ГЛАВА 1

Доктор Пейдж Рандольф благодарила судьбу за то, что в три часа ночи умытые дождем улицы Ванкувера почти пусты и ехать не трудно.

Она слегка поежилась от предрассветного холодка и включила в машине печку – она ведь выскочила из постели, натянула вельветовые брюки и хлопчатобумажную фуфайку, но не стала задерживаться, чтобы взять жакет. Считается, что август месяц летний, даже несмотря на влажность просторов северо-западного побережья Тихого океана, но в это утро погода здесь скорее напоминала январь.

Пейдж сильнее нажала на педаль скорости. Ее маленькая, но мощная машина рванула вперед и проскочила на желтый свет светофора, доктор Рандольф сейчас больше думала о пациентке, ожидавшей ее в больнице милостью Божией, чем о правилах уличного движения.

Джексон, муж Лиз, позвонил ей полчаса назад.

– Схватки начались и проходят с перерывом в пять минут, а воды тут же отошли, доктор. Я думаю, что это опасное предзнаменование. Разве могли воды отойти так быстро?

В его охрипшем голосе звучал ужас. Пейдж задала ему несколько уточняющих вопросов и постаралась успокоить Дэйва, но у нее самой сердце колотилось, как всегда, когда телефонные звонки будят ее. Это происходило регулярно в течение всех этих лет – когда она состояла в интернатуре, потом в ординатуре по специальности родовспомогания и гинекологии и особенно в последние три года с тех пор, как она открыла собственную клинику, но привыкнуть к этим звонкам она так и не смогла. И сомневалась, что когда-нибудь сможет.

Она предложила прислать за Лиз машину «скорой помощи», но Дэйв Джексон настаивал, что за то время, пока придет машина, он успеет отвезти жену в больницу. Когда Пейдж заехала на автостоянку у больницы и затормозила, колеса взвизгнули на мокром асфальте, и она с надеждой подумала, что будущий отец сумел успокоиться раньше, чем сел за руль.

– Доброе утро, док. – Сонный смотритель стоянки помахал рукой и улыбнулся.

Она ответила ему улыбкой, в которой была тревога, и кивнула. Все ее мысли были сейчас сосредоточены на Лиз, она перебирала в уме всю историю болезни этой женщины, пытаясь представить себе, что может случиться в ближайшие несколько часов.

Выскочив из машины и торопясь ко входу в больницу, она заставила себя припомнить, что пытаться заранее продумать процесс родов просто глупо. Когда ты уже научишься воспринимать этот процесс так, как он происходит?

Лифт как будто дожидался ее, и уже через несколько секунд она оказалась на пятом этаже, где находилось родильное отделение.

– Пейдж, миссис Джексон в палате номер три. Ординатор уже осмотрел ее, шейка матки у нее расширилась на пять сантиметров, – сообщила ей Аннетт Эванс, медсестра, которую Пейдж знала и любила, и добавила: – Монитор показывает, что пульс у ребенка несколько ниже нормы, около 135. А у матери кровяное давление и пульс хорошие.

Нормальный пульс у рождающегося ребенка 140, так что ничего серьезного пока не происходило.

– Я думала, что вы в отпуске, доктор Рандольф. Кто-то говорил, что вы должны были на этой неделе уехать в Саскачеван на конференцию, – сказала Аннетт, пока они спешили по коридору.

– Я уезжаю завтра, – подтвердила Пейдж. – Вернее, уже сегодня, – поправилась она, глянув на часы. – Я должна вылететь в полдень. Уеду на неделю, уже предвкушаю эту поездку. Мой брат со своей семьей живет на ферме в получасе езды на машине от Саскатуна. Я не была там целый год и представляю себе, как выросли двое моих племянников.

За несколько месяцев она впервые собиралась вырваться, ее партнер Сэм Харрис чуть ли не силой заставил ее заполнить форму для участия в конференции и заказать билет на самолет.

– Рандольф, ты с каждым днем все больше ворчишь, – обвинил он ее, смягчив свои слова ухмылкой. – Мое предписание тебе таково: тебе нужен либо отдых, либо горячая любовная связь. Видит Бог, что для последнего варианта я достаточно часто предлагал свои услуги, но ты меня отвергала. Я не могу поверить, что ты предпочла Саскатун и конференцию по акушерству моему телу, но я полагаю, что это лучше, чем когда ты бродишь тут и плохо действуешь на моих пациентов, так же, как и на своих.

Сэм – замечательный партнер и хороший друг. Они с Пейдж знают друг друга еще с первых лет их учебы в медицинском училище, и ей часто хотелось признать его сексуально привлекательным. Она знала, что он почти влюблен в нее и что его подшучивание – просто способ признания того, что он с неохотой принимает рамки, которые она установила для их отношений: иногда совместный ужин, иногда партия в теннис или совместная пробежка в воскресенье по парку.

– Плохо, что ребенок Джексонов решил появиться на свет именно сегодня ночью и вы не можете как следует выспаться перед отъездом, Пейдж, – заметила Аннетт. – Завтра вы будете не в форме и проспите большую часть лекций.

Пейдж ухмыльнулась.

– Чтобы я хорошо спала ночью? Вы хотите, чтобы моя нервная система развалилась? – Они обе рассмеялись, а Пейдж добавила: – В любом случае я рада, что вы оказались здесь во время этих родов. Лил Джексон – это особый случай.

Аннетт насмешливо глянула на Пейдж.

– Я слышу, как вы это говорите почти о каждом вашем пациенте, доктор.

– Да, вы нравы, но на этот раз я действительно имею это в виду, – пошутила Пейдж.

Ей нравилась Лиз, и она ничего так не хотела, как помочь Лиз родить здорового крепкого ребенка. Это была вторая беременность Лиз, и предполагалось, что рожать она будет недели через две. Ей исполнилось 37 лет, и ее первый ребенок, мальчик, родился два года назад мертвым. Судя по врачебным записям, беременность проходила без особых осложнений, роды состоялись вовремя, все шло нормально, и потом совершенно неожиданно все закончилось трагедией.

В то время Пейдж не была ее лечащим врачом, но она тщательнейшим образом изучила все лабораторные исследования в поисках причины. Как это бывает иногда с мертворожденными детьми, не выявлялось никакой определенной причины. Не было никаких врожденных дефектов, не было никаких оснований для смерти ребенка. Малыш выглядел вполне здоровым, он только не дышал.

Дрожь пробежала по спине Пейдж, пока она мыла руки. Здоровые дети, которые не начинают дышать, снились ей в ночных кошмарах. У нее самой родился такой же – это было давно.

Она убедилась, что на ее лице широкая уверенная улыбка, когда открыла дверь палаты номер три.

– Привет, ребята! Я слышала, что этот малыш торопится встретиться с нами.

– Слава Богу, вы приехали так быстро, доктор Рандольф. – Лиз старалась, чтобы голос ее звучал небрежно, но и муж, и жена явно испытывали облегчение от того, что Пейдж примчалась сюда без промедления.

– Это удачно, что юный Джексон решил проделать это сегодня, а не завтра, – заметила Пейдж. – Мне кажется, я говорила вам, что меня не будет здесь пару дней, а я не хотела бы пропустить такое.

– Я тоже рада. Мне очень хотелось, чтобы именно вы принимали у меня роды.

Мягкие светлые волосы Лиз были причесаны по-модному и даже сейчас выглядели более ухоженными, чем вьющиеся в беспорядке черные кудри Пейдж.

Лиз, откинувшаяся на подушки, в больничном халате, с большим животом, опутанным проводами монитора, все равно выглядела хорошенькой. У нее оставался хороший цвет лица, и она нашла в себе силы ответить Пейдж теплой улыбкой, хотя и несколько вымученной.

– Ладно, посмотрим, что у нас происходит.

Монитор с помощью ультразвука показывал на пульте, расположенном рядом с кроватью, как бьется сердце ребенка, и Пейдж глянула, что вычерчивает черная игла на белой бумажной ленте. Пульс стабильно держался на уровне 135 ударов в минуту.

Пейдж осмотрела Лиз и несколько заволновалась, обнаружив, что головка ребенка не опущена к растягивающейся шейке матки, как это должно быть. Голова находилась еще высоко в тазу роженицы, и это означало, что до родов еще не так близко. Пейдж припомнила, что первые роды Лиз проходили довольно быстро.

По всей видимости эти роды шли по другому образцу.

Когда Пейдж закончила осмотр, у Лиз началась схватка. Она была сильной и продолжалась полные две минуты. Лиз тяжело дышала, лицо у нее исказилось. К концу схватки она утратила контроль над своим дыханием и закричала от боли.

– Как часто повторяются схватки? – Пейдж обратила свой вопрос к Дэйву, который следил на мониторе за родовым процессом.

Его грубоватое лицо было совсем бледным, и Пейдж ощутила прилив симпатии к нему. Он, похоже, находился в худшем состоянии, чем ее пациентка.

– Повторяются каждые пять минут, и так без изменений с самого начала. Она испытывает ужасные боли, доктор. Вы не можете дать ей что-нибудь болеутоляющее?

Разговор об этом имел место раньше, когда Лиз и Дэйв приходили в ее кабинет, но Пейдж снова стала терпеливо объяснять, почему она предпочитает не применять наркотики рожающим у нее матерям, если в этом нет крайней необходимости.

– Что бы я ей ни дала, Дэйв, это окажет депрессивное воздействие на ребенка. Я хочу избежать этого, если мы сможем. Кроме того, наркотик не снимает боль, а зачастую приводит к тому, что матери труднее справляться. Наркотики делают мать сонной, она утрачивает над собой контроль. Но, как я говорила вам и раньше, решение остается за Лиз. Если она действительно чувствует, что не может больше выдерживать, то я, конечно, дам ей что-нибудь.

Схватка прошла, и Лиз энергично замотала головой.

– Я ничего не хочу! Я в порядке, я не приму ничего, что может повредить ребенку!

Словно обороняясь, она обхватила руками свой живот, стараясь при этом не потревожить провода монитора.

Пейдж обняла Лиз за плечи и прижала к себе, ощущая, как напряжено все ее тело.

– Вот и хорошо, дорогая. Дэйв, почему бы вам не лечь на постель сзади Лиз и не прижать ее к себе, обняв ногами и поглаживая ее живот, чтобы она чувствовала вашу поддержку, когда начнется новая схватка.

Пейдж знала, что это отнюдь не ослабит остроту боли, но ощущение рук мужа эмоционально поддержит Лиз, а у Дэйва появится такое чувство, что он ей как-то помогает. Они были мужем и женой, чья любовь проявляется во взаимных прикосновениях, и Пейдж почувствовала себя растроганной, видя эту физическую связь между ними. Это зрелище вызвало у нее грусть и зависть, оно напоминало о пустоте ее собственной одинокой жизни как ничто другое.

Дэйв сделал все так, как предложила Пейдж, сбросил свои поношенные кроссовки «Адидас» и осторожно лег позади жены. На одном носке у него виднелась дырка.

Наступила еще одна схватка и прошла. Лиз выглядела теперь более спокойной, прижимаясь к телу мужа. Однако монитор показывал, что биение сердца ребенка колеблется больше, чем раньше, упав до 120, потом до 110. Пейдж вышла из палаты и нашла Аннетт.

– Я не уверена, что происходит с младенцем, пульс очень неровный. Я думаю, надо, чтобы вы принесли прибор для внутривенного переливания крови, и мы были бы убеждены, что группы крови совпадают, и кровь у нас под руками – просто из предосторожности.

В этом был смысл – иметь все наготове на тот случай, не приведи Господь, если дела пойдут плохо и ей придется срочно перевести Лиз в операционную для кесарева сечения.

Пейдж страстно надеялась, что в этом не будет необходимости. Она не любила кесарево сечение. По ее мнению, хирургическое вмешательство, хотя оно и бывает иногда необходимым и во многих случаях спасает жизнь, должно рассматриваться только как крайняя мера. Пейдж считала, что если есть хоть малейшая возможность, надо предоставить природе делать свое дело.

Аннетт быстро нашла аппарат для переливания крови и последовала за Пейдж в палату, не моргнув глазом при виде мужа и жены, лежавших рядом на высокой больничной койке.

В родильном отделении больницы считали, что важнее всего человек, и именно поэтому Пейдж направляла сюда своих пациенток. Несколько месяцев назад здесь рожала ее пациентка, слепая, и руководители больницы разрешили, чтобы вместе с хозяйкой там находилась и собака-поводырь.

– А это зачем? – Лиз с тревогой уставилась на прибор для переливания.

Пейдж спокойно объяснила ей, что это такое и почему она считает, что прибор должен быть под руками.

– Биение сердца ребенка меняется сильнее, чем мне хотелось бы, так что мы должны быть готовы ко всему.

Она осторожно объяснила Джексонам свое отношение к кесареву сечению еще в один из первых их визитов в ее клинику, и теперь рассказала им, какие именно обстоятельства могут вызвать необходимость операции.

– Я хочу быть готовой на тот случай, если ваш ребенок окажется в трудном положении. Вы знаете, что я предпочитаю нормальные роды, но мы не хотим оказаться во власти случая.

Пейдж старалась не слишком пугать их, но объяснила, что головка ребенка не совсем в том положении, в каком должна быть, и что пульс у него падает. В конце концов это тело Лиз и это ее ребенок. По мнению Пейдж, это давало Лиз право знать всю правду и право понимать, что происходит. Продолжая разговаривать, Пейдж нашла вену на руке Лиз и воткнула шприц капельницы.

У Лиз началась новая схватка, и Аннетт, следившая за пульсом ребенка на мониторе, тихо сказала Пейдж:

– Пульс упал до ста.

Когда пульс ребенка падает ниже ста, это сигнал беды, но иногда пульс новорожденного потом снова ускоряется. Предсказать, что произойдет, было невозможно.

Я тебя умоляю, бэби, не делай этого со мной, молча просила Пейдж. Помоги мне хоть немного. Однако даже за те минуты, что она смотрела на монитор, пульс упал до 90, а через несколько минут до 80.

У нее был напряжен каждый фибр ее тела, но внешне она оставалась спокойной и ровным голосом сказала Джексонам:

– Я должна вымыть руки. Аннетт будет здесь за всем следить и, если нужно, известит меня. Лиз, дорогая, пульс ребенка быстро падает. Возможно, нам все-таки придется прибегнуть к кесареву сечению, но мы каждую минуту будем говорить вам, что происходит, ладно?

Она сжала руку своей пациентки.

Лиз сделала судорожный глоток и кивнула, лицо ее стало еще бледнее, на глазах выступили слезы. Однако времени не оставалось. Пейдж поторопилась к умывальнику, находившемуся в алькове рядом с родильной палатой, и поручила одной из нянечек сообщить ординатору о том, что происходит, чтобы он предупредил в операционной и вызвал всю необходимую команду.

Она начала мыть руки, но прежде чем она успела натянуть свои стерильные перчатки, вбежала молодая нянечка.

– Доктор, пульс упал до шестидесяти и продолжает быстро падать.

– Будь оно все проклято! Ребенок находится еще далеко, и мы не можем достать его через влагалище. Нажмите кнопку тревоги. Будем делать кесарево сечение.

Через несколько секунд она влетела в операционную. Два других врача уже были там, готовые помогать, так же как и анестезиолог доктор Ларри Морган и сестры, обслуживающие операционную. Вызвали и специалиста по новорожденным. Пейдж надеялась, что он вот-вот появится.

Живот Лиз промыли дезинфицирующим составом и выбрили. Она еще не заснула и была перепугана. Анестезия могла повлиять на ребенка, поэтому ее откладывали до последнего момента.

– Сейчас мы усыпим вас, Лиз, и через пару минут извлечем вашего ребенка, – заверила ее Пейдж. – Вы проснетесь примерно через час.

– Мой ребенок будет в порядке? – дрожащим голосом спросила Лиз.

– Я в этом уверена, – солгала Пейдж. Правдивость в таких случаях должна уступать место сочувствию. – Вы ведь знаете, что мы сделаем все, что в наших силах, для ребенка и вас. Мы будем держать Дэйва в курсе.

Пейдж кивнула Ларри, и он приступил к своим обязанностям.

Как только он дал знать, что Лиз заснула, медсестра протянула Пейдж скальпель. Понимая, что от нее требуются сейчас и быстрота и осторожность, она вскрыла кожный покров на животе и, подбираясь к матке, отодвинула мочевой пузырь, в то время как другой врач очищал брюшную полость от жидкости. Сделав небольшой разрез на матке, Пейдж пальцами осторожно расширила его, чтобы не затронуть кровеносные сосуды.

Наконец ее рука нащупала головку ребенка, лежавшую лицом вниз. Она взяла маленький череп в руку, осторожно повернула его лицом вверх и стала приподнимать. Головка начала медленно высовываться наружу, покрытая влажными темными волосиками, а другой доктор немедленно вставил шариковый шприц в маленький ротик и начал удалять слизь, чтобы заставить ребенка начать дышать как можно скорее, даже раньше, чем он будет извлечен из чрева Лиз.

Пейдж просунула свою руку под маленькое мокрое тельце, поддерживая его плечики и расправляя их. Скользкое и испачканное кровью тельце появилось наружу, когда Пейдж приподняла его попку рукой.

Ребенок был крупным мальчиком, но Пейдж не понравилось, как он выглядит. Кожа у него была бледная, тельце вялое, без мускулов. Пейдж зажала и отрезала толстую синеватую пуповину как можно быстрее, но вместо того чтобы начать всасывать воздух, ребенок не делал никаких усилий, чтобы вздохнуть.

В палате ощущалось напряжение и воцарилось зловещее молчание, когда один из врачей поторопился переложить ребенка на соседний стол. Приехавший к тому времени специалист немедленно ввел трубку в его дыхательное горло.

Лиз функционировала хорошо, и Пейдж передала свою пациентку помощнику и перешла к столу, где лежал крохотный ребенок, инертный и безжизненный. Ей едва не стало дурно, когда она смотрела, как специалист вдувает кислород в легкие ребенка. Потерять ребенка – ужасно, и не так уж часто подобное случается, но каждый раз, когда такое происходило, Пейдж это стоило многих дней молчаливого страдания, когда она мучилась сомнениями, все ли она сделала, чтобы предотвратить это.

– Давай, малыш, давай, ты ведь можешь, ты только начни дышать, – умоляла она, пока уходили секунды, и на лбу у нее выступал холодный пот, струился в ложбинке между грудей, под мышками.

Она посмотрела на часы. Они все знали, что осталось совсем немного времени, прежде чем произойдет разрушение мозга. Она лихорадочно перебирала в уме все возможности: были ли у ребенка врожденные поражения – сердца, легких… мозга? Выглядел он хорошо, но наверняка сказать ничего было нельзя.

Стетоскоп подтверждал, что сердце ребенка бьется все слабее. Пейдж истово молилась, мечтая, чтобы малыш вздохнул, шли секунды, одна, другая.

Специалист покачал головой. Молчание в операционной стало еще напряженнее, когда его плечи опустились и он медленно начал убирать свое оборудование. Ребенок умер.

У Пейдж все внутри перевернулось, пока она смотрела, как нянечка завернула безжизненное тельце в полотенце и унесла.

У медсестер за их марлевыми масками повлажнели глаза. Пейдж вынуждена была зажмуриться, чтобы смахнуть слезы.

Она вернулась, чтобы проследить за длительной процедурой, необходимой, чтобы очистить брюшную полость Лиз, подавляя в себе эмоции, которые возьмут верх позднее. Сейчас главное было проследить за Лиз. Потом ей предстоит выйти и рассказать все Дэйву. Примерно через час Лиз проснется после анестезии, и Пейдж должна будет сказать ей, что ее ребенок мертв.

Пейдж судорожно глотнула, и, пока ее руки машинально заканчивали всю хирургическую процедуру, она мысленно возвращалась к первому визиту Лиз в ее кабинет восемь месяцев назад.

Лиз тогда посмотрела на Пейдж и у нее вырвалось:

– Но мне никто не говорил, что вы такая молодая!

Ее прекрасная кожа вспыхнула румянцем от понимания своей бестактности, но Пейдж привыкла к тому, что пациенты именно так комментируют ее моложавую внешность.

– На самом деле я уже на закате тридцати с лишним, так что не такая уж молодая, – пошутила она.

На самом деле ей было всего тридцать четыре, но она знала, что пациенты предпочитают верить, что она старше, чем им кажется… а имея дело со многими женщинами, которые рожают детей на излете тридцати, она научилась слегка привирать насчет своего возраста.

– Мне надоело выглядеть на восемнадцать и вести себя соответственно, – сказала она Лиз с шутливой досадой. – Но я собираюсь заняться этим, когда выдастся побольше времени.

Она выдала Лиз широкую, чуть кривую улыбку и подмигнула, что обычно подчеркивало ее очарование и уверенность в себе.

Лиз явно успокоилась.

– Мой муж и я слышали от многих наших друзей, что вы лучший акушер в Ванкувере.

Лиз хотела сказать ей комплимент, но Пейдж предпочла бы, чтобы они не слышали о ней ничего подобного. Было бы гораздо легче, если бы пациенты не ожидали от нее чудес: она делала все, что в ее силах, но сама-то она знала, что не всемогуща.

Она посмотрела на пустой стол, где еще несколько минут назад лежал мальчик Лиз.

Бог мой, в такие моменты ей кажется, что она вообще недостаточно компетентна.

Лиз и Дэйв Джексоны положились на доктора Пейдж Рандольф, что она обеспечит безопасные роды… и подарит им здорового ребенка. А она не сумела.

«Простите меня», – шептала она про себя. Но Пейдж знала, что нуждается в прощении не Лиз и Дэйва Джексонов.

Это она должна найти себе прощение.


Было уже начало десятого утра, когда она в конце концов уехала из больницы; она водила Дэйва попить кофе и изо всех сил старалась успокоить его, пока Лиз не проснется. Потом им пришлось взять на себя ужасную обязанность сообщить Лиз.

Пейдж устроила их в отдельной палате и попросила Аннетт принести им их ребенка и оставить одних на столько времени, сколько им понадобится.

Они должны были получить возможность попрощаться со своим ребенком.

Пейдж, совершенно разбитая душевно, отправилась навестить других своих пациенток, сохраняя на лице улыбку и намеренно уделяя на этот раз при обходе больше времени на болтовню, ибо в это утро ей не нужно дежурить. Ее там замещал Сэм.

Наконец, закончив все бумажные дела, она вышла из больницы и медленно зашагала к своей машине. Все еще моросил дождик, серый, пронизывающий до костей.

Она залезла в машину, захлопнула дверцу и посмотрела на себя в зеркало заднего обзора. В зеркале отражалось мрачное лицо, затравленные зеленые глаза, обведенные темными кругами, кожа, обычно нежно-кремовая, выглядела болезненно-бледной.

С подавленным стоном она уронила голову на рулевое колесо и дала волю слезам, которые сдерживала долгие часы. Рыдания сотрясали ее тело, едкий вкус кофе, который она пила утром, жег гортань. Спустя несколько минут она выпрямилась, вытерла слезы и на смену горю пришла злость.

Что с ней такое неправильное, что она не может создать в себе защитную раковину, как другие врачи? Почему каждый мертворожденный ребенок напоминает ей о том, что много лет назад случилось с ее собственным ребенком?

О Бог мой, может, ей нужно обратиться к психиатру. Но сегодня утром у нее на это нет времени, это уж точно.

Она завела мотор и выехала со стоянки, влившись в напряженное утреннее уличное движение. Времени у нее оставалось только на то, чтобы доехать до дома, принять душ, собрать вещи и спешить в аэропорт, чтобы успеть на рейс в Саскатун.

Она постаралась отогнать мысли об утренней трагедии и сосредоточиться на том, что следует взять с собой. Строгий костюм для заседаний конференции, гладкое черное шелковое платье для торжественного обеда.

Джинсы и сапоги для ранчо. Ее настроение несколько улучшилось, когда она напомнила себе, что после окончания конференции сможет провести пару дней с Тони и мальчиками.

И с Шарон, напомнила она себе. Пейдж никогда не чувствовала близость со своей невесткой, но, может, на этот раз все пройдет легче.

Она решила упаковать и тренировочный костюм для утренней пробежки. Уже больше недели ей не удавалось как следует побегать по утрам. Еще со времени учебы в медицинской школе она знала, что хорошая физическая нагрузка очень помогает снять напряжение.

Прямо перед ее машиной вывернулось такси, и она изо всех сил нажала на тормоз, чтобы не врезаться в него, ругаясь что есть мочи, когда ее машина вильнула, а тормоза взвыли, протестуя. С бьющимся сердцем она остановилась перед светофором, такси остановилось прямо перед ней.

«Идиот, сумасшедший», – мысленно обругала она водителя. Ее всю трясло. Она даже решала про себя, не вылезти ли из машины и разбить ему стекло, но разум взял верх.

Ты становишься психом, доктор Рандольф.

Нет никакого сомнения, что ей действительно нужно провести пару дней, отдыхая на ранчо у Тони, вдали от рожающих женщин и безумного ванкуверского уличного движения. И даже если Шарон не будет счастлива увидеть ее, Тони и маленькие ребята возместят этот минус.

Загрузка...