ГЛАВА 20

С каждой милей, которую они одолевали, температура, похоже, падала еще на один градус. Начался дождь, он перешел в дождь со снегом, а потом пошел снег.

Замерзшая и промокшая даже в одеяле, Мисси тихо плакала, но Данни ни разу не пожаловался.

Темнота стала совсем непроницаемой, и Майлс мог только надеяться, что едет в правильном направлении.

В какой-то момент снег перестал падать, и небо прояснилось, появилась некоторая видимость. Майлс, прижимавший руками двух озябших детей, боролся со сном, который одолевал его по мере того, как тянулись ночные часы, и монотонный шаг лошади просто усыплял его.

Потом он увидел, как пламя осветило небо, наверное, горела хижина какого-нибудь поселенца. Теперь Майлс сбросил с себя сонливость и держался настороже, выглядывая любой признак индейского лагеря.

Перед рассветом поднялся сильный ветер, и Майлс начал волноваться, как перенесут Данни и Мисси такой резкий холод. Дети дрожали, хотя он и прижимал их к своему телу и старался укрыть их хоть в какой-то мере от ледяного ветра.

Облегчение он испытал, когда вскоре после рассвета увидел огоньки в домах Баттлфорда.

– Уже почти все, молодежь, – пробормотал он. – Продержитесь еще немного, и скоро я вас накормлю, высушу и найду вам теплую одежду.

Данни проснулся и выпрямился, глядя туда, куда показывал Майлс.

Они проехали еще с полчаса, когда мальчик сказал:

– Док, похоже, что там пожар.

Майлс уже натянул поводья и остановил Трупера. Он в ужасе смотрел на языки пламени, вздымавшиеся над городом, и сердце у него упало.

Это могло означать только одно.

Как и предсказывала Пейдж, Баттлфорд был осажден.

Майлс объехал город стороной, подобравшись к форту с тыла. На это ушло два часа, наступило уже утро, и снова пошел снег, когда широкие ворота распахнулись, чтобы они могли въехать. Форт был битком набит лошадьми и фургонами поселенцев.

– Найди кого-нибудь, кто позаботится об этих детях, – приказал Майлс подбежавшему констеблю, снимая Мисси и Данни с лошади. Потом сам спешился. – Им нужно…

– Я позабочусь о них, Майлс.

К ним подбежала Клара Флетчер с одеялами и схватила у него Мисси. Она завернула ее в одеяло, а другое бросила констеблю, который держал на руках Данни.

– Сегодня рано утром приехал полицейский и сказал нам, что отряды индейцев убивают поселенцев. Мы тут же поехали в форт, и я только что услышала, что Пейдж пропала. – Она прижимала девочку к себе. – Вы ее не нашли? – В голосе Клары звучал страх.

Майлс только покачал головой, и Клара закусила губу, чтобы не расплакаться, и поторопилась прочь с детьми.


* * *

В Батоше маленькая группа метисок собралась в кухне, стараясь не вздрагивать от то и дело раздающихся ружейных выстрелов и взрывов артиллерийских снарядов, но Пейдж понимала, что они так же напуганы и нервничают, как и она. Некоторые из них молча молились – у них только губы шевелились.

У Пейдж болело сердце за них. У них, как и у нее, многое было поставлено на кон – их сыновья, мужья и братья находились в гуще битвы.

Майлс – хирург, и если идет сражение, то, она знала, он на поле битвы, как и любимые мужчины этих женщин. Сегодня эти мужчины подвергались опасности быть разорванными на клочки снарядами, которые подвезли англичане, чтобы сражаться с армией метисов.

О Боже, как она тоскует по Майлсу! Не проходит и часа, чтобы она не думала о нем, не тосковала. Много раз она обдумывала пути побега, но при этом понимала, что никогда не сможет одна преодолеть сотню миль, отделяющих Батош от Баттлфорда.

Она знала, что восстания индейцев вспыхивают повсюду. Барабаны войны гремят, и каждый белый подвергается опасности. Были уже несколько ужасных случаев, когда индейцы нападали на белых поселенцев и убивали их.

– Выпей это, Джиджет, это поможет твоему животу. – Мадлен протянула настой, приготовленный ею, Марджерите, молодой беременной жене Пайела.

Марджерита, которую все ласково звали Джиджет, уже дважды выбегала из дома из-за приступов рвоты, вызванной волнением о битве, разворачивающейся менее чем в двадцати милях отсюда.

Она должна родить через месяц, и Мадлен волновалась из-за ее рвоты. У самой Мадлен детей не было, но она была крестной матерью множества детей этой деревни.

– Джиджет, ты не должна сейчас так волноваться, ребенок у тебя в животе должен быть спокоен, так ведь, мадам доктор?

Мадлен улыбнулась Пейдж, ее ясное смуглое лицо выражало симпатию, возникшую между этими двумя женщинами за месяц, прошедший с того дня, когда Пейдж появилась у нее на пороге.

Мадлен никогда не относилась к ней как к пленнице. Скорее она вела себя как любящая мать, какой никогда не знала Пейдж.

Пейдж ответила ей успокаивающей улыбкой, хотя была серьезно озабочена ребенком Джиджет. Пейдж убедилась, что и Джиджет, и Мадлен, и некоторые другие женщины-метиски больны легочным туберкулезом, так же как и некоторые из детей, тихо игравших в другой части дома.

Она делала все, что в ее силах, рассказывала им про эту болезнь, подчеркивая необходимость в здоровой пище, свежем воздухе, а самое главное – в тщательной стерилизации всех тарелок и приборов, используемых болеющими, чтобы предотвратить передачу бактерий другим.

Но, даже давая им врачебные советы, она понимала, что эти бедные люди не могут выполнить ее предписаний: многие из них потеряли свои дома, продукты были на исходе.

Пейдж приходила в ярость, когда слышала о сожженных и разграбленных домах, о разворованных запасах продовольствия, о похищенных вещах. По ее мнению, с английской армии следовало бы спросить за ее поведение на фермах метисов.

Знакомое чувство отчаяния и бессилия охватывало Пейдж, но она ничего не могла сделать для больных метисок и их детей – средств борьбы с туберкулезом еще не изобрели.

– Будет лучше, если ты доносишь полный срок, – попыталась она улыбнуться.

Улыбаться было трудно по нескольким причинам – тут и тревога за исход битвы, беременность Джиджет и вдобавок еще то обстоятельство, что у нее сегодня утром начались неполадки с животом. Впрочем, она ощущала что-то неладное уже в течение трех недель.

Она подумала, что, возможно, здесь бродит вирус, вызывающий тошноту и у нее, и у Джиджет.

Но, с другой стороны, остальные женщины не оказались подвержены этому вирусу. Они проворно бегали вокруг стола и печки, переставляя кастрюли и перемешивая тесто, лица у них были мрачными.

В кухне было слишком жарко, она вся была насыщена запахами хлеба и вареной фасоли, запахами, которые должны быть приятны, а они вместо этого вызывали у Пейдж тошноту.

Последние недели Мадлен Дюмон собирала женщин, чтобы они готовили еду, какую еще можно было достать, раздирали простыни на бинты, стирали и штопали одежду для оборванных воинов, из которых ее муж собирал армию.

Ожидание для этих женщин становилось невыносимым. Когда они вместе трудились, им было легче переносить эту тревогу.

Сегодняшняя битва была не первой, которую пережидали эти женщины. С тех пор как Пейдж попала в Батош, она видела столько боевых ран, что она и счет им потеряла, включая рану глубиной в четыре дюйма на лбу Габриэля Дюмона, которую ей пришлось обрабатывать без всякой анестезии, – небольшой запас хлороформа, привезенный ею с собой, она берегла для более тяжелых случаев.

Габриэль перенес боль молча, стоически. Пейдж никогда не встречала людей такой физической выносливости, как эти метисы.

Раны, с которыми ей приходилось иметь дело, были результатом стычек с англичанами, которых они рассматривали как врагов. Пейдж с болью в сердце смотрела, как мужчины после таких схваток приносили тела своих убитых товарищей, – уже шесть мужчин и один мальчик умерли, а конфликт только разгорался.

Сегодняшняя схватка происходила всего в двадцати милях отсюда, у оврага, называемого Фиш Крик, и Пейдж понимала, что это больше чем стычка. Английская армия продвигалась к Батошу, а Дюмон с добровольцами индейцами и метисами пытался остановить их.

Как только у нее пройдет эта изнурительная тошнота, она должна проверить свои скудные запасы медикаментов и поручить женщинам разрезать и прокипятить побольше перевязочных материалов.

Вот уже неделю разведчики появлялись в большом белом доме в Батоше, где Дюмоны и Пейдж жили с Райелом и его семьей.

– Англичане собрали большую армию, – докладывали перепуганные разведчики, – говорят, у них пять тысяч солдат, девять пушек и новое оружие – пулеметы Гатлинга. Они уже движутся по прерии по направлению к Батошу.

Габриэль и Луи молча выслушали разведчиков, и, когда те ушли, они проспорили всю ночь. Пейдж уже достаточно хорошо знала Габриэля Дюмона и Луи Райела. Оба они не делали секрета из своих планов, и Пейдж не раз слышала, как они постоянно спорят о военной стратегии.

Эти два сильных лидера ни в чем не соглашались друг с другом.

Дюмон считал, что единственная надежда метисов на партизанскую войну, основанную на боевой тактике индейцев. Этот метис, опытнейший охотник на бизонов, прекрасно знал всю здешнюю местность и знал, как в ней укрыться. Наступающая армия, вероятнее всего, возглавляемая каким-нибудь пожилым британским генералом, ничего не знала ни об индейской тактике войны, ни о здешней пересеченной местности. Габриэль, несмотря на подавляющее превосходство противника в численности, считал, что их можно разбить.

Райел, мистик, верящий в Бога и в молитвы и весьма осторожно относившийся к сражениям, отказывался даже обсуждать такой способ ведения войны.

– Мы можем столкнуться с такой опасностью, что будем стрелять в наших франко-канадских друзей в их армии, – говорил он Габриэлю.

– Но они присоединились к англичанам, чтобы убивать нас, Луи, – гремел раздраженный голос Дюмона.

– Все равно, они – наши братья, – настаивал Райел со своей извращенной логикой, которую не могла понять даже Пейдж. – Я должен помолиться Богу. Мы должны подождать, пока солдаты не атакуют нас. Тогда, с Божьей помощью, мы победим.

Райел был человеком увлекающимся, погруженным в свои раздумья, мечтателем, который, казалось, никогда не спал. Пейдж всю ночь слышала, как он ходил по своей комнате.

У Пейдж у самой разладился сон. По ночам чувство одиночества, страхи, тоска по Майлсу усиливались. Эта тоска стала ее постоянной болью, но в ночной темноте она не могла заставить себя не думать о том, что, возможно, больше не увидит его. Разум подсказывал Пейдж, что ей очень повезет, если она переживет это восстание.

Хотя она точно знала, что метисы никогда сознательно не причинят ей вреда, она помнила из истории, что будет жестокая битва именно здесь, в Батоше, что метисы ее проиграют и множество людей пострадают.

Однажды ночью, уставшая, но не в силах уснуть, она зажгла свечу и прошла на кухню, чтобы подогреть молоко. Там она увидела Луи, сидевшего за кухонным столом и работавшего над текстом своей речи. Волосы его были взъерошены, его красивое мрачное лицо изборождено морщинами. Он ей улыбнулся.

– А, это вы, мадам. Присаживайтесь и скажите, что вы об этом думаете.

Он прочел ей вдохновенную речь, пока Пейдж согрела две чашки молока, одну из которых протянула ему, и отдала должное его речи, он был хорошим оратором.

– Скажите мне, Луи, что происходит в Баттлфорде? Вы ведь знаете, мой муж там.

Он выпил молоко, и в течение нескольких минут Пейдж думала, что он не намерен отвечать на ее вопрос. Потом он вздохнул и сказал:

– Наши братья, индейцы племени кри, присоединились к восстанию. Методы индейцев – не наши методы. Индейцы осаждают Баттлфорд.

Помоги ей Господь Бог, она это знала. Она говорила Майлсу, что это произойдет, но от этого было не легче. Слезы выступили у нее на глазах, и Луи молча перегнулся через стол и похлопал ее по руке.

– Почему вы не можете остановить это сейчас, Луи? – вырвалось у нее. – У вас есть власть остановить войну. Поверьте мне, потом будет хуже. Вас слишком мало. Вы должны понимать, что в конце концов вы не можете победить. Остановитесь сейчас, прежде чем это перерастет в настоящую трагедию.

Она вся напряглась, ожидая взрыва с его стороны, думая, что он станет кричать на нее со всей страстью, которую она не раз слышала в его голосе, когда он обращался к своим верным последователям.

А он вместо этого грустно улыбнулся и покачал головой.

– Я молился, – просто сказал он. – Мы с вами оба знаем, что другого пути нет.

С тех пор как ее привезли в Батош, Райел много раз говорил с ней, расспрашивая о той жизни, которую она вела в будущем времени, о том, как она путешествовала во времени. Он вновь и вновь выведывал у нее, что она знала про восстание и его исход. Пейдж всегда была с ним честна, повторяя те скудные факты, которые могла припомнить, всегда ужасаясь, что он не хочет узнать собственную судьбу.

К ее огромному облегчению, он не спрашивал. У Пейдж было ощущение, что он знает.

Он спросил с шутливой улыбкой:

– Ну и как люди в ваше время рассматривают наше восстание, эту нашу борьбу исконных жителей Канады против правительства, которое не хочет их выслушать?

Она сказала ему, что в ее время его считают героем, и ему это очень понравилось. Она рассказала ему о требованиях исконных жителей, выдвинутых в конце 1900-х годов, о медленном, но успешном пути, идя по которому, они вернули то, что им принадлежало.

– Кто бы мог поверить, – сказал он удивленно, – что это потребует столько времени? – Он посмотрел на нее, и ей показалось, что его огненный взгляд сжигает ее. – И все-таки в глазах Господа Бога день равен столетию. Вы ведь понимаете, мадам, почему я не могу сейчас остановить войну. Война должна продолжаться ради наших потомков. Такова моя судьба.

Пейдж не нашла слов, чтобы ответить ему.

Сегодня Джиджет с гордостью рассказала женщинам, что Луи молится за сражающихся мужчин, что молиться он начал еще до рассвета. Она стоял перед церковью под холодным дождем со снегом, неподалеку от того дома, где работают женщины, руки его распростерты наподобие креста, лицо обращено к серому, низко нависшему небу. Он стоит не двигаясь, час за часом, и, когда его руки устают и готовы опуститься, друзья подходят и держат его руки на весу.

Ружья стреляли, пушки с ревом извергали смерть, Луи Райел молился, а женщины готовили из своих жалких запасов еду.

К концу дня в комнату, которую Пейдж оборудовала под хирургический кабинет, привезли двух раненых. Женщины собрались вокруг нее, чтобы помочь ей, но и услышать новости о сражении. Раны были несмертельные: у одного пуля засела в плече, у другого в бедре.

– Габриэль поджег траву, вам всем надо было бы посмотреть, как бежали англесы, когда до них дошли пламя и дым, – рассказывал один из мужчин, пытаясь посмеиваться даже когда Пейдж отрезала кожу вокруг его раны. – Это большая победа, – говорил он, а лицо его стало белым как мел. – У Габриэля всего сто пятьдесят солдат, а англесов сотни, и все равно мы победили.

Один из мужчин, которые привезли раненых, продолжил рассказ:

– Габриэль скомандовал нам пробираться под прикрытием дыма и подобрать все оружие и снаряжение, которые они бросили при бегстве. Мы кричали и пели, так что они думали, что нас гораздо больше, чем на самом деле.

– Сколько наших людей убито? – Мадлен оказалась единственной храброй женщиной, отважившейся задать этот вопрос. В комнате воцарилось молчание, а раненые посмотрели друг на друга и отвели глаза.

– Насколько можно судить, пять.

– Кто? – прошептала Амели, только недавно вышедшая замуж за парня, которого любила. – Пожалуйста, скажите кто?

– Мне кажется, что из Батоша один только Айзадор Тейлбо.

Айзадор был холостяк, и Пейдж увидела облегчение на лицах женщин.

– Один из погибших индеец, двое – метисы из Монтаны. А пятый – старик Арман Леклерк.

– Арман?

Нитки для зашивания швов выпали из ее рук. Пейдж знала: в том, что ее похитили и привезли сюда, частичная вина Армана, но она не могла заставить себя обвинять в этом старика. Она вспоминала, как добр он был к ней, когда она впервые попала в Баттлфорд, как вскапывал и следил за ее садиком, за ее цветами все лето.

Слезы застлали ей глаза, и она смахнула их рукавом, чтобы разглядеть разрез, сделанный ею для того, чтобы извлечь пулю.

– Пусть Господь Бог благословит и хранит их! – пробормотала Мадлен, перекрестившись.

Остальные женщины последовали ее примеру.

Когда поздним вечером усталые солдаты вернулись в селение, они ликовали. Женщины раздали скудную еду, а Пейдж перевязала небольшие раны, среди которых не было пулевых.

– Я считаю, что нашими успехами мы обязаны молитвам Райела, – выкрикивал Дюмон возбужденной толпе, собравшейся около их дома.

Пейдж оставалась в доме, стоя на коленях и разбирая кожаный саквояж с медикаментами. Один из метисов нашел его на поле боя, видимо, брошенный бежавшим военным врачом, и принес ей.

Она улыбнулась и с улыбкой глянула на Мадлен. Та принесла ей ломоть свежего хлеба и тарелку тушеного мяса.

Надоевшая тошнота, мучившая ее уже давно, теперь вызвала боль в животе. Пейдж знала, что за последнее время потеряла в весе.

– Вы должны заставить себя кушать, – пожурила ее Мадлен. – Как вы сумеете родить здорового ребенка, если не будете кушать? Вы знаете так же хорошо, как и я, что недомогание скоро пройдет, но вы должны беречь свои силы.

Пейдж воззрилась на нее в изумлении.

– Ребенок? Мадлен, но я не бере… – Это отрицание замерло у нее в горле, и она уставилась на метиску. Та часть ее мозга, где хранились медицинские познания, мысленно перебрала симптомы, которые беспокоили ее с тех пор, как она оказалась в Батоше.

Тошнота, быстрая утомляемость, болезненные ощущения в грудях, одутловатость, сонливость. У нее с декабря не было менструаций, но они вообще бывали у нее нерегулярно, так что Пейдж отнесла это обстоятельство за счет возбуждения от своего замужества, а потом похищения.

Беременна. Этого не может быть! Другие варианты, мрачные, ужасные, промелькнули в ее мозгу, но она отвергала их один за другим. Ни один из них не подходил, за исключением…

Она начала заикаться.

– Я не могу… Я хочу сказать, что этого не может быть.

Но ведь врачи никогда не говорили, что этого не может быть, так ведь?

Они прибегали к таким выражениям, как «весьма маловероятно» и «вряд ли такое возможно». Она никогда не прибегала к противозачаточным средствам, но в то время, в девяностых годах, у нее не было особых причин беречься, она занималась сексом весьма редко.

Пока в ее жизни не появился Майлс.

Сердце ее застучало, а руки потянулись к животу. При ее общей худобе там прощупывалось некое набухание.

Ее начало трясти. Она поднялась, и у нее неожиданно закружилась голова. Мир вокруг потемнел, и она почувствовала, как Мадлен подхватила ее, провела к столу и усадила так, чтобы ее голова оказалась между колен.

Пейдж осела, словно в ее теле не было костей, мир закрутился. Постепенно эта слабость прошла, и она подняла глаза на Мадлен.

Та стояла, возвышаясь над ней, поддерживая ее, гладила ее волосы, нежно улыбаясь ей.

– Вы на самом деле ничего не знали? А еще доктор!

У Пейдж стали медленно накапливаться слезы и одна за другой стекать по щекам. Мадлен полезла к себе за пазуху и достала белоснежный носовой платок, всегда там обретавшийся, и нежными прикосновениями вытерла лицо Пейдж.

– Вы не хотели этого ребенка?

В голосе Мадлен звучала грусть, ее смуглое лицо хмурилось. Она пододвинула стул, села и взяла руки Пейдж в свои.

– О нет, я хочу этого ребенка, но тут есть такие обстоятельства… О Мадлен, я так хочу ребенка, что не могу и передать это словами. Понимаете, я потеряла ребенка, давно, очень давно… задолго до того, как я появилась в вашей эпохе, и я думала… все врачи говорили мне, что у меня детей больше не будет.

Мадлен улыбнулась и философски пожала плечами.

– Это означает только одно – что доктора и в ваше время не всегда все знают.

Пейдж постаралась выдавить из себя слабую улыбку.

– Это уж точно.

– Я тоже потеряла моих детей. – В голосе Мадлен звучала нежность. – Двое маленьких, оба они не прожили и одного дня. – Она достала маленький медальон, который всегда носила, и показала Пейдж несколько локонов мягких волос. – Вот это все, что у меня от них осталось.

Она закрыла медальон и опустила за вырез своего платья.

Пейдж сжала огрубевшую от работы мозолистую руку Мадлен.

– Это так больно – потерять ребенка. Я даже представить себе не могу, каково это потерять двоих.

Мадлен склонила голову.

– Габриэль и я, мы оба так хотели иметь детей. Но такова была воля Божия.

– Хотела бы я относиться к смерти так же философски, как вы.

– Каждый из нас приходит к этому своим путем, в свое время. – Мадлен улыбнулась ей. – Но сейчас для вас не время думать о смерти. Ребенок у вас будет замечательный, я чувствую это всеми своими косточками.

– Я надеюсь, что ваши косточки будут в целости и сохранности.

Пейдж глубоко, почти судорожно вздохнула, стараясь скрыть возбуждение, нарастающее в ней.

Она не хотела говорить Мадлен, как мало шансов на то, что ребенок выживет. Она была слишком хорошим врачом-гинекологом, чтобы не обманывать себя.

Жестокая правда заключалась в том, что эта беременность таит в себе реальную возможность ее смерти, так же как и ребенка: благодаря сложностям с ее первыми родами эти роды могут произойти только с помощью кесарева сечения, и, если она выйдет живой из передряги с этим восстанием, проделать его должен будет Майлс.

При первых родах у нее было сильнейшее кровотечение, потребовалось переливание крови. Даже при тогдашних самых современных возможностях медицины ребенок умер.

Какие же будут возможности у нее и у ребенка выжить в это время и в этом мире, когда они еще понятия не имеют о кесаревом сечении и никто, кроме нее, ничего не знает о переливании крови?

Подавленная, охваченная ужасом, она согнулась, ее руки поглаживали хрупкую плоть, которой она и Майлс дали жизнь, ради спасения которой она готова отдать все, что в ее силах, даже собственную жизнь.

Ребенок… Она и Майлс своей любовью друг к другу зачали новую жизнь. Как никогда раньше она затосковала по своему мужу, ей так захотелось поделиться с ним этим чудом, чем бы оно ни закончилось. Потребность в Майлсе превращалась в агонию.

– Майлс, – вслух простонала она. – О Майлс, ты мне так нужен, я ужасно нуждаюсь в тебе!

– Ш-ш. – Мадлен погладила ее волосы, давая возможность голове Пейдж успокоиться на ее коленях. – Скоро война кончится. Сегодня метисы победили, одержали великую победу. Они победят еще раз, и англесы отступят. Правительство признает наш народ, и наступит мир.

Ее голос звучал нежно и гордо, как всегда, когда она говорила о своем муже.

– Так мне сказал Габриэль. Он обещал мне, что вам не причинят никакого вреда. Вы заложница – во время войны метисы всегда брали заложников для обмена. Но как только будет одержана окончательная победа, вас в целости и сохранности вернут в Баттлфорд к вашему мужу. Габриэль дал слово.

Мадлен ошибалась. Пейдж подумала о последней кровавой битве, которая произойдет здесь, в Батоше, о которой она помнила из учебников истории, и дурное предчувствие заставило ее вздрогнуть. Скорее всего, они все погибнут в этой битве за Батош. Метисы потерпят поражение, Райела его мечты приведут на виселицу, Габриэль сбежит в Соединенные Штаты. Она напрягла свою память, пытаясь вспомнить, читала ли она о том, что случилось с Мадлен, но ничего вспомнить не могла.

Она должна остановить это, с безумной решимостью подумала Пейдж.

Однажды она сказала Майлсу, что историю нельзя изменить, но, может быть, она ошибалась. Она должна сделать последнюю попытку убедить Луи Райела, что он должен сдаться до того, как произойдет то последнее кровавое поражение, которое зафиксировала история.

Она подняла голову с колен Мадлен и встала.

– Я должна немедленно поговорить с Луи.

Мадлен, нахмурившись, посмотрела на нее.

– Он там, с народом. Он все еще произносит речи.

– Я подожду.

Должны же быть какие-то пути образумить его! Она просто должна живой вернуться в Баттлфорд!

В ту же ночь она говорила с Райелом, сначала спокойно, вновь ссылаясь на то, что помнила из учебников истории о битве при Батоше, о кровопролитии и окончательном поражении метисов.

Райел слушал ее не двигаясь.

– Мы должны продолжать, – единственное, что он сказал.

В конце концов она утратила всякое терпение и заорала на него, что, если он будет продолжать это восстание, его повесят. Он посмотрел на нее с грустной всеприемлющей улыбкой жертвы.

– Конечно, меня повесят, мадам, – сказал он так, словно разговаривал с ребенком.

– Ладно, прекрасно, продолжайте и кончайте самоубийством, если вы выбрали себе такую судьбу, – бушевала она. – Только не тяните с собой всех нас. Вы хотите умереть – это ваше дело, но вы не имеете нрава заставлять всех этих женщин и детей страдать ради ваших безумных идей. У вас есть двое детей, Джиджет в любое время должна родить вам третьего, вы должны эвакуировать сейчас город, отправить женщин и детей куда-нибудь в безопасное место.

Он просто прикрыл глаза и начал молиться – таков был его ответ почти на все. Она почувствовала себя так, словно ударила его по голове чем-то тяжелым.

Она напомнила себе, но слишком поздно, что Луи Райел душевнобольной, по всей видимости, у него шизофрения. Разумные доводы на него не действуют.


Спустя семнадцать дней, перепуганная до полусмерти, свернувшаяся на холодном грязном полу рядом с мучающейся Джиджет, Пейдж в отчаянии вспоминала все, что она высказала в ту ночь Райелу, гадая, что еще могла сказать, чтобы урезонить его.

Вероятно, ничего, в отчаянии признала она.

После ее обращения к Райелу двенадцать дней прошли в Батоше в зловещей тишине.

Метисы праздновали, уверенные в том, что они победили врага.

Потом стали прибегать разведчики с донесениями, что английский генерал приближается к деревне с восемьюстами пятьюдесятью солдатами.

Габриэль собрал армию в двести пятьдесят человек – жалкое сборище из стариков, мальчишек, индейцев и его верных охотников на бизонов. У Дюмона не хватало боеприпасов, но он обладал умением воевать в прерии, и в течение двух дней он каким-то чудом отражал атаки противника. Его люди вынуждены были заряжать свои мушкеты обрезками лошадиных копыт и даже камнями.

Женщин и детей, в том числе и Пейдж, отправили в песчаные пещеры на берегу широкой реки Саскачеван.

По ночам, когда ружья молчали, многие женщины и все дети постарше выползали, чтобы собирать на поле боя выстреленные пули, а потом до утра горбились на кострами, отливая из металла пули для мушкетов на завтра.

Голодные, все время кашляющие, но никогда не жалующиеся, они трудились ночи напролет, невзирая на страдания и усталость.

Пейдж могла бы всплакнуть, глядя на их мужество, но ее слезы высохли. Она опять словно оцепенела, ее чувства оказались упрятанными где-то в безопасном месте, где трагедия не могла их коснуться.

В тесной сырой пещере на берегу реки на третье утро осады у Джиджет Райел начались родовые схватки.

Загрузка...