Влюбленные в маски

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С утра Фабио проснулся в звеняще-приподнятом настроении, и еще до того, как успел отряхнуть с себя сон и вспомнить, чем оно вызвано, его охватило томительное беспокойство. "Виолина…" — разом осознал Фабио причины и того, и другого и резко сел на кровати, вздохнув и расплывшись в задумчивой улыбке. Он будет ее ждать. Придет ли Виолина снова?.. О, как он надеялся, что да. Фабио будет мечтать о том, чтобы пришла. А если нет, если не появится слишком долго — он станет ее искать. Как именно, зная наверняка из особых примет лишь две родинки на сгибе локтя, Фабио себе не представлял, но наверняка знал, что будет пытаться. Будет, пока не найдет.

Он спустил ноги с кровати и тряхнул головой. Теперь, при свете дня, все вчерашние события, как и сама Виолина, казались сладостной фантазией, грезой, наведенной на графа делла Гауденцио проказливым духом маскарада. Но все это было, было на самом деле. Прекрасная девушка с обворожительной и заразительной улыбкой, с ласковыми губами и пальцами, которая мечет дротики и лазает по стенам. Удивительная. Фабио сам не заметил, что уже долго сидит на кровати с мечтательным выражением на лице, не шелохнувшись. Мгновения утекали, а он так и сидел, переполненный воспоминаниями, все его сознание целиком занимала она — Виолина.

"Нужно поговорить с Лоренцо", — решил он как-то вдруг, со всей очевидностью осознав, что ему срочно требуется с кем-то поделиться. Чтобы не разувериться в реальности существования, а еще — чтобы понять, что с ним происходит. Виолина сводила его с ума, кружила голову, завораживала совершенно, в голове плавали радужные грезы, и когда он пытался пробраться сквозь них и осмыслить — вдруг начинал вспоминать ее улыбку, стремительное движение пальцев, запускающих дротик в цель, совершенно очаровательную интонацию, с которой она называла его "синьор котик", ее туманно-задумчивый взгляд в прорезях маски, когда она смотрела на громаду храма, задрав голову.

Лоренцо всегда мыслил трезво, это должно было помочь. Вот только, вдруг понял Фабио, про покушение придется рассказать тоже, и Лоренцо будет совсем не рад, что его худшие опасения за друга подтвердились. А тому, что это, по всей вероятности, контрабандисты, будет не рад еще больше. Потому Фабио решил, что разговор о покушении можно немного отложить. Сперва он расскажет о Виолине, выслушает рассудительные мысли друга на этот счет, а уж потом упомянет о покушении. Да, так будет лучше всего.

По счастью, пациенты в этот час синьора делла Росси не обременяли, и Фабио не пришлось томительно ждать в гостиной, пока тот освободится.

— Я влюбился, — торжественно объявил он Лоренцо сразу после приветствия, еще не успев пройти от двери в комнаты.

— Удивительное дело. И как такое могло случиться на маскараде? — хмыкнул Лоренцо.

— Да нет же. Это не как на маскараде. То есть, как на маскараде, но совсем не так, — попытался объяснить Фабио, всплеснув руками. Торопливо войдя в гостиную, он тут же упал в кресло, а потом попытался объяснить, сопровождая слова бурными жестами: — Лоренцо, она — настоящее чудо. Я до сих пор поверить не могу, что она действительно существует, она как греза. Я, может, и к тебе поделиться пришел, чтобы поверить до конца, что со мной все на самом деле случилось, а не приснилось мне от переизбытка чужих эмоций. Я с ней на Пьяцца Феличе познакомился, она рядом стояла, очаровательная девушка в изумительном платье. Думал, как бы ее уговорить на прогулку — а она со мной первая флиртовать начала. Знаешь, когда девушки так делают… это выглядит чересчур откровенно. Только не у нее. И платье тоже. От него с ума сойти можно, от платья этого, но насколько оно на ней… нежное, не вульгарное вовсе. Я ее Виолиной назвал, она в нем на цветок похожа.

— М-м-м, ну не то чтобы ты никогда не привлекал женщин, чтобы они делали первый ход сами, — удивленно проговорил Лоренцо, явно силясь понять, что же так задело друга, и пока не видя к тому поводов.

— Ты не понимаешь, — констатировал Фабио, в очередной раз взмахнув руками. Впрочем, ему самому, кажется, наконец стало делаться понятнее, и он попытался объяснить еще раз: — Мало в ком я видел столько… естественности. Она откровенно флиртовала со мной и совершенно определенно хотела меня соблазнить, но ни разу, ни в едином слове, ни в едином жесте не была наигранной или жеманной, не пыталась произвести лучшее впечатление и подать себя попривлекательней. Ей захотелось меня обнять — и она обняла, захотелось грушу в карамели — и она ела грушу, захотелось посмотреть на фонтан — и мы остановились смотреть на фонтан. Улыбалась, когда я говорил забавное, и отвлекалась, когда ей становилось не слишком интересно. Радовалась приятному и печально вздыхала от усталости. И говорила ровно то, что думает — я в этом уверен, я ведь чувствую. Всегда.

— А вот теперь и я начинаю думать, что ты ее выдумал, — хмыкнул Лоренцо, — Ну или изрядно преувеличил от влюбленности, что тоже бывает.

— Мой дар от влюбленности не отказывает, — Фабио мечтательно улыбнулся, вспомнив слова Виолины о том, что поцелуи ее дару не мешают, и тут же слегка нахмурился. Потому что следом вспомнил ее испуг, когда попросил назвать имя, и собственные смятение и недоумение. Нет, определенно не отказывает. Он чувствует все, как есть — и приятное, и не слишком. — Просто мне очень повезло встретить по-настоящему удивительную и восхитительную девушку. Невероятно повезло. Одновременно чуткую, и трепетную, и решительную и откровенную… Она такая очаровательная, Лоренцо, изящная, легкая — и притом боевой маг. Защитник. И по стенам будто кошка лазает, на это любоваться только… Удивительно что не летает, такая воздушная, как облако.

— А с чего она при тебе по стенам лазила? — нахмурился Лоренцо.

Фабио округлил глаза, поняв, что проболтался раньше, чем хотел, а потом скорбно вздохнул: врать лучшему другу он не мог, потому пришлось излагать, во всех подробностях, все детали покушения на его скорбную и скромную жизнь. Впрочем, от волнующей его сильнее прочего темы Фабио не мог отвлечься, так что история наполовину состояла из комплиментов Виолине и выразительных, богатых на сравнения, описаний того, как она двигается, плетет заклинания, кидает дротики, бегает и прыгает. Все это, по мнению Фабио, она делала совершенно очаровательно и восхитительно, и он досадовал на убийц, которые не дали ему толком насладиться дивным зрелищем во всей красе.

— Я же говорил, что тебе телохранитель нужен. Друг мой Фабио, ну за что ты хочешь погрузить меня в непроходимую пучину горя? Разве я вынесу, если погибнешь еще и ты? — от души несчастно воскликнул Лоренцо.

— Кто мог знать, что такая история выйдет, это ведь даже не тот клятый убийца. Ну прости меня, — от всего сердца воскликнул Фабио. — К тому же со мной был защитник, иначе я бы сдержал обещание тебе и никуда из людных мест ни ногой. И видишь: она меня спасла. Вот бы замечательно получилось, если бы Виолина вместо телохранителя была… я бы с ней на свидания ходил, а она бы меня охраняла. В этот раз у нас чудесно вышло совместить. Вот только я не знаю, будет ли другой раз… и увижу ли я ее снова. Она мне своего имени так и не назвала и маску не сняла. Упорхнула, будто птичка, — Фабио вздохнул и уставился в потолок с романтически задумчивым видом.

— Так вот чем она тебя заворожила, — обрадовался Лоренцо, будто решил сложную задачку, — Очаровала и сбежала, неудивительно, что ты теперь весь влюблен. Что для тебя может быть заманчивее тайны и трепетнее загадки? А она еще и хороший защитник, вот уж на что тебя поймать можно быстрее, чем на красивые глаза.

— На что? — с искренним удивлением спросил Фабио, приподняв бровь.

— На искреннюю увлеченность своим делом, — хмыкнул Лоренцо. — Сам такой, и в других это ценишь.

— Она мне сказала, что быть защитником и никого не защищать — нелепо, — сказал Фабио и в очередной раз мечтательно улыбнулся. — Право слово, я бы хотел, чтобы меня защищала именно она и никто другой, — добавил он, немедленно представив себе Виолину в мужском наряде, из тех, которые было принято носить у женщин-телохранительниц. И, разумеется, в маске. Зрелище выходило потрясающе соблазнительное, особенно в части туго обтянутых панталонами ножек.

— Знаешь, твоей Виолины рядом нет, а опасность есть, так что я бы попросил тебя все же нанять телохранителя, пока дожидаешься свою возлюбленную, — с настойчивостью сказал Лоренцо.

— Я этим займусь, обещаю, — горячо заверил Фабио. — Буду искать себе телохранителя. Не переживай так сильно. Буду искать и буду осторожен.

Он предпочел бы, разумеется, искать Виолину — и вовсе не быть в этом осторожным, но успокоить друга было необходимо. Так что Фабио собирался честно искать, а уж увенчается ли это дело успехом — совсем другой вопрос. Телохранители нынче были нарасхват, и подыскать кого-нибудь было задачей совсем непростой.

Дамиана также проснулась окутанная счастливым флером воспоминаний, в которых едва-едва проглядывало раздражающее нападение — помешали их поцелуям. Недоноски. Но вспоминать их не хотелось. Больше думалось о самих поцелуях, которые были фантастичны.

Проспала Дамиана совсем мало, потому продолжать изображать лишь вчера совсем сильно болевшую оказалось несложно. Она вполне убедительно выглядела вялой и апатичной, не доставало лишь нужной меланхолии, с этим было сложнее — ей хотелось улыбаться и радоваться жизни. У нее получилось. У нее случилось самое настоящее свидание с синьором Фабио, и он хотел ее увидеть снова "Виолиной ли, кем угодно", как он сам сказал. Кем угодно он ее, конечно, и так каждый день видит, и не то чтобы оно его радовало, а вот Виолине он был действительно рад, и это радовало Дамиану.

Марция пришла прямо к ней в комнату: Дамиана едва успела умыться и натянуть платье.

— Дамианучча, ты не спишь? — спросила она из-за двери, осторожно постучав. — Я тебе подарки принесла, как мы обещали.

Дамиану это отчего-то растрогало едва не до слез. Она обняла Марцию:

— Я счастливица, что попала в этот дом, где такая чудесная ты и такие чудесные остальные.

— Ну что ты, — смутилась Марция и тут же принялась разворачивать тряпицу, которую держала в руках, небольшой продолговатый кулек. — Обычные мы, все люди, а ты славная девочка, и так жаль, что маскарад пропустила. Вот, это гостинцы, — она торжественно вручила Дамиане три карамельных яблока на палочках: в шоколадной, сахарной и ореховой посыпке.

Дамиана тут же подумала о том, что ей бы такое в ублюдочной школе, она бы визжала от восторга, а потом делилась бы с соседками, яблоки удобно делить на четверых, и вышло бы целых три четвертинки. Очень много. А тут все ей одной.

— Спасибо, — почти пропищала она.

— И вот еще радужный огонек, ими там все размахивают, ночью красиво очень. Вечером зажжешь, — Марция протянула ей палочку, такую же, как вчера для нее нашел в толпе Фабио. — И самое главное. На вот, разворачивай сама, — внутри свертка оказался еще один, бумажный, перевязанный сиреневой лентой.

Дамиана начала разворачивать ее, затаив дыхание. Прямо день рождения какой-то. Даже в ублюдочной школе отмечали дни рождения и что-то дарили, например, те сережки, что она продала сразу после побега и не жалела. Но сейчас все лучше, куда больше от души, а не чтобы приукрасить товар.

Внутри оказалась полумаска. Не из самых дорогих, но очень красивая: темно-синяя, бархатистая, с тонким серебряным узором и несколькими голубыми перьями, скрепленными большой металлической бусиной.

— Вот, зачин для твоего костюма на будущий год, — торжественно объявила Марция.

— Обязательно сошью наряд под нее. Спасибо. Ты — золото, — растроганно сказала Дамиана.

— Я так рада, что мы с Баччо с подарками угодили, — разулыбалась кухарка, приобняв Дамиану, и тут же поделилась: — А он меня снова на лодке катал, говорит, раз в прошлый раз понравилось — опять давай. Только в маскарад оно еще лучше. Дамианучча, ты себе не представляешь, как нарядно праздничные огоньки вдоль канала развешаны и в воде отражаются. С Баччо в лодке целоваться, конечно, хорошо, но я все жалела, что ты с нами не пошла, не полюбовалась красотой.

"На берегу тоже хорошо целоваться, и огоньки ничуть не хуже с берега, особенно если там — Фабио", — подумала Дамиана.

— Я еще полюбуюсь, — сказала она, — а сейчас рада тебя послушать, — И, уложив свои подарки на сундучок, усадила Марцию на кровать.

— Ой, даже не знаю, про чтобы тебе еще рассказать, — растерялась та. — Мы гуляли просто, по городу бродили, в маскарад, знаешь ли, везде весело. Ой, вот фонтан. Если соберешься по городу пройтись, непременно к нему сходи, там такие девушки красивые и вода прямо из стены бьет. А Баччо его зовет "Бабы у водопоя", — Марция весело захихикала.

Дамиана тоже засмеялась, немедленно вспоминая, как они с Фабио останавливались у того фонтана и размахивали огоньками, чтобы увидеть искры именно от собственных огоньков на воде. Было ужасно весело, и теперь этот фонтан станет для нее любимым. Уже стал.

— Обязательно схожу, — заверила Дамиана Марцию.

— И на мост роз и лилий, — продолжила советовать та, с сосредоточенным видом вспоминая, на что еще стоит посмотреть в Вентимилье. И тут же, вдруг вспомнив, сообщила: — Ой, ты знаешь, возле моста роз поутру покойника нашли. Говорят, с крыши сверзился. Это ж надо, чего по пьяни люди творят.

Дамиана потерла нос. Покойника вспоминать не хотелось, лучше уж поцелуи с Фабио, которым этот бандит так нагло помешал. Фабио, ах, Фабио, прекрасный синьор. Как ей повезло, что она хотя бы может его видеть каждый день.

— Учитывая, как все гуляют, странно, что лишь один, — рассеянно ответила она.

— Ну, упавших в канал всех повытаскивали вовремя, не утоп никто в этот год. Понятно, что еще ранения дуэльные, но те не насмерть, сломанные руки — это как всегда, — добросовестно принялась перечислять Марция всех пострадавших во время маскарада.

Дамиана подумала, как ей не хватало такой вот Марции, которая в курсе всех новостей, почти всю жизнь, когда они в своей школе сидели, как в тюрьме, и отзвуки внешней жизни едва долетали до них. Будто и не в Вентимилье та школа стояла.

— И откуда ты только все знаешь, — искренне восхитилась она.

— Так, люди говорят, — пожала плечами кухарка. — А я слушаю. И вовремя поддакиваю. Этак знаешь сколько всего узнать можно. Вот еще говорят, что у того же моста роз кровавое пятно нашли… Некоторые уж треплют, что то убийца был, который труп утащил куда-то, но я не верю, он же всю кровь забирает. А там просто на дуэли подрались, небось.

Вот о том, что было у моста, Дамиане было совершенно неинтересно, она и так знала. Там ей помешали целоваться с синьором Фабио, а может быть, они достигли бы и куда большего, если бы не эти хамы… Тут Дамиана размечталась о большем и, право, Фабио разделил бы эти мечты, доведись ему их подслушать.

Разумеется, они все испортили. Толпа бессмысленных, бесполезных кретинов, к тому же еще и трусливых. Ничего не понимающих, дрожащих за свою шкуру, боящихся разоблачения, боящихся марать руки в крови — как, во имя небес, они собираются захватить власть? С помощью тупых, ни на что не годных наемников, способных лишь усилить подозрения, которых эти клятые братья по дару так стремились избежать.

И это не говоря о том, что никто из них, ни один, не оценил его щедрую помощь. Не испытал ни тени благодарности за то, что им не придется выжидать долгие месяцы, чтобы избавиться от лишнего человека. Они мертвы — и все, покойники никому не могут помешать. Он сократил их путь к герцогскому трону втрое, может, даже впятеро, и чем они ему отплатили? Раздражением и страхом. Слабые, никчемные — и это цвет тревизской аристократии?.. Даже думать противно, как выглядят ее менее привлекательные ветви. Никого из них не жалко, пусть хоть все умрут.

Люди — сломанные от рождения вещи, состоящие из сплошных изъянов и слабостей. Но он другой, он отличается от них всех больше, чем ночь от белого дня. Он родился иным, и ему уготована совсем другая судьба. И уж он-то ничего не испортит. Нужно только тщательно все продумать, создать очередной блестящий план. Исправлять чужие ошибки — мерзко, как копаться в мусоре. Но он даже это способен сделать красиво. Потому что ему от рождения предназначено стать совершенством.

На удивление, по пути домой сегодняшним вечером Фабио думал вовсе не о Виолине, хотя с самого маскарада, все эти два дня, его мысли были заняты только ею, даже на службе. И когда он без особого воодушевления просматривал личные дела и послужные списки кандидатов в собственные телохранители, тоже думал лишь о том, что ни один из них — не его Виола. И где она там, как она?.. Думает ли о нем сейчас?.. Но письмо из Даларна от синьора Марчело все же сумело на время перевести мысли Фабио в другое русло. Письмо это совершенно ничего не прояснило и ничем не помогло: сам синьор Марчело пребывал в такой же растерянности, как и они с Чезаре, хотя вовсю пытался разнюхать, кто под него копает.

Он благодарил, велел держать его в курсе и на всякий случай сообщил имена своих людей в Тревизо, занимающихся этим делом. Пожалуй, в последнем заключалась главная и единственная польза письма. Фабио собирался связаться с ними завтра, а еще хорошо бы просмотреть бумаги Чезаре. Вряд ли, конечно, он успел накопать что-то стоящее… второй маркиз делла Веккьони ничего не успел. От этой мысли в груди глухо болезненно заныло, и Фабио поспешил вернуться к размышлениям о заговорщиках, отвлечься, чтобы снова не впасть в излишнюю меланхолию.

Впрочем, ничего надумать толком он не успел, потому что, подойдя к дому, заметил человека в форме городской стражи, который, присев на корточки у ограды, высматривал что-то у Фабио в саду. Насторожившись, Фабио пригляделся — и узнал в стражнике Никколо.

— Добрый вечер, Никколо, — осторожно поздоровался Фабио, подойдя поближе. — Что ты тут делаешь, позволь узнать?

— Да вот… эээ, — Никколо замялся, а потом выпалил, — Кошка. Такая испуганная была, я хотел ей помочь, а она убежала к вам в сад. Я вот сейчас пытался ее высмотреть, но, кажется, совсем напугалась и убежала.

"Кошка, значит", — скептически подумал Фабио. Врать эмпату — дурная идея, но что еще оставалось Никколо в такой ситуации, если вдуматься? Любопытно посмотреть, что он будет врать дальше.

— А как ты рядом с моим домом оказался? — светским тоном осведомился Фабио и даже улыбнулся. — Вот уж не ожидал тебя здесь встретить.

Тут Никколо нашелся куда быстрее.

— Патрулирую, — ответил он и преувеличенно тяжко вздохнул, — Из-за убийств вот, постоянно патрулируем весь город… Ужасно устали, вы и не представляете, синьор Фабио, как нас загоняли.

— Что, и днем тоже? Убийства же только ночью случались всегда, — Фабио изобразил искреннее удивление и непонимание. Насчет "загоняли", впрочем, Никколо, по ощущениям, не врал — да и о том, что городскую стражу на уши подняли, было хорошо известно. Так что ему можно было искренне посочувствовать, даже если сейчас он вовсе не патрулировал.

Никколо пожал плечами.

— Ну да, начальство вот считает, что надо и днем. Подумайте сами — мало ли. Увидим подозрительное, вот например убийца может днем за жертвой следить. Знаете, как бывает — ходит вокруг дома или по пятам днями, выясняя, как живет, куда ходит… А ночью просто патрули еще более усиленные.

"Да, вот прямо как ты сейчас вокруг моего дома ходишь", — подумал Фабио, но тут же отогнал от себя эту мысль. Она была мерзкой, холодной и липкой. А Никколо, ко всему прочему, был совершенно прав в своих подозрениях на его счет. Он ведь здесь из-за того, что ни демона не поверил, будто граф делла Гауденцио на складе ему примерещился. И Фабио следовало бы стыдиться, что он обманывает и стражника тоже, а не думать всякую пакость.

— А напарник твой чего не с тобой? — продолжил расспрашивать Фабио. Не потому, что хотел еще что-то выяснить: все и так было ясно, как белый день — просто чтобы продолжить разговор. Как быть с подозрениями Никколо, он пока не решил и тянул время.

— За едой отлучился. Едим на ходу, говорю же, совсем загоняли, — сокрушенно сказал Никколо, в душе раздражаясь на Фабио.

Мыслей читать Фабио не мог, но что тот думает что-то вроде: "вот не повезло наткнуться" и "чего ж ты пристал, гад" — догадаться было можно.

— Ладно, Никколо, давай начистоту, — вздохнув, сказал Фабио. — Ты меня в чем-то подозреваешь до сих пор?

— Ну что вы, синьор Фабио, разве можно? Вы же благородный синьор, а мне наверно и впрямь почудилось, как только в голову такое пришло. И тем более вы же сказали, что вас там не было, а слову благородного синьора синьор делла Гауденцио все верят. И я тоже верю.

Фабио дернул уголком губы, сдержав кривую болезненную ухмылку. Никколо все еще врал, и преизрядно нервничал. А кроме того, сильнее всего прочего — Фабио чувствовал обиду. На него, по всей видимости, а также на все дворянство скопом, на Тревизские власти и несправедливое устройство жизни, в которой слово графа по определению ценится выше слова каброя, чтобы ни говорили оба, кто бы из них ни был прав.

— Ладно, Никколо, — тихо сказал Фабио и кивнул на прощанье. — Спокойного тебе дежурства. Пойду домой.

— Благодарю, синьор Фабио, — так же бодро отчеканил Никколо, и Фабио торопливо зашагал к воротам, отвернувшись, потому что сдерживать горькую усмешку больше совсем не получалось.

Он смалодушничал, струсил, только что, побоялся рассказать Никколо правду, чтобы тот перестал терзаться подозрениями. Побоялся, что стражник ему не поверит, решит, что это пустые оправдания — и доложит начальству, как велит ему долг. Что Фабио обманул стражу, что якшался с контрабандистами. Фабио испугался за собственную жизнь — и обида Никколо, которую он так хорошо ощутил, стала только сильнее, крепче. "Может, и с этим убийцей было так же? — размышлял Фабио, хмурясь. — Тоже какой-нибудь каброй… Не смог ничего поделать с какой-нибудь благородной сволочью раз, другой, третий — а потом пошел убивать". Чезаре был хорошим человеком, однако в какие-нибудь авантюры впутывался с завидным постоянством, а убийца достаточно озлобился, чтобы карать всех без разбору за любую провинность… Лоренцо прав: Фабио идеально подходит на роль жертвы. И надо бы нанять телохранителя. Не хочется вовсе, но, видимо, надо.

Дамиана же и думать забыла, что собиралась предложить себя на роль телохранителя Фабио. Все два дня она продолжала витать в облаках, думая о том, что синьор котик ждет свою фиалочку, и колебалась, прийти или нет на свидание с ним — разумеется в маске, само собой. А если и прийти, то не рано ли. И не опасно ли это, вдруг он все-таки догадается, впрочем, эту мысль она отбрасывала, слишком мечтая продолжить то, что они начали под сенью ивы на берегу канала.

Возможно, она бы удержалась в рамках благоразумия, если бы не то, что она видела своего возлюбленного каждый день. Его прекрасные лучистые глаза, его чудесные губы, которыми он ее так сладко целовал, его руки, которые так крепко и в то же время бережно обнимали. Выдержать это все было решительно невозможно, так как каждый его жест, каждый взгляд, каждое слово вызывали у нее сто тысяч воспоминаний, а также миллион свежих терзаний на тему того, что она не вынесет, совершенно абсолютно не вынесет, если это не повторится еще раз.

К вечеру этого дня она решилась: дождаться, пока все уснут, снова надеть маскарадный костюм и пробраться в комнаты к синьору Фабио. Впрочем, ее это вовсе не успокоило, напротив, она волновалась только сильнее, внутренне трепеща, не могла дождаться, боялась себя выдать — и за ужином кусок не лез ей в горло. Эстель даже обеспокоенно поинтересовалась, хорошо ли она себя чувствует и не разболелась ли у нее опять голова. Дамиана решительно помотала этой самой головой, сказав, что она в полном порядке, просто, кажется, слишком устала, так что даже есть не хочется.

— Была б ты на маскараде, я б решила, что тебя тот зловредный маг заколдовал, — хихикнула Марция.

— Это что еще за новые байки? — спросила Эстель.

— Никакие это не байки, а правда чистая, — уверенно возразила кухарка. — У лекарей работы невпроворот. Они-то думали, что с руками сломанными разобрались — и жизнь своим чередом пошла, а к ним на другой день народ ка-ак повалит. И все заколдованные.

— И кто их заколдовал? — спросила Дамиана. Не то чтобы ей было интересно, но Марция была милой и, несмотря на болтливость, очень нуждалась, чтобы к ее речам проявляли интерес.

— Поговаривают, — таинственно понизив голос, ответила Марция, — то самый настоящий сантурский шаман был. Не знаю уж, чего он в Вентимилье позабыл, только попал на самый маскарад. А по их вере это все одно сплошное непотребство и безобразие, вот он и перезаколдовал всех. А еще говорят, что это те же демонопоклонники, что дворян убивают.

— Ох, ну сколько можно? — возмутилась Эстель, всплеснув руками. — Нету никаких демонопоклонников, и хватит про них лясы точить — и без того с этими убийствами жутко.

Спешно дожевав кусок пиццы, Баччо сказал:

— Уммм, вкусно… Золотые у тебя руки, птичка моя. А как этих всех заколдовали-то? Интересно очень, расскажи, дорогая.

Марция довольно просияла и тут же принялась с воодушевлением рассказывать дальше:

— Человек пять, говорят, чуть со смеху не померли. Смеялись и смеялись, до слез хохотали, без остановки, так что задыхаться начали. А еще один не смеялся, только вдруг стихами заговорил. Водички попить — и то в стихах просил. Как у многоликих в балагане. Только он не многоликий, да и стихов раньше не сочинял вовсе.

— Ничего себе, дела какие, — охнула Эстель

Марция воодушевленно махнула рукой:

— Это еще что, им еще повезло. А вот одна девица — та пустилась в пляс и танцевала, танцевала, остановиться не могла, пока у нее туфли белые атласные красными от крови не сделались, — закончила Марция тоном трагическим и зловещим, а потом добавила, уже куда веселее: — А еще один красавец песни непристойные распевал во всю глотку, так что голоса лишился. Половину города перебудил.

"Интересно, кого он будил?" — ненадолго задумалась Дамиана и тут же решила, что детей и стариков, наверное.

— Этак и впрямь подумаешь, что шаман сантурский, — покачал головой Баччо. — Наложил на всех заклятье, чтоб веселье запретное поперек глотки встало.

— А я что говорю, — обрадовалась Марция, — Как есть шаман. А еще одна синьора за ночь сменила пятерых кавалеров, но я думаю, заклинанье тут ни при чем, это она перед мужем просто оправдывалась.

Тут Эстель спросила:

— Божечки, а про это-то ты как узнала?

— Да чего сложного, когда они на всю улицу во всю глотку орали? — пожала плечами Марция.

"Хорошо, что с нами с Фабио ничего такого не случилось, вот еще не хватало, чтобы свиданию этот коварный шаман помешал, — возмущенно подумала Дамиана, и тут же решила: — Впрочем, тут дома нам уж никто не помешает"

И на том успокоилась. Мирно дождавшись, пока все слуги лягут, и только тогда, Дамиана вытащила свой маскарадный костюм, переоделась и хорошенько приладила маску, наложив на нее то же заклятие, которое накладывают на свои маски телохранители, чтобы те не падали в опасный момент. Сначала украдкой вышла во двор, ведь она не собиралась выдавать себя, являясь в дверь спальни, и потому путь ее пролегал по стене дома к окошку его сиятельства. Там, став на наружный подоконник, она кинжалом откинула щеколду и, открыв окно, уселась на подоконник со словами:

— Тук-тук, к вам можно, синьор котик?