Визажистка

Глава 1 В РУИНАХ

Первого февраля Вера проснулась утром на собственном родном диване и вдруг увидела над головой трещину.

В первое мгновение ей показалось, что она все еще смотрит странный сон, от которого пыталась всю ночь отделаться, но он, наоборот, как будто еще больше разрастался и становился многолюднее.

Как будто бы Вера все же купила сыну конструктор «Лего», возле которого тот может часами стоять в «Детском мире». (Шестьсот семьдесят три рубля! Безумие! — прострелила сквозь сон реальная цифра.) Разумеется, Антоша немедленно начал строить свои домики и замки, но вдруг под его руками они каким-то образом сделались большими и принялись с треском рушиться, почему-то при этом отскакивая в разные стороны, как мячи. Вера испугалась, что сейчас разноцветные обломки упадут на самого строителя, которого почему-то теперь нигде не было видно. И от этого с каждой минутой становилось страшнее: может, Антон где-нибудь уже лежит, придавленный и зареванный, а ей за грохотом не слышно, откуда он зовет маму?

Но к ужасу примешивалось и другое, неизбывное, гложущее материнское чувство вины: вот-вот, сама купила, своими руками устроила такую жуть, никто ведь не заставлял. Получила? Сидел бы ребенок спокойно за столом, красками рисовал, — к тому же и экономия.

Вера бросилась искать Антошку и вдруг лицом к лицу столкнулась с молодым мужчиной, который нес на голове ящик с кистями и красками.

Ничего себе, да это же был художник Карл Павлович Брюллов, изобразивший сам себя в таком виде на знаменитой картине «Последний день Помпеи»! Вера пригляделась и увидела, что все вокруг действительно поразительным образом напоминает кошмарную фантазию художника на тему извержения Везувия, который когда-то похоронил древний город под пеплом. Если только представить, что все здания и башни были сделаны из пластмассового конструктора «Лего», а люди в развевающихся древних одеждах остались точь-в-точь такими же, как на картине Брюллова, и даже издавали гортанные крики на непонятном языке.

«Главное — ничего не боись, хуже того, что есть, не бывает», — вдруг по-русски и совсем по-простецки сказал Вере великий живописец, подмигнул одним глазом, а потом наперерез толпе полуобнаженных, обезумевших от страха людей протиснулся в здание с башенками, откуда жители лего-Помпей, наоборот, в ужасе выбегали.

«Ага, это он мне подсказывает, куда идти, потому что он — русский, свой. Значит, Антошка тоже может быть там», — по-своему поняла странные слова Вера и следом за художником ринулась в дом. А потом здание стало медленно раскачиваться, подпрыгивать под ногами, и вдруг появилась как раз эта трещина на потолке…

Вера поняла, что должна немедленно, срочно проснуться, поморгала глазами, но трещина не исчезала.

И только тогда Вера все вспомнила.

Ну конечно, ведь она сегодня первую ночь провела в своей новой, а точнее, очень, и даже слишком, старой квартире, где, засыпая, невесело размышляла об этой самой трещине, весеннем ремонте, стройматериалах. Но больше всего — о деньгах, которых на ремонт все равно в ближайшее время не предвиделось, потому что в первую очередь нужно было отдавать долги за эти самые руины.

Наконец-то остались позади волокита с обменом квартиры, хождения по каким-то деревянным сараям, в которые ее с Антоном норовили заселить веселые и услужливые маклеры, простаивание в бесконечных очередях за справками с печатями и планами квартиры, заполнения бланков… И росписи, росписи, росписи, множество закорючек с росписями, поставленных на разных бумагах.

Такое ощущение, что за все годы работы в школе Вере не приходилось ставить столько подписей, сколько за один последний месяц.

Клем… с хвостиком, а потом в скобках, уже разборчиво: Клементьева В.М. Что, гражданочка Клементьева Вера Михайловна, — никак переселились? Поздравляем! Но что это вы теперь не радуетесь, а грустно таращитесь на потолок?

Самое тяжелое в обменной эпопее для Веры было то, что ей слишком часто приходилось в разных конторах по необходимости встречаться с Сергеем и его молодой женой. Квартира-то у них, которая продавалась и теперь поделилась на две, все же как-никак была общей, и потому встреч в казенных домах, где Сергей тоже под договорами и квитанциями должен был ставить свою подпись, избежать оказалось невозможно.

СКл… А дальше витиеватая гордая закорючка и расшифровка — Клементьев С.В., Сергей Владимирович. То есть в недавнем прошлом — законный муж.

Хуже всего, что Сергей почти никогда не появлялся один, а приходил под ручку с Лерой, с которой он сочетался законным браком буквально через месяц после развода. Вере постоянно казалось, что при встречах Лера слишком уж пристально и почти что покровительственно разглядывает ее своими большими серыми глазами, словно знает некую засекреченную формулу счастья, о которой другим ведать не дано, не положено.

Только рядом с этой девушкой Вера впервые в жизни начала ощущать свой возраст, о котором раньше особенно не задумывалась.

Хотя — ну что тут такого особенного? — разница-то всего на каких-то семь лет: Вере почти тридцать, а новенькой жене… далеко не тридцать. Впрочем, ровно столько, сколько было и самой Вере, когда она выходила замуж за Клементьева С.В., правда, уже в придачу с Антошей, который родился через четыре месяца.

И легкое к ней участие, как к безнадежной больной, и кроткие, полные обожания взгляды на Сергея, и новые щеточки для мытья посуды, деликатно выглядывающие из сумки, — все в этой девушке вызывало у Веры сильнейшее раздражение, почти что протест.

Даже одно только имя — Ва-ле-рия.

Ее имя, как ни склоняй, ни возводи в степень и ни уменьшай, все равно будет звучать коротко и просто — Вера. А эта, видишь ли ты, — Валерия, Валерочка, Лерочка, даже — Лерчик.

«Мне нужна моя женщина», — высказался накануне новой женитьбы Сергей.

«А я — чья?» — удивилась Вера.

«Ну, не знаю, — пожал он плечами и вдруг прибавил раздраженно: — У Сократа своего спроси».

«При чем тут Сократ?»

«Значит, у этого, как его… Эмпедокла. Или у кого-нибудь еще из этих, бородатых…»

«Хорошо, а Антон тогда — чей?» — не сдавалась она. Но Сергей отвернулся и промолчал.

«Получается, Антон — мой, только мой», — впервые в жизни сделала Вера такой вывод и чуть не заплакала от внезапной жалости к себе, и особенно к Антошке. Но сдержалась, оставила слезы на потом.

«Это мы еще посмотрим», — пробормотал Сергей, но как-то невнятно, без особого выражения. Типа того, что там будет видно, как в новой семье сложится, — зачем зря заранее загадывать насчет мальчишки?

Именно после этого короткого разговора Вера поняла, что теперь точно все, конец. Их общий мир, который казался когда-то сияющим и нерушимым, рассыпался окончательно и бесповоротно, и нет никакого смысла пытаться что-то собирать заново, выяснять отношения, захлебываться от рыданий. Лучше как можно быстрее пройти через все формальности, дележки, обмены…

Вера еще раз посмотрела на трещину: мощная, однако.

Как там обычно пишут в старинных романах? «Ее жизнь внезапно дала трещину».

Вот бы она удивилась, если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что Клементьева Вера Михайловна скоро проснется в полуразрушенной коммуналке, главное достоинство которой — высокие, но очень сильно потрескавшиеся потолки, побелить которые сможет только верхолаз. Бред какой-то… Хорошо еще, что Антошка не замечает всего этого убожества и радуется, что теперь они будут жить в самом центре города, близко от цирка.

Давно надо было вставать — Вера не привыкла залеживаться, — но сегодня подниматься с кровати почему-то особенно не хотелось.

Сколько раз, глядя в чей-нибудь затылок в очереди Регистрационной палаты, Вера вынашивала утешительные мысли, как замечательно, прекрасно, свободно, независимо она начнет другую жизнь. Как бы родится заново в новой, пусть даже и совсем старой на вид квартире.

Ведь живут же многие женщины годами одни, без всяких мужей, — и прекрасно себя чувствуют! И потом даже рассказывают всем по телевизору, какими они после развода сделались свободными и счастливыми.

Приподняв с подушки голову, Вера оглядела разруху, царящую после вчерашнего дня в обеих комнатах, и содрогнулась. Да уж, вот оно — счастье. «Вот уж точно: хуже того, что есть, не бывает», — вспомнила она фразу из недавнего сна.

Вчера только к ночи кое-как удалось затащить на третий этаж шкафы, ящики и тюки — еле успели до темноты, — все сбросили в общую кучу, и теперь это барахло надо было как-то разбирать. Одной.

Пустая кровать Антошки, к счастью, уже стояла на своем месте. Вера зорко вчера проследила, чтобы ее сразу же поставили в нужный угол. Сам Антон, самозабвенно таскавший в машину маленькие связочки детских книг и коробки с игрушками, на выходные дни был отправлен к бабушке. Подразумевается, что за это время Вера расчистит ему пространство для жизни.

«Хоть бы эта крепость продержалась как можно дольше, — подумала Вера про свою мать, снова вспоминая жутковатый сон. — Нет, пока я все же не совсем одна, нечего зря ныть…»

Вера еще раз окинула глазами коробки с посудой, ящики, связки книг. Вроде бы до переезда и не заметно было, что книг в доме накопилось уже так много. Самые любимые, по античной философии и искусству, заботливо лежали в отдельных коробках. Можно было бы сейчас, чтобы поднять себе настроение, начать разборку именно с них. Но тогда вначале нужно книжный шкаф каким-то образом придвинуть к стене, а то потом он и вовсе сделается неподъемным.

Значит, книги отпадают. Шифоньер тоже пока стоит посередине комнаты — получается, что и с одеждой возиться пока не стоит.

Вера отыскала глазами ящик, в котором лежали старые письма, фотографии, записки в роддом — то, что до недавнего времени она считала своей главной драгоценностью. К этим пакетам она не прикасалась уже несколько лет, но при переезде их тоже пришлось извлечь из дальнего угла шкафа и даже прочитать несколько первых попавшихся строк…

«Верушкин, дорогой мой котенок, как же я переживал, когда…»

Знакомый почерк говорил, что все это когда-то было на самом деле: чувства, переживания, нежность, общие мечты.

Но куда же тогда подевалось? Почему исчезло?

«У Сократа своего спроси. Или у других своих, этих, бородатых…»

Фалес Милетский однажды сказал, что между жизнью и смертью нет никакой разницы.

— Почему же ты тогда не умираешь? — спросили его ученики.

— Как раз поэтому, — ответил философ, живший на земле в шестом веке до нашей эры.

«Точно, как раз поэтому, — мысленно согласилась с ним Вера и еле заметно улыбнулась. — Вот и мне теперь тоже все равно».

В последнее время у Веры незаметно выработался свой, личный способ внутренней самозащиты. В самые трудные минуты жизни она научилась думать не о сегодняшних проблемах, а мысленно переключаться на античную эпоху и вспоминать изречения древних мудрецов. И с этой точки обзора все ее личные обиды постепенно начинали казаться не слишком большими, а потом уже маленькими, совсем крошечными, пока вовсе не исчезали из виду.

Подумаешь, тайна не сложившейся личной жизни Клементьевой В.М., жительницы города Саратова! Сотни историков разных веков и народов так и не смогли толково объяснить, почему, в конце концов, античный мир превратился в руины, а многие древнейшие восточные цивилизации до сих пор существуют и даже процветают.

А ведь примерно то же самое происходит и с любовью.

Никто не может объяснить, почему у кого-то… Дзинь, дзинь! У кого-то она внезапно исчезает… Дзинь, дзинь, дзинь!..

В дверь явно трезвонили. Вера еще не привыкла к новому звонку, и потому не сразу поняла, что кто-то рвется именно в ее дверь. Она сразу же вскочила, набросила халат.

«Только бы не Сергей. Может, забыл что-нибудь? А я, как нарочно, в таком виде, даже не умылась», — по привычке пронеслось у Веры в голове.

Но она услышала женский голос:

— Здрасьте! Она все еще дрыхнет! Во дает!

В глазке двери, обитой черной потрескавшейся клеенкой, Вера разглядела круглое лицо соседки и сразу же начала возиться с замками, которые не очень-то торопились слушаться новую хозяйку.

— Все дрыхнешь? А я гляжу, тебя, Вер, и не слышно что-то, — ввалилась через порог Ленка, занося вместе с собой в дом морозный воздух и одновременно аппетитный запах чесночной колбасы. — Думаю, схожу-ка к соседке. Может, чего двинуть надо? Или при колошматить? У меня задница, Вер, видишь, вон какая стала, любой шкафчик одна запросто ломану…

— Ой, спасибо, — невольно растрогалась Вера. — А я как раз думаю: как бы книжный шкаф в угол поставить? Он вообще-то не очень тяжелый. Но может, сначала чаю хоть попьем? А то я только что… проснулась.

— Чаю? Можно и чаю, — согласилась Ленка, которая уже с деловым и весьма неодобрительным видом расхаживала по комнатам, осматривая стены и потолки. — А покрепче после переезда разве уже ничего не осталось? Неужто грузчики, гады, все подчистую вылакали?

— Нет, что-то вроде оставалось. А ты хочешь?

— И не спрашивай. У меня, Вер, сегодня трудный день. Можно сказать — стрессовый. На переломе, Вер, всей моей судьбы: быть или не быть. С утра хожу сама не своя, просто жуть.

— Снова недостача, что ли?

— Да нет, Вер, я, кажись, наоборот, теперь лишку, через край хватила. Так высоко закинула, что — о-го-го! Кстати, я тут на всякий случай огурчиков прихватила соленых, колбасы и половину батона — у тебя ведь небось в этом бардаке с утра и куска хлеба не найдешь. С голоду тут лежишь пухнешь, думаю, вот потому и притихла.

— Точно, — еще раз удивилась Вера догадливости соседки. — Ой, спасибо…

— Ничего, главное, Вер, сначала посуду найти — кастрюли, ложки, чашки, а остальное как-нибудь приложится. В каком, говоришь, ящике? Не помнишь? Могла бы фломастером подписать. То ты у нас вроде как ученая чересчур, а когда надо, крестика на ящике поставить не можешь. Чудная ты, Вер, все же, как я погляжу, — заворчала Ленка, открывая один за другим картонные ящики из-под конфет, печенья и водки, которые Антошка приносил для переезда пустыми из ближайшего продуктового магазина, а потом непременно покупал у добренькой продавщицы свои любимые леденцы на палочке.

Ленка Калашникова сегодня с утра тоже была не в форме: ненакрашенная, одетая в теплый фланелевый халат и сильно потертые шлепанцы на босу ногу.

Обычно Вера видела соседку в более цивильном виде, и теперь невольно удивилась природной неказистости этой полной тридцатипятилетней женщины: ее большим, выпирающим из выреза халата грудям и бесцветным ресницам на бледном, несколько конопатом лице.

— Эх, страхолюдина! — сама себя оценила Ленка, остановившись перед зеркалом, кое-как прислоненным к стене, и слегка вертя перед ним своим объемным задом. — М-да-а-а, прямо скажем — не Клавка Шифер. Ну, ничего, мы к вечеру в парикмахерской на своей крыше такого шифера положим и так заштукатуримся, что любой закачается. Я забыла, ты, что ли, училась на парикмахершу? Или это не ты, Вер, рассказывала?

— На курсы ходила, два или три месяца. Где твой батон? — отозвалась Вера, открывая ящик, в котором оказались ножи и вилки, а также чашки и заварочный чайник.

— А на какой фиг тебе курсы? Ты же у нас училка вроде? Историчка?

Ленка все еще стояла перед зеркалом: теперь она распахнула на груди халат в виде декольте, что есть силы поджала живот, томно вздыхала и закатывала глаза.

— Ну, Павлуша, берегись! Бери меня всю — я твоя! — проговорила она многозначительно, обращаясь к кому-то в зеркале.

— Да тетя у меня в центре квалификации работает, где курсы всякие — и компьютерные, и парикмахерские, и даже плетения из лозы. Ты, случайно, не хочешь плетению научиться? Могу с ней поговорить. Зато я теперь Антошку сама подстригаю.

— У меня на всякое плетение все равно терпежа никакого нет, — хохотнула Ленка и потянулась к бутылкам, не дожидаясь, когда Вера закончит приготовление бутербродов. — Ты что будешь: водку или вино?

— Вино, наверное. Да я не очень-то хочу утром…

— Утро вечера мудренее, а вечером мы тебе уже что-нибудь другое нальем. И как ты только, Вер, можешь эту краску пить? Потому ты у нас и худая такая, что беленькую не признаешь.

— Да это же сухое вино! Хорошее!

— Марганцовка. Для больных — кишки полоскать, — заявила Ленка авторитетно. — Ну что, махнем? За новую жизнь, новоселье и все такое прочее.

— А, ладно, махнем.

С Ленкой Калашниковой Вера познакомилась случайно, когда та возле школы торговала на лотке канцтоварами, то и дело зубоскаля со старшеклассниками, а в обеденный перерыв обменивая у них же пирожки на шариковые ручки.

Но так получилось, что именно Ленка в августе первой узнала про Верино сокращение из школы. Когда ей вдруг сообщили, что, мол, глубоко сожалеем, Вера Михайловна, но часы сокращаются, и, вроде того, вы должны понять, что мы не можем просить об уходе Абрама Семеновича, заслуженного историка, но в то же время высоко ценим ваши способности и не теряем надежды… И так далее, что-то в этом же роде — журчащим и равнодушным потоком слов.

Вера спокойно, не дрогнув, вышла в тот день из школы, весело поприветствовала двух попавшихся навстречу учеников из своего класса, а потом остановилась у лотка с тетрадками, повернулась к главному входу спиной и не выдержала — всхлипнула, разревелась. И мало того — начала зачем-то рассказывать незнакомой круглолицей продавщице про все свои напасти, которые вдруг словно намертво сцепились в один клубок.

Сын должен пойти в первый класс — и перед первым сентября вывихнул на пляже ногу, теперь пропустит первые недели, а то и целый месяц. Муж все лето вел себя как-то странно: то и дело являлся домой навеселе, постоянно уезжал с сослуживцами то на рыбалки с ночевками, то на турбазы, все время рассказывая про «мальчишники», и «деловые встречи без жен и детей». Огурцы, которые летом с мамой закручивали, и те вдруг взрываться ни с того ни с сего начали — наверное, забыли в банки чего-нибудь положить. А теперь вдруг оказалось, что она к тому же осталась без работы.

— Полоса поперла, — серьезно подтвердила Ленка, почему-то сильнее всего отреагировав на огурцы. — Главное, не раскисай, дальше еще хуже будет, вот увидишь. Пока замри и не дрыгайся.

— Почему — хуже? — даже несколько обиделась Вера. Ничего себе — успокоила!

Но Ленка только пожала плечами и в порядке обмена опытом рассказала историю про своего братишку-наркомана, который недавно задремал ночью на унитазе с зажженной сигаретой, уронил окурок в таз с бельем и прожег насквозь ее выходное платье, колготки, новый кружевной бюстгальтер. В общем, как раз все то, в чем Ленка накануне ходила в гости к своему любовнику и собиралась потом одним разом простирнуть.

— Вот и пришлось мне тогда из-за моего гаденыша исколотого с интересным мужчиной расстаться, — подвела итог Ленка. — Скажешь, не обидно?

— Почему? — не поняла Вера.

— Ну, ты балда! Потому что пока я, Вер, себе новое нижнее белье для интимных встреч купила, он себе уже другую нашел, не стал меня дожидаться. Зато тогда я раскусила, что это за принц, а то как в тумане вся была. Не было бы счастья, Вер, да несчастье помогло, то-то!

И ведь Ленка как знала, что дальше у Веры действительно в жизни начнется такая полоса, когда августовские всхлипы у лотка покажутся просто детскими вздохами. Уже в конце сентября Сергей рассказал про свои «мальчишники» вдвоем с Лерой и сразу же ушел из дома, в ноябре оформили развод и начали искать размен квартиры, в декабре молодые поженились.

Новый год Вера встречала одна — нарочно отвела Антошу к маме и отказалась от всех приглашений, чтобы как следует собраться с мыслями, настроиться на что-то другое, светлое, совсем новое. Маме, конечно, пришлось сказать, что будет праздновать вместе с новым другом, которому пришлось на ходу придумать имя — Александр.

Но вместо этого Вера выпила в одиночку половину бутылки водки и заснула на диване прямо в одежде, не дожидаясь боя курантов, а последние мысли в старом году были про Сергея и Валерию — как они там сейчас?

Наверное, сидят вдвоем, или скорее всего давно уже лежат вдвоем, обнимаются, пьют шампанское, а Сергей небрежно держит в одной руке пульт от телевизора и улыбается…

— Еще по рюмочке? — предложила Ленка. — Подмахнем?

— Я еще эту не допила…

— Как хочешь. А я махну. Мне сегодня, Вер, надо быть в тонусе и в идеальной форме. Погоди, ты мне еще за эту квартирку спасибо скажешь, попомни мое слово.

— Да я и так говорю спасибо, — согласилась Вера, с удовольствием дожевывая нехитрый бутерброд.

— Но это ты пока так, не от всей души, просто из-за своей дурацкой учительской вежливости. Но скоро, Вер, ты совсем по-другому запоешь.

А ведь действительно, так получилось, что именно Ленка, которую Вера случайно встретила на базаре (в то время она уже торговала в продуктовых рядах) и с которой снова по привычке заговорила о своих новых проблемах, теперь уже с обменом, рассказала про эту квартиру. Оказалось, что в Ленкином «старом жилфонде», этажом выше, сосед в ускоренном порядке по дешевке продавал квартиру.

«У нас со Стаськой были кое-какие дела, — шепотом пояснила тогда Ленка, перегибаясь через прилавок и задевая грудями блюдо с малосольными селедками. — Сугубо интимные. Он теперь все сделает под мою дудочку. Неплохой мужик, не жадный, вот только агрегат у него плохо работает».

«Какой агрегат? Смеситель, что ли?» — не поняла Вера, которая как раз в это время ежедневно занималась смотринами различных комнат и хибар, где ей непременно показывали унитазы, трубы, раковины, эффектно демонстрировали работу сливных бачков.

«Другой агрегат, — усмехнулась Ленка. — Я про него сейчас как про мужчину, Вер, говорю. Совсем от пьянки испортился. Вот и торопится поскорее к жене бывшей прописаться, пока та еще не до конца разобралась. Поняла, что ли? Тебе, Вер, сроду все надо по сто раз объяснять, ты как с луны свалилась».

«Ну да, поняла», — торопливо кивнула Вера. Она не имела никакого желания вникать в чужую личную жизнь.

Главное — квартира. Вот она, родимая, так и появилась: с промасленными обоями, вся в трещинах, зато просторная — хоть танго танцуй. С Антошкой.

— Слушай, давай-ка я теперь, Вер, шкаф твой двину, а то, чую, силушка могучая распирает. И чего это я все время вширь ползу? — поднялась Ленка со стула, зевнула и подмигнула новой соседке: — Мужичка бы сейчас сюда, а?

— Нет уж, не надо, — сразу как-то поскучнела Вера.

— Балда! Чтобы шкафчики толкать. А ты что подумала? Эх, жалко, брательник мой, Вовчик, совсем стал слабосильным. На одних конфетках живет.

— Он что, конфеты очень любит? — спросила Вера, вспоминая при этом своего Антошку — родного, румяного, с леденцом на палочке.

— Да ты не знаешь, Вер, что ли? Нарки — они ведь все на сладком помешаны. Я после брата дома полное мусорное ведро нахожу всяких оберток от кексов и шоколадок, и под диваном тоже. Ни кусочка, подлюка, сроду не оставит. Да мне, Вер, и не жалко. Я и сама, когда деньги есть, ему халву покупаю. Младший он у нас в семье, слабеньким уродился…

Все это время Ленка не просто вела вслух свой привычный рассказ о младшем брате, но при этом ловко двигала коробки, расчищая место для мебели. Затем, распластавшись на полу, принялась подкладывать под ножки шкафов и диванов какие-то тряпки и дощечки, чтобы легче было двигать.

— А вы его лечить пробовали? — осторожно поинтересовалась действующая на подхвате Вера.

— Да без толку! К тому же он тут с бандитиками местными крепко связался, спасу от них никакого нет.

— С кем? — переспросила Вера.

Ей послышалось — «с бантиками», опять что-то совсем детское.

— С бандитами, я говорю. Конечно, попадаются среди них и нормальные пацаны, душевные, ничего не могу сказать. Но по многим тюрьма давно плачет. Да ты, Вер, и сама скоро всех увидишь, всех до одного узнаешь, они всегда тут крутятся, — пообещала Ленка, с силой налегая на шкаф, который медленно поехал и сразу же вписался в нужный угол. — Гол! За точное попадание полагается премия — наливай.

Не прошло и получаса, как основная мебель Веры худо-бедно стояла по своим углам. По крайней мере можно было разбирать из мешков и раскладывать по полкам одежду, расставлять книги и приводить жилище в порядок.

После физической работы и стакана красного сухого вина Вера раскраснелась и даже расхрабрилась. Права Ленка: чего зря унывать? У людей и похуже бывает!

— Я, главное, вот чего еще к тебе заскочила, — сказала Ленка, обмахиваясь газетой. — Ты, Вер, ко мне вечерком обязательно приходи, гости будут — посидим по-соседски. У тебя пацан где?

— У мамы пока.

— Вот и нормально, тем более дергаться не будешь.

— Нет, я сегодня, наверное, не того… — замялась Вера. — Настроения нет. И видишь, дел еще сколько.

— Ты меня не поняла, — нахмурилась Ленка. — Я же тебя не просто на пьянку-гулянку зову. Вопрос, Вер, можно сказать, всей моей дальнейшей личной жизни. Ты должна мне помочь.

— Да что я могу? У меня самой…

— Понимаешь, он сегодня должен увидеть, что я не простая торгашка с рынка, а такая, что с интеллигентными людьми дружу, Вер, которые не только про колбасу разговаривают. Расскажешь разочек вслух что-нибудь умное, историческое, из школьной программы, вот и все дела. Знаешь, Вер, я ведь, кажется, втрескалась по самую макушку, как никогда в жизни. А теперь и сама не знаю, что делать, прямо вся напрочь извелась.

— Ну и хорошо. Радуйся.

— А ты угадай, кто он? Вот угадай сначала, а потом говори, — непривычно разволновалась Ленка.

— И кто же?

— А ты угадай, пошевели мозгами.

— Президент России, Путин. В него, говорят, сейчас многие по телевизору влюбляются, особенно когда он речи на немецком языке говорит. Ну ладно, наш губернатор. Неужели не угадала? Никогда раньше не видела, чтобы ты так из себя выходила.

— Смешно тебе, ну, конечно, смейся теперь, — обиженно надула Ленка свои полные губы, обычно вызывающе накрашенные ярко-малиновой помадой, а сегодня — бледненькие, несчастные.

Уж кого-кого, но свою соседку Вере меньше всего хотелось бы сейчас обидеть, и она постаралась сделаться серьезной.

— Не обижайся. Наверное, ты познакомилась с каким-нибудь предпринимателем, бизнесменом.

— Бери выше.

— С банкиром.

— Недолет!

— С профессором, с академиком, с космонавтом?

— Мимо кассы.

— Может, он как раз заведует в городе всей твоей торговлей? Ты меня совсем запутала.

— Бери еще выше.

— Правда, я больше не знаю.

— Он артист! — громко объявила Ленка, и Вера с трудом удержалась от смеха при виде ее торжественной физиономии. — А ведь я, Вер, с самого детства мечтала познакомиться с настоящим артистом. И могу теперь сказать громко: да, я спала с артистом! И очень даже ему понравилась — он мне сам про это прозрачно намекнул.

— Вот и славно, я рада, — улыбнулась Вера. — Да ты кому хочешь понравишься.

— Думаешь, я вчера просто так не помогала тебе шмотки наверх тягать? Думаешь, Вер, я забыла? Нет, я просто была… в самом вихре, в буре страстей, на вершине блаженства, — сказала Ленка, закатывая зеленые, бутылочного цвета, глаза.

«А моя жизнь дала трещину», — вспомнила Вера фразу из примерно такого же «мыльного» жанра и впервые за утро засмеялась.

— Смеешься? — с осуждением покачала Ленка головой.

— Да нет, что ты, это я над собой…

— Нет, вижу, что смеешься. А я, Вер, почти что плачу. Смотри сюда: Павлик — артист, так? Ничего, что он пока играет маленькие роли. Но ты, как только его увидишь, сразу поймешь, что скоро он будет в кино на самых главных ролях сниматься. А я кто такая? Ты же знаешь — я сейчас, Вер, вообще толком нигде не работаю.

— Но это же временно…

— Ясное дело. Но на лотках, Вер, я тоже больше не хочу свои последние женские органы застужать из-за всяких жирных гадов. Да я, главное, Вер, и сама не знаю пока толком, чего хочу. Не могу понять, что мне надо. Вот тебе в твоей школе нравилось работать?

— Нравилось вообще-то. Если бы только денег побольше платили. И если бы педсоветы по пять часов не длились, и открытых уроков для показухи не заставляли проводить, — вспомнила Вера. — Да, и еще чтобы директриса была другая и не нужно было бы кабинет с Абрамом Семеновичем делить, который все время карты на свой ключ запирал. А так — ничего, нормально.

— Вот видишь, тоже полная фигня, — обобщила Ленка и снова просительно и даже робко поглядела на Веру. — Так ты как, придешь вечерком-то, часам к девяти? Все равно к этому времени притомишься…

— Приду, — пообещала Вера, и Ленка сразу засобиралась, вспомнила, что надо идти в парикмахерскую, покупать продукты к столу.

— Только ты, Вер, того, смотри, на Павлика-то… — вдруг остановилась она в дверях.

— В смысле? Потом сказать тебе, понравился или нет?

— Да нет. Я имею в виду — смотри глаз на него не положи. Мы хоть, Вер, вроде как и подружки, но я не обещаю…

— Не сомневайся! — второй раз за это утро рассмеялась Вера. С замками на этот раз удалось справиться гораздо легче. Но вообще-то в газетах пишут, что при переезде в другую квартиру нужно первым делом сменить замок. Вера задумалась: потратить на замок последние деньги? А вдруг потом Антошку будет кормить нечем?

— Да ты, Вер, не грусти, — по-своему поняла Ленка озабоченность, появившуюся на лице соседки. — Павел с собой сегодня друга детства приведет. Настоящего журналиста, между прочим, не шухры-мухры. У меня все рассчитано, как в аптеке! Немного вместе посидим, а потом вы с ним сюда подниметесь. Нечего тебе, Вер, в тоске тут одной сохнуть. Это не для нас — красавиц!