Какая-то часть ее сознания понимала, что это только сон, но песчаная пещера пахла сыростью и горячей кровью, а в ушах у нее отдавались стоны Маргериты, приглушенные крики, подталкивавшие ее дитя, пугающее сердцебиение у самой Пейдж…
Она вынырнула из своего сна, но звуки продолжались.
– Алекс! Бог мой, Алекс!
Она вывернулась из простыни, завернувшейся вокруг ее тела, соскользнула с постели. Кроватка Алекса была в нескольких футах от нее, но ей показалось, что прошла вечность, пока она добежала до нее.
Звуки, которые он издавал. О Боже, что за звуки!
Его лицо побагровело, глаза закатились, изо рта текла молочная пена. Тело выглядело напряженным, и она с ужасом увидела, как судорожно дергаются его ручки и ножки.
У него начинались конвульсии. Ее ребенок бился в судорогах.
Пейдж подавила в себе примитивный парализующий страх, охвативший ее. Она всунула палец в рот Алексу, чтобы быть уверенной, что он не задохнется от запавшего внутрь языка. Температура у него снова подскочила, кожа у нее под пальцами прямо горела. Свободной рукой Пейдж распустила завязки его одеяла, ожидая целую вечность, когда его тельце освободится и успокоится.
В конце концов он открыл глаза и узнал ее, и личико его скривилось. Он надулся и потом издал безнадежный, жалобный плач. Она схватила и прижала его к себе, набирая номер телефона детской клиники.
– Все будет в порядке, мой дорогой, твоя мама с тобой, – шептала она, и, когда телефонистка ей ответила, попросила, чтобы нашли педиатра, который лечит Алекса, и чтобы он встретил ее немедленно в больнице.
Она засунула в сумку все вещи, которые потребуются Алексу, оделась, и через полчаса ее сына уже осматривали врачи.
Последующие пять дней температура у Алекса сильно менялась. Специалисты, приглашенные для консультаций, не могли согласиться в отношении диагноза, а мир, в котором жила Пейдж, сузился до маленькой комнаты, окрашенной в веселенький желтый цвет, в которой стояла высокая кроватка.
Она оставалась с Алексом все время, урывая короткие минуты для сна на койке в его комнате и питаясь тем, что ей могли предложить с кухни, сама ухаживая за ним, проверяя каждое бесполезное лекарство, выписываемое специалистами.
Ее все время подташнивало, но она заставляла себя есть, потому что не хотела прекращать кормить Алекса. Он выпил достаточно, чтобы избежать обезвоживания, но она знала ценность материнского молока. Понимала она и то, что моменты, когда ее вялый ребенок лежит у ее груди, самые умиротворяющие в течение этих дней. Ее материнское молоко, похоже, оказалось единственной ценностью, которую она могла дать своему ребенку.
Она знала врачебную практику, точно определяла, что ищут все эти специалисты, склоняющиеся над кроваткой Алекса, – признаков того, что у ее сына какая-то известная им болезнь, поддающаяся лечению.
Понимала она и то, что после пяти дней они имеют не большее представление, чем она, о том, что происходит с ее ребенком. Предвидела она и то, что их начнет возмущать ее вмешательство, – она врач и знает пределы их возможностей.
Они назначали новые анализы, кучу анализов.
Она же не разрешала ни один анализ, пока специалисты не объяснят ей, что они хотят выяснить тем или иным анализом, а главное, какое воздействие эти анализы могут оказать на Алекса.
Это ее ребенок, каждая игла, которую вводят в его тоненькие вены, должна быть солидно аргументирована, каждое подключение к какому-либо аппарату следует оценивать с точки зрения риска для его организма. Врачи были вынуждены отказаться от некоторых процедур, потому что Пейдж знала, что они и болезненны, и непродуктивны.
Анализы, на которые она дала согласие, показывали, что у Алекса увеличены печень и селезенка. Опасности злокачественного заболевания не наблюдалось, но что-то было не в порядке. Приступы лихорадки повторились в совершенно непредсказуемом порядке, и Алекс становился все более слабым и вялым.
Сэм приходил гораздо чаще, чем ему позволяли, как она предполагала, его дела, а Лео с первого же дня проводил вместе с ней многие часы в тесной палате Алекса. Он разговаривал с ней или сидел молча, в зависимости от того, в чем она нуждалась. Он заставлял ее выйти из больницы и прогуляться хоть десять минут под дождем, съесть суп в кафетерии неподалеку, пока он сидит у кроватки и держит маленькую ручку Алекса в своей руке, или ходит, держа мальчика на плече и напевая ему какую-нибудь песенку – вестерн о несчастной любви.
Вместо того, чтобы следовать советам Лео, она много времени проводила у компьютера, изучая всякую нераспознанную детскую болезнь с симптомами, похожими на симптомы Алекса.
Не доверяя даже компьютеру, Пейдж пошла в медицинскую библиотеку и притащила оттуда целый ворох справочников, изучая их, когда Алекс спал. Она нашла бесчисленное количество случаев с аналогичными симптомами, но все они не совпадали. Анализы Алекса давали отрицательные ответы даже на те немногие болезни, какие вообще были возможны.
На пятый день, когда в течение восьми часов температура у Алекса держалась у нормальной черты, и это породило у Пейдж робкую надежду, а потом подскочила даже выше, чем бывала раньше, началась обычная рутина с лекарствами, теплыми ваннами, пузырями с ледяной водой, с гипотермическими одеялами. На этот раз иглу капельницы вонзили в его маленькую ножку, чтобы ввести ему большую дозу универсальных антибиотиков в надежде, что они смогут подавить причину любой инфекции.
Когда вечером приехал Лео, она вышла из палаты и направилась в бельевую. Там она заперла за собой дверь, зарылась в стопку чистых полотенец и стала рыдать в голос, пока не охрипла, и дрожала так, что с трудом могла стоять на ногах.
На следующее утро врачи признали, что не знают, что с ним происходит, но что бы это ни было, болезнь прогрессирует очень быстро: в кровяных тельцах появились определенные признаки какой-то общей тяжелой инфекции.
Пейдж уже не ощущала себя врачом – она была просто матерью, она не могла беспристрастно принимать участие в обсуждении. Она только слушала, к каким выводам они пришли.
– Чем бы ни был болен ваш сын, это угрожает его жизни. Мы считаем, что пришло время более решительных мер, доктор Болдуин.
Главный детский врач был человек пожилой, наверное, подумала Пейдж, он уже дедушка. Своим тихим голосом он перечислил все возможности, все лекарства, которые, по его мнению, возможно, окажут благотворное действие.
Его голос стал тише, а в голове Пейдж как на видеоэкране возникла она сама, обезумевшая от своей беспомощности, от своего бессилия помочь маленькой Элли. Она услышала свой вопрос, обращенный к Майлсу:
– Если бы это был твой ребенок, Майлс, что бы ты сделал?
– Я бы повез ее к шаману, – ответил он.
Врачи продолжали говорить, обсуждая малоизвестные формы лейкемии, возможность применения химиотерапии, пересадки костного мозга, упоминая болезни, вызываемые окружающей средой, настолько новые, что они еще не получили названия.
– У нас есть шансы на успех процентов на десять, – закончил главный врач. – Мы должны начать лечение как можно скорее.
– Нет. – Пейдж посмотрела на него, на остальных врачей и повторила еще более настойчиво: – Нет! Не позже чем через час я забираю отсюда Алекса. Благодарю вас за ваши усилия.
Вокруг раздались протестующие голоса, но Пейдж не стала ничего объяснять.
Ее ум обрел ясность, пройдя через усталость, ужас и боль. Словно Майлс стоял рядом с ней, отрицательно качая головой и объясняя ей, где она оказалась не права.
Она совершила большую ошибку, полагая, что может защитить Алекса. Пребывание его в двадцатом веке совершенно не гарантировало его безопасность. Более того, она тем самым лишила Алекса и Майлса возможности знать и любить друг друга. Она оказалась невероятно эгоистичной, слабой, глупой и своекорыстной.
Она забыла, что Алекс – это особый ребенок, зачатый в любви в совершенно иное время. Наверное, держать его здесь все равно что пытаться перенести экзотический цветок на чужую почву.
И вновь словно включилась видеокассета, и Пейдж увидела Клару, переживающую за своего ребенка, а потом увидела Тананкоа, совершавшую таинственный ритуал над слабенькой девочкой и каким-то образом излечившую ребенка.
Сумеет ли она помочь Алексу, как помогла Элли?
Пейдж не знала, найдет ли в себе силы спуститься вниз и открыть дверь палаты Алекса.
Лео с лицом, отмеченном усталостью, как и у нее, сидел около кроватки, просунув руку между рейками и поглаживая одним пальцем щеку Алекса. Он встал, встревоженный выражением ее лица.
– Что случилось, Пейдж? Я могу помочь?
– Да, можете. Пожалуйста, позвоните во все авиакомпании и закажите мне и Алексу билеты на первый же рейс до Саскачевана. Я должна найти там этот круг среди пшеничного поля.
– Значит, вы возвращаетесь.
В его голосе звучало смирение и приятие. Он помолчал, потом выпалил:
– Вы не будете возражать, если я полечу в Саскачеван с вами и Алексом? Я не хочу вмешиваться, но если я как-то могу помочь…
Она старалась отстранить все треволнения, связанные с этой поездкой, проблемы, как везти больного ребенка, как найти тот круг в пшенице и оказаться там вместе с Алексом в нужное время.
Иметь рядом с собой Лео будет огромным облегчением. Она обняла его.
– Я не хотела бы ничего больше. Спасибо, друг.
Не сказав более ни слова, он поспешил к телефонам в холле. Она же запихала все имущество Алекса в сумку и стала составлять подробный список медикаментов, которые ей понадобятся для него.
Она склонилась над кроваткой. Алекс лежал на спине, ножка высунулась, глаза за приспущенными веками поблескивали в каком-то детском сне. Пейдж коснулась его шелковистых волос, вьющихся за ушами.
– Держись, мой дорогой, – прошептала она. – Будь сильным, и я отвезу тебя домой.
Она глянула в окно. Деревья буйно зеленели, весна в самом разгаре. Не слишком ли долго она выжидала? Много ли раз Хромая Сова проделывала эту церемонию и в конце концов махнула рукой? Она очень настаивала на том, что обряд можно осуществлять только весной и осенью.
Весна уже почти кончилась, а осенью будет слишком поздно – слишком поздно для Алекса.
Дурное предчувствие росло в ее душе, но Пейдж подавила его.
Она должна верить, она должна доверять. Ей ничего больше не остается.
Лео просунул голову в дверь.
– Я договорился о двух билетах на рейс Канадских авиалиний на сегодня на три часа дня. Я просил агента не класть телефонную трубку, пока не переговорю с вами.
Пейдж глубоко вздохнула и отключила капельницу от ножки Алекса. Это было ужасно – оторвать его от медицинского аппарата, на который она всегда полагалась, но в ней жило убеждение, что она поступает правильно.
– Подтвердите заказ, Лео.
Она одела Алекса и взяла его на руки.
– Поехали, малыш. – Она заставила свой голос звучать уверенно и сильно, хотя и не испытывала таких чувств. – Мы с тобой отправляемся повидать твоего папочку.
Держа ребенка на руках, она вышла из больницы в теплоту апрельского дня.
В деревне Повелителя Грома всегда приветствовали смену времен года. В этот год весна пришла в прерию рано, и люди радовались, потому что зима принесла болезни и трудности. Теперь шафран расцвел, и лоскуты снега, видневшиеся на коричневой почве как грязное белье, становились все меньше и таяли под лучами солнца. Женщины выносили из вигвамов спальные меха и проветривали их, а маленькие краснокожие дети сбрасывали тяжелые зимние одежды и бегали полуголые под теплым солнцем.
Как и в предыдущие дни, Тананкоа на рассвете и в сумерки созвала женщин присоединиться к ней в обряде, который, она надеялась, вернет Пейдж из коридоров времени.
Вдалеке от деревни в священном уголке она начертила на земле магический круг и побрызгала волшебным настоем, как учила ее Хромая Сова. Она пела ритуальные песни и старалась изгнать из своих мыслей все, кроме самого обряда, но в глубине души Тананкоа боялась.
Чем чаще она пыталась и терпела неудачи, тем меньше верила она в себя и в свои возможности. Она боялась, что не обладает могуществом, которым обладала Хромая Сова. Она делала все, чему учила ее бабушка, но не могла найти магический проход между мирами, через который души и тела Пейдж и ее ребенка перейдут из того мира в этот.
Она представляла себе, что слышит раздраженный старческий голос бабушки, учившей ее: «Открой свое сознание и позволь четырем ветрам продуть сквозь тебя. Проси Мать-Землю открыть дверь и потом доверься ее силе».
Тананкоа старалась выполнять все эти наказы, но все равно часть ее сознания сомневалась в ее могуществе, и эта часть становилась все сильнее с каждым разом, когда она пыталась и терпела неудачу.
Майлс уже много дней жил в деревне, ожидая.
Каждую ночь, когда она возвращалась в деревню, ужасное разочарование и боль в его глазах, когда он видел, что она одна, отдавались в ней, заставляя стыдиться своего неумения.
Ее сердце болело за этого высокого доктора в красном мундире Конной полиции, но знание, что он здесь, давило на нее, и это давление мешало ей сосредоточиться.
Майлс с вершины холма смотрел, как Тананкоа с маленькой группой женщин тянулись в сером рассвете в деревню. Он знал, что Пейдж среди них нет, но все равно вглядывался в каждую фигуру еще и еще раз на тот случай, если он почему-то пропустил ее.
Конечно, ее там не было, и он чувствовал себя так, словно какие-то частицы его души засыхали и отлетали в холодный ночной воздух. Всю зиму он убеждал себя, что его жена и ребенок потеряны для него навсегда, что он вел себя как дурак, думая иначе, но надежда ведь умирает последней.
Он стал спускаться навстречу женщинам. Увидев уныние на лице Танни и сочувствие в ее глазах, Майлс понял, что надеяться больше нечего.
– Танни, я сегодня возвращаюсь в форт. – Он взял ее за руку. – Спасибо тебе, дорогая, за все твои усилия. Этого не могло случиться, так что не огорчайся.
Ее темные глаза были полны страдания и стыда.
– Мне очень жаль, Майлс Болдуин.
Он погладил ее по руке. Один из мальчиков привел ему лошадь и принес медицинскую сумку. Майлс поблагодарил его и вскочил в седло. Он приподнял свою широкополую шляпу, прощаясь с Тананкоа, и поскакал прочь от деревни.
Он испытывал ужасное страдание и пустил лошадь в галоп, хотя и знал, что это опасно – скакать без дороги в мерцающем свете.
Он приветствовал бы смерть. Жизнь в одиночестве была ему непереносима.
Надежды больше не оставалось, теперь он это знал. Утром он напишет рапорт суперинтенданту с просьбой перевести его куда-нибудь подальше от Баттлфорда.
Поле, на которое Лео привез Пейдж, было мокрым, первые побеги травы только начали разукрашивать прерию. Круг в пшенице походил на старый, наполовину заживший шрам на поверхности земли.
На дальних полях трактор вспахивал землю под весенний сев, а здесь все было слишком сыро, и почва оставалась нетронутой, прошлогодняя стерня все еще лежала на поле. Пейдж одела свои старые кроссовки, и они уже были в грязи почти до верха.
Последние три дня Лео привозил сюда Пейдж и Алекса перед рассветом и снова за час до заката. Пейдж стояла в центре круга и ждала, Алекс, завернутый в теплое одеяло, лежал у нее на руках. У ее ног лежал разбухший рюкзак с медикаментами, а через плечо мешок с пеленками Алекса. На шее висел мешочек с золотыми монетами и медальон. В сердце у нее трепетала отчаянная надежда.
Дважды в день Лео терпеливо приносил ее сумки на то место, которое указывала Пейдж, потом уходил и стоял около арендованной машины, приподняв плечи от холодного ветра прерии, стоял неподвижно, как и Пейдж, целый час, пока солнце всходило, и еще час заката. В один из дней небо было пасмурным, и им пришлось гадать, когда придет нужный момент.
Вот так изо дня в день Пейдж стояла и ждала, не обращая внимания на ледяной ветер. Она молилась и старалась мысленным взором увидеть Баттлфорд. Она пыталась вызвать в своей памяти лицо Майлса, старалась передать послание Хромой Сове, что она ждет здесь, но страх и понимание того, что ребенок у нее на руках с каждым днем все больше слабеет, делали ее бессильной.
Когда наступал день и когда от заката оставалась только алая полоска на западном краю небосвода, Лео подходил и молча брал Алекса из ее затекших рук.
– Мы снова попробуем утром, – утешал он ее.
В эти первые дни лихорадка не мучила Алекса, но на четвертую ночь она вернулась с удвоенной силой.
Всю ночь в своем номере в маленьком мотеле, затерянном в пустынном мире, Пейдж ухаживала за своим ребенком, обмывала его, давала ему антибиотики, торговалась с Господом Богом, понимая, что маленькое тельце ее сына не сможет дальше противостоять такому испытанию.
Лео увидел свет в окне ее номера и сразу после полуночи постучал в ее дверь.
– Могу я чем-нибудь помочь?
Он убрал остывшие полотенца, приготовил кофе, держал на руках Алекса, чтобы Пейдж могла сделать несколько глотков. Он разговаривал обо всем на свете, о мужчине, которого встретил в кофейной лавке, о фильме, увиденном им однажды по телевидению, и Пейдж мало-помалу начала прислушиваться и реагировать.
Когда наступил рассвет, Алекс все еще был в лихорадочном состоянии, чтобы стоило рисковать везти его на далекое поле. Лео держал его на руках, а Пейдж стояла у окна, обхватив себя руками и наблюдая за тем, как сереет чернильная тьма и постепенно становится бледно-голубой. Нетерпение как болезнь сидело в ней.
– Лео, а что, если это был наш шанс, а я упустила его?
Голос ее дрожал, и она старалась перебороть позыв заплакать. Она боялась, что если расплачется, то уже никогда не сможет остановиться.
Лео молчал, шагая взад и вперед по грязному зеленому ковру и напевая что-то Алексу. Наконец он сказал тихим голосом, нежным, как рассвет:
– Дорогая, не думаете ли вы, что нам вскоре надо бросить это занятие и отправляться домой? Находиться здесь – это не лучшее для ребенка, да и для вас.
Он был прав. Разумом она понимала, что он прав, но сердце сопротивлялось.
– Я хочу еще раз попробовать, – сказала она. – Еще один раз.
Он посмотрел на нее, и в его глазах она увидела любовь и желание, несмотря на то, что она все еще была в запачканных грязью джинсах, которые носила вчера, на то, что она не умывалась и не причесывалась.
– Вы хороший человек, Лео. Вы заслуживаете лучшего.
Он улыбнулся ей.
– Позвольте мне самому судить, чего я заслуживаю.
Алекс заснул, и Лео бережно уложил его в маленькую кроватку, предоставленную мотелем.
– А сейчас идите и примите душ. Я посижу здесь и пригляжу за ним. А потом я принесу вам из кофейной лавки завтрак. А вы ляжете и поспите. Я останусь в кресле, и, если возникнут какие-либо проблемы, я тут же разбужу вас.
Она согласилась, хотя и понимала, что это эгоизм с ее стороны: Лео спал не больше, чем она. Она просто была слишком измучена, чтобы протестовать.
Алекс был беспокоен, он сбросил одеяло, и Лео снова прикрыл мальчика. Он на цыпочках вернулся в кресло и подобрал с пола роман в мягкой обложке, который читал последние несколько часов.
Был разгар дня, и ему предстояло вскоре разбудить Пейдж, если они намерены поехать на это Богом забытое поле, чтобы успеть туда к закату.
Еще один раз, сказал он себе. Если она попытается еще раз и потерпит неудачу, то, может быть, есть еще шанс. Он глянул на Пейдж, на ее слишком тонкое тело, завернутое в одеяло персикового цвета, дыхание ее было чуть слышно.
Он влюбился в нее в первый же день, когда они встретились. Это было как если бы он прожил всю свою жизнь в каком-то сером безразличном сне и вдруг неожиданно проснулся и увидел краски, ощутил жизнь, начал чувствовать. Он не осознавал, чего не хватает в его жизни, пока не увидел игру меняющегося выражения у нее на лице, не заметил, как она пробегает пальцами по своим черным волосам. Он не понимал, как ему не хватает ощущения теплого, хрупкого тельца ребенка, пока не взял на руки Алекса.
Алекс. Лео снова встал и приложил ладонь ко лбу мальчика. Лоб был горячий, но не такой пылающий, как раньше.
Неужели Алекс умрет?
Лео не мог задать этот вопрос даже самому себе. Он любил Алекса, но не так, как Пейдж, хотя не менее сильно.
Ребенок серьезно болен, он это знал. Он звонил Сэму и спросил его об Алексе, попросив того честно сказать о шансах Алекса на выздоровление.
– Прогноз нехороший, – сказал ему Сэм на том жаргоне, от которого можно сойти с ума, к которому прибегают врачи, разговаривая с людьми, не имеющими отношения к медицине. – Но Пейдж отличный врач, она может сделать для ребенка все не хуже, чем в любой больнице.
– Есть ли где-нибудь в мире врачи, способные сделать большее?
Лео готов был арендовать «конкорд» и отвезти мальчика куда только понадобится, если там могут помочь ему.
Но Сэм сказал «нет». Специалисты здешней детской больницы консультировались по телефону и через компьютер с экспертами по всему миру, но никто не знает, как бороться с болезнью Алекса.
Сэм помолчал и потом добавил:
– Отвези ее, Лео, туда, куда она хочет. Ты знаешь так же, как и я, что шансы на то, что это безумное дело с путешествием во времени сработает еще раз, равны нулю. Но если она не попытается, то всю жизнь будет винить себя. Отвези ее, дай ей возможность раз и навсегда выбросить это из головы, а тогда ты сможешь начать с ней новую жизнь.
– А ребенок? Что будет, Сэм, если она потеряет его? Он вся ее жизнь!
– Тогда она будет нуждаться в тебе. Она будет очень нуждаться в тебе.
Что бы ни случилось, Лео поклялся, что будет рядом с ней.
Он тронул ее за плечо, пугаясь того, как она похудела. Время ехать на поле. По крайней мере, напомнил он себе, это в последний раз.
Тананкоа приснилась Хромая Сова, губы ее неодобрительно поджаты, голос сердитый:
– Что с тобой происходит, дочь моей дочери? Разве я не говорила тебе, что тропинка, ведущая между мирами, не терпит сопротивления? Ты пыталась, но при такой попытке, естественно, тебя постигла неудача. Почему ты так глупа? Будь вместе с Великим Духом и забудь все остальное. Все придет по его собственной воле.
Старуха перечислила все детали обряда, заставляя Тананкоа повторять все за ней.
Когда замерли последние слова Хромой Совы, Тананкоа проснулась, сердце ее стучало. Маленький Деннис спал рядом с ней, и она постаралась не разбудить его, вылезая из-под теплых шкур и одеваясь.
Уже светало. Она упустила утреннюю тропку, но она проделает это днем, пойдет к священной яме и еще раз совершит весь обряд, пользуясь инструкциями Хромой Совы. Исполненная решимости, Тананкоа занялась повседневными делами в ожидании заката. Она весь день ничего не ела и сходила в вигвам-парилку, чтобы очиститься, как наказала ей Хромая Сова.
Когда пришло время, она оставила Денниса на попечение своей двоюродной сестры, взяла шаманский мешочек, который оставила ей Хромая Сова, и одна отправилась к яме.
Пейдж знала, что все это совершенно безнадежно. Впервые она оставила свою медицинскую сумку и мешок с пеленками Алекса в машине. Она прошла к центру поля, неся на руках Алекса. Худший приступ лихорадки миновал, и он был сонный, тер глазки и старался высвободиться из одеяла.
Небо сегодня было чистым, солнце медленно сползало к горизонту. Пейдж стояла лицом к западу, и сквозь ее прикрытые веки вспыхивал оранжевый свет.
На этот раз она могла четко разглядеть Майлса – его любимое лицо улыбалось ей. Она ощущала, как кольцо, которое он надел на ее палец, врезалось в ее кожу.
Она думала о Мадлен, о Габриэле и Райеле, и о Тананкоа и Хромой Сове. Она думала о Кларе и Элли и обо всех друзьях, которых она обрела в Баттлфорде.
Она никогда их не увидит, теперь она это знала. Это она прощалась с ними.
Всепроникающий покой объял ее, когда она подумала о них, и на какое-то мгновение она точно вспомнила, каково это было – лежать в его объятиях.
Высоко в небе взревел самолет.
Поглощенная своими мечтаниями, Пейдж не заметила его.
Алекс заворочался, потом снова успокоился.
Лео услышал ребенка и пошел было к Пейдж, но она была так напряженно спокойна, что он остановился, повернулся и зашагал обратно к машине. Сердце его разрывалось при виде ее, охваченной безнадежностью, одинокой, но через все это она должна пройти одна.
На мгновение он посмотрел вверх и увидел, как реактивный самолет прочертил огромное небо, и увидел яркие краски, рассыпанные солнцем, коснувшимся горизонта.
А когда он снова посмотрел в сторону Пейдж, из его горла вырвался хриплый крик, и он побежал через поле туда, где она была еще секунду назад, но и она, и Алекс исчезли.