вытянул из пропасти отчаяния после предыдущего брака. Дал это место – у него большие связи в Сенате. Но я у него шестая жена, - она горько рассмеялась. – Надолго его страсти не хватило. Он сразу предупреждал… Так что официально мы ещё не разведены, у нас прекрасные… дружеские отношения, но дома он меня не ждёт. Никто не ждёт. Сегодня день рождения моего сына. Мог бы быть.

- Но у вас есть ещё родственники, – тихо сказала я. – Родители… братья или сёстры.

- Им на меня наплевать.

- Сделайте первый шаг!

- Уже делала. Правда, бывший муж недавно приходил, просил денег, – она пьяно захихикала.

- Вы же ещё не старая. Почему вы зачеркиваете своё будущее?

- Нельзя строить дом на яме. Ладно, забудь. Ты-то что хотела?

- Отпроситься на завтра, – почему-то я не рискнула спрашивать об Эймери.

- Хоть до экзаменов гуляй, – вяло кивнула директриса. – Невеста…

***

- Вы к кому? – строго спросил меня молоденький охранник на входе в Сенатский цилиндр. – Представьтесь, пожалуйста.

Потом он долго шуршал какими-то бумагами и листами и, наконец, поднял на меня слегка виноватый взгляд.

- Малье, ваше имя есть в списках, вот только мальёка Карэйна нет на месте.

- А когда он вернётся?

- Не могу знать, малье. Его нет уже как минимум две недели.

- Так узнайте! – в отчаянии воскликнула я, а потом добавила, чувствуя, как в уголках глаз скапливаются слёзы от усталости, недосыпа и разочарования. – Пожалуйста. Это очень важно…

Охранник заколебался, наверное, ему хотелось выглядеть перед молоденькой девчонкой этаким всемогущим спасителем-помогателем, но отлучаться с рабочего места и приставать с вопросами к занятым работникам Сената тоже не хотелось.

- Малье Флорис? – я медленно повернулась, успев мысленно отметить только то, что говорящий был мне знаком. Ещё не хватало нарваться на сенатора Крайтона, а потом опять отчитываться перед Армалем, что я тут делала и почему без него! Впрочем, этот хриплый каркающий голос принадлежать дяде Армаля никак не мог.

- Какая приятная встреча!

В паре метров от меня, в сопровождении пары, как всегда, невыразительных и хмурых охранников стоял Мирук Трошич. В пыльном поношенном плаще, сам по себе поношенный и пыльный, но безмятежно, даже невинно улыбающийся.

- Какие-то проблемы? Чем-то могу помочь?

Я едва удержалась от того, чтобы броситься ему на шею.

- Мальёк Карэйн… Встреча… Договаривались… А он!

- Ах, вы, маленькая любительница большой науки… Мальёк Карэйн, боюсь, пока что недоступен для общения. Вы же сами могли видеть, что состояние его здоровья, гхм, далеко от идеального, так что…

- Он умер? – безжизненно спросила я, потому что выслушивать долгие предисловия не было никаких сил.

- Умер? О, нет, во всяком случае, я о таком не слышал. Но от работы его отстранили, ох, уж эти трудоголики! Казалось бы – сиди ты в своей лаборатории или библиотеке, но нет – ему и бумажная работа была по душе! Простите, дорогая, я вас разочаровал? Может быть, вам может помочь кто-то другой? Может быть, я?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- На самом деле я просто хотела… – я споткнулась на собственной фразе. Что я хотела? Поговорить? Да, пожалуй. Поговорить с кем-то, кто знает о скверных, знает об Эймери и не шугается этих тем?

Но верховный сенатор тоже должен всё это знать. Тем более, оппозиционный сенатор. И хотя Эймери относился к нему с каким-то пренебрежительным скепсисом, нельзя было отрицать, что Трошич многое мог. В том числе и узнать.

А ко мне он, кажется, испытывал симпатию.

- Могли бы вы уделить мне немного времени?

Сенатор Трошич смотрел на меня со своей обычной нарочито милой, немного снисходительной улыбкой, но рядом с ним меня никак не отпускало ощущение сосуда с двойным дном. Возможно, вовсе не общение с юной малье, а маленькая месть оппоненту – дружба с невестой племянника – доставляла ему искреннее удовольствие.

- Такой прелестнице отказать невозможно. Где бы нам поговорить… В моём кабинете? Но там так пыльно и неуютно… К тому же здесь везде лишние глаза и уши. А впрочем, есть одно неплохое местечко, и сейчас там никого не должно быть. Небольшое кафе, минут десять пешком отсюда. У него нет даже названия, но вы легко его узнаете – над входом флюгер в виде большого чайника. Оно, ха-ха, так и называется среди своих: «Чайник». Хозяин – мой старый друг, нас не побеспокоят. Подождите меня там, я отдам соответствующие распоряжения и скоро приду.

***

Кафе я отыскала без труда. Пришла туда первая, и такой же пожилой, как и опальный сенатор, лысоватый хозяин после соответствующих разъяснений без лишних вопросов проводил меня в отдельную комнатку, принёс восхитительно ароматный молочный чай – Ноэль бы это понравилось – в щербатой кружке. К чаю прилагались сероватые, совершенно не презентабельные печененки, тающие во рту и оставлявшие умопомрачительное послевкусие ванили с лёгкой горчинкой. Я подумала, что пренебрежение к внешнему в угоду богатому внутреннему содержанию было отличительной чертой сенатора Трошича.

Ждать пришлось недолго, сенатор появился, причем один – верные стражи остались за стеной. Трошич долго снимал своё пальто, грел, покряхтывая, пальцы, обхватив кружку, вдыхал тёплый пар и жаловался на неизлечимый артрит и сырую погоду.

- Ну-с, милая моя, а не подскажите ли вы мне сперва, почему вы не обратились к Корбу? Я Верховный сенатор, да только на словах, а подлинная власть, деньги, связи – всё у него. Я не жалуюсь и даже не ворчу, предположим, Корб бы никогда не пришёл вот так в «Чайник», не по статусу ему, а я – запросто, так что у всего есть свои плюсы. Но мне интересно.

- Я не хотела бы беспокоить мальёка Крайтона вопросами, которые ему… неинтересны.

- Зато интересны вам, – хмыкнул Трошич. – Что ж. Спрашивайте. И не беспокойтесь о конфиденциальности, я уже не в том возрасте, чтобы находить удовольствие в этих играх.

Я засунула в рот печенье, чтобы взять ещё несколько секунд на «подумать». Может ли Трошич вопреки своим словам заложить меня Крайтону? Конечно, может.

Но не наплевать ли мне на это в высшей степени?

- В нашем Колледже в последний день зимы убили преподавателя, – наконец, сказала я. – Было подозрение, что в деле замешаны неустановленные скверные. В помощь расследованию был приглашён один скверный, с даром чтения памяти вещей… Вы слышали эту историю?

Трошич кивнул, всё ещё любезно улыбаясь, но глаза у него стали… холодные, настороженные. Впрочем, возможно, мне это только показалось.

- И выяснилась странная вещь. Оказалось, что преподаватель – сам скверный. Однако ему не стёрли дар в двадцать один год, если не ошибаюсь, ему было около сорока. Тридцать восемь. При этом его мать утверждала, что семья не скрывала дар сына, к нему приходили сотрудники из отдела научной магицины. Однако скверному, которого привлекли к расследованию, об этом почему-то не сообщили. Я думала об этом, и у меня в целом создалось впечатление… Ну, неважно, я просто хочу понять. Сведения о легальных скверных засекречены?

- Вы меня удивили, – коротко отозвался Трошич и надолго замолчал, глотая чай и поглядывая в окно. – Да, к Крайтону с этими вопросами лучше не подходить. Я в курсе этой истории… отчасти, без подробностей. Однако вряд ли в неё посвящали студентов. Любопытно.

- Никто, кроме меня не знает, – торопливо сказала я. – А мне очень нужно знать. Это… это личный интерес, но мне жизненно важно. Чем больше я узнаю о скверных, тем больше у меня недоумения. С одной стороны, их ненавидят и боятся, хотя явных причин для этого я не вижу. С другой стороны, их привлекают к расследованию и считают полезными. Запирают в приютах и морят голодом, не разрабатывают лекарства для них, хотя такое возможно… мальёк Сиора же какие-то придумал. И в то же время есть те, кто живёт почти полной жизнью, как убитый преподаватель Реджес Симптак. Всё это… на мой взгляд лишено логики.

- В каком-то смысле вы правы, – хмыкнул мальёк Трошич. Подпёр ладонью подбородок. – Скверные, ох, уж эти скверные… Ну, я попробую ответить на ваш вопрос, только попробую, не обессудьте. Есть отдел научной магицины, тот, в котором одно время вовсю активничал ваш приятель Рабрай Карэйн, подотчетный нашему общему приятелю Корбу Крайтону. Финансирования у отдела в целом мало, поле деятельности отнюдь не ограничивается скверными. Так или иначе, скверные – это меньшинство, и всегда можно заявить, что глупо решать проблемы меньшинства, когда не решены проблемы большинства. А проблемы большинства никогда не заканчиваются, смекаете? Есть целый список болезней благоодарённых, которые у нас ещё не умеют лечить: не отращивают отсечённые конечности, например. И остро стоит вопрос с неодарёнными, коих также гораздо больше, нежели скверных.

- Тем не менее, мальёк Сиора…

- Был гениальным, но вздорным стариканом, который имел деньги и имя, и мог сходить с ума, как ему заблагорассудится. Например, он выявил жабью чуму – представляете? Не спрашивайте, что это такое, я не знаю подробностей. Но он вот выявил, потратил на это, кажется, полгода жизни – крайне важное исследование! И как лечить некоторые скверные хвори – тоже. Но он финансировал себя сам.

- Его вдова говорила, что после его смерти все его достижения были изъяты.

- Совершенно верно. Знание – это оружие. И скверные – это оружие. Могущественное орудие-сюрприз. Стреляет неизвестно какими ядрами в неизвестном направлении. Взяли бы вы такое на поле боя? Позволили бы завладеть им противнику? О, нет. Я бы запер его в бункере до «лучших времен», чтобы когда-нибудь потом разобраться, или вообще уничтожил. С этими «лучшими временами» есть одна проблема: они обычно никогда не наступают.

- И всё же…

- Да, останавливайте меня. Так вот, есть отдел научной магицины, а есть специальный отдел контроля над скверными. Это две разные организации. И хотя иногда у них общие подопечные, они крайне не любят друг друга. Впрочем, отдел контроля не любит сам себя, – Трошич утробно рассмеялся. – Никто его не любит, и они никого, даже полицию. Тамошние сотрудники – те ещё упыри. У них есть свой маленький личный научный отдел, занимающийся строго засекреченной деятельностью. Впрочем, легко догадаться, какой: контролем. Им не надо лечить скверных. Им надо контролировать их. Властвовать над ними.

- Не понимаю, – искренне сказала я, чувствуя, как от многословного сенатора начинает болеть голова.

- Ладно, неважно, – снова снисходительно улыбнулся сенатор. – У вас совершили убийство. Кто этим занимается? Обычная полиция. Отдел по контролю скверных узнает, что произошло убийство их человека, разумеется. Но по факту о том, что это их человек, они не могут сказать, потому что не хотят утечки информации о скверных среди нас – представляете, какая паника поднимется? Кстати, страх – ещё один инструмент контроля.

- Поэтому они говорят о том, что подозревают об участии скверных и посылают своего человека, и вообще законно вмешиваются в ход расследования, – озарило меня. – Хотя на самом деле их интересует жертва, а не убийца.

- Примерно так, да.

- Скверных, таких, как мой преподаватель, много?

- Об этом не знаю даже я. По закону отдел контроля подчиняется только Верховному сенатору, а я являюсь им лишь номинально, для порядка. Впрочем, мог бы и выяснить, вот только зачем? Я не боюсь скверных, малье Хортенс. Думаю, таких очень мало.

- Но зачем? – сказала я. – Зачем они его вот так выпустили? И почему только его? Чтобы следить?

- За кем? – приподнял брови сенатор. – Я думаю, скверный среди обычных людей – такой же эксперимент, как и прочие. Научный подотдел отдела контроля постоянно экспериментирует на людях. Однако Айвана прогрессивная страна, у нас республика, у нас всё прекрасно, у нас, говорят, отменяют смертную казнь со следующего года, мы входим в Совет благого мира наряду с пятью другими гуманными и прогрессивными странами. И вот такое маленькое чернильное пятно: у нас берут детей, пусть и альтернативно одарённых, и вкалывают им разную дрянь. Половина этих детей умирает сразу же. Ещё четверть получает множество побочных эффектов. И примерно четверть остаётся в живых. Я предполагаю – только предполагаю! – что этот ваш преподаватель был участником такого научного эксперимента.

- Но его дар сохранился, – пробормотала я.

- А какой у него был дар?

- Он превращал воду в кислоту… или что-то вроде этого.

- Не так уж и опасно, верно?

- Но есть множество скверных, которые тоже одарены совсем безобидными дарами! – я подумала о Ноэль, о Лажене.

- А отдел контроля берёт одного и контролирует, без особого риска, – мальёк Трошич отставил пустую кружку не без сожаления. – Я просто предполагаю, что… ну, допустим, вашему Симптаку был вколот некий яд. Если он не будет приходить за противоядием каждую неделю, то умрёт. Если он выкинет какой-то фортель – то же самое.

- Если он не сделает то, что от него требуют…

- Верно. И мы имеем совершенно послушного нам скверного, которого мы благородно отпустили жить своей свободной жизнью.

- Скверного, который не может иметь детей…

- Ну, не стоит валить всё в одну кучу. Уверен, что наши дорогие контролёры занимаются и селекцией. Скрещивают потихоньку подопытных скверных между собой, – хмыкнул Трошич. – Вот с благоодарёнными добровольцами, боюсь, беда. Они ж у нас сплошь благородного происхождения. Впрочем, тут только мои догадки и подозрения.

Меня передёрнуло.

- Простите, но это отвратительно. Они же… люди!

- Согласен, но кое-кто закрывает на это глаза, а я, пытающийся этому противодействовать, для многих – шут. И не больше. Но с другой стороны, тему скверных и не замалчивают окончательно. О ней так интересно спорить! Не то что о пенсиях для слуг и правах женщин, верно?

Я отвела глаза. Это было похоже на правду.

- Но почему тогда этот контроль осуществляется не над всеми скверными? Зачем нужны эти жуткие приюты и прочее?

- Ну, милая, тут тоже всё не просто. Побочные эффекты – это раз. Дороговизна подобных средств – это два. Неизученность – это три. Для науки двадцать лет – не тот срок, чтобы выявить все следствия-последствия, а ведь подобные исследования начались не так уж давно. А кроме того…

Он вдруг взял меня за руку. Погладил – жест был каким-то двусмысленным. Конечно, я не думала, что сенатор, по возрасту годящийся мне в дедушки, будет грязно приставать, однако и невинно-отцовского в этом прикосновении было мало.

- Вы так милы. Ох уж это очарование пылкой горячей юности… Может быть, вы повлияете на Армаля Гийома, а через него смягчите и каменное сердце его дядюшки? Я его смягчить не смог, – снова этот дребезжащий смех.

- Вы сказали «кроме того»… – руку я осторожно высвободила. Для верности сложила на колени.

- Кроме того скверный скверному рознь, – неожиданно заключил сенатор и поднялся. – Прошу меня простить, малье. Дела.

…я посидела в кафе ещё немного, глядя в окно. Четверг. Уже четверг, а Эймери всё нет. И, сказать по правде, окружающий мир нравился мне всё меньше и меньше.

***

- Малье Флорис, вас вызывают к директору! – с почтительным поклоном произнесла служанка, на лицо совершенно мне не знакомая. Я настолько глубоко закопалась в собственные печальные мысли, и с первого раза не поняла, что вообще происходит, кто я, где я и какой сейчас день. Поморгала – после почти бессонной ночи глаза горели так, словно в них щедро насыпали песку.

Утро, первая лекция, медитативная концентрация. Студенты в большинстве своём мирно дремали: у Мардж глаза были совершенно стеклянные, у Беренис в уголке рта предательски поблёскивала тоненькая ниточка слюны, Леа едва не касалась лбом столешницы, и только Олви героически шевелила губами, а пальцами перебирала бусинки на браслете: обычном, не помолвочном. Преподавательница, строгая и немногословная малье, недовольно смотрела на стоящую в дверях служанку, явно смутившуюся и повторяющую раза в два тише:

- Малье Флорис просят срочно пройти к директору!

- К директрисе Лестор? – уточнила малье.

- Нет, к директору, мальёку Аешу.

О, Стальная космея, неужели опять какая-нибудь мышь ему померещилась? Но я в любом случае была рада пройтись и проветриться. К тому же у мальёка Аеша тоже можно было спросить по поводу Эймери…

Я вышла за служанкой и последовала на мужскую половину. Было тихо – вовсю шли занятия, стук каблуков казался невыносимо отчётливым. Как же болит голова… Кто-то ухватил меня за руку, а я даже не вздрогнула, не обернулась, и пламя не вспыхнуло: на него уже просто не было сил.

Чужая рука погладила мою: не Дик и не Лажен, если они ещё не сошли с ума. И вдруг я решилась – наверное, из-за того, что недельный недосып и тревоги отключили какие-то навязанные родителями и Коссет механизмы в моей голове.

- Армаль, – сказала я и закрыла глаза. – Давай разорвём помолвку.

- Не чуди, – ответил мне откуда-то за спиной Армаль голосом Эймери. – Надеюсь, ты кормила кошку не только две недели? И я забыл написать про крысу. Надеюсь, ты уморила голодом эту кротовидную тварь?

Он утянул меня в первую открывшуюся дверь, прижал к двери, не целуя, просто обнимая, крепко-крепко. Я попыталась укусить его за ухо или шею, не дотянулась, вцепилась зубами в пуговицу и заплакала.