Визажистка

Глава 3 СЫНОВЬЯ МЕДЕИ

Почему-то Вера была уверена, что после такого праздничка с утра у нее будет раскалываться голова.

Однако ничего подобного, даже малейшего намека на вчерашнюю хандру она сегодня не ощущала, а наоборот, удивительный прилив сил. Вера быстренько прикинула в уме, что нужно сделать за день, чтобы вечером со спокойной душой забрать у мамы Антошку, бодро встала с постели. А причесываясь перед зеркалом, невольно вспомнила про Ленку: вот, наверное, кому сейчас несладко!

Поставив на плиту чайник, Вера несколько раз тихонько постучала ножом по батарее: мол, если что — я с тобой, имей в виду и не унывай.

Неожиданно в ответ раздался такой грохот, что Вера подпрыгнула на месте, и уже через несколько секунд круглое, лицо Ленки виднелось в дверном глазке.

«Нужно успокоить человека, пусть хотя бы расскажет, как там было дальше, выговорится», — подумала Вера, открывая дверь и одновременно подыскивая в уме нужные слова.

Но, к великому удивлению Веры, Ленка выглядела не просто довольной, а даже просто-напросто счастливой, ее глаза так и лучились от счастья и казались с утра ярко-зелеными.

— Чего сигналишь? — спросила с порога Ленка, смачно дожевывая на ходу большой соленый огурец. — Еще, что ли, чего двинуть надо?

— Хочу зеркало повесить. Посмотри, чтобы было ровно, ладно? — тут же на ходу придумала Вера.

— Я подержу, а ты сама смотри, — сразу же включилась в работу Ленка. — Откуда я знаю, как тебе нравится?

Вид зеркала, перед которым накануне вечером происходило создание образа Прекрасной Елены, тоже не вызвал у Ленки ровным счетом никаких эмоций и воспоминаний.

«Может, у них здесь всегда, каждый день так? И чего я зря разволновалась?» — удивилась про себя Вера, но все же спросила для порядка:

— Сильно тебе еще вчера досталось? Что потом было?

— Вчера? Да нет, все нормально вроде, — беспечно отозвалась Ленка. — Потом Валет зашел за братом, посидели вместе немного, и мальчишки дальше куда-то умчались, они же у нас деловые. Ничего особенного. А что?

— Да нет, ничего.

Тихонько напевая, Вера стала мыть посуду, но Ленка вовсе не торопилась уходить, а принялась вслух рассуждать, каким порошком сейчас дешевле всего и лучше стирать и одновременно отчищать сковородки, затем рассказала новый рецепт, как сделать коврижку из теста на подсолнечном масле, не потратив на выпечку ни одного яйца.

— Что-то я не пойму… А ты разве, Вер, никуда не торопишься? — спросила вдруг Ленка, и в голосе ее послышалось искреннее недоумение.

— А куда мне торопиться? — в свою очередь, удивилась Вера.

— Ничего себе… А как же съемки? Про героя? Ты же должна им там красоту, Вер, наводить.

— Ты что, совсем, что ли, сбрендила? — Вера почувствовала, что начинает тихо выходить из себя. Как когда-то в школе, когда приходилось иметь дело с особо тупыми учениками. — Я и так вчера чуть под стол со стыда не залезла с этой твоей… визажисткой.

— Да? Уж больно ты скромная, — неодобрительно покачала головой Ленка.

— Какая есть.

— Надо исправляться. В наше время, Вер, так не проживешь — затопчут и кишки по асфальту размажут.

— Как-нибудь проживу.

— И чего ты теперь такая, не пойму? — тоже нахмурилась Ленка. — Я вон тебе рекламу бесплатную среди мужиков сделала… И работа хорошая — уж куда лучше, чем училкой.

— Не нужна мне никакая реклама. Я что, просила?

— Ах, не нужна?

— Обойдусь.

— Вот прямо так? — сощурилась Ленка.

— Прямо так.

— Ладно, я тогда домой пошла. И не стучи больше. Ни за что не приду.

Но сама не сдвинулась с места, а просто положила ногу на ногу и поправила сбившийся шерстяной носок.

— Слушай, а ты хоть помнишь, что вчера было самое главное? — вдруг тихо спросила Ленка и мечтательно, загадочно улыбнулась.

— Ничего не помню, — пробормотала Вера, у которой и так половину ночи стоял в ушах визг, звон разбитой посуды, матерщина — в подобной истории она участвовала первый раз в жизни. — Бред какой-то. Страшный сон.

— Да ты что? А я, Вер, поражена в самое сердце. Помнишь, как Павлик тогда бросился меня защищать? Нет, ты видела?

— Не видела. Темно было.

— Правда, досталось ему потом от Вовчика по зубам, да и от меня тоже, но это не важно! Главное, что он вел себя как рыцарь, как лев, как… настоящий Геракл.

— Безумец, — сказала Вера.

— Ты про кого? Про моего Павлика?

— Про Геракла, про кого же еще, — вздохнула Вера. — Этот Геракл в припадке безумия отправил на тот свет свою жену Мегару, бросил в огонь троих детей, случайно убил своего учителя и смертельно ранил друга… В общем, тоже натворил дел.

— Врешь! — поразилась Ленка.

— Зачем мне врать? Возьми книгу — там все черным по белому написано.

— Нет, поклянись! Просто ужастик какой-то. Но почему же он тогда считается героем? Раз детей своих поубивал? У меня, Вер, даже морозом по коже продрало.

— Потому что, несмотря на множество роковых ошибок, он потом взялся за ум и начал делать хорошие дела, совершать подвиги, — вспомнив свое недавнее учительское прошлое, подвела итог Вера. — Неплохой сюжет, скажи?

— Павлику подойдет. Так ты к ним сходишь? — сразу оживилась Ленка.

— С чего ты взяла? Нет, конечно.

— А я бы, Вер, пошла. Но мне пока нельзя Павлу на глаза показываться. Хотя бы три дня, пока с него обида за битье не схлынет. Как же он теперь, Вер, будет без шапки? Он ведь какую попало не наденет — модный он очень, артист.

Вера промолчала, сделала вид, что плохо слышит Ленкины причитания за шумом льющейся воды.

— Тебе что, деньги, что ли, не нужны? Сама говорила, что долгов прорва, — помолчав, сказала Ленка. — Слышала же, что у этих водочников деньги реками льются, только руки подставляй? И Павлику шапку заодно отнесешь, узнаешь, сильно ли он там на меня злится, намекнула бы…

— На что намекнуть?

— Ну, что я тут того, сильно по нему плачу, — подумав, сказала Ленка, и, глядя на ее веселую, хитрую физиономию, Вера невольно улыбнулась.

А потом вздохнула: ничего себе, деньги не нужны! Несколько походов на базар за продуктами, а дальше — полная неизвестность.

Не подъезды ведь ей мыть, в самом-то деле! И не асфальт укладывать. Вот и мама постоянно спрашивает: ты, мол, как, подыскиваешь работу? Может быть, и правда на этих съемках понадобится какая-нибудь историческая консультация за умеренную плату? Или рискнуть и попробовать макияж кому-нибудь сделать? А почему бы и нет?

— Знаешь, Вер, что-то я тебя не понимаю. Странная ты очень. Тебе люди непыльную работенку предлагают, а ты кочевряжишься… Отличное ведь дело — визажистка, никакой ответственности, и никогда недостачи не бывает, — словно подслушала сейчас ее мысли Ленка. — Кисточкой помахала — и готово дело! А если не понравится, скажи: вы ничего не понимаете, от моды отстали, в Париже все сейчас под глазами себе зеленой краской мажут. Тебе там и делать ничего не надо, только деньги загребай.

— С одним маленьким исключением: я этим делом никогда в жизни не занималась! — уточнила Вера.

— Ну и что? Что тут такого? — даже вскочила от возбуждения со стула Ленка. — У тебя с первого раза нормально получается! Скажешь, на курсах не училась? Училась! Книжек и журналов не читала? Да у тебя этого добра — вон, полные ящики! Чего еще-то?

— Но у меня и косметики никакой нет. Чего ты, из меня посмешище хочешь сделать?

— Ух ты, какие мы гордые! С косметикой решим. А ты пока сходишь вроде бы как на поглядку. Послушаешь, прикинешь, что к чему, с умным видом. Там же пока будут только переговоры. Вот и нужно с самого начала в дело встрять, чтобы потом им уже деваться от тебя было некуда.

Вера прикинула: вообще-то улица Тараса Шевченко — это как раз по дороге к базару.

Почему бы и не заглянуть на всякий случай в офис, вдруг и правда какая-нибудь работа обломится?

Все лучше, чем ходить по объявлениям, где каждый второй пытается тебя заставить распространять какие-нибудь пилюли или продавать газеты.

— Слушай, Вер, а ты сейчас для тренировки себе глаза покрась и — вперед! Хоть шапочку человеку по-человечески отнесешь.

Через каких-то полчаса после этого разговора Вера стояла на заснеженной автобусной остановке, пряча нос в воротник старенькой дубленки. Поднялась метель, от которой Вера безуспешно пыталась укрыться за газетным стендом, начиная тихо проклинать себя за слабость и сговорчивость, но еще больше Ленку, и ее Павла, и Вовчика, а заодно Клементьева С.В. вместе с Лерой и весь белый свет. Как назло, перед глазами оказалась колонка криминальной хроники, и Вера еще сильнее содрогнулась, уже не только от холода.

С одной фотографии на Веру смотрело совершенно ужасное лицо с открытым ртом, а точнее — застывшая маска неизвестного убиенного мужчины, который овалом лица и залысинами на широком лбу кого-то ей напоминал, кого-то из древних…

Вера помотала головой, отвернулась, но искоса жуткое лицо с провалом рта еще больше было похоже на античную театральную маску — символ трагедии.

Некоторые ученые считают, что древние греки были самой жизнерадостной нацией из когда-либо существовавших на земле. Но интересно, почему тогда именно у них возникла трагедия и стала любимым народным зрелищем?

Клитемнестра, безжалостно зарубившая топором своего мужа и его любовницу.

Орест, убивающий мать, которая молила о пощаде, рассказывая, как он в младенчестве сладко засыпал у нее на груди.

Иокаста, повесившаяся в спальной комнате прямо над супружеским ложем…

Эдип, с громким воплем выкалывающий сам себе глаза…

Слава Богу, подошел автобус, и Вера оторвала взгляд от газетного стенда… И зачем только она так долго смотрела на это лицо?

Недалеко от дома номер три на улице Тараса Шевченко Вера невольно обратила внимание на двух странных типов, которые топтались под голым заснеженным деревом и о чем-то оживленно переговаривались между собой.

«Какие-то наемники», — подумала Вера, невольно убыстряя шаг.

Один из них не по сезону был одет в весеннее элегантное пальто, черную шляпу с большими полями, надвинутую на лицо, на котором все равно можно было разглядеть узенькие солнцезащитные очки. Другой, в ярко-красной куртке, что-то с итальянским темпераментом втолковывал товарищу, размахивая во все стороны руками в кожаных перчатках с высокими, мушкетерскими, раструбами.

Вера только недавно видела по телевизору фильм, где убийца, душивший в ванной свою жертву, предварительно надел примерно такие же перчатки, чтобы не оставить следов.

— Чего стоишь? Иди сюда, — вдруг махнула в ее сторону рука в перчатке, и только тогда Вера узнала в опасных типах своих недавних знакомых. В шляпе и черных очках Павел был просто неузнаваем.

— Пришла? — нисколько не удивился ее появлению Борис и с озабоченным видом посмотрел на часы. — Вот и хорошо, как раз пора. С этими воротилами бизнеса нужна точность до секунды, они это любят.

Павел молчаливым кивком поблагодарил Веру за шапку, торопливо сунул ее в сумку, но ничего больше не сказал и не спросил.

Вера решила, что, наверное, и ей пока лучше не приставать с разговорами, а следует дождаться более удобного момента, когда дело будет сделано.

В воскресный день секретарши в офисе не оказалось, но из-за одной из дверей был слышен чей-то негромкий, монотонный голос.

— Друзья мои! — проникновенно говорил голос. — Братья! Вы — русские люди. Поэтому вам не могут быть безразличны мои слова, и программа нашей партии — очистить местное правительство от жидомасонов, которые упорно прикрывают свою национальную принадлежность русскими фамилиями. Но начать можно с малого и прямо сейчас, с того, что по силам каждому: отказаться от употребления импортных винно-водочных изделий, от дорогой и неподходящей для нашего климата заморской одежки и обувки… Нет, лучше сказать, обуви и одежки… Или — заморской одежки и обувки? Обувки? Обуви — обувки? Обувки — обуви?

— Заело, — прошептал Борис, останавливаясь за дверью с блестящей табличкой: «Роман Анатольевич Сумятин, вице-президент фирмы “Алкей”». — Самое время протянуть другу руку помощи…

— Бред сумасшедшего, — коротко высказался Павел, открывая дверь в кабинет, где в воскресный день царила уютная, почти домашняя атмосфера.

Видно было, что здесь скорее отдыхали, чем работали: на столе стояло несколько бутылок импортного пива, тарелка с аппетитно нарезанным сыром и колбасой, открытый пакетик с фисташками. Видеомагнитофон в углу беззвучно показывал какой-то боевик.

А на кожаном диване, задрав ноги, лежал сам Роман Анатольевич Сумятин — пожилой толстенький мужчина, с небольшой русой бородкой и славянской прической на прямой пробор.

В лакированных ботинках господина Сумятина слегка отражался свет хрустальной люстры. Больше в комнате никого не было — он разговаривал сам с собой.

— Чего надо? — повернул он голову в сторону гостей.

— Роман Анатольевич, нам на это время назначено, — ответил за всех Борис и по-военному приложил руку к своей курчавой голове. — Творческая группа артистов, визажистов, а также писателей прибыла в полном составе для выполнения особо важного задания.

— А, вон вы чего, — вздохнул мужчина, присел на диван и начал нехотя застегивать на груди рубашку и заправлять ее в брюки. — Ну, пришли — значит, пришли, куда теперь от вас денешься. Вы же из-под земли достанете.

— Кто? Мы? — удивился Борис.

— А, все. Какая разница!

Мужчина нагнулся и вдруг принялся зачем-то рукавом дорогого замшевого пиджака полировать свои шикарные ботинки — сначала один, а потом второй, и затем снова первый. Похоже, что такой нелепой процедурой он занимался даже не ради демонстрации своего прикида, а просто так, от нечего делать, чтобы потянуть время.

— Так мы насчет рекламного фильма, про Геракла, — напомнил снова Борис. — Вот, я актера на главную роль привел.

Вера заметила, как выразительно при этом Борис уставился на бутылки с пивом. Казалось, он вложил в свой вопросительный радостный взгляд всю силу актерского мастерства, но недостаток профессиональной подготовки явно давал о себе знать.

— Да я уже понял. Эх, голова сегодня совсем не варит, — доверительно сообщил хозяин офиса, наливая лишь себе до самых краев фужер пива с густой шапкой медленно оседающей пены. — Перебрал вчера, приходится подлечиваться.

— Мы тоже вчера… того, сильно… — начал было Борис, но Павел дернул друга детства за рукав, и тот заткнулся на полуслове.

— Слушайте, актер на главную роль, снимите, к чертям собачьим, свои черные очки, — вдруг повернулся в сторону Павла хозяин офиса. — Невозможно ни о чем разговаривать. Как, кстати, ваша фамилия?

Пожав плечами, Павел снял очки, и теперь всем стал хорошо виден затекший кровью печальный глаз.

— Крошевич. Павел Крошевич, — ответил тот, даже не моргнув подбитым глазом.

Только теперь Вера поняла, почему Ленка с утра до вечера гоняет у себя внизу одну и ту же песню: «Крошка моя, я по тебе скучаю…», вкладывая в нее свой, совершенно конкретный смысл.

— Значит, так, сценарий пока не утвержден начальством, — скучным, монотонным голосом заговорил Роман Анатольевич. — Скажу откровенно: мы с самого начала немного промахнулись с названиями своих изделий, и теперь из-за этого приходится постоянно менять политику продаж. Наши конкуренты, которые продают водку «Илья Муромец» или «Добрынюшка», находятся в более выгодных условиях, им не нужно ничего снимать про авгиевы конюшни… Или, к примеру, про орла, который клевал чью-то там печень. Как бы наши клиенты не поняли это напрямую, как напоминание, что водка разрушает печень… К тому же с «Гераклом» мы все равно думаем пока повременить, потому что думаем к лету запустить в производство новый винный напиток «Медея»…

— Извините, как будет называться напиток? — переспросила Вера.

— «Медея». В том смысле, что это будет настойка на меду… Вам что-то не нравится?

— Наоборот, нравится. Ох, — не выдержала Вера и, закрыв лицо руками, вдруг рассмеялась — частично виной этому было нервное перенапряжение и чувство неловкости. — Простите меня, пожалуйста, но…: это так смешно… нет… Все, я больше не буду, сейчас…

— И что же тут смешного? — нахмурился Роман Анатольевич.

— Но ведь Медея — это была такая женщина, очень… недобрая, — постаралась справиться с собой Вера. — Она зарезала двух своих маленьких детей, а девушку, которая отбила у нее мужа, отравила. Ой, может быть, даже какой-нибудь такой медовухой. По одной версии, она сопернице каким-то ядом пропитала рубашку, а по другой… Нет… сейчас, я больше не буду…

Но Вера смеялась так заразительно, что все вокруг тоже невольно заулыбались, включая и самого Романа Анатольевича.

— Точно, а мы сыграем сыновей Медеи, — сказал Борис, кивая на покрытого синяками Павла. — Которые кое-как сумели от нее отбиться.

Его слова вызвали новый приступ дурного смеха.

— Черт, надо сказать завтра нашим, — первым остановился вице-президент. — А то ведь снова вляпаемся. Вы, девушка, тоже у нас артистка?

— Нет, я… как-то нет, — смутилась Вера. — Я…

— Она у нас мастер-визажист… первой категории, — подсказал Борис. — Не поверите — с трудом уговорил сегодня прийти, к ней весь город валом валит…

— Вот это подарочек! — вдруг воскликнул Роман Анатольевич. — Быть не может! А как ваша фамилия, голубушка? Зовут вас как?

— Кле… Клементьева… Вера Михайловна.

— Впрочем, она мне все равно ни о чем не скажет, это моя супруга всех парикмахеров, визажистов и массажистов в городе знает. Вот что, Верочка, а приходите-ка вы послезавтра часикам к шести в ресторан «Злата». Там фуршет будет в честь дня рождения моей благоверной, полно народу, но она всегда жалуется, что слишком много вокруг старичья, а у нее от этого потом бывают сильные депрессии. Можете и подружку с собой какую-нибудь прихватить, такую же молоденькую и хорошенькую…

— А дружка? — невинно хлопая глазами, поинтересовался Борис.

— Дружков у нас своих хватает, — ответил Роман Анатольевич, похлопывая себя по животику и явно имея в виду себя самого. — Не нужно, Верочка, слишком скромничать, хотя вам это, конечно, идет, я на всякий случай внесу вас в список. И про Медею заодно начальству расскажем, вы мне поможете, а то я не запомнил. А дела мы пока на потом отложим, сами видите, не до того мне сейчас…

На улице по-прежнему метался снег, метель никак не хотела униматься.

Павел аккуратно положил шляпу с полями в пакет, натянул на уши принесенную Верой вязаную шапочку, но снова ничего не сказал про Ленку. Молча поднял воротник пальто и, кивком попрощавшись, торопливо завернул за угол.

— Смотри уши не отморозь, а то одних танкистов всю жизнь играть будешь, — прокричал ему вслед Борис, но тут же переключился на Веру. — Ты как, наверное, уже прикидываешь, что послезавтра вечером наденешь?

— А я и так знаю: домашний халат, — ответила Вера. — Мне в квартире убираться надо, мы только что переехали.

— Ты что, не собираешься пойти на фуршет? Там же самые сливки общества соберутся, шампанское рекой…

— Не имею ни малейшего желания. Если надо будет, я лучше дома с Ленкой выпью.

— Всегда так. Нет, все же жалко, что я не твоя подружка, — такую светскую хронику потом можно было бы отгрохать, пальчики оближешь! А про Ленку лучше не напоминай. Из-за этой дуры у Пашки калым сорвался — двенадцать серий! — вдруг разозлился Борис. — Целый сериал, чтоб ей самой пусто было.

— Почему это — из-за нее?

— А ты сама не видела, как Ромашка от фингала отшатнулся? И сразу же передумал. Слушай, а как ловко ты ему про Медею ввинтила! Ты откуда знать могла? Заранее готовилась? — вспомнил Борис.

— Заранее. Всю жизнь, — пробормотала Вера, с трудом удерживая равновесие на скользком льду.

Она спешила по направлению к базару, чтобы успеть купить продуктов, но Борис почему-то вовсе и не думал от нее отставать, скользил рядом.

— Ты за меня возьмись, а то упадешь, — подставил он Вере услужливо свою руку крендельком. — А я чувствую, ты нам еще сильно пригодишься. Мы теперь с тобой в одной связке. Скажешь, нет?

Вера промолчала, но под руку его подхватила. Она не испытывала к Бориске никаких чувств, даже в зачаточном состоянии, и поэтому в его обществе не ощущала даже тени неловкости.

— Послушай, а чего твой друг всегда такой смурной? — спросила Вера.

— Пашка, что ли? — сразу понял Борис, о ком идет речь. — У него сейчас проблемы — и в театре, и вообще в жизни. Хотя, на мой взгляд, он просто дурью мается. Представляешь, у него год назад брат помер, они с ним были типа близнецов или двойняшек. Что-то у Кольки с кровью там приключилось, я точно не знаю. И теперь этот вбил себе в голову, что тоже должен умереть, чуть ли не обязан… Постоянно то про смерть говорит, то про Гамлета, разными цитатами сыплет… Я уже слышать всего этого не могу, хоть уши затыкай.

— Ну надо же, — даже замедлила шаг Вера.

— То-то и оно. Я поэтому вчера обрадовался, когда он вдруг меня к бабе какой-то позвал. Ну, думаю, отпустило! Но для него эта Ленка — тоже не вариант, он у нас по уши в достоевщине погряз. Я уж и рекламой его нарочно отвлекать пытаюсь. Но, знаешь, тоже надоедает нянчиться. Вот куда он сейчас поперся? В театр? А может, вешаться? Фиг его знает! — в сердцах проговорил Борис.

Но как только они вышли на площадь перед базаром, заполненную лотками с мороженым и стеклянными ящиками, внутри которых в пламени свечей согревались обморочные зимние цветы, Вере пришлось схватиться за локоть спутника еще крепче.

Навстречу, из здания рынка, выходили Сергей с Лерой, нагруженные тяжелыми сумками.

— Привет, — остановился от неожиданности бывший муж, с интересом глядя на улыбающуюся Веру и особенно на смазливую до неприличия, румяную от мороза мордашку Бориса. — Гуляете?

— А чего нам? Прогуливаемся перед сном, — с готовностью улыбнулся словоохотливый Бориска. — Кто это, Верок? Познакомь.

— Дед Пихто, — сказала Вера, сама не зная зачем.

Сергей был одет в новую куртку, новый клетчатый шарф. Из-под козырька шапки выглядывала ровная челка — волосок к волоску.

Вера вдруг подумала, что у бывшего мужа почему-то всегда были на редкость чистые, холеные руки — даже когда он сидел в лесу возле костра и разгребал угли, копал землю. Ее всегда удивляло, насколько Сергей даже в мелочах был продуман, подтянут, — он казался ей взрослеющим мальчиком из дворянской семьи, человеком, обладающим какой-то врожденной способностью устраивать вокруг себя свой собственный порядок, хотя родители его явно были не из аристократов.

Когда-то Веру это необыкновенно умиляло, даже восхищало.

А теперь? Что от этого всего осталось теперь?

Чтобы не выдать своего волнения, Вера старалась смотреть не на лицо Сергея, а на каракулевую шапку с козырьком, которую он носил уже несколько зим.

Они вместе покупали эту самую шапку тогда, когда ни у кого еще и мысли не было, что когда-нибудь они навсегда расстанутся, и потом лишь изредка случайно будут встречаться на улице.

Вера подумала: и почему в такие моменты в голову всегда лезут глупости? При чем здесь шапка?

Она дернула Бориса за рукав и поспешно отошла в сторону, заметив краем глаза, какое недовольное и вместе с тем затравленное выражение появилось на лице у Сергея — как всегда, когда он начинал злиться.

«Ленка бы сказала, что Сергей меня еще любит, раз так его перекосило, что я уже с кем-то под ручку хожу. Или что-то другое?» — вздохнула про себя Вера, смешиваясь с рыночной толпой.

Одно время Сергей прямо-таки гордился, что его жена окончила истфак университета и имеет высшее образование. Но потом начал называть ее училкой или историчкой — сначала в шутку, разумеется.

Впрочем, интерес Веры к культуре древних греков и римлян он всегда считал сильным «задвигом».

Ну ладно еще, когда она писала диплом: хочешь не хочешь, а приходилось рыться в старых книгах и альбомах. Но когда женщина, кормящая грудью ребенка или катающая коляску, в другой руке держит какого-нибудь Плутарха или Гомера — это Сергею казалось полнейшей дикостью, ненормальностью. Или, как он любил говорить, — аномалией.

И особенно он ненавидел все эти афоризмы на латыни, непонятные словечки, рассказы из жизни древних с такими подробностями, словно речь шла о соседях по дому.

«Ты все же чокнутая, — сказал однажды Сергей за ужином, со стуком отставляя тарелку. — Честное слово, чокнутая. Все, что ли, исторички такие? Я тебе дал денег, чтобы ты себе на день рождения купила не тонну макулатуры, а что-нибудь путное. Сама же говорила: нужны новые туфли. Я бы понял, если бы ты себе пусть какие-нибудь серьги дорогие купила или другую бабскую безделушку. Но тут… Опять эти книги. Неразумно».

«Но ты же сам сказал: купи то, что хочешь», — напомнила Вера.

«Только не надо меня уверять, что ты именно этого хочешь. Не зли меня, ладно? Нормальная баба — вроде пока не похожа на этих обезьян очкастых в библиотеках, — действительно не на шутку разозлился отчего-то муж. — И не надо только идиота из меня строить, о’кей? Ведь туфли все равно покупать придется».

Этот неприятный разговор случился задолго до появления Леры, до развода, до сегодняшних руин.

Вера вспомнила, что после подобных сцен она действительно старалась совсем не разговаривать с Сергеем на исторические темы, и даже старалась при нем книг в руках не держать, чтобы лишний раз не раздражать.

Но все же иногда было обидно.

Она же не запрещала мужу читать все эти дурацкие глянцевые журналы с изображением множества похожих коробочек — новинок в области техники!

Новые марки телевизоров, музыкальных центров, каких-то непонятных для Веры агрегатов — все это Сергей мог часами разглядывать в журналах, лежа на диване, и делиться вслух своими соображениями насчет преимуществ лазерных головок и каких-то принимающих устройств.

В это время Сергей уже работал старшим продавцом-консультантом в фирменном магазине видео- и аудиотехники и, похоже, очень болезненно переживал тот факт, что не в состоянии купить всех суперновинок, захватывающих его воображение.

Но с другой стороны, кто-то все эти вещи постоянно раскупал. Мало того — многие покупали. Подходили к прилавку, интересовались с прищуром, что тут самое последнее и «навороченное», и тут же, без всяких раздумий, выписывали товарный чек.

Это были и мужчины и женщины, и молодые и старые, но, естественно, не из тех, кто за гроши с утра до вечера работает в школе и читает по ночам на кухне старые, размахрившиеся книжки.

Так было: Сергея порой раздражал даже просто вид книг, особенно если они случайно оказывались лежать на красивой, блестящей, новенькой аппаратуре. Он вообще с какой-то брезгливостью относился к любым старым вещам, будь то письменный стол, табуретка или допотопный коврик, который могла притащить откуда-то в дом Вера или теща.

При разделе имущества Сергей забрал только свою одежду и аппаратуру. Впрочем, оказалось, что это были самые крупные и дорогие покупки за всю их совместную жизнь.

Вере достались кое-какая мебель, которую Сергей называл рухлядью, повседневная посуда, связки с книгами и семилетний сын. И теперь еще двухкомнатная квартира в старом жилфонде, которую придется ремонтировать, наверное, до конца жизни. Жалко, что нельзя было уехать в другой город или вообще переселиться на Луну.

— Ты чего вдруг словно окаменела? — спросил Борис, который по-прежнему был рядом.

— Сейчас, погоди немного, что-то сердце кольнуло…

Вера остановилась возле места, где кучковались частники, пристроившиеся возле стены рынка продавать с ящиков и перевернутых коробок все, что у них было, и теперь никак не могла оторвать взгляд от странной вещи.

На одном из ящиков стояла большая голова козла с совершенно человечьей бородкой и мефистофельским выражением застывших, мертвых глаз. Именно к этой рогатой голове приценивалась сейчас старушка в сером пуховом платке.

— Прошу двадцать, не уступаю, — весело твердил ей старичок, приплясывая на месте от мороза и тыча пальцем не то в рогатую голову, не то в единственное желтое, старое копыто, которое лежало тут же.

— Ай-ай-ай, так ведь не хватает же, никак не хватает, милок, — просительно заглядывала старушка в глаза деду.

— Отходи, хозяйка, не заслоняй зря товар — глядишь, у других хватит, кто тебя побогаче, — ответил старичок, любовно поглаживая рог на козлиной голове с вдохновенно закатившимися глазами. И вдруг скосил в сторону Веры глаза и подмигнул ей, как заговорщик.

Вера еще раз посмотрела на ящик и содрогнулась: неужели из этой рогатой башки вообще можно приготовить какое-нибудь варево?

В сценке с козлиной головой был словно скрыт какой-то тайный смысл, знак, который необходимо было разгадать, и Вере вдруг пришло в голову, что именно сейчас, в эту самую минуту, в ее жизни может произойти что-то очень важное. Прекрасное и ужасное. Трагическое — и до одури счастливое. У нее вдруг перехватило дух, и сердце кольнуло уже по-настоящему.

— А знаешь, как переводится с древнегреческого слово «трагедия»? — спросила Вера Бориса почти автоматически, чтобы справиться с дыханием. — «Песнь козлов».

— При чем здесь козлы? Ты не на меня, случайно, намекаешь? — притопнул от холода Борис.

— Ну как же, ведь сначала были не пьесы, а дифирамбы в честь Диониса, которого сопровождали сатиры, козлы, силе…

Вера не договорила и остановилась на полуслове.

Из больших дверей рынка вышел и теперь шел в ее сторону незнакомый молодой мужчина.

Но Вера могла бы поклясться чем угодно, что она в мельчайших подробностях помнила и откуда-то знала это лицо, которое показалось ей сейчас невероятно, божественно красивым.

Какой-то секунды хватило, чтобы охватить взглядом иссиня-черную прядь спускающихся на лоб волос, чуть заметную горбинку на носу, нежные, капризно сложенные губы и даже крошечный порез на подбородке от торопливого бритья.

Мужчина прижимал к груди несколько больших пакетов, в которых просвечивали апельсины, яблоки, а сверху виднелась крупная гроздь черного винограда, совершенно нереальная в этот февральский метельный день. Поравнявшись с Верой, он посмотрел в ее сторону, но… поскользнулся, на время потерял равновесие, и несколько красных яблок покатились в разные стороны по растоптанному снегу. Вера подняла яблоко, подкатившееся к ее ногам, но мужчина только улыбнулся и отрицательно мотнул головой.

— Спасибо, но у меня все равно руки заняты, я связан по рукам и ногам, — сказал он шутливо, пожав плечами.

А так как Вера все еще растерянно держала яблоко на весу, прибавил:

— Кого-то вы мне напоминаете? Вы, случайно, не Адам и Ева? Как вас зовут?

— Вера…

— Значит, Адам и Вера. Тоже звучит неплохо… Хорошая вы парочка.

И вдруг протянул Борису пакет с апельсинами.

— Это… за что это? — не понял журналист.

— За удовольствие. Приятно увидеть в первый же день в родном городе такие лица. Я два года в Саратове не был, и мне казалось… А, ладно.

Махнув рукой и не договорив, он прошел мимо, в сторону шоссе.

«Наверное, я смогла бы его полюбить, — растерянно пронеслась у Веры в голове странная мысль — первая за последние месяцы после развода, когда она приказала себе отказаться от спонтанных влюбленностей и всевозможных глупостей. — Точно, смогла бы».

Казалось удивительным, что на мужчину никто не оглядывался и не обращал особого внимания. Зато Вера отчетливо, в мельчайших подробностях, все еще видела перед собой его лицо, словно на мгновение освещенное вспышкой яркого света.

Ей даже пришло в голову, что сейчас этот человек непременно снова посмотрит в ее сторону и улыбнется. Но он остановился возле машины цвета кофе с молоком, каким-то быстрым, неуловимым, интимным движением открыл дверцу, небрежно бросив на переднее сиденье свои пакеты, положил на руль руки — как показалось Вере, жестом пианиста.

— Ты говорил, что почти всех в городе знаешь? — быстро спросила она Бориса, кивая на машину. — Кто это? Кого-то ужасно напоминает.

— Не знаю, — удивленно сказал Борис. — Он же сказал, что приехал откуда-то, два года его тут не было. Нет, все равно не помню. Но вроде бы среди политиков я его физиономии не видел. Может, бизнесмен какой-нибудь, новый нерусский?

— Вряд ли, — сказала Вера, отводя глаза, чтобы не видеть, как машина цвета кофе с молоком будет отъезжать, но потом все равно разворачиваясь всем телом в сторону шоссе.

— Слушай, а с тобой интересно. Обратила внимание, как он нас назвал? Кажется, это намек, имей в виду, что я почти согласен. Эй, ты не заснула? Ты же на базар идти хотела, что-то покупать, — постучал пальцем в спину Борис. И Веру почему-то сильно, болезненно поразило странное ощущение, словно под лопатку ей попала та самая пресловутая стрела амура, которую все равно не может вынуть никто из смертных.

— Нет, все в порядке, — очнулась Вера.

Ей подумалось, что за одну эту минуту она вполне могла даже внешне измениться до неузнаваемости, сделаться другой с ног до головы. И было немного странно и обидно, что Борис ничего этого не заметил, видел ее прежней, точно так же смотрел в глаза с радостным, щенячьим обожанием.

Вера не выдержала и еще раз оглянулась на дорогу.

Машины цвета кофе с молоком на ней видно не было, но над тем местом, где она только что стояла, под только включенным фонарем, снежинки метались особенно взволнованно, отливая при этом всеми цветами радуги.

«Не судьба, — подумала Вера. — Не встреча».

— Можно, я дальше одна пойду? — устало спросила она Бориса. — Не обижайся, но мне сейчас так надо.

…Через пару часов Вера поднималась домой по лестнице и несла с собой не только тяжелую сумку, но и целый ворох невеселых мыслей и нерешенных проблем.

У Антошки заболело горло, и мама на несколько дней оставила его у себя, — это ужасно, но в то же время хорошо, что есть время для уборки. В одном месте требуется учитель истории, но с зарплатой четыреста пятьдесят рублей, и к тому же школа находится на другом конце города. Соглашаться или попробовать поискать что-нибудь другое? Сергей поглощен своей новенькой, с иголочки, жизнью и, похоже, не собирается им с Антошкой больше помогать. По крайней мере сегодня он снова не сказал об этом ни слова. И она опять не спросила, не сумела победить свою гордость. А ведь дала себе слово напомнить ему, что Антону к весне нужна новая куртка…

А где-то существует совсем другой мир, где живет тот немыслимо красивый человек с монетным профилем, в походке которого чувствуется и сила, и кошачья хищная грация — что-то совершенно неотразимое. Она, Вера, даже голос его теперь знает и то, что у него есть чувство юмора и привычка к красивым жестам. Она знает, как он улыбается, пожимает плечами, кладет руки на руль… Но его мир все равно мерцает так далеко, что наверняка теперь их пути больше никогда не пересекутся, даже случайно. А яблоко она Антошке отдаст, даже на вкус не будет пробовать…

Больше всего Вере сейчас хотелось бы побыть одной, посидеть в тишине. Поэтому она чуть не застонала вслух, увидев на кухонном столе записку, написанную размашистым почерком.

«Срочно спускайся, жду, — было написано Ленкиной рукой, и ниже — с тремя восклицательными знаками: — Срочно!!! Сюрприз!!!»

«Лучше сразу на минутку забежать, — решила Вера, — а то ведь потом все равно вытащит среди ночи из постели».

Веру несколько удивило, что Ленка не сразу бросилась отпирать дверь. Она позвонила еще раз — дверь открылась нараспашку, но за порогом было темно и тихо.

— Эй! Лена, ты чего? — осторожно позвала Вера.

— Оп-ля-ля! — послышался в тишине голос Ленки. И вдруг повсюду резко загорелся свет, на полную громкость загремела музыка.

«Крошка моя, я по тебе скучаю, крошка моя…» — сотрясался весь дом от звуков песенки, которую Ленка особенно обожала и, как уже могла Вера по-соседски убедиться, была готова слушать до бесконечности.

В комнате на диване сидели две незнакомые девушки, а сама Ленка, в короткой юбке и в туфлях на высоких каблуках, танцевала, интенсивно крутя в разные стороны объемным задом.

— Что это у вас тут такое? — поинтересовалась Вера. — Снова гулянка?

— Не у вас, а у нас, балда греческая, — поправила ее Ленка, не останавливая свой танец. Судя по тому, как она время от времени проводила руками по шарообразным грудям и закатывала к потолку глаза, он был явно эротического направления. — Не гулянка! Презентация!

— Нет уж, я не хочу сегодня пить!

— Шампанского! Пли! — скомандовала Ленка, и темненькая, испуганного вида девушка, встряхнув и подняв на вытянутых руках над головой бутылку шампанского, громко бабахнула.

Вторая незнакомка, с рыжим, туго затянутым на затылке хвостом, с визгом начала подсовывать под горлышко бутылки стаканы, чтобы не вся пенящаяся жидкость вылилась на пол.

— А теперь смотри сюда! — перестала дергаться в конвульсиях Ленка, и стало понятно, что ее безумный танец имел особую цель — заслонять телом «сюрприз».

Вера увидела, что старомодное трюмо, которое еще вчера стояло у Ленки в коридоре, теперь было перенесено на почетное место у окна. Перед трюмо стоял стул с высокой спинкой, накрытый каким-то балахоном. А на тумбочке в трогательном порядке были разложены три разнокалиберных расчески, пара ножниц, тюбик с кремом, знаменитая Ленкина губная помада ярко-малинового цвета и флакон туалетной воды «Цветы России» с таким густым ландышевым запахом, по которому соседку можно было безошибочно отыскивать в самой кромешной мгле.

Но особенно бросалось в глаза, что стена возле трюмо была теперь залеплена картинками из журнала «Плейбой» и других подобающих изданий с обнаженными красотками, стоящими и лежащими в самых откровенных позах.

— Ну как? — победно спросила Ленка.

— Зашибись! — вспомнила Вера слово из лексикона Бориса. — А что это?

— Ты чего? Не поняла? Это же салон! Ты здесь, Вер, теперь будешь клиентов обслуживать, стричь там, всякие маски делать, а я — тебе помогать, на подхвате. Хватит дурью маяться, будем, Вер, свое дело открывать, — объявила Ленка. — Без презентации, сама понимаешь, никак нельзя.

— А я, глядя на картинки, подумала про другое обслуживание, — улыбнулась Вера. — Может, лучше тебе не тратить зря времени, а сразу организовать более прибыльный бизнес?

— Ни фига! Не смейся Ты еще главной новости не знаешь, — нисколько не обиделась Ленка. — Я сегодня с Вовчиком моим перетолковала, он нам денег взаймы на открытие своего дела подбросил — на первоначальный капитал. Пока пару тыщонок, у него сейчас больше нет. Но учти, они с Валетом тоже будут в доле.

— Долларов? Или золотых динариев?

— Да ладно тебе — рублей, конечно! Чтобы мы могли всякой косметики накупить, ножницы хорошие и все, что надо. Он сказал, что будет нам тоже клиентов пригонять. А что? У него теперь свой интерес, чтобы мы ему побыстрее должок отдали и начали на общую кассу работать.

— Ты думаешь, у нас с тобой даже клиенты будут?

— Уже есть! — воскликнула Ленка, показывая на подружек. — Вот видишь, уже целая очередь собралась. Я им рассказала, как мне вчера стихи посвящали после твоей прически, — они тоже хотят. Знакомься, обе Люськи. Можно сразу загадать желание. Правда, они денег пока не дадут, они уже шампанским расплатились, на последние деньги, Вер, купили…

Вера посмотрела на разлитую по полу лужу шампанского и поняла, что другого выхода нет — придется подстригать первых клиенток. Как получится.

— Ладно, — сказала она Ленке. — Тогда я приглашаю тебя на вторую часть презентации нашего, так сказать, салона. Она будет проходить послезавтра в ресторане «Злата»…

Не успела Вера договорить, как в дверь позвонили, и Ленка, топая каблуками, побежала открывать. Но вернулась одна, с озабоченным лицом.

— Слушай, Вер, там мой братец просит тебя с ним съездить куда-то. Говорит, дело очень важное. Совсем ненадолго, — шепотом сообщила Ленка.

— Меня? — удивилась Вера.

— Да, тебя. Ты не пугайся, они же свои. Там в машине еще Васька, брат Валета. Говорят, по дороге все объяснят. Да ты чего, боишься, что ли?

— Да нет, почему же, — пожала плечами Вера.

И шагнула из двери в темноту.