Визажистка

Глава 7 ПОД ФАКЕЛОМ ГИМЕНЕЯ

— Снова что-нибудь случилось? — спросила Вера, увидев в пятницу с утра пораньше на пороге большую заснеженную фигуру Ленки — ни дать ни взять снежная баба.

— Решила до автобуса к тебе забежать. Случилось! У меня, Вер, новый гениальный план! Как все сейчас в телевизоре говорят — проект века. Но только ты должна мне помочь, без тебя, Вер, точно ничего не заладится, раз тебе козырная карта повалила.

— Нет, только не сегодня! Я тебя прошу — все, что угодно, но только не сегодня! — взмолилась Вера.

Она только что отвела Антона в школу и даже не успела позавтракать.

— Мне сегодня на свадьбу идти, и вообще… Пошли лучше спокойно кофе попьем. Знаешь, мне в последнее время и так кажется, что я с ума схожу.

— Не люблю я, Вер, кофе. Не понимаю, зачем вообще люди эту горечь пьют.

— Как хочешь. Могу и чаю заварить.

— Нет, Вер, некогда. Я собралась к матери за продуктами в деревню съездить, они свинью должны были резать. А то мой Павлик после той «Трои» до сих пор никак не отойдет — синенький стал, как птенчик, и вздыхает часто. Вот так — вздохнет, Вер, а потом — выдохнет и чего-то все время расстраивается. А мне некогда вздыхать — хочу с тобой одно дельце со всех сторон обговорить.

— Слушай, а я как раз тоже хотела тебя о бывших жильцах расспросить, — вспомнила Вера. — Кто в моей квартире раньше жил?

— А что? На попятную решила? Назад разменяться?

— Да нет. Просто. Интересно стало. У меня, может быть, тоже дело важное появилось.

— Ты же сама знаешь: Стасик тут жил до тебя, пьянчужка, — удивилась Ленка. — Забыла, Вер, что ли?

— А раньше?

— Раньше? Мамаша его — она рано померла, и бабка совсем чокнутая. А дальше я не помню.

— А почему — чокнутая?

— Слушай, я что тебе, врач, что ли? Или Глоба какая-нибудь? — начала возмущаться Ленка, распутываясь из своего огромного пухового платка, как из кокона. — Откуда я знаю, почему люди на свете с катушек съезжают? У каждого своя дорожка. Ну ты, Вер, даешь!

— Но почему все-таки ты утверждаешь, что она… того? — не отставала Вера. — Ты сама видела? Или слышала от кого-нибудь?

— Как же, видела, увидишь ее! Да ее, эту бабусю, почти никто из наших не видел, потому что она годами вообще не то что из дома, но даже из своей комнаты не выходила. Прикинь, годами! Какая-то тетка ей иногда принесет еды, ведро помойное выбросит, а та все сидит, сидит. Говорят, вокруг нее зеркала всякие стояли, книжки, свечки… Потом, когда Стасик с матерью сюда переехали, хоть шаги какие-то наверху слышно стало и хоть матерные, но все же слова человеческие. И то, Вер, хлеб. А то ведь было — полная тишина, в страшном сне такое не приснится.

— А почему она не выходила? Болела?

— Да в том-то и дело, что нет! — воскликнула Ленка. — Я вначале тоже, Вер, подумала: может, парализованная или что еще, пожалела ее даже. А потом кто-то сказал, что эта бабка не выходит на улицу, потому что, видите ли, не хочет. Противно, говорит, и все тут. Не выношу, говорит, нынешний дух. Нет, Вер, ты только представь — нам всем ничего, а ей противно! Тоже мне, герцогиня дырявая!

— Но может, и впрямь она из какого-нибудь старинного дворянского рода? Откуда тебе знать?

— Да конечно! Стасик как-то говорил, что его дед, тоже по фамилии Матвеев, в цирке нашем до войны работал. Вот тебе и дворянский род. Ха, и знаешь кем? По-русски говоря, дерьмо за лошадьми выгребал и жил хуже последнего нищего, а бабка все равно до последней минуты в чепчике кружевном сидела и по-французски с ним разговаривала. А ты говоришь — графья!

— По-французски? Может, она француженкой была?

— Ага, как ты догадалась! Только вот звали ее Пелагеей. Но это все ерунда! Ты теперь послушай, Вер, какой у меня появился план! План захвата. Тоже, кстати, связан с квартирными делишками.

Ничего не поделаешь — Вере пришлось слушать.

В общих чертах план Ленки и впрямь был связан с захватом новых территорий.

Оказывается, не так давно в квартире через стенку с Ленкой, где раньше жила некая Мария Ивановна Вечкина, уехавшая насовсем в Сибирь в какую-то религиозную секту, поселился ее не менее странный брат — Иван Иванович Вечкин. По описаниям Ленки — совершенно одинокий старичок, у которого были «не все дома», не имел мебели и занимал в огромной трехкомнатной квартире всего одну комнату.

Сходив к соседу за солью, зорким глазом окинув пустующие пространства и выяснив между делом, что больше у Вечкиных никаких родственников не наблюдается, Ленка тут же решила взять над Иваном Ивановичем шефство. Другими словами — оформить над ним опекунство с дальнейшим наследованием жилплощади. А если первый план не пройдет — уговорить обменять его хоромы на ее квартиру через стенку за небольшую доплату плюс услуги по хозяйству.

Конечно, еще лучше было бы прорубить стенку, объединить обе квартиры и проживать вместе, учитывая, что сумасшедшему дедушке вполне хватает и одного укромного уголка.

Вернувшись домой, Ленка тут же начала прикидывать, в каком месте в стенке лучше всего было бы прорубить дверь и как они все вместе могли бы неплохо устроиться, чтобы и «дурику» было не так одиноко, и им, с учетом будущих детей, уже не так тесно. Она так размечталась, что в тот день даже забыла суп посолить и расстроилась, потому что на языке народных примет это означало «быть несолоно хлебавши». Но Ленка была не из тех, кто привык быстро сдаваться.

— Я не поняла: зачем тебе еще одна квартира? — спросила Вера, выслушав рассказ соседки. — У тебя же есть.

— Дура! — выразительно постучала Ленка пальцем по своей круглой, теперь уже рыжеволосой голове. — Ты чего, вообще, что ли, в жизни ничего не сечешь? Это же недвижимость: ее чем больше, тем лучше. Тем более такой случай, Вер, подвернулся. Лишние квадратные метры — прямо под боком, через стенку.

— Но… я как-то не уверена, что он захочет.

— Ничего себе! — возмутилась Ленка. — Да он счастлив будет, бедный старикашка! Ему стакан воды подать перед смертью — и то некому будет.

— А почему это ты решила, что он собрался умирать? Он что — совсем старый?

— Да нет вообще-то. Не очень. Среднего возраста. Я пока не спрашивала. Но то, что он со сдвигом, — это, Вер, точно, с первого взгляда видно. А за такими тоже уход дополнительный нужен, мне один юрист знакомый рассказывал.

— Тебя послушаешь — все вокруг чокнутые, кроме тебя.

— Да нет, просто вокруг меня всегда всякие алкаши и дурачки кучкуются, от моей доброты, — широко улыбнулась Ленка. — И вообще — я человека хоть супчиком домашним иногда накормлю, то да се, ему и словечком будет с кем перекинуться, с детишками поиграть.

— С какими еще детишками?

— А как же! Глядишь, мы с Павликом жениться надумаем. Вовчика тоже не выкинешь — он без моего присмотра совсем в дым сколется. Какой-никакой, а свой. Где мы все тогда разместимся? Да я же, Вер, этому Человечкину счастливый билет в руки даю, последним дураком надо быть, чтобы этого не понять, — громко убеждала сама себя Ленка. — А он еще не последний. Он, Вер, просто с приветом.

Потом Ленка принялась уговаривать Веру прийти к ней в гости в ближайшее воскресенье, именно в этот день, притом она явно что-то недоговаривала, путала следы. Как удалось постепенно выяснить, она решила в воскресенье устроить фиктивный день рождения, чтобы заманить к себе в гости «бедного Человечкина» и предпринять первую атаку. Точнее, разведку боем.

— Нет, — сразу сказала Вера. — Я такими делами заниматься не буду. Не хочу. Вам надо — и полный вперед! Я и так с тобой попадаю во всякие авантюры, голова кругом…

— Но Человечкин этот из каких-то там бывших ученых, мне одной с ним точно не управиться, — упрашивала Ленка. — А с тобой он, Вер, глядишь, и разговорится. А дальше уж я сама. От тебя ведь, Вер, больше ничего не нужно — только первый разговор завязать, вначале всегда труднее всего бывает. А я от мамки сегодня самогонки побольше привезу, чтобы создать теплую домашнюю обстановку, грибочков соленых на закуску. Дело-то совсем простое. Да и дела даже никакого нет — так, треп один. Не пойму, чего ты ломаешься. Познакомитесь просто по-соседски, его, Вер, Иваном Иванычем зовут.

— Нет, — отрезала Вера. — Хоть академиком Лихачевым. Пусть твой Павел ему зубы заговаривает, если ты сама не можешь.

— Да ты что! — испугалась Ленка. — Я Павлику пока даже говорить ничего про свой план не буду. Потом скажу, когда все хорошо сложится. У него в воскресенье как раз репетиция, его и дома не будет. Я же, Вер, для всеобщего счастья хочу это сделать…

— Нет, — повторила Вера, чувствуя, что начинает тихо раздражаться. — Извини, но в коллективное благополучие я что-то плохо верю.

— Ну, как знаешь, — обиделась Ленка и сразу начала собираться на свой автобус. — Конечно, ты ведь у нас теперь крутая стала, куда уж нам! По ресторанам ходишь шикарным, с всякими шишками хороводишься! Тебе со мной уже и не с руки.

Вера решила сдержаться, промолчать — каких-нибудь пять минут причитаний, и Ленка исчезнет за дверью, помчится в деревню за самогонкой, а вскоре и вообще забудет про весь этот разговор, охладится в пути.

— Не ожидала, — никак не могла уняться Ленка, в сердцах застегивая на своих полных икрах сапоги. — Я к тебе, Вер, как к человеку, вон даже ключ от своей квартиры дала — все, что хочешь, делай, нате, пожалуйста, когда меня нет. И привести кого хочешь можно, чтобы ребенка не смущать, и вообще… Все мы, Вер, женщины! Не по-соседски это совсем! Отдавай тогда ключ! Гони назад.

— Возьми, — сказала Вера, даже радуясь в душе, что теперь ей можно будет не ходить в самопальный Ленкин «салон». — Слушай, а может, мне тоже в полу дырку тогда к тебе прорубить? А чего? Почему ты только с одним Человечкиным хочешь объединиться? Сделаем одну большую квартиру на двух уровнях, с витой лестницей.

— Ну и чего? Тут, говорят, раньше так и было, до революции, когда цирковые дед с бабкой жили. Подумаешь, удивила! Это весь дом ихний был!

— Чего уж там скромничать? Я еще тогда дверь прорублю к жене, ты говорила, у нее часто обманутые вкладчики какого-то фонда собираются. Вот интересно будет! Тут им и наша парикмахерская сразу же под боком. Удобно.

— Умничаешь? — зло сверкнула глазами из-под платка Ленка. — Все вы такие — умники, где не надо. Вот и сосед мой, я так чувствую, один от голода когда-нибудь загнется, а потом собирай его в целлофановый пакет. А тоже из себя — умный чересчур, музейный работник…

— Экскурсовод, что ли?

— Да прям, если бы! Он же заика — двух слов связать не может! Говорит, эксперт какой-то, не знаю только по чему. Все чего-то с лупой по пыли всю жизнь ползал, экспертизу делал, вон как много наумничал…

— Я приду в воскресенье, — неожиданно сказала Вера. — Во сколько?

— Правда, что ли? — удивилась Ленка. — Чего это ты вдруг?

— Хочу с соседом нашим музейным познакомиться. Дело есть.

— Так бы и сразу! Чего зря кочевряжилась? — медленно расплылось в улыбке круглое лицо Ленки, которое сразу же сделалось добродушным, ну прямо-таки родным. — Чао-какао, Вер! До встречи в воскресенье за столом переговоров. Если кто меня будет спрашивать — скажешь, у мамки я, в деревне, в субботу к вечеру только вернусь. А ты гляди на свадьбе не загуляй, ты нам еще в воскресенье нужна…

Вера не стала никому говорить, что сегодня впервые в жизни она шла на свадьбу в новом качестве — как визажист, зарабатывать деньги. И Ленке тоже ничего на всякий случай не сказала, из суеверия, что тогда точно ничего не получится.

Зато вчера она нарочно сходила в модный салон Егора Федотова, попросила сделать себе «макияж невесты».

И снова смогла убедиться: в том, что этот молодой человек с эффектной белой прядью в темных волосах (то ли выкрашенной просто для красоты, то ли с намеком на жизненный опыт) равнодушно делал с ее лицом, последовательно нанося на него пудру, тушь, тени, помаду, не было ничего особенно трудного или хитроумного.

В основном макияж делался исходя из собственного вкуса мастера, который явно не выходил за рамки журнальных стереотипов.

Зато, пока юноша изображал из Веры «невесту», стараясь придать ее смугловатой коже более прозрачный, розовый тон, она успела подробно рассмотреть все маленькие щеточки, губки, кисти, карандаши, которыми он пользовался, и сразу же после посещения салона побежала по магазинам искать то, чего в ее наборе недоставало.

Особенное удовольствие испытала Вера, когда узнала, что многие визажисты предпочитают работать художественными колонковыми кистями, при помощи которых гораздо легче наносить на лицо пудру нужного оттенка и добиваться естественных тонов. Эта деталь каким-то образом подтверждала тайные мысли Веры об особенностях ее новой профессии.

Все свое косметическое хозяйство «седочубый» юноша, гордо называющий себя визажистом-стилистом, хранил в небольшой сумке со специальными отсеками. Вера поняла, что именно с такими чемоданчиками принято выходить к клиентам на дом. Поэтому, помимо новой косметики, Вера купила себе удобную кожаную сумку, которую без труда можно было приспособить под рабочую, выездную.

При этом она невольно с благодарностью вспоминала лысого Васю, брата Валета: той жуткой ночью, в порыве щедрости, он сунул ей денег, которых как раз впритык хватило на тот минимум косметики, без которого невозможно было начинать работать.

Свою заветную «тыщонку» Вера потихоньку тратила исключительно на продукты, стараясь как можно сильнее экономить. И при этом мысленно удивляясь самой себе: одной рукой, доставая деньги как бы из одного кармана, она теперь покупала самые дорогие и качественные туши, помады, пудры и контурные карандаши, нередко ловя на себе восхищенные взгляды вечно глазеющих на витрины девчонок. Зато другой рукой уже через несколько минут показывала продавщице: нет-нет, пожалуйста, не той колбасы, а вот этой, которая на пять рублей дешевле.

Но в этой странной двойной жизни Вера чувствовала какое-то невыразимое удовольствие, неведомый прежде азарт, что-то под стать игре в рулетку. О которой она к тому же никому, кроме Ленки, не рассказывала — и от этого было еще интереснее.

Без особого труда отыскала Вера дом и квартиру «своей» невесты и сразу же, еще с лестницы, окунулась в атмосферу праздничной суеты наиважнейшего семейного события.

Квартира оказалась такой огромной, что в ней запросто можно было потеряться.

— Вы от Юлии? Идите, Женечка там, в спальне, — встретила Веру в дверях маленькая, коротко подстриженная женщина с озабоченным лицом, как выяснилось, мать невесты. — Только не слишком обращайте внимание на ее капризы. Она у нас на третьем месяце беременности. Токсикоз замучил.

Вера прошла в спальню и… остолбенела.

В кресле сидела та самая девушка, которую она видела в ресторане с Александром.

Ну конечно, это была она. А как мило, оживленно они тогда о чем-то разговаривали — действительно как очень близкие люди.

Так вот кто, оказывается, жених, из-за которого, сбиваясь с ног, по квартире сейчас металось столько озабоченных людей… Из-за которого она сама сюда спешила со всех ног, несколько раз поскользнулась и даже чуть не упала.

Вера продолжала стоять на месте, чувствуя, что не может теперь почему-то пошевелить ни рукой, ни ногой — они словно онемели.

Нужно было что-то делать, говорить, но она так и стояла в дверях неестественно прямо, не в силах оторвать взгляда от девушки с пушистыми светлыми волосами в широком белом платье.

«Сейчас они поженятся, потом у них родится ребенок. Они будут жить долго и счастливо и умрут в один день, — тяжело прокрутилась в голове у Веры расхожая фраза. Одна из тех, которые в моменты сильного отупения почему-то всегда первыми выбираются на поверхность из глубины отчаяния. — А моя жизнь дала трещину».

— Что, такая страшная? — по-своему поняла замешательство Веры невеста, шутливо хватаясь за щеки. — Ай-ай-ай! Ну и плевать. Ты, кстати, откуда: из парикмахерской? Тут мама такую бурную деятельность развила, я и не знаю, кого еще ждать. Сначала договорились: распишемся, глотнем шампанского — и всем до свидания. Потом решили все-таки в кафе собраться, чтобы родители между собой лучше познакомились. А тут теперь целая свадьба: пупсики на машинах, к какому-то памятнику космонавтам все ехать собрались, фотографироваться. Как будто я — Валентина Терешкова. Я им говорила: люди, ведь я же не в космос собираюсь, а замуж, опомнитесь… Все напрасно. Пришлось сдаваться.

И Женя озорно засмеялась, усаживаясь перед большим зеркалом и встряхивая волосами.

У нее был очень хороший смех — смех совершенно счастливого человека, который не верит и даже не подозревает, что с ним когда-нибудь может случиться что-нибудь горькое и обидное.

— Я — визажист, — проговорила наконец Вера, давясь словами. — Ну, макияж. — А про себя подумала: «Если бы меня любил Александр, мне, наверное, тоже ничего не надо было бы. Никакого космоса. Я бы тоже так же смеялась, как в детстве».

— Да? Ну, все равно. Пусть будет макияж. Только давай по-скорому, лишь бы мамулю зря не расстраивать. А то сейчас уже должен подойти, как они его называют, «женишок», — улыбнулась Женя. — Тут и так с утра у всех нервы на пределе. Боже, скорее бы все закончилось.

Вера кивнула и торопливо открыла свою сумку — передвижной салон, теперь думая лишь о том, чтобы управиться как можно быстрее и постараться не встретиться с Александром.

Все, что угодно, только не это!

— А ты чего такая бледная? — участливо спросила Женя, когда Вера близко наклонилась к ее лицу и начала первым делом наносить тонкий слой основы на небольшие пигментные пятнышки на лице, нередко появляющиеся у беременных женщин.

Прежде чем подобрать нужный тон и равномерно наложить его на лицо, начиная с верхнего века и постепенно продвигаясь все ниже, нужно было закрасить коварные пятнышки — а эта процедура занимала немало времени.

— Я всегда такая бледная, — соврала Вера, чувствуя под пальцами нежную, совсем детскую кожу Жени.

Надо же, в ее руках было лицо, которого наверняка уже не раз касались губы Александра.

— Не беременная? — поинтересовалась Женечка, все мысли которой с некоторого времени были сосредоточены в одном направлении.

— Нет, — односложно ответила Вера, обрабатывая пудрой пространство вокруг ясных, золотистых, цвета прозрачного янтаря, глаз невесты и торопясь как можно скорее перейти к подбородку и губам.

— Тоже всякие румяна не любишь? А приходится с другими возиться, да? — не отставала Женя. — Вот и я — с детства ненавижу всякие правила, законы, а пришлось в юридический поступить, отец заставил. А там к тому же всякие поправки, новые постановления… Скорей — бы в декрет уйти и забыть про все это хотя бы на какое-то время. С малышами ведь хорошо возиться, да? У тебя есть дети?

— Да, — выдохнула Вера.

— Они уже пришли! Смотри, никак не терпится. Пусть войдут? — заглянула в дверь мать невесты. Вера вспомнила, что ее зовут Ириной Владимировной — так было записано в ее блокноте. Как будто это хоть что-то могло теперь изменить…

— Тук-тук-тук! — послышался незнакомый голос.

— Конечно, мамуля, мы уже закончили! — сразу же вскочила с места Женечка, шепнув Вере: — Хватит пока, потом, ну его…

«Не успела», — поняла Вера, растерянно оглядываясь вокруг.

Спрятаться в комнате было негде — не под диван же залезать!

Не придумав ничего лучшего, Вера подошла к окну, отвернулась и стала разглядывать улицу.

За окном большими мягкими хлопьями падал снег, и дворик казался на редкость тихим и каким-то задумчивым.

Только что можно было подумать, что в городе началась небывало ранняя весна, но зима снова одумалась и взялась за привычную работу: засыпала снегом деревья, крыши, легковые машины, стоящие возле детской площадки, песочницу… И снег все продолжал падать, падать и падать с небес. Неторопливо, стараясь надолго рассчитать свои силы, чтобы хватило до апреля.

— Ага, вот и «женишок»! Димочка, да ты сегодня сам на себя не похож! Ты, случайно, не передумал на мне жениться? — громко воскликнула Женя, и Вера поневоле обернулась.

Женя держала под руку совершенно незнакомого молодого человека в светло-сером костюме, с длинными волнистыми волосами, по случаю забранными в хвостик.

А чуть подальше, в дверном проеме, как картина в продолговатой раме, стоял… Александр, который хмуро, без тени улыбки, смотрел на молодоженов.

«Он глядит иссиня-черным взглядом хищного дракона», — вспомнила вдруг Вера строчку из трагедии Эсхила. Как же это точно — глубоким, иссиня-черным взглядом…

Значит, он вовсе не был никаким женихом.

Может быть, свидетелем, другом?

Вера вдруг почувствовала, что от радости она способна сейчас устроить черт знает что. Ей вдруг сразу же захотелось много шампанского, танцев, глупых шуток — да все равно, чего именно, лишь бы это соответствовало улыбке, в которой теперь невольно, сами собой, на ее лице разъезжались губы!

Юный жених казался ей таким симпатичным, замечательным, современным! А Женя? Ну просто само совершенство!

Невозможно представить более очаровательной, подходящей друг другу пары.

Но похоже, Александр был на этот счет вовсе другого мнения.

— Лично я, Дима, на твоем месте еще подумал бы, — сказал сердито Александр — у него оказался глубокий, мягкий голос. — Ты, Женька, словно нарочно задалась целью довести родителей до инфаркта! Жалко, что ли, надеть на голову эту штуковину, раз тебя так просит мать? Совсем они тут тебя без меня избаловали!

— Да ты сам посмотри, какое уродство! — возмущенно воскликнула Женя, хватая в руки венчик из мелких беленьких цветов. — Посмотри — как на могиле! Ненавижу искусственные цветы! Ненавижу! Вот какие нужны цветы!

И Женя схватила в руки большой букет белых роз, который стоял в вазе перед зеркалом, встряхнула в воздухе и прижала его к груди, не обращая внимания на мокрые стебли и шипы.

«Как красиво! — невольно восхитилась Вера, увидев этот букет в ее руках и представляя, как осторожно, должно быть, будут ложиться снежинки на белые лепестки и густо-зеленые листья. — Какой красивый, удивительный день!»

— И не упрашивай меня, братик, сказала — не хочу! Не хочу как мертвец, я уже сейчас заплачу! — воскликнула Женя, и Вера заметила, как Александр еще более недовольно сдвинул черные брови.

— Почему как мертвец? — сказала тогда Вера, подумав, что вполне имеет право сказать сейчас свое слово, как заказной стилист-визажист. — Венец — это символ, прекрасный древний символ, и ничего больше. Гименей, греческий бог брака, всегда изображался в виде красивого юноши с факелом в руке и с венцом на голове, такой же был и у невесты. Эта традиция идет еще с древних, античных времен. Видите, она и до наших дней сохранилась.

— Это кто? — повернулся Александр в сторону Веры, а затем обратился к сестре: — Ты нас не познакомила.

— Это… Это… — уже крутилась невеста перед зеркалом, пытаясь то так, то эдак примерить ненавистное украшение, чтобы не вступать сегодня в спор с целым миром.

— Вера, — зачем-то неловко протянула Вера руку.

Александр взял ее, но не стал по-товарищески трясти или со светской учтивостью прикладывать к губам, а просто слегка сжал и осторожно покачал в воздухе, как будто определяя на вес.

— Осторожно, золото! — тут же прокомментировала этот странный жест Женя. — Золотые ручки — она же визажист! Послушай, Вера, я хочу, чтобы ты осталась на свадьбе до конца. Побудь хоть ты со мной, а? Как назло, из моих девчонок институтских многие не могут прийти, разъехались по домам после сессии. Ты такая славная! Побудешь с нами, ладно?

— Конечно, она остается, мы теперь все равно никуда ее не отпустим, — ответил за Веру Александр, осторожно выпуская ее руку из своей удивительной ладони — нежной и одновременно магнетически сильной.

Вере тут же захотелось приложить свою руку, запомнившую это тепло, к щеке или ко лбу, но она побоялась сразу же выдать себя с головой таким откровенным жестом.

Александр пристально, с интересом заглянул ей в глаза.

Или только показалось?

Но нет — такое невозможно ни придумать, ни заметить. Везде: в городском загсе, на улице, в кафе, под вспышками фотоаппаратов и в тени коридоров — Вера ощущала на себе пристрастный, всегда как будто бы случайный, но неотступный взгляд Александра. Даже на расстоянии десяти шагов друг от друга они были вместе, рядом. Он словно бы продолжал, не отпуская ни на секунду, держать ее за руку, ласкать глазами. Они и за столом оказались почти что напротив друг друга, немного наискосок…

Смешно, конечно, но почему-то Веру втайне восхищала даже его манера оставлять в бокале хотя бы один глоток вина и не доедать до конца самое вкусное блюдо.

Где бы Вера теперь ни находилась, с кем бы ни разговаривала, ни танцевала, она все равно могла бы с закрытыми глазами определить, где в этот момент находился Александр, — словно он обладал особым, только для нее ощутимым излучением, был источником света.

Чаще всего он сидел возле матери или подолгу разговаривал с сестрой, слегка склонив голову на грудь. Впрочем, иногда танцевал с женщинами, некоторые из которых были молодыми и красивыми.

Но Вера видела — он делал это без охоты, формально. А ее он почему-то ни разу не пригласил.

Неотрывно смотрел — и тут же отводил глаза, призывно улыбался — и вдруг резко отворачивался, словно боясь того, что все равно уже произошло. Их встреча была неизбежной, неотвратимой, а это всегда немного страшно.

При раскопках древнейшей минойско-микенской культуры ученые нашли таблички, на которых встретились самые первые в истории человечества упоминания о судьбе. На них были впервые начертаны странные слова — «судьбинный день», «день судьбы».

Вера знала: сегодня в ее жизни был такой, судьбинный, день. И потому, как ни странно, она вскоре почувствовала себя совершенно спокойной, почти что умиротворенной. Будь что будет! Да что там? Уже есть.

Вера очнулась. Только что, после криков «Горько!», невеста с женихом начали Так отчаянно долго целоваться, что за столом кто-то выразительно присвистнул. И в этот момент Вера снова встретилась глазами с Александром. Он еле заметно улыбнулся и кивнул ей головой, словно подтверждая: да-да, и у нас так будет, совсем скоро, и даже еще и не так…

Это было настолько неожиданно и откровенно, что Вера покраснела, отвернулась.

Гости постепенно входили в азарт: все чаще бабахало шампанское, еще громче и надрывнее звучала музыка, повсюду мелькали возбужденные лица…

Вера потихоньку разглядывала родителей Александра и Жени — немолодого, подстриженного седоватым бобриком мужчину и худенькую женщину с правильными, резко очерченными чертами лица, которая утром открыла ей дверь. Дверь в другой мир, в котором был Александр… А ведь когда-то он был младенцем, лежал в этих самых руках, лепетал первые слова.

Вдруг Вера спохватилась: Боже, ведь она в предпраздничной суматохе забыла у них в квартире, в комнате невесты, свою сумку с косметикой!

Подхваченная под руку кем-то из гостей, совсем потеряв голову от встречи с Александром, она выбежала из дома на заснеженную улицу налегке, с большим букетом цветов в руках. Как же она завтра будет работать?

— Ничего, это дело поправимое, — кивнула Женя, когда Вера, улучив минутку, сообщила ей о своей оплошности. — Сейчас Саньку попросим, он на машине быстро туда-сюда сгоняет, свозит тебя, я ему сейчас ключ дам…

Вера почувствовала, как бешено заколотилось у нее сердце — громче барабанов, отбивающих лезгинку, под звуки которой по залу весь вечер волчком крутился какой-то неугомонный друг жениха.

Прошла минута, а может быть — час. Александр уже шел в ее сторону.

— Что, поехали? — сказал Александр, небрежно покручивая на пальце ключ от машины.

— Поехали, — ответила Вера, мгновенно успокаиваясь.

На улице по-прежнему шел снег — еще медленнее, торжественнее. Теперь, при свете фонарей, весь город казался серебристым, каким-то особенно драгоценным для глаз.

Снег на какое-то время сумел повсюду скрыть неприглядные детали и подробности — облезлые скамейки на остановках, привычно валяющийся вдоль дороги мусор и куски металлолома. Он спрятал всю убогость окружающего мира и, наоборот, выставил напоказ и подчеркнул в нем только самое красивое, неповторимое.

«Снег — вот кто самый великий визажист, — подумала Вера, глядя на расплывающиеся в нежном, мерцающем мареве огни домов, величественные очертания деревьев, на мягкие отсветы фонарей, то и дело появляющиеся на щеке Александра. — Нет, точнее, снег лишь орудие, художественная кисть. Природа — главная визажистка, у нее можно учиться до бесконечности…»

На дорогах из-за снега были сплошные автомобильные пробки, машина то и дело останавливалась. Вера заметила, что Александр, когда нервничает, слегка покусывает губы, но при этом царственно-лениво и как-то совсем незаметно прикасается ладонями к рулю.

Непонятно было — то ли он вел сейчас машину, то ли она сама их везла туда, куда считала нужным, то и дело ворчливо урча и буксуя, пытаясь слабо сопротивляться незримому повелению судьбы.

Откуда-то из-за снежной пелены вдруг показался конный всадник, который медленно, как во сне, прогарцевал мимо здания Главпочтамта и снова исчез за углом.

Вера увидела, как Александр проводил заснеженную конную фигуру удивленным взглядом, но при этом ничего не спросил. Она где-то недавно читала, что в городе существует отряд конной милиции, — наверное, это был кто-то из них. Но сейчас и неподвижная фигура всадника, и белый от снега круп лошади сильно напоминали ожившую мраморную скульптуру.

— Смотри, как античный храм, — сказала Вера, показывая на колонны Главпочтамта, которые при таком освещении тоже имели непривычно величественный вид.

Александр еле заметно улыбнулся.

— Да, я недавно тоже был в Афинах. Похоже, — кивнул он и вдруг добавил печально: — А мне скоро снова уезжать.

— Из города?

— Нет, из страны, я сейчас живу во Франции, — сказал он спокойно. — Выбрался на свадьбу к сестре. Если сказать честно — с риском для жизни. Мне нельзя здесь оставаться. Нельзя жить дома. Без которого я и жить-то не могу. Всем можно, а мне — нельзя.

— Почему?

— Долгая история. Долгая и запутанная. Если бы у тебя был свой бизнес, ты бы лучше меня поняла. А, не хочу сейчас об этом.

Вера хотела сказать: «У меня есть свой бизнес!» — но вовремя прикусила язык, чтобы не позориться. И спросить: почему во Франции? С кем во Франции, в конце-то концов?

Но она лишь отвернулась к окну, сделав вид, что ей это не слишком интересно, словно бы не расслышала, и принялась за привычную свою игру: отыскивать глазами на проплывающих мимо зданиях, построенных в классическом стиле, античные элементы.

Наверное, никто, кроме Веры, никогда не замечал, что на карнизах, над арками, на стенах Саратова — везде, буквально повсюду! — таится множество маленьких купидонов, веерообразных раковин, львиных голов, мускулистых атлантов, полуобнаженных богинь, химер и прочих знаков принадлежности к древнему миру, к вечности.

Но пожалуй, Вера и сама прежде никогда не видела их так отчетливо, как сегодня, в зимнем февральском городе. Она испытывала странное, дивное ощущение, что передвигается сейчас не по Саратову, а по незнакомому городу, в котором остановилось время. Она была готова так ехать всегда. Чтобы рядом, за рулем, сидел Александр с загадочной улыбкой на своем неповторимом лице, которая тоже останется на нем всегда, вечно.

Когда-то в школе Вера давала своим ученикам на факультативных занятиях специальное задание — выписывать в отдельную тетрадку самые запомнившиеся строки и афоризмы из античной литературы.

Ничего, что потом приходилось десятки раз читать про реку, в которую нельзя войти дважды, или про истину, что гораздо дороже Платона.

Как бы то ни было, но одно Вера знала точно: в те мгновения, когда шариковые ручки детей бесшумно скользили по бумаге, навеки исчезнувший античный мир снова реально существовал — пусть хотя бы только в воображении старательно-равнодушных подростков.

Никого из них, разумеется, не приводил ни в восторг, ни в священный ужас тот факт, что понравившиеся строчки были написаны тысячелетия тому назад. Нынешние мальчики и девочки живут в таком измерении времени, когда и начало двадцатого века уже представляется несусветной, унылой далью, населенной мертвыми прабабушками. Хорошо еще, что эти ко всему скептически настроенные дети хотя бы не сомневались, что прошлые времена, со всеми своими искусствами, религиями и причудами, существовали на самом деле, и доверяли тому, что было черным по белому написано в учебниках.

Хотя упорно не хотели понимать, какое отношение вся эта древность может иметь лично к ним — таким новеньким, живым, переполненным планами на будущее.

Нет, конечно же, Вера не слишком обольщалась на собственный счет. Но порой ей все же казалось, что это в ее силах — дать каждому из учеников хотя бы шанс осознать, что на самом деле мы все живем в одно, единое, неделимое время, которое лишь для удобства исчисления пришлось поделить на дни, годы и столетия.

И тогда происходит великое открытие, настоящее прозрение, и вся мировая культура представляется могучим, вечнозеленым, плодоносящим деревом, на котором не могло вырасти ничего лишнего или случайного. На каждой ветке — свой, неповторимый плод, терпкая мудрость…

Иногда Вера приводила еще более понятное для детей сравнение: в мировой культуре действует примерно тот же принцип, как в детских конструкторах «Лего». Если есть выемка — ищи деталь с выступом, если поэзия Горация кому-то кажется скучной, то не плюйся, а знай, что где-то для тебя стоит книжка хулигана Катулла, и так далее, до бесконечности.

В общем, познавай, складывай, строй, удивляйся великому многообразию…

Но желательно все же начать с самого начала, с основания мировой культуры — античности. Пусть хотя бы с одного записанного на факультативе афоризма или стихотворной строки, переписанной в тетрадку детским неровным почерком.

В темном подъезде на лестнице Александр молча взял Веру за руку. И это движение было таким простым и естественным, что никому не надо было говорить вслух, куда и зачем они теперь вместе так торопливо идут.

Отомкнув ключом дверь, Александр не стал включать свет, а властно повел Веру за собой, и лишь в одной из дальних комнат резко развернулся, притянул ее к себе и поцеловал в губы.

Вера почувствовала, что он тоже буквально переполнен ярким желанием, которое древние называли коротким, как вспышка света, словом — эрос.

«Все, скоро он уедет. И возможно — навсегда», — вспомнила Вера и поняла, что для того, чтобы потом не проклинать себя всю оставшуюся жизнь, сейчас нужно целоваться еще и еще, познать друг друга больше, добраться до самой глубины, до конца, до полного изнеможения, иначе она будет непоправимо навеки несчастна.

Как сумасшедшие, не сговариваясь, они начали расстегивать, снимать друг с друга одежду.

Александр медленно расстегивал молнию на платье Веры, то и дело касаясь ее пальцами, скользя вниз по ее спине, позвонкам, поднимая из глубины тела волну встречного жара, нестерпимого желания.

Она и не заметила, как вторая рука Александра незаметно спустила вниз черные тонкие колготки вместе с кружевными, словно ненастоящими, трусиками и оказалась в самом пламени пожара.

Вера закрыла глаза, тоже продолжая на ощупь раздевать Александра и удивляясь, что даже прикосновение к прохладным пуговицам на пиджаке и на мужской рубашке доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. А поскрипывающая кожа ремня, на котором держались брюки, была и вовсе до безумия эротична! Преодоление каждой преграды воспринималось как маленькая победа, и сразу же — награда.

Какое это все же неизбывное счастье — чувствовать в своих руках тепло, нежное тепло любимого мужчины!

Но когда с ремнем, брюками, а затем и рубашкой удалось справиться, Вера в полной мере почувствовала упоительный запах тела Александра, в котором смешались отзвуки какой-то горьковатой туалетной воды, мужского пота, паров бензина и шампанского. И поняла, что ошибалась, — лучше бы они с самого начала были обнаженными и беззащитными друг перед другом, как первые люди на земле.

Александр мягко пододвинул Веру к дивану, и когда она ощутила на себе горячую тяжесть его тела, то стало окончательно ясно: нет, вот оно, самое лучшее, ничего другого совсем не надо.

Точнее, теперь Вера вообще ни о чем не думала и просто ощущала, как с каждой секундой они с Александром становятся все более слитным и во всех смыслах совершенным существом, одним человеком. Нет, даже не так — на какое-то время они сделались и вовсе богоравными. И стали бессмертными, как загадочное древнее божество.

Вера ни теперь, ни потом никогда не могла сказать, сильным ли Александр был любовником или «так себе», как любила говорить про своих мужиков Ленка. Она и представления не имела, долго ли продолжался их волшебный танец или всего несколько мгновений. Но одно она знала точно — никогда в жизни ей не было так хорошо, как сейчас.

Вера могла бы поклясться чем угодно: то, что она испытала в конце, был не просто сильнейший оргазм — вспышка наслаждения просветила все ее тело от макушки до кончиков пальцев и сумела обозначить какую-то другую, неведомую глубину, о существовании которой она раньше в себе и не подозревала. И в этом откровении было что-то сладкое, на редкость волнующее, но в то же время — пугающее, жуткое…

Некоторое время они лежали молча, не в силах пошевельнуться и хотя бы на миллиметр отодвинуться друг от друга. Казалось совершенно нелепым, невозможным сейчас буднично встать, включить свет, начать одеваться, совершать привычные действия. Александр тоже это почувствовал и лишь пошарил рукой в груде валяющейся на полу одежды, пытаясь отыскать сигарету.

— Что ты там говорила сегодня про факел Гименея? — спросил он, щелкая в темноте зажигалкой. — Можно, я нам посвечу? И заодно покурю?

Маленький огонек выхватил на мгновение из темноты его черный, бездонный глаз, неповторимую линию профиля. Даже темные, непроницаемые зрачки Александра сейчас имели какой-то нежный, сливовый оттенок — так и хотелось дотронуться до них губами.

— Конечно, — кивнула Вера, посмотрев на огонек сигареты, замерший возле его губ — таких горячих и нежных.

Вере вдруг пришла в голову крамольная мысль, что загадочная красота и золотистый пушок на щеках Александра, заметный при лунном свете, пожалуй, и есть основное неоспоримое доказательство существования ее любимого золотого века в истории человечества. А все остальное — лишь бутафорские руины и изъеденные червяками рукописи.

— Если бы я мог здесь остаться… — вдруг вздохнул Александр. — Какая нелепость; уезжать именно сейчас, когда я тебя встретил.

— Ты никак не можешь остаться?

— Пока нет.

— А когда?

— Если бы я только знал!

— А если я найду и убью того человека, который тебя преследует?

— О, тогда конечно. Но это очень трудно. Его не найти.

— Я — смогу. Я теперь все смогу. Ну что ты смеешься? Ты мне не веришь?

— Верю, что ты. Это я просто дымом поперхнулся. Вера. Хорошее у тебя имя.

— Погоди, а за что тебя Марк ненавидит? Я имею в виду — Марк Семенович, из фирмы «Алкей»? Почему он на тебя в ресторане с кулаками полез?

— Потому что я осмелился зайти на его территорию. Но мне нужно было передать подарок, меня попросили. И вообще — я не ожидал, что он так это воспримет, иначе не пришел бы и тем более сестру не привел.

— От кого подарок? От сестры, от Дины? Ты привез его с собой, оттуда? Знаешь, я пока совсем ничего не понимаю.

Александр потушил сигарету, замолчал.

— Ты много знаешь, хорошо. А зачем тебе понимать? — сказал он усталым, каким-то мертвым голосом. — И незачем знать еще больше. Это давняя история. И к тому же опасная. Даже то, что кто-нибудь увидит нас вместе, уже может быть опасно для тебя. Знаешь, я — дурак. Не нужно было…

— Тс-с-с! Теперь уже поздно сожалеть. Скажи только одно, последнее, это не Марк?

— Нет, — помолчав, сказал Александр. — Это было бы слишком просто. Но ты обещала больше ничего не спрашивать. Тебя все это не должно касаться. Я не мог не приехать на свадьбу своей единственной сестры. Хотя не должен был этого делать.

— Знаешь… я спасу тебя.

— Я начинаю не верить твоим обещаниям. А ведь я ответил на твой последний вопрос. Можно, я лучше у тебя кое о чем спрошу?

— Нет, — покачала головой в темноте Вера. — Только не сейчас.

— Почему? У тебя тоже свои «парижские тайны»? — усмехнулся Александр еле заметно.

— Да нет как будто, — призналась Вера. — Просто, о чем бы мы сейчас ни говорили, ты ведь все равно уедешь. Разве не так? Наверное, у тебя уже и обратный билет есть.

Она старалась говорить спокойно и даже как можно более равнодушно, но в последнем вопросе все же вырвалась, выпорхнула наружу тайная надежда. А вдруг останется?

— Да, ты права, скоро уеду, — сказал Александр, помолчав. — И билеты есть. Я не могу пока тебе всего рассказать.

— О чем же нам тогда вообще говорить? — спросила Вера, невесело улыбнувшись. — О погоде в Париже?

Александр лежал сейчас рядом с Верой совершенно голый и усталый, в позе Адама с потолка Сикстинской капеллы — так же свободно раскинувшись по всему дивану и подогнув под себя колено. Но теперь между ними была пропасть предстоящего расставания, которую невозможно преодолеть, протянув руку.

Неожиданно Вера посмотрела на потолок и вздрогнула — при свете луны было видно, что сверху на них смотрел огромный разноцветный глаз. Надо же, а ей и впрямь почему-то постоянно мерещился на себе чей-то неотвязный взгляд, как будто бы все это время кто-то за ней наблюдал, причем явно не из добрых намерений.

— Кто это? — спросила она, показывая наверх. — Там, на потолке.

— Где? — удивился Александр. — А, это плакат какого-то кинофестиваля, я точно не помню, какого года. В этой комнате осталось почти все так же, как было в детстве. Мама говорит, что так ей кажется, будто я все еще дома. Она так любит меня.

— А отец?

— С отцом у нас всегда были сложные отношения. Но ничего, как-нибудь… Мы совсем разные люди.

Вера еще раз посмотрела на потолок и подумала, что для этого любопытного плакатного глаза они с Александром тоже, должно быть, сейчас представляют собой что-то вроде живой классической фрески, собственной версии о сотворении мира и любви.

Фрески, которая, едва возникнув, сразу же взорвалась, разлетелась на множество разноцветных осколков.

«Я все равно спасу тебя, — упрямо подумала про себя Вера. — И сделаю так, чтобы ты мог просыпаться в этой комнате. Чтобы мы вместе могли утром смотреть на этот глаз. Я не знаю, что для этого нужно сделать. Но я все сделаю, все…»

— Пойдем, — встала Вера. — Отвези меня, пожалуйста, домой.

— Ты не хочешь вернуться к сестре?

— Нет, мне нужно побыть одной.

Похоже, к ночи весь снег все же высыпался из небесного мешка и теперь ровным слоем лежал на земле, покрывая пустынный ночной город.

— Жаль, скоро все растает. Передавали, что завтра будет потепление, — сказал Александр почти весело, усаживаясь за руль. — У нас тоже там сейчас так.

«Где — там?» — хотела спросить Вера, но в самый последний момент удержалась.

Потому что дальше непременно захочется узнать: почему там, а не здесь? А главное, с кем — там? Где ты там живешь? О чем думаешь?

И почему все это не с ней, не с Верой?

Но тогда точно конец, снег растает, все сразу же закончится, встанет на свои места. Останется только темнота со светящейся табличкой: «Выход». Она ничего, ничего не должна о нем спрашивать, узнавать! Но как же тогда спасти его?

Пока что нужно просто успокоиться и лечь спать. Только спать. Древние греки когда-то верили, что по ту сторону северного ветра, Борея, существует особая страна, где живут одни только счастливые люди.

Пусть Александр пока живет там — в стране гипербореев, в краю вечного блаженства.

Александр снова закурил. Вера почувствовала, что он нервничает, думает о чем-то своем.

— Я… буду тебя вспоминать, — сказал Александр, когда машина остановилась у дома Веры.

Он тихо, ласково провел холодной рукой по ее щеке и вздохнул. Наверное, в этот момент надо было сказать: «Я тоже, тоже! Я и не собираюсь тебя забывать!» А потом еще хотя бы один раз прижаться всем телом, обнять…

— Tanto brevius tempus, quanto felicius est, — тихо вместо этого пробормотала Вера. Она привыкла произносить звучные латинские слова непременно вслух.

— Что ты сказала? — переспросил Александр.

— Время чем короче, тем счастливее, — ответила Вера, быстро выскакивая из машины и отворачиваясь. Ей не хотелось, чтобы Александр при свете фар заметил на ее лице слезы.