Влюбленные в маски

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Лауро, наследный маркиз делла Серра, говорил тихо, бесцветным голосом, но достаточно внятно и четко, чтобы все присутствующие слышали и понимали каждое слово. О том, что шестнадцать представителей старейших и знатнейших родов герцогства около полутора лет назад сошлись на глубоком неодобрении тревизских негоциантов, забравших себе слишком уж много власти. И не менее глубоком неодобрении дворянства, которое такому положению вещей потакает, находя в нем личные выгоды. О том, как сходство взглядов привело их к хитрому плану заговора, призванного отодвинуть купечество на подобающее простолюдинам место и взять власть в Тревизо в свои руки.

Потом Лауро поведал, как они постепенно, одного за другим, всеми возможными способами смещали с высоких и средних должностей всех, кто имел слишком прочные связи с купечеством — от выходцев из негоциантской среды, выбившихся в дворяне, до тех, кто постоянно вел дела с торговцами, вроде маркиза делла Кьяри. И о том, как решил избавиться от нескольких слишком уж прочно закрепившихся на карьерной лестнице синьоров, вроде Чезаре делла Веккьони, включив их в свой замечательный эксперимент по присвоению чужого магического дара. Как обвинил в убийствах перед остальными заговорщиками своего родного брата Леандро, как они, чтобы отвести от себя возможные подозрения в зловещих смертях, решили убить кого-нибудь, вовсе не мешавшего организации государственного переворота, и выбрали для этой цели сеньора Фабио делла Гауденцио. И это стало их ошибкой, поскольку на тот момент он уже прекрасно знал о заговоре.

— Нужно было убить этого делла Веккьони раньше, — подытожил Лауро, поморщившись.

Все присутствующие пораженно молчали: и сонно хлопающий глазами первый министр, которого вытащили прямо из постели, и начальник городской стражи, нервно теребящий бороду, и глава Тайной Службы, по чьей невыразительной и ничем не запоминающейся физиономии многоликого вовсе нельзя было понять, о чем он думает, и даже его светлость герцог Норберто, который обычно вовсе не был молчалив.

— Думается мне, что, возможно, все не так однозначно, как пытаются нам тут сейчас представить, — неприятным голосом сказал первый министр. — Мы полтора года ни о чем не догадывались, а пришел синьор делла Гауденция и подал нам заговор подготовленным, как ощипанную индюшку к запеканию. Только сунь в печь и готово.

— И что в этом плохого? — подивился Фабио обвинительному тону.

— То, что вы теперь станете, видимо, доверенным лицом, а маркиза делла Серра казнят, и никто не узнает, было ли все на самом деле так, как описано. Возможно, вы просто заставили его оговорить себя, а заговора и не было. Иначе как его не замечали? И ведь не докажешь, когда у вас такой дар.

Первый министр брезгливо поджал губы, а Фабио наконец понял причину отношения к себе. Он и раньше ощущал его неприязнь, и теперь стало ясно. Министр боялся эмпатического влияния на него, того, что Фабио внушит ему что-то чуждое. И готов был подозревать графа делла Гауденцио бог знает в чем из-за этой тщательно скрываемой от масс стороны своего дара. Впрочем, ни светлейший герцог, ни синьор достопочтенный начальник Тайной Службы Гаспаро подобных предубеждений явно не испытывали, и теперь уставились на министра так, будто у него на голове выросли ветвистые оленьи рога.

— Я что-то не так сказал? — с искренним удивлением спросил тот. — Здесь что, все, кроме меня, готовы сразу же поверить в самооговор под давлением? Синьор делла Бруни, хоть вы скажите им, у вас же подобных показаний по уставу не принимают от подозреваемых, — воззвал он о поддержке к командиру стражников.

— Синьор Гаспаро, ну что вы на него уставились и молчите, как фазан печеный на столе? — не выдержал герцог. — Объясните ему уже. Хотя бог с вами, я сам. Синьор достопочтенный министр, вы спятили не хуже синьора делла Серра, если считаете, что эмпат на такое способен. Будь оно так, оный сеньор делла Серра или кто-то вроде него давно сидел бы на герцогском престоле вместо меня. С возможностью-то заставить кого угодно говорить что угодно. Да граф даже внушить эмоции только на короткое время может, вон как наш маркиз под конец осмелел, начал рассуждать, кого и когда ему бы стоило убить… И на меня недобрым глазом косит. Посему, сейчас синьоры начальники стражи и Тайной Службы быстро встанут и пойдут арестовывать всех, кого назвал синьор делла Серра, по списку. Не слушая ваших нелепых возражений.

Знающие герцога начальники немедленно подхватились и вышли из кабинета чеканными, но торопливыми шагами, арестованного маркиза увел офицер чином пониже, а его светлость снова напустился на министра.

— А что касается вас, голубчик, я всерьез думаю, не заменить ли вас каким-нибудь негоциантом, вот синьора Марчело, например, выпишу из Даларна, ему вполне мозгов на эту работу хватит, — внимательно посмотрев на бледнеющего и трепещущего министра, герцог Норберто остыл так же быстро, как и воспламенился. — Ладно, я пошутил, но в другой раз таких глупостей постарайтесь не то что не говорить, а даже не думать.

Министр решительно закивал, однако чрезмерной бледности не утратил, но его светлость уже потерял к нему интерес, повернувшись к Фабио.

— А вам, синьор делла Гауденцио, от меня причитается только искренняя благодарность. За раскрытие заговора, поимку опасного убийцы и верную службу тревизской короне. И, разумеется, достойная награда, — тут герцог обеспокоенно нахмурился и поспешно добавил: — Впрочем, сейчас вам от меня причитается мой личный лекарь. А то и вовсе домой поезжайте, выглядите вы паршиво.

Фабио решительно помотал головой. Чувствовал он себя смертельно уставшим, да и рана ныла преболезненно, однако ему хотелось закончить дела сейчас, насколько это возможно, а уж потом отдыхать спокойно.

— Я останусь тут, чтобы дать показания, ваша светлость. И поеду домой после того, как поставлю свою подпись на бумагах Тайной Службы.

— Похвальное рвение, — вздохнул герцог. — Что ж, тогда вас проводят в гостевые покои — и пришлют туда и лекаря, и дознавателя. И ради небес, не рассиживайтесь там в ожидании, как фазан печеный на столе, а лягте. Мне такие замечательные подданные нужны в добром здравии.

Фабио коротко поблагодарил и отправился в гостевые покои за слугой в ливрее. Там он устроился лежать на удобном диванчике и, когда раздался стук в дверь, ожидал, что это будут лекарь или дознаватель, а вовсе не взмыленный, бледный слуга, который скажет:

— Синьор делла Гауденцио, к вам синьор делла Росси со срочными новостями.

— Не девственница, — брезгливо сказал целитель, осматривавший Дамиану, синьору почтенному директору Гаспаро, — не стоило и надеяться.

— Демоны и их ублюдки, — выругался обычно сдержанный церемонный директор и вытер пот со лба. — Не уверен, что синьор Бордоне согласится взять в дом столь беспутную пропащую девицу. Хотя он благородно ждал, пока мы ее изловим.

Дамиана сидела на стуле, сложив руки на коленях и опустив голову, и лишь искоса посматривала на обоих. Она пока что не верила, что судьба забросила ее обратно в ненавистную школу, и ей хотелось плюнуть в лицо обоим. Но страх, который постоянно угнетал ее в стенах достойного заведения, охватил ее с той минуты, как ее арестовали прямо в доме синьора Фабио, и она вела себя, как прилежная ученица, синьорина Сартори.

— Трудно сбывать с рук порченый товар, понимаю, синьор почтенный директор, — усмехнулся лекарь.

— Что вы такое говорите, — возмутился Гаспаро делла Корелли. — Здесь вам не лавка, а уважаемое попечительское заведение. Однако с такими девицами и впрямь трудно, годы потраченных сил, внимания, заботы — но таким все воспитание не впрок, — сокрушился он под конец.

— А это еще что за пакость? — изумился лекарь. — Ах, ну разумеется, одна из тех маскарадных финтифлюшек, веселящее заклинание, чтоб его демоны побрали. Да вы недурно время проводили за стенами школы, синьорина Сартори. Предаваясь на маскараде любовным утехам… Увы, за удовольствия надо платить. Эта магическая штучка замечательно зацепилась за ваше заклинание бесплодия — и чувствуете вы себя на редкость беззаботно который день кряду. Но я его сейчас сниму, и ваше приподнятое настроение заметно ухудшится.

— Достойная кара за столь беспутное и недостойное поведение, — пронудел синьор директор, скорчив пренебрежительную гримасу.

"Какое заклинание?" — Дамиана этого, разумеется, не спросила. Ей вспомнилась Марция с рассказом о заклинании, после которого одни смеялись до дурноты, другие танцевали до упаду, а ведь она действительно была беззаботна и даже забывала, что собиралась защищать Фабио. Едва не дала ему погибнуть, и это было куда хуже крови на стоптанных ступнях. Буквально в последний момент почувствовала опасность, и то потому что была рядом. А ели бы она не пришла вчера, если бы не поняла, что Фабио ее ждет? О всевышний. Спасибо, что оградил.

Он так испугалась за неслучившееся, что пропустила часть того, что бубнил директор, снова и снова переживая вчерашнюю ночь и думая о том, что Фабио бы погиб.

— Вот и все, — сказал лекарь, неожиданно ласковым, едва ли не нежным тоном. И это "все" ощущалось так, будто внутри у Дамианы что-то оборвалось. Висевшее на совсем тонкой нитке, которую сейчас перерезал этот лекарь. Она вдруг поняла, что не справилась ни с чем — ни с тем, чтобы защитить Фабио, ни с тем, чтобы сбежать отсюда, совершенно ни с чем не справилась. И оказалась во власти зубастого директора. — Заклинание бесплодия, увы, снять не могу — это окончательно испортит вам товар, синьор достопочтенный директор. Придется подождать, пока само пройдет.

— Держите при себе свои торгашеские выражения, — прошипел тот в ответ, выставив наружу свои кроличьи резцы. — Эта строптивая девица… Я искренне сожалею, что древо коронной школы принесло такой червивый плод. И сокрушен. Боюсь, любого наказания, которое я способен изобрести, окажется мало, чтобы исправить ваши пороки, синьорина Сартори. Однако вы будете наказаны, согласно школьным правилам. И отправитесь в комнату для размышлений. И будете там сидеть до тех пор, пока я не выясню, достаточно ли великодушен синьор Бордоне. И если нет, кто окажется великодушным достаточно, чтобы терпеть ваш мерзкий нрав.

Комнатой для размышлений директор величал обыкновенный карцер, хорошо укрепленный против магии воспитанниц, а согласно школьным правилам… Что ж, тонко чувствующий и изящно выражающийся синьор почтенный директор, видимо, называл так порку. Дамиана зажмурилась, вспоминая, как однажды их заставили сморить на то, как во дворе школы пороли плетью ученицу, попавшуюся на краже. Это было совершенно исключительное событие, но и ее побег тоже событие не менее исключительное. Вряд ли она отделается рогами.

Она помнила это утро, туманное, с пробивающимися солнечными лучами, очень красивое и совершенно ужасное. Девушку они до того не знали, но она так кричала, что сердце разрывалась от боли и сочувствия. Впрочем, конечно, не у их воспитателей. Директор сказал, что она лишь пыталась их разжалобить, но он на такие уловки не поддастся. Ну еще бы. Кажется, у него вообще отсутствовало такое чувство как жалость. Наверное, это было главное условие для управления подобным заведением, в самом деле, не стоило другого и ждать. Раз уж попалась, ждать другого действительно не приходилось. Разве что синьора Фабио. Возможно, когда он узнает, то придет.

Надеяться на это Дамиана боялась и все же ждала, что синьор котик выручит свою фиалочку.

Ждала в кабине врача, ждала, когда ее сажали в комнату для размышлений, ждала, пока ей объясняли, что показательная порка состоится завтра утром, ждала, ощущая голод, холод и усталость до вечера, на каждый шорох вскидываясь, надеясь, что это идет Фабио. А когда солнце начало садиться, ждать перестала. Слова, от которых она отмахивалась весь день, не веря им, возвращались к Дамиане все чаще.

"Твоя помощь больше не нужна", — звучало в голове голосом графа делла Гауденцио, и когда она впустила в сердце эти слова, то мерзнуть перестала. Ей сделалось все равно, и Дамиана больше не ждала от будущего ни ужаса, ни радости, так как ничто не могло сделать ей заметно хуже.

Это и впрямь оказалось унизительно. Все это, все целиком: признания в "преступлениях", то, как презрительно и небрежно общался с ним герцог, как высокомерно смотрел, допросы, на которых он должен был снова в подробностях отчитываться перед этими многоликими шавками, ехидные смешки за спиной, когда его вели в камеру. Его унизили, растоптали, насмехались в лицо — и все из-за предательства Леандро. Еще одна неблагодарная сволочь. Разве он не заботился всегда о брате много больше, чем того требовало сохранение его жалкой никчемной жизни? Разве не хотел отдать дар графа делла Гауденцио ему, чтобы он перестал чувствовать себя настолько сломанным?

Слишком много щедрости и великодушия всегда вредны, от них люди портятся еще сильнее. И доверять нельзя ни одному человеку, даже брату, в первую очередь брату. Отвратительный подлец. Стоило оказаться рядом с ним без должной защиты — и он, нагло воспользовавшись моментом и слишком сильной связью между ними, отнял принадлежащее Лауро по праву. Такой же мерзкий, слабый, ничтожный, как все остальные людишки, и как они только уродились с одинаковой внешностью? Какая гадкая насмешка природы. Даже природа насмехается над ним.

Это ничего, он еще сумеет отомстить. Что делать с Леандро, придется подумать как следует, не все сразу. А пока у него есть отличный план насчет этого Фабио и его противной девчонки. Пусть знают, что его нельзя унизить безнаказанно. Пусть тоже хлебнут унижения, перед всей Вентимильей, перед всем Тревизо. Они думали все скрыть, но теперь не выйдет — потому что он обо всем догадался. Всего пара вовремя брошенных фраз, и дара никакого не нужно. "Просто проверьте, синьор дознаватель, нету ли в ваших списках разыскиваемых лиц беглой каброи по имени Дамиана. Возможно, имя не настоящее, я не уверен…"

Разумеется, синьору дознавателю и списка не понадобилось: из ублюдочной школы не часто сбегают. И имя, разумеется, настоящее — иначе этот Фабио ее бы так не называл.

Убивать — искусство и наука, и он выучил имена всех слуг в доме делла Гауденцио еще неделю назад. А дальше нужно было лишь понять, почему маг-защитник скрывается под видом служанки, почему граф так не хочет рассказывать о ней при посторонних, а тем более — тащить во дворец, пред светлое лицо герцога Норберто. Они унизили его, воспользовавшись случаем, но он все равно умнее и хитрее. Лучше. Лучше всех. Он представил, как, может быть, в эту самую минуту в дом графа вламываются герцогские соглядатаи и охрана коронной школы, чтобы схватить гадкую полукровку, преступницу и должницу короны — и довольно рассмеялся, прижавшись затылком к холодным камням тюремной стены.

— А ну просыпайся, паршивец, — скрипучий и ворчливый голос, который он не мог не узнать, вырвал Дженнаро из сладких объятий утреннего сна в один момент. Небеса всемогущие, что случилось-то? Это что-то по поводу братства?.. Но почему в такую рань?.. И что понадобилось от него, да еще так срочно?.. — Дедуш… то есть, брат Додичессимо… наверное… В чем дело?..

— Да уж дедушка теперь, к демонам в задницу этих братьев, — пробурчал маркиз делла Тоцци. — А лучше вообще забудь, что когда-либо о них знал и слышал. Нас кто-то сдал, всех скопом. Понятия не имею, кто, но половину уже схватили многоликие. Брат Секондо, о существовании которого тебе лучше и не вспоминать, успел передать записку. Поднимайся живо, пока и за тобой не пришли, ленивое ты отродье.

Дженнаро растерянно заморгал, а потом резко сел на кровати и в следующую секунду уже вскочил на ноги, заметавшись по комнате.

— Не мельтеши. Ох, послал же бог родственничка. Надо было тебя при мамкиной юбке оставить куковать, всем бы лучше было, — продолжил ворчать маркиз, усевшись в кресло. — А теперь и тебя арестуют, и меня, из-за моего чрезмерного великодушия, которое меня сюда привело. Да не мельтеши ты.

Судорожно вздохнув и всплеснув руками, Дженнаро замер посреди комнаты, взъерошенный, в одном белье, совершенно не понимающий, как быть.

— Что же теперь делать? — горестно воскликнул он.

— Оденься. Возьми деньги, только наличные, все, которые есть. Полагаю, твои матушка и папенька будут не в обиде: у них-то в банке еще найдется, а за твою задницу они и в пять раз больше заплатить готовы. Была бы великая ценность, право слово.

— Хорошо, брат… дедушка, — Дженнаро прилежно закивал.

— Потом ты пойдешь в конюшню, оседлаешь лошадь — сам, не вздумай тормошить конюха. Еще не хватало, чтобы он заметил, в какую сторону мы направились…

— А в какую сторону мы направимся?..

— В сторону Марейского герцогства, по важнейшему и срочнейшему делу. В котором мне жутко требуется твоя помощь. Дело это затянется надолго, а потом, глядишь, герцог о нас позабудет. Лет через пять. Или десять.

— Так я что, проведу лучшие годы в ссылке? — воздев руки к потолку, простенал Дженнаро.

— Кретин, в ссылку тебя мог бы герцог отправить. Но будь уверен: ссылкой не отделаешься. За государственную измену — голова с плеч.

— В добровольное изгнание, — послушно исправился Дженнаро. Слова о "голове с плеч" он умудрился благополучно пропустить мимо ушей: это была слишком пугающая перспектива, чтобы о ней задумываться, поэтому он продолжил страдать о том, что придется покинуть Тревизо.

— Ну оставайся, жди соглядатаев, — хмыкнул маркиз делла Тоцци, пожав плечами.

— Не уж. Дедушка, я с тобой, — спохватился Дженнаро, потому что мысль о казни наконец дошла до его сознания, вовсе не спросив разрешения, и предстала перед ним во всей своей жуткой полноте.

Он решительно схватил со стула панталоны и принялся натягивать их, кряхтя и подпрыгивая на месте.

Спустя полчаса от дома семьи делла Герарди в сторону восточных городских ворот выехали два никем неузнанных всадника. Их лица были скрыты капюшонами плащей, и горожане, погруженные в свои утренние дела и хлопоты, не обратили на них ровным счетом никакого внимания. На соседней улице в тот же самый момент сразу пятеро стражников настойчиво барабанили в дверь дома ничего не подозревающего брата Терцо.

Наутро синьор достопочтенный директор Гаспаро делла Корелли явился к Дамиане лично, и вид его не выражал ничего хорошего и приятного еще сильнее, чем вчера. Так, почти по-покойницки, бледен синьор директор бывал, только если очень сильно злился. Войдя в комнату для размышлений, он пожал губы, вздернул подбородок и бросил на Дамиану презрительный взгляд из-под полуопущенных век.

— Поднимайтесь, вы, — велел он холодно-звенящим голосом. — Уж не знаю, отчего отвратительно невоспитанной и вздорной девице вроде вас так везет, но у меня для вас хорошие новости, синьорина Сартори, — эти "хорошие новости" он будто выплюнул ей в лицо, как сгусток яда.

Дамиане немедленно припомнились предыдущие его "хорошие новости" и она похолодела. Неужели этот боров синьор Андреа готов взять ее в жены даже сейчас? Несмотря на все? Она поднялась на подгибающиеся ноги, думая, что лучше бы она умерла позапрошлой ночью, от шпаги безумца, это было бы легче и быстрее.

— Вас готовы взять в жены, — подтвердил ее самые дурные опасения синьор директор и на мгновение скривил губы в неприятной усмешке, — невзирая на мерзкий нрав и распутное поведение. Так что пошевеливайтесь, вам еще нужно привести себя в порядок. Не можете же вы явиться к благодетелю в таком виде, будто вас под забором нашли. Хотя именно там мы вас и нашли… — он брезгливо оглядел ее с ног до головы, небрежно махнул рукой — и Дамиана почувствовала, как вокруг ее запястий обвивается заклинание. Второй жест — и грудь стянуло, будто тугим стальным корсетом. Чтобы не сбежала.

Наскоро умываясь, причесываясь и переодеваясь, Дамиана чувствовала себя марионеткой с самыми настоящими нитями, которые крепились к ее рукам, и предвидела всю свою будущность, в которой ей придется оставаться такой же марионеткой, если не удастся вырваться, снова сбежать. Но вряд ли ей снова дадут такой шанс. И вряд ли она сможет удержаться и не пришибить муженька до того, как шанс появится. Так что будущее виделось ей очень черным и крайне коротким.

— Пошевеливайтесь, — кривясь так, словно ему в нос бил какой-то отвратительный запах, подгонял ее синьор Гаспаро, покуда они шли по коридору. — И будьте любезны изобразить на лице хоть какое-то подобие благодарности.

Оказавшись у двери своего собственного кабинета, директор зачем-то постучал, прежде чем войти, а затем очень осторожно ее распахнул — и едва сделав шаг внутрь, согнулся в исполненном подобострастия поклоне. Не забывая, впрочем, удерживать Дамиану заклинанием, не позволяющим ей ни двигаться свободно, ни, тем более, колдовать. Дамиана по директорскому повелительному жесту вошла следом за ним, и тоже склонилась в реверансе, раньше, чем увидела, кто ее ждет в комнате. Лишь после того, подняв голову, она обнаружила Фабио и пошатнулась. Дамиана не ждала его. Не надеялась после того, как оказалось, что она недостаточно хороша для дворца, что ее помощь не нужна, после того, как он не пришел.

— Вы? — глупо спросила она и покраснела.

Едва увидев ее, Фабио вскочил на ноги, округлив глаза и вздернув брови, будто тоже не ожидал увидеть ее здесь.

— Миа, — едва ли не выкрикнул он и заметался по ней встревоженным взглядом, а потом очень растерянно улыбнулся и, выдохнув вполголоса: — Девочка моя хорошая… — стремительно кинулся к ней и обнял. Крепко и нежно, как обнимал ее всегда.

Синьор достопочтенный директор Гаспаро застыл возле них столбом, вытянувшись едва ли не по-военному, с совершенно каменным выражением на лице.

— Вы еще и извращенец? — с непередаваемо брезгливой интонацией в голосе спросил Фабио, искоса взглянув на него.

— Я?.. — опешил синьор Гаспаро. — Я… нет, синьор делла Гауденцио. Ни в коем разе, синьор делла Гауденцио. Прошу меня простить, синьор делла Гауденцио.

— Тогда какого демона вы стоите и таращитесь на то, что не предназначено для ваших глаз? — рыкнул Фабио. — Выметайтесь вон сию секунду. И не показывайтесь, пока я не позову.

— Конечно, синьор делла Гауденцио. Прошу меня простить… — синьор делла Корелли согнулся в еще одном подобострастном поклоне и, пятясь, торопливо вышел за дверь, умудрившись запнуться на пороге.

Едва он скрылся с глаз, Фабио обнял Дамиану еще крепче, принявшись растерянно гладить по спине и целовать лицо.

— Девочка моя хорошая, бедная моя. Слава небесам, ты здесь. Слава небесам, я успел. Прости, что я так долго, Миа. Ужасно долго, тебе здесь и минуты находиться нельзя. Бедная моя славная девочка. Если бы я знал… Я ничего не знал. Бедная моя, что тебе пришлось пережить, — торопливо зашептал он, одновременно сочувственно хмурясь и все так же растерянно улыбаясь.

— А почему не знал? — она подняла на него полные слез глаза. И когда те слезы только успели набежать, Дамиана не знала. — Я ждала, а ты не пришел.

— Несчастная моя, милая, — проговорил Фабио и тут же принялся осторожно собирать с ее лица набегающие слезы губами, а потом — сбивчиво объяснять: — Это из-за Лоренцо… то есть, из-за моей раны. Он следом за мной во дворец примчался, слуг, которые ко мне не пускали, накрутил так, что я бог весть что подумал, когда о его приходе сообщали, потом осмотрел меня, сказал, что никуда не пустит, заставил выпить снотворное… Я записку отправил, думал, ты меня дома спокойно ждешь. Проспал до самого утра. Эстель бы и сама тебя выручать побежала, но у нее же денег столько нет, только на хозяйство… О небеса, это так ужасно. Я так испугался, что они захотят от тебя избавиться поскорее, сплавят кому-нибудь… Я бы и там тебя нашел, Миа. Хоть на другом конце света. Но как же хорошо, что ты здесь. Фиалочка моя милая…

Дамиана очень растерянно сказала:

— А потом я думала, не придешь, раз помощь моя не нужна больше, — тут она ухватила Фабио за отвороты камзола и, уткнувшись ему в грудь, зарыдала во весь голос.

— О небеса, девочка моя, — тихо пробормотал Фабио, зарывшись лицом ей в волосы и принявшись утешительно гладить по спине. — Я просто не хотел тебя никуда тащить, после всего, когда ты так устала. Ты мне всегда нужна, милая. Никуда я от тебя не денусь, Миа, никуда и никогда, слышишь? Я тебя люблю, я жизни без тебя не представляю. Несчастная моя фиалочка… совсем перепугалась. Все хорошо теперь, я здесь, с тобой и все хорошо. Миа… ты выйдешь за меня замуж?.. — тихо спросил он, едва Дамиана немного успокоилась, а ее рыдания сделались тише и она начала понемногу осознавать все сказанное им.

— Ты правда хочешь? Я тебе правда нужна? — неуверенно спросила она.

— Больше всего на свете нужна, — решительно подтвердил Фабио, тут же коснувшись губами ее губ. — И правда хочу, больше всего на свете. Погоди… я сейчас…

Он неловко, с растерянным и слегка виноватым видом, засуетился, разжав объятья и, торопливо порывшись в рукаве, извлек оттуда маленькую коробочку, которую, открыв, протянул Дамиане.

— Вот. Я его еще утром купил… когда домой возвращался. Шел тебе предложение делать… — он вздохнул и нерешительно улыбнулся. — Я хочу, чтобы ты была моей женой и графиней делла Гауденцио. Выходи за меня. Пожалуйста…

В коробочке на темно-фиолетовом бархате лежало кольцо с цветком фиалки, с лепестками из аметистов, розовых и желтых топазов.

— Ну конечно выйду. Разве я могу отказать синьору котику? Особенно когда он помнит, что я его фиалочка, — Дамиана поцеловала его в ответ, и ей показалось, что она сейчас взлетит, настолько легче ей стало. Теперь-то уж точно никто ее не заставить быть с кем-то ей неприятным, Фабио от этого защитит.

Фабио расплылся в широкой счастливой улыбке, мягко взял ее за руку и надел на палец кольцо, а потом снова поцеловал.

— Я самый счастливый котик в Вентимилье, фиалочка. А может, и во всем Тревизо, — довольно сказал он, продолжая улыбаться, и потянул Дамиану к директорскому столу. — Поставь подпись, и поехали отсюда скорее.

Она пробежала взглядом по бумагам, написанным почерком директора делла Корелли, непривычно дрожащим и неровным. Сильнее всего он скакал к концу, а в двух местах на бумаге даже остались маленькие кляксы. Ровно там, где был написан стандартный оборот "в уплату долга синьорина Сартори обязуется…". Дальше за ним обычно следовала фраза о найме телохранителем или брачных узах, с очень длинным списком требований к синьорине и очень коротким — обязательств перед ней. Однако здесь синьор директор нервно вывел "милостиво выслушать предложение синьора Фабио делла Гауденцио о замужестве с принятием титула графини делла Гауденцио и всех наследных прав". Фабио первым взял перо и расписался дважды — в конце договора, где их имена стояли рядом, и в самом низу, возле слов "Долг выплачен в полном объеме".

Впрочем, домой они отправились не сразу: Дамиане очень хотелось навестить своих подруг, оставшихся в стенах школы. Фабио прекрасно ее понимал, ведь те не знали, что с ней и как она, с самого ее побега, да и сейчас синьор отвратительный директор Корелли вряд ли потрудился им сообщить о судьбе Миа хоть что-то вменяемое. Так что они задержались, чтобы Дамиана могла вдоволь наобниматься и наговориться с девушками, а они — узнать все подробности случившегося с ней и за нее порадоваться. Сам Фабио, по большей части, молча смущался в углу: женское внимание ему, конечно, было привычно, но сейчас его очень придирчиво осматривали в три пары глаз на предмет того, достаточно ли он хорош для Миа. Будто у него неожиданно завелось сразу три будущих свекрови необычайно юного возраста.

Но все же они не засиделись. Миа честно сказала подругам, что ее трясет от школы и бывать тут часто она не обещает, и Фабио, который и без того волновался о ней, о том, что ей пришлось пережить, сейчас забеспокоился еще сильнее. Так что он даже и думать не стал, посылать ли за экипажем: чем скорее они окажутся дома, тем будет лучше для Миа. Сам он, разумеется, прискакал верхом, галопом через половину города, боясь не успеть — и вернулись домой они тоже верхом. Дамиану Фабио усадил на лошадь впереди себя, и ехать так, обнимая ее одной рукой и прижимая к себе, оказалось, ко всему прочему, исключительно приятно.

А дома их, разумеется, ждала очень бурная встреча. Волновались и переживали все, и встречать их тоже выбежали толпой, тут же хором засыпав взволнованными вопросами. Так что Фабио поспешил заверить, что все в порядке, а еще — рассказать самую радостную для него сейчас новость, которой ему хотелось поделиться со всей Вентимильей. Дамиана теперь его невеста, подумать только, наконец-то. Ему до сих пор до конца не верилось, но он просто не мог перестать улыбаться, пока рассказывал и чувствовал, как за них с Миа искренне рады.

— Слава небесам, Дамианучча, синьор Фабио. Как же хорошо, — воскликнула Эстель и тут же бросилась обниматься с ними обоими. — Какое же счастье. Я и представить себе не могла, что синьор Фабио такую чудесную девушку себе найдет. Дамианучча, как же хорошо.

Марция тут же потребовала показать ей кольцо, восторженно поахала, деловито сообщила, что всегда знала, что синьор Фабио кавалер галантный, а потом согласилась с Эстель:

— Вот уж правда, повезло так повезло. Чтобы ты да хозяйкой в доме стала, Дамианучча, а не кто-то там. Да я вашей свадьбе как собственной радоваться буду.

— Так тебе же теперь лошадь нужна, — спохватился Баччо, мысли которого по любому подходящему поводу сворачивали в сторону любимой конюшни. — Своя собственная.

Фабио не мог не улыбнуться, но потом все же строго сказал:

— Нет уж, с лошадьми и прочими делами давайте потом разбираться, все потом. Миа устала очень, ей сейчас отдыхать надо, — все, вроде бы, было в порядке, но он все равно продолжал за нее беспокоиться, слишком уж многое ей пришлось пережить и слишком много на нее свалилось разом. Да и он чувствовал, насколько ей нехорошо, как Дамиана, несмотря на то, что она улыбается и смущенно благодарит, близка к тому, чтобы разрыдаться, и хотел ее успокоить. Это было просто необходимо, дать ей возможность ощутить, что теперь она тут действительно дома, вовсе не беглянка и не скрывается, не должна прятаться от любимого под маской, и успокоиться теперь можно.

Едва они поднялись наверх и вошли в комнату, как Фабио ее крепко обнял и потянул в сторону кресла, чтобы сесть самому и усадить Дамиану к себе на колени. Ему ужасно хотелось взять ее на руки, но плечо все еще болело после ранения, как бы хорошо его ни заштопал Лоренцо.

— Девочка моя, фиалочка, — полушепотом проговорил он, крепко прижав ее к себе с довольным вздохом. — Совсем измучилась бедная, сколько на тебя свалилось разом. Ничего, все уже хорошо, все просто замечательно. Ты здесь, ты со мной, ты дома. У себя дома, Миа — и станешь моей женой. Подумать только, самая удивительная, прекрасная и замечательная девушка в Вентимилье станет моей женой. С ума сойти от счастья можно, — он и сам только сейчас в полной мере начал осознавать и чувствовать случившееся и был совершенно не в силах сдерживать свои эмоции, которые рвались наружу, да и не пытался: пусть Миа тоже ощутит, насколько он рад, так что петь и танцевать хочется, просто оттого, что она теперь рядом с ним.

— Ты правда рад, — удивилась Дамиана, — Никак не могу освоиться с этим… что ты мне рад.

Она потерлась щекой о плечо Фабио и принялась смущенно теребить воротник рубашки.

— Очень рад, безумно рад, просто счастлив, — горячо заверил Фабио, нежно поцеловав ее в висок, потом в щеку, потом в подбородок. Ему хотелось обнимать Миа еще крепче, целовать еще больше — чтобы еще сильнее почувствовать, что она рядом, что она с ним. И в то же время хотелось быть мягком и заботливым. Бедная фиалочка, так измучилась, с таким трудом сейчас решалась поверить в хорошее. — Ты правда самая удивительная девушка, которую я знаю, Миа, и я совершенно счастлив, что смог узнать, что ты согласилась быть со мной. Девочка моя хорошая… Я совершенно счастлив, что все так вышло, что я тогда от стражи убегал, что я тогда тебя поцеловал — и что ты теперь со мной. Я даже клятому папаше Оливии немного благодарен, с его карточными долгами, что благодаря ему у меня есть ты. Самая решительная и отважная защитница, которая так храбро сражалась с самым опасным человеком в Тревизо. Самая искренняя и откровенная, даже когда прячешься и скрываешься под маской. Самая чувствительная и трепетная, самая романтичная, которая мне цветы дарила и в окошко лазила, и на маскараде отыскала. Которая мне поверила и спасла меня уже много раз… Ты замечательная, ты восхитительная, Миа, ты лучше всех, я так тебя люблю, моя принцесса, — говорить все это от всего сердца, вкладывая в свои слова чувства, было легко. Они сами рвались наружу, Фабио хотелось засыпать ее комплиментами, засыпать поцелуями, засыпать подарками, завалить своей радостью, своим восхищением ею с ног до головы.

— Я тоже тебя очень-очень люблю, — радостно сказала Дамиана и поцеловала Фабио. Но главным было то, что он ощутил — его слов было достаточно, чтобы ее успокоить.

Поцеловав Фабио долго-долго, Дамиана посмотрела на него, внезапно осознавая то, что все еще было ей неясно до этой минуты:

— Ты — мой. Теперь мой. И учти, я буду тебя ужасно ревновать, — она ткнула Фабио в грудь пальцем. — Теперь ты мой, и я имею на это право.

На самом деле она, конечно, ревновала и раньше, потому что женщин у Фабио было слишком много, и Дамиана боялась потеряться среди них, остаться одной из череды лиц и тел, но она тогда понимала, что не имеет права претендовать на него, и оставляла это при себе. А теперь Фабио сам дал ей это право, и пусть привыкает, что так оно теперь и будет. Делить его с другими Дамиана вовсе не намерена.

Фабио на секунду прикрыл глаза, с неожиданно довольным видом, а потом очень мягко ей улыбнулся, уставившись на нее с неподдельным восхищением, и неторопливо погладил рукой по боку.

— Твой, моя прекрасная принцесса, твой — весь целиком, — проговорил он. — Я все это время тебя ждал… И дождался, и теперь мне никто больше не нужен, даже смотреть ни на кого не хочу с тех пор, как ты у меня появилась. Я весь твой, и можешь меня ревновать, никого, кроме Эстель, ко мне не подпускать… и что угодно. Можешь делать со мной что угодно, фиалочка, — судя по его виду и по тому, что могла ощутить Дамиана, такой перспективе Фабио тоже был несказанно рад.

— Ой, как много я хочу, — обрадовалась она. — И почему-то все, чего я хочу, подразумевает, что на нас будет меньше одежды. И возражения не принимаются, — она строго пригрозила Фабио пальцем, а после деловито принялась расстегивать камзол на возлюбленном, и лукавая улыбка сама собой вылезла на ее лицо.

Он снова ненадолго прикрыл глаза и с довольным вздохом подался навстречу ее рукам, а его пальцы торопливо зашарили по спине, чтобы отыскать застежки платья и тоже расстегнуть их как можно скорее.

— Как же меня несказанно радует, что наши желания совпадают, — полушепотом ответил Фабио, подаваясь к ней еще ближе, тут же целуя в ключицу, одновременно страстно и ласково. — Миа… какая же ты сладкая. И как же я по тебе соскучился, безумно.

— Ну, непохоже, чтобы ты торопился это исправить, — она хмыкнула. — Не помогаешь мне избавить нас от одежды.

Тут Дамиана ласково прикусила ухо Фабио, и это явно отвлекло их от раздевания, тем более они перешли к другим поцелуям: в губы, очень глубоким и волнующим. Впрочем, некоторое время спустя пальцы Фабио снова вернулись к застежкам платья, на сей раз расстегивая их еще торопливее. Едва стянув расстегнутое платье с ее плеч, Фабио тут же выпутался из рукавов собственного кафтана и жадно провел ладонями по ее груди.

— Как я мог заставить тебя томительно ждать, моя принцесса? И что мне сделать, чтобы искупить свою провинность? — севшим голосом спросил он, и его ладони опустились ниже, к шнуровке корсета, а губы жадно заскользили по шее.

— Засажу тебя дома, — мечтательно сказала Дамиана. — Чтобы ходил в одном домашнем платье, его легко снимать.

Тут она захихикала, вообразив, как всерьез командует Фабио и не пускает его на работу. Картина была невероятной до нелепости, а потому так забавляла.

— Дома я могу и вовсе без одежды ходить, — развил ее идею Фабио непроницаемо серьезным тоном. Он продолжал расшнуровывать ее корсет и целовать в шею, и Дамиана ощущала кожей его жаркое учащенное дыхание. — Только к приходу герцогских сановников с делами со службы все-таки придется одевать меня хотя бы в самый простой халат, ненадолго.

Едва ослабив завязки корсета, Фабио поспешил опуститься губами ниже, от шеи к груди.

— Эстель будет ругаться, что я тебя пытаюсь простудить, — возразила Дамиана, откидываясь назад, — так что придется соглашаться на халат.

— Только ты тогда тоже… в чем-нибудь таком ходи… В пеньюаре… без корсета… — прерывисто ответил Фабио, продолжая покрывать поцелуями ее грудь. Тут ему наконец удалось избавиться от пресловутого корсета, и он решительно откинул его в сторону. — Иначе я буду уже раздетый… а ты еще одетая… О-о-о, Миа, какая же ты красивая, — простонал он, снова приникая губами к ее коже.

Теперь Фабио ничего не мешало стянуть с нее вниз и сорочку тоже, чтобы ласкать грудь ладонями и кружить языком возле сосков. Дамиана застонала, потому что это было прекрасно, и принялась ерзать у него на коленях, так ей хотелось большего.

— Обязательно в пеньюаре, о-о-о-ох, — согласилась она низким тоном.

— Да, девочка моя, — хрипло выдохнул Фабио и, торопливо скользнув ладонями вниз, стиснул руками ее бедра, притягивая к себе и подаваясь навстречу. — О-о-о, Миа, — снова простонал он ее имя, а потом обхватил сосок губами, притягивая ее еще ближе и прижимаясь к ней еще теснее.

Одежда ужасно мешала, и в конце концов Фабио, сумев оторваться от ее груди, осторожно спустил Дамиану с коленей на пол, чтобы в несколько торопливых движений снять с нее и платье, и сорочку, и панталоны, оставив в одних чулках. Потом так же стремительно снял с себя рубашку и, обхватив ее за талию, снова потянул к себе на колени.

— А так получится? — заинтересовалась Дамиана. — Вот если не лежа?

Она охватила Фабио обеими руками, прижимаясь к нему всем телом, наслаждаясь тем, что он рядом, такой близкий, такой ее.

— Миа, ты прелесть, — сказал Фабио, поглаживая ее обеими руками по спине и ниже. — Конечно по… лучится… Ох… Какая же ты… невозможно… сладкая… Я сейчас…

Он принялся торопливо расстегивать панталоны, продолжая ласкать ее другой рукой и целовать везде, где только мог дотянуться. Когда ему наконец удалось управиться с панталонами и высвободить на волю свое напряженное мужское достоинство, он осторожно подхватил Дамиану под бедра и под спину и сказал севшим голосом:

— Теперь садись сверху… осторожно… Я тебя держу.

— Ох, это прекрасно, — сказала Дамиана, осторожно опустившись на Фабио, и немедленно его поцеловала в губы, а потом оторвалась от него, чтобы спешно поделиться восхищением. — Я и не представляла, что так можно… по-всякому. А ты, наверное, и еще варианты знаешь. Я хочу их попробовать все.

— По-всякому… — повторил Фабио за Дамианой, улыбаясь и глядя на нее своими невозможно голубыми глазами, подернутыми дымкой страсти. — Миа, ты чудо… самое настоящее чудо. И я с тобой хочу попробовать все на свете, даже то, чего еще сам не пробовал… Девочка моя, самая замечательная, — очень довольно сказал он, а потом с тихим стоном принялся неторопливо ритмично двигаться ей навстречу.

Теперь Дамиана могла только стонать от наслаждения, закусывая губы и двигаясь в одном ритме с Фабио, внезапно подумав о том, что это действительно самый прекрасный, чувственный и дарящий высочайшее наслаждение танец, что только бывает в мире, и понятно почему повелитель любви называется Танцующим по Облакам. Они постепенно ускоряли движения, и Фабио шептал ей на ухо снова, какая она сладкая и прекрасная, и восхитительная, и стонал вместе с ней, и нежно теребил губами мочку уха, отчего хотелось двигаться еще быстрее, ощущать его еще сильнее, и наконец Дамиана затрепетала и выгнулась назад в руках Фабио от пронизывающей ее насквозь волны удовольствия, зная, что он ее удержит, непременно. Он еще сильнее подался ей навстречу, крупно вздрагивая, но действительно держал, крепко и нежно, а потом наконец откинулся на спинку кресла с протяжным вздохом — и Дамиана упала ему на грудь, обессиленная и довольная.

— Ты самый восхитительный и прекрасный синьор котик в мире, — сказала она. — А я твоя самая счастливая фиалочка, которую котик правда унес в свой сад.

— И теперь не отпустит никогда, — продолжил за ней Фабио.

— Ни за что не отпускай, слышишь? Ни за что.