XIII

– Лети не очень низко, – приказал Джимми Розмонт пилоту маленького вертолета, нанятого им в аэропорту «Джон Уэйн». – Эта штука производит столько шума, черт возьми.

В руках он держал развернутую карту Лос-Анджелеса, округов Оранж и Сан-Диего, которую разметил накануне вечером в номере в отеле «Ритц Карлтон», расположенном на берегу океана в Лагуне-Нигуэль. Это была очень мелкая карта огромной территории, поэтому на ней не обозначены детали местности, над которой они пролетали. Но ему этого было вполне достаточно. Он уже облетел частично освоенные районы, занятые когда-то ранчо семьи Ирвин, землю, которой сейчас владел Дональд Брен.

Дональд Брен – человек, достойный восхищения, размышлял Джимми Розмонт. Тридцать два года тому назад это был парень, о котором не стоило и говорить, а теперь он стоит многих миллиардов. На цветном фото, помещенном в ежегоднике «Форбс», изданном маленьким тиражом и посвященном мультимиллиардерам, Брен был одет в ковбойку из хлопка, выцветшие джинсы – настоящий хозяин какого-нибудь ранчо, с едва заметной улыбкой победителя на губах, стоящий в лучах яркого солнца среди апельсиновых деревьев. В каждой его черточке проглядывал прежний чемпион по лыжам и солдат морской пехоты, которым он был до того, как занял сто тысяч долларов, чтобы в 1958 году вернуться домой. К 1977 году, когда он уже стал преуспевающим строителем, Брен и его четыре партнера купили ранчо Ирвина за смехотворно малую цену в 337 миллионов долларов. Когда в 1983 году партнеры рассорились и не смогли поладить, Брен выкупил их долю за 518 миллионов.

Всего лишь семь лет назад и за такую невероятно малую сумму, раздумывал Джимми Розмонт, мечтательно полузакрыв глаза, глаза мошенника, Брен сумел скупить одну шестую округа Оранж. Как так получилось, что у его партнеров совершенно не сработала способность предвидеть? Неужели никто из этих четырех прожженных богатеев, совместно с которыми Брен вкладывал средства в приобретение земель, не подозревал, что поступают, как зеленые молокососы и лишают себя будущего, продавая эту землю ему? Ну и что, что они не смогли поладить? За те деньги, которые каждый из них потерял, они могли бы поступиться собственным «я». Бог им судья. Но в этой компании Брен был единственным человеком с Запада. Возможно, только он один понимал реальный потенциал той земли, которую покупал. Эл Таубман из Блумфильд-Хиллз, что в штате Мичиган, один из бывших партнеров Брена, получил 150 миллионов, продав свою долю ранчо Ирвина Брену. Какие-то вшивые 150 миллионов за потерю контроля над землей, которая сейчас стоит, вероятно, уже в десять раз дороже, а через несколько лет ее цена вырастет в двадцать раз!

Джимми Розмонт презрительно фыркнул, но тут же забыл о своем приятеле миллиардере Эле Таубмане: перед ним, прямо по курсу маленького вертолета со сплошными окнами по бортам и почти целиком прозрачным полом, так что летящим в нем предоставлялся исключительно широкий обзор, появилось ранчо Килкуллена, и он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть его.

– Сначала пролетим над водой, – сказал он пилоту.

Вертолет круто завернул к морю и полетел вдоль береговой линии ранчо. Джимми Розмонт даже затаил дыхание, рассматривая созданное природой и еще не тронутое человеком побережье, разворачивающееся перед его глазами. Он понимал, что в этот обычный для Калифорнии зимний день, с ярким солнцем и голубым небом, он смотрит на двадцать миль пустого побережья, но если бы его привели сейчас в пещеру Али-Бабы и раскрыли бы перед ним все бочки с драгоценностями Востока, он вряд ли был бы так взволнован.

Жители французского Юга уже давно проводили приезжающих к ним на отдых и теперь готовятся пережить дождливую, ужасно непостоянную зиму. Прованс будет пуст. Там на несколько месяцев – период мистралей и холодов – остаются только фермеры. Флорида будет жить в ожидании ураганов и дождей. Но здесь зимой царствовала наилучшая во всем западном мире погода. И тут, как раз под ними, – прекрасный естественный залив, о котором он столько слышал, широкий, подковообразный, созданный волнами Тихого океана на протяжении тысячелетий. По меньшей мере полторы мили в поперечнике!

Как и на остальной части побережья, на берегу залива не было ничего, кроме крошечного строения, расположенного в самой укромной части залива и, должно быть, служившего пристанью. По берегам залива лежала широкая серо-рыжая полоса пляжа, длинная и извилистая. То здесь, то там, убегая далеко в море, виднелись разбросанные скалы, на которые океан бросал дикие полчища волн, взметая фонтаны брызг. А вот и мыс Валенсия, который ему описывали, далеко уходящий в океан, как палец, указующий на запад.

– Еще раз, а затем пройдем над пляжем, – приказал Розмонт. – Только не опускайтесь ниже.

В следующие десять минут он смог разглядеть, что владения Килкуллена представляют собой широкую полосу вдоль океана: за высоким берегом простирается земля, километра три шириной, плоская, без деревьев, засеянная чем-то.

Розмонт приказал пилоту лететь над сушей, над акрами темно-зеленой долины, засеянной и засаженной различными культурами, с домиками фермеров, работающих на этих землях, разбросанными далеко друг от друга. Они все летели и летели над самым сердцем ранчо, над километрами холмистых пастбищ и над глубокими тенистыми ущельями. Там, где деревьев было меньше, можно было заметить стада и людей верхом на лошадях. Тысячи акров отведены под пастбища. Узкие грунтовые дороги, мельницы и пять водоемов – вот все, что можно было заметить на величественном пространстве предгорья.

– Не хотите ли облететь вокруг Портола-Пик? – спросил пилот.

– Нет. Я и отсюда его вижу достаточно хорошо, – возразил Розмонт.

Пик не самая интересная для него часть этого веерообразного ранчо. Над верхней границей лесов он становился скалистым и крутым и будет наиболее трудной территорией для освоения. С другой стороны, как понял Розмонт, когда вертолет поднялся еще выше, чтобы лучше рассмотреть Портола-Пик, если его правильно разбить на площадки, то вид с нижней, да и со средней части горы возместит, и еще с лихвой, все огромные затраты на инфраструктуру. Пик может оказаться столь же ценным, как и береговая часть. А в некоторых случаях даже более ценным.

– Обратно в аэропорт, – приказал он пилоту.

Инфраструктура, думал Розмонт, кто это, черт возьми, изобрел такое ужасное слово? В нем есть что-то устрашающее, хотя на самом деле оно совсем безобидно. Инфраструктуру любого клочка земли понять гораздо легче, чем линии человеческой ладони.

Дороги, водопровод, канализация, телефонные линии, газопровод, электричество – вот и все. Каждый домовладелец сидит на клочке инфраструктуры, хотя и не думает об этом. Если у вас есть представление об этом, вы не станете бояться слова «инфраструктура». На месте Джимми Розмонта или Дональда Брена вы бы так же легко разбирались в инфраструктуре, как в самом себе и даже лучше, потому что вы не сможете построить без нее ничего более сложного, чем простой деревянный дом, лишенный удобств.

Джимми Розмонт вылез из вертолета и зашагал через круглую вертолетную площадку к лимузину, который ждал его, чтобы отвезти на встречу с Майком Килкулленом. Еще рано, подумал он, взглянув на часы. Еще есть время выпить чашечку кофе, перед тем как встретиться с человеком, над землями которого он только что пролетел. Земли оказались даже более ценными, чем полагали его партнеры. А эти партнеры, консорциум богатейших банкиров китайской общины Гонконга, по его мнению, были самыми ловкими людьми, с которыми ему когда-либо приходилось иметь дело.


Когда лимузин подъехал к дому, Майк Килкуллен вышел из дверей гасиенды. Он всегда встречал гостей, даже нежеланных, у входа в гасиенду «Валенсия», но на этот раз его дочери Фернанда и Валери так подчеркивали дружбу с Розмонтами, когда звонили ему по телефону на прошлой неделе, что ради них он хотел быть особенно любезным. Если бы не это, он никогда бы не согласился на деловую встречу на ранчо в середине рабочего дня.

Мужчины обменялись рукопожатием и оценивающими взглядами. То, что они увидели, не понравилось ни тому, ни другому. У Килкуллена слишком уж важный вид владельца поместья, хотя он всю свою жизнь только и делал, что выращивал бифштекс на копытах, подумал Розмонт; слишком внушительный вид, черт возьми: высок, в серых фланелевых брюках, синей рубашке с открытым воротом и серой твидовой куртке. Все это слишком для человека, который никогда не путешествовал, ведет жизнь фермера, ограниченную каждодневными заботами, и лишен единственного развлечения, которое одно только и имеет смысл, – возможности управлять событиями, совершающимися в мире. И Джимми, конечно, не ожидал, что подъезд к гасиенде настолько великолепен: по аллее, с видом на окружающие гасиенду акры старых, хорошо ухоженных садов. Он был удивлен и размерами самой гасиенды.

А Майку не нравились мужчины, которые не сами управляли своими машинами, независимо от того, насколько они были богаты. Ему не нравились мужчины, которые даже днем носили темно-серые, в узкую полоску, костюмы-тройки. Ему не нравились мужчины, прячущие глаза, с улыбками, которые надо тренировать перед зеркалом каждое утро, чтобы быть уверенным, что их обаяние не улетучилось за ночь. Ему было безразлично – толстый или худой человек, но ему не нравились пухлые мужчины, которые думают, что могут спрятать брюшко с помощью прекрасного покроя костюма. Ему особенно не нравились мужчины, которые приезжали к нему «по делу», добиваясь визита через членов семьи, и назначали встречу в такой час, когда хозяин будет вынужден пригласить их на ленч, чтобы не выглядеть невежливым.

– Я в восторге, что могу познакомиться с вами, мистер Килкуллен. Очень вам благодарен за то, что вы согласились уделить мне время.

– Не стоит благодарности, мистер Розмонт. Пойдемте в дом. Я думаю, пора что-нибудь выпить перед ленчем.

Майк быстро провел Джимми Розмонта через длинную гостиную на широкую веранду, увитую жасмином, цветущим в зимнее время. Они уселись в удобные старые кресла перед столом, на котором были расставлены бутылки с вином, бокалы и ведерко со льдом.

– Что пожелаете? – спросил Майк.

Розмонт обычно не пил за завтраком, но он решил, что, хотя на столе были бутылки с минеральной водой, он не станет пить водичку в компании человека, который, судя по всему, мог перепить кого угодно.

– Виски, пожалуйста, безо льда.

Майк налил ему из фирменной бутылки, себе плеснул воды «Перрье» с половинкой лимона, и они молча подняли бокалы.

Глаза Розмонта бегали по внутреннему двору. Он не посмел летать над гасиендой, боясь, что его обнаружат, и сейчас был очарован видом, открывшимся перед ним с веранды: широкий фонтан окружен вазонами с пурпурными цветами, розовыми геранями и огромными голубыми и белыми анютиными глазками. Дорожки, окаймленные стройными кипарисами, расходились в разных направлениях, и это говорило о том, что здесь большое количество отдельных садов, разделенных этими дорожками.

– Как у вас здорово, мистер Килкуллен!

– Это моя радость и гордость, мистер Розмонт.

– Ничто так не увлекает, как сад, не так ли? Моя жена англичанка, и она иногда целыми днями копается в земле на нашей загородной вилле. Джорджина сказала мне, что у вас есть розовый сад, о котором все говорят.

– Благодарю. Он причиняет мне много хлопот, но стоит их. Так о чем же вы хотели поговорить со мной, мистер Розмонт? – спросил Майк, стараясь как можно скорее вылезти из этого словесного болота.

– О вашем будущем, мистер Килкуллен.

– Занимаетесь страхованием жизни, мистер Розмонт?

– Не совсем так, мистер Килкуллен. Вы так проницательны и осторожны, что вам и не нужна никакая страховка.

– Как так?

– Все хозяева вокруг вас, вверх и вниз по берегу, чьи семьи обосновались здесь в конце прошлого столетия и даже в начале этого, продают землю и становятся богатыми, в то время как вы сидите на вашей земле, живете в комфорте и не расстаетесь ни с одним акром.

– «Живете в комфорте». Вы так понимаете выращивание скота?

– Насколько я понимаю в скотоводстве, если земля, которой вы владеете, свободна от обязательств и долгов и вы не занимаете денег под залог, ваши дела идут прекрасно. Предположим, у вас четыре тысячи голов скота – верно, мистер Килкуллен? – и девяносто процентов приносят телят каждый год. Это тридцать шесть сотен телят. В хороший год, ко времени, когда они вырастают настолько, что их можно выставить на рынок, они весят по четыреста пятьдесят фунтов, и вы продаете их по пятьсот долларов за голову. Чтобы вырастить каждого из них, уходит четыреста пятьдесят долларов. Таким образом, у вас общий доход достигает пятидесяти долларов за теленка, или двести тысяч долларов в год.

– В хороший год, – мягко сказал Майк, чувствуя, как в нем поднимается бешенство от того, что этот незнакомец оперирует точными цифрами, которые невозможно получить без помощи эксперта. Розмонт практически засовывал руку к нему в карман и считал его деньги!

– Даже в плохой год вы имеете стабильный доход от ваших арендаторов, которые выращивают цветы, землянику, цитрусовые. И вы были достаточно умны, чтобы не втянуться в коневодство, которое, как ничто другое, съедает все доходы.

– Раз уж вы разъяснили мне мое положение дел, то почему бы теперь не рассказать, чем вы занимаетесь?

– Я человек, который помогает людям извлекать максимальную пользу из их владений. Без сомнения, я делаю это потому, что мне это выгодно, но одновременно я делаю людей богатыми, мистер Килкуллен. Невероятно богатыми, полностью независимыми от чего-либо, что может с ними произойти, кроме смерти.

Налоги не проблема, если вы достаточно богаты. Вы можете стать, приняв одно-единственное решение, одним из самых богатых людей в мире, потому что вы были достаточно умны в свое время и не продали вашу землю слишком рано.

– Некоторые не называют меня умным, они называют меня упрямцем, – лениво произнес Майк.

– Я не сомневаюсь в этом. Но я не сомневаюсь и в том, что вы к тому же и человек разума. Посмотрите на своих соседей, ваших старых друзей, на семьи, с которыми вы выросли. Возьмите семью Сегерстром, например. До самого конца Второй мировой войны они были фермерами и выращивали кормовые бобы. Теперь семья владеет недвижимостью и магазинами, оцениваемыми в более чем полмиллиарда долларов. Вы посетили хоть раз магазины на Саут-Коуст-Плаза, мистер Килкуллен?

– Конечно. Генри приглашал меня на открытие парка скульптуры Ногучи. Мне особенно понравилась композиция из скал, которую Ногучи назвал «Душа простого боба», – прекрасная дань этому растению, которое теперь не так высоко ценят. А вы как думаете, мистер Розмонт?

– Величественно, великолепно. Но на меня произвело впечатление также и то, что Сегерстромы смогли сделать для округа Оранж. Без них не был бы открыт Центр театральных искусств. Они дали землю и шесть миллионов. Центр получил признание на международной арене, а это означает бессмертие для фамилии Сегерстром. Они не смогли бы сделать этого, если бы все еще продолжали выращивать кормовые бобы.

– На это у меня нет никаких возражений.

– Или возьмите в качестве другого примера Ирвинов. Они выделили участок под Ирвинский университет, перед тем как продать землю, и приняли участие в создании огромного университета там, где ничего не стояло. Ну, а сегодня, как вы знаете, мистер Килкуллен, Ирвинский университет привлекает известнейших ученых с мировым именем, не говоря уже о футбольной команде. И сейчас, хотя и не владея землей, Ирвины достигли бессмертия.

– Вы хотите сделать меня богатым, мистер Розмонт, или бессмертным? – спросил Майк, открывая вторую бутылку «Перрье».

– Богатым, мистер Килкуллен. Очень богатым. Бессмертие редко привлекает богатых людей, пока они могут тратить сколько захочется и оставлять деньги наследникам. Бессмертие не обязательно. – Джимми Розмонт выразительно пожал плечами. – Я приехал, чтобы сказать вам, – продолжал он, – что в ваших руках такие возможности, о которых любой может только мечтать. Трудно даже предположить, чего вы не сможете тогда сделать. Вы можете стать коллекционером, отправиться на своей яхте в кругосветное путешествие, учредить собственные благотворительные фонды, сделать то, что делает Брен, и стать самым большим спонсором республиканской партии Калифорнии, вы сможете содержать футбольную команду – весь мир будет перед вами, мистер Килкуллен...

– И все, что мне нужно сделать, это продать ранчо?

– Совершенно верно.

– Но почему я должен согласиться на это, если я последние тридцать лет только и делаю, что отказываюсь продать землю? – мягко спросил Майк.

– Потому что вы не вечны, мистер Килкуллен. Я тоже достаточно стар, чтобы чувствовать себя неуютно, говоря вам это. Через двадцать пять лет вам будет девяносто, и если вы будете еще живы, на что я от всей души надеюсь, то не сможете отрицать, что уже прожили жизнь. И какова будет эта жизнь: такая, какой вы живете день за днем, с тех пор как себя помните, или жизнь, полная богатых воспоминаний об удивительных возможностях, которые открываются вам именно сейчас, пока у вас отличное здоровье и впереди, будем надеяться, ваши лучшие годы?

– Вы хорошо изложили дело, мистер Розмонт. Вы очень убедительно доказываете и не боитесь говорить о том, о чем обычно умалчивают. Ни один из тех, кто до вас пытался выкупить мои земли, не упоминал о смерти. Налоги – да, но не смерть. Скажите мне, просто из любопытства, где я буду жить, если я решу продать ранчо? Как вы упомянули, мне шестьдесят пять, и, естественно, я глубоко привязан к этому семейному дому. На всем белом свете нет такого местечка, где бы я хотел жить... и умереть, уж если об этом говорить.

– В этом не будет никаких проблем. Вы примете решение о размерах вашей частной собственности, и она будет исключена из продажи. Вы сможете жить именно здесь и не замечать никаких перемен вокруг вас. При наличии садов и деревьев вы будете полностью изолированы, и никто не нарушит вашего уединения.

– Только немного шума, как я предполагаю? Строительные работы и так далее и тому подобное?

– Ну, естественно, их придется развернуть. Но если вы сохраните, ну, скажем, сотню акров вокруг вас, что вполне достаточно для большого поместья, вы не очень-то заметите все это или совсем не заметите.

– А мое скотоводство?

– Вы уже не сможете заниматься скотоводством в Южной Калифорнии. Но вы можете купить другое ранчо, мистер Килкуллен. Сейчас везде продают ранчо. Ранчо, которые ждут людей с вашим опытом.

– Монтана, Техас или что-то в этом роде?

– Совершенно точно!

– Ранчо внутри континента. Без побережья, без гор.

– Вы правы, но просторы великолепны.

– Как в рекламах «Мальборо»?

– Даже лучше, с лесами, и к тому же навсегда.

– А почему вы не купите одно из этих ранчо, Розмонт?

– Забавная идея, мистер Килкуллен, но мы оба деловые люди. Я заинтересован в вашем ранчо потому, что оно имеет для меня преимущества, которые я не могу найти внутри континента. Я хочу занять ваши земли под жилое строительство.

– Ряды одинаковых домов, Розмонт, даже без внутреннего двора, где дети могут поиграть? Интенсивное использование земли? – Голос Майка звучал все еще лениво.

– Ничего подобного, – поспешно сказал Джимми Розмонт. – Я заинтересован только в качественной застройке. Построить хороший дом стоит всего на десять процентов дороже, чем средненький, но доход от него значительно выше.

– Я это знаю. Затраты на инфраструктуру в обоих случаях одинаковы, но отделка дает вам весь навар. Мраморные ванны, гранитные столешницы на кухне, двухэтажный холл, центральная комната для всей семьи, ванные для мамы и папы – вот и вся сравнительно дешевая глазурь для дорогого пирога.

– Я не знал, что вы интересуетесь недвижимостью, мистер Килкуллен.

– Не интересуюсь. Меня просветил в этой области мой главный ковбой.

– Значит, тогда вы понимаете, что для меня невыгодно отдавать эту землю под низко – или даже среднедоходное строительство. Ранчо Килкуллена всегда будет жилым массивом высшего класса в округе Оранж... если вы продадите его мне.

– Я не собираюсь продавать его, Розмонт. Ни вам, ни кому-то другому. Ни одного акра. Это ранчо – единственное место между Лос-Анджелесом и Сан-Диего, которое осталось в том виде, в котором его создала природа. Все остальное – это что-то новое, и это настоящее дерьмо.

Майк Килкуллен поднялся и встал.

– Единственное, чего я хочу и буду хотеть всю свою оставшуюся жизнь, Розмонт, сколько бы я ни прожил, – это иметь возможность ездить по земле, выращивать коров, каждый год клеймить скот, проскакать галопом вдоль берега на закате, ремонтировать загородки, беспокоиться о дожде, отплывать на лодке от своей собственной пристани, лечить коров, а в конце дня сидеть перед огнем камина в доме моей семьи и знать, что вокруг меня простирается земля, которую мой прапрадед купил у моего прапрапрадеда, и что я сохранил ее для детей.

– Мне жаль слышать это, – сказал Джимми Розмонт, тоже поднимаясь с кресла. – Я не собираюсь отнимать у вас время, мистер Килкуллен. Я не останусь на ленч, если вы не возражаете, и смогу вернуться в Нью-Йорк и еще успеть к обеду.

– Конечно, нет, Розмонт. Я понимаю. Позвольте мне проводить вас до автомобиля, и не забудьте передать мои наилучшие пожелания Фернанде и Валери при встрече.

– Непременно.

– О, да, еще одно – это ваш вертолет летал над ранчо сегодня утром, не так ли?

– Да, действительно.

– Я так и подумал. Ну, приятного вам путешествия обратно, Розмонт. Надеюсь, вам понравился вид ранчо сверху.


Кейси Нельсон настоял на том, чтобы пообедать в «Спаго», думала Джез, начав одеваться, несмотря на то что он, как она точно знала, не получит там хорошего столика. Только постоянные посетители – обычно люди, работающие в шоу-бизнесе, могли рассчитывать на приличный столик в этом знаменитом, задающем тон ресторане, который становился все более и более популярным, в то время как другие совершенно новые местечки в Лос-Анджелесе закрывались, не успев открыться, вынужденные уступать место другим таким же заведениям.

Первый ресторан Вольфганга Пака, «Спаго», был единственным и абсолютным местом среди подобных заведений в Калифорнии, местом, куда вы просто обязаны ходить, чтобы удержать свое положение в иерархии блестящего общества Лос-Анджелеса. Оно не предназначалось для нового главного ковбоя ранчо Килкуллена, даже если его отец действительно владел буксирами в Нью-Йорке.

Был большой соблазн позвонить Бернарду, метрдотелю, или работавшей с ним хорошенькой темноволосой Дженнис и сказать, что Кейси пригласил ее к ним. Это обеспечило бы им столик на престижном месте, но Джез решила: раз Кейси так заупрямился по поводу ресторана, она не станет облегчать ему его участь. Пусть узнает, что такое самонадеянность, когда их поведут вглубь, в дальний правый угол переднего зала вместо левого, посадят возле бара или, даже еще хуже, загонят в одну из комнат, в которые она никогда бы не вошла. Любой мужчина, посмевший согнать ее со своих колен, заслуживает самого сурового наказания.

Значит, я очень хороша, решила Джез, о, даже очень, поскольку Сэм Батлер мечтает о встрече с ней, а Кейси Нельсон старается пустить пыль в глаза этим обедом в «Спаго». Любой не мешает иметь двух возлюбленных на одной веревочке. Или даже трех.

Ну и что надеть, чтобы соответствовать хорошему настроению, учитывая, что никто серьезно не одевается, отправляясь в «Спаго»? Кейси вряд ли появится на публике в тряпках главного ковбоя, которые приемлемы в «Эль Адоби». Он, наверное, наденет тот темный костюм, в котором испортил на фиесте ее платье и старинную испанскую шаль.

Действительно, это проблема: слишком тщательно одетый кавалер в ресторане, где нормой считается эдакая небрежная элегантность. Первое, решила Джез, надо надеть черные колготки, черные шерстяные брюки и черные замшевые туфельки без каблука. Так не будет чересчур официально, это не то что юбка. Затем надо порыться в стенном шкафу и хорошенько подумать, поразмышлять, поприкидывать, поломать голову, пока не найдешь тот самый правильный верх. Всем ведь виден именно верх, когда ты сидишь за столом.

Пальцы Джез отщелкивали дюжины плечиков, на которых висело невероятное количество «не тех» блуз и «не тех» жакетов. Она поискала среди штабелей сложенных свитеров, лежащих на полках. Не тот свитер и опять не тот свитер – свитеры, которые были великолепны для «Спаго», не подходили для сегодняшнего вечера.

Ну, совсем ничего! Ей нечего надеть! О, боже! Вот ведь всегда так! Она была так занята весь год, что у нее совсем не оставалось времени для магазинов. Остается только одно, вдруг поняла Джез, сдирая с себя брюки и туфли. Немедленно надо нырнуть во что-нибудь полностью «Шанель». Когда нечего надеть, выручить может только «Шанель», старое, новое или старое и новое вперемешку, это уже все равно. «Шанель» можно надеть в любой сезон, в случае любых испытаний и несчастий. Эти вещи не позволяли фантазировать, и не давали возможности выразить свой личный стиль, и не соответствовали в данный момент ее эмоциональному состоянию, но все – начиная с главного редактора журнала «Вог» и до богатых японских жен на Гинзе – все еще носили платья и костюмы «Шанель».

Родственницы Кейси, если они у него имеются, вероятно, носят «Шанель» от зари до зари, мрачно подумала Джез, натягивая красно-черный костюм из новой коллекции. Она порылась в ящиках с украшениями в поисках пяти или шести жемчужных ожерелий разной длины от «Шанель» и пары сережек. Набросив все это, она посмотрелась в зеркало. И в мгновение ока вылезла из костюма. Все смотрелось натянуто, слишком формально, не было случайности, простоты. Это не для «Спаго». Это можно было бы надеть на официальный ленч в высших кругах. Фиби надела бы такое.

У нее оставалось еще десять минут до приезда Кейси. Всего за десять минут она смогла бы решить, как одеть пять моделей, заверила себя Джез, стараясь успокоиться. Самое главное – не потерять окончательно голову. Если «Шанель» не подходит, то можно попробовать и такое озорство, как футболка стиля «Хейнс». Она натянула через голову мальчишескую белую футболку, прибавила к ней фиолетовые шведские брюки и набросила пиджак от «Шанель» поверх всего, тот самый пиджак, отделанный жемчужинами вместо вышивки, который Лагерфельд показал в прошлом году одновременно на тридцати разных моделях, одетых во что угодно, начиная от купальника и кончая вечерним платьем. Знаменитый пиджак, в котором вы просто не можете выглядеть не так, как надо. Ничего особенного в этом наряде не было, решила Джез, кроме только того, что по крайней мере еще две какие-нибудь женщины в «Спаго» будут в таком же точно пиджаке, а она сама смотрелась в нем как подобие Мерфи Браун в один из самых тяжелых для нее дней.

Раздевшись догола, не сняв только колготок, Джез вдруг в безумном вдохновении схватила мини-юбку, сплошь покрытую зелеными блестками, заправила в нее зеленую же рубашку, выхватила совсем древний темно-зеленый вельветовый блейзер из груды одежды, которую она вот уже два года собирается раздать, нашла какие-то черные лакированные туфли на высочайшем каблуке и пару больших массивных стеклянных серег от Ив Сен-Лорана, которые ей обошлись в тысячу баксов три года тому назад. И они стоят того! Прекрасно! Теперь все! Отталкивающий холод древнего блейзера, дразнящая рубашка, дерзость мини-юбки и умышленно не соответствующие костюму, слишком уж блестящие серьги.

Услышав звонок, она важно прошла к двери. Кейси Нельсон стоял снаружи в свободных слаксах, пиджаке от Армани и в тонкой водолазке из коричневой шерсти.

– Привет, – пробормотала она. – Ты как раз вовремя.

Как это, удивилась она, он точно угадал, что нужно надеть в «Спаго»?

– Ты выглядишь, как... рождественская елка... великолепная рождественская елка, – произнес он в восхищении, поворачивая ее перед собой.

– Решила одеться по сезону, – как можно легкомысленнее ответила Джез.

Как же это она забыла, что до Рождества осталось меньше месяца? Это было в ее стиле – никогда не одеваться по сезону. А теперь все выглядело так, будто она нарядилась специально для рождественского представления в каком-нибудь детском саду. Вот ведь влипла! Но слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить.

– Готова? – спросил он.

– Пойдем, – поспешно согласилась Джез.

Если бы он зашел в квартиру, он бы увидел ее спальню, за которой располагался огромный стенной шкаф. Она забыла закрыть дверцу, и вид был такой, будто там шла распродажа тряпья.

Кейси вел машину по дороге в «Спаго» в молчании, которому при описании часто дается определение «дружеское», но оно заставляло Джез нервничать. Они не были старыми друзьями, не были близкими друзьями, не были любовниками. Они были всего-навсего четвероюродные брат и сестра, которые обменялись всего несколькими словами и несколькими поцелуями. Подумаешь, поцелуи между кузеном и кузиной – такое далекое родство, какое только можно себе представить. И конечно, его обязанность развлекать ее.

Они оставили машину на охраняемой стоянке, расположенной немного выше «Спаго», и начали спускаться по крутой пешеходной дорожке ко входу. У дорожки, как всегда, целая толпа фоторепортеров ожидала момента сфотографировать какую-нибудь звезду.

– Эй, Джез, где же Сэм? – крикнул один из них.

– Сэм собирается прийти сегодня? – спросил другой.

– Джез, так ты надуваешь Сэма? – спросил третий.

– Не обращай на них внимания, – посоветовала Джез Кейси. – Они изобретают все это, чтобы поддразнить меня. Профессиональная ревность.

Внутри обычная толпа собралась у бара. Бернард заметил Джез и, немедленно подойдя к ней, чмокнул в щеку.

– Ты выглядишь великолепно, Джез, уже готова к Рождеству, а? – сказал он.

Потом повернулся к Кейси и дружески обнял его за плечи.

– Твой столик ждет тебя, Кейси, – заверил его Бернард и провел их в первый зал, повернув налево.

В конце зала находилась открытая кухня. Справа от стойки, отделяющей кухню, находился лучший стол во всем заведении, который всегда отводили для компаний из шести или восьми человек. Рядом стоял второй по значимости столик для четырех или даже пяти человек. Сегодня они поставили столик поменьше, для двоих, как раз в нише у окна, превратив его в «столик для влюбленных», на который находящиеся в заведении обращали внимание больше, чем на какой-либо другой. Бернард провел их прямо туда, и, как и полагается, все посетители подняли на них пристальные взоры. В «Спаго» не считается невежливым пристально рассматривать других.

– Как я понимаю, ты часто здесь бываешь? – спросила Джез у Кейси после того, как они уселись на свои места.

– Всегда, если случается пообедать в Лос-Анджелесе. Я хотел принять участие в инвестициях вместе с Вольфом, когда он только начинал это дело, но он не нуждался в моих деньгах. У меня есть доля в новом пивоваренном заводе, и он знает, что я хотел бы участвовать с ним во всем, чем он занимается. Этот человек – гений.

А, вот это все объясняет, подумала Джез. Кейси был инвестором! Все знают, что инвесторам предоставляют лучшие столики, для чего они, собственно, и вкладывают деньги. Как отметила Джез, Кейси заслужил право на столик, хотя ей это и было не по душе.

Появился Ренэ, симпатичный официант в фартуке. В руках у него был поднос.

– Вольф видел, как вы вошли, мистер Нельсон, и прислал вашу любимую пиццу по-еврейски. О, добрый вечер, мисс Килкуллен, вы так быстро вернулись?

Джез кивнула. Любимая еврейская пицца Кейси? А где же ее любимая еврейская пицца? Она ведь всегда заказывала именно такую пиццу, покрытую кусочками великолепной копченой семги поверх тонкого слоя чего-то похожего на сливочный сыр, но в десять раз превосходящего его по вкусу.

– Джез, ты не возражаешь против холодной водки? – спросил Кейси.

– Нет, конечно.

– Давай не будем разглядывать меню, пока не покончили с пиццей, о'кей? Кто знает, что нам захочется после этого?

– Кто знает, действительно? Папа сказал, ты расскажешь мне все о том человеке, который пытался купить ранчо.

Джез слушала очень внимательно, пока Кейси говорил.

– Когда этот негодяй в конце концов отчалил, – заключил Кейси, – Майк выпил двойную порцию бурбона, чтобы избавиться от вкуса «Перрье» во рту, и провел весь вечер в джипе, проверяя заборы, чтобы удостовериться, что Розмонт не делает под них подкопы и не ищет нефть.

– Не может быть!

– Честно. Он сказал, что Розмонт сделал из него параноика: он долго еще видел, как этот вертолет все летал и летал взад и вперед над его землей. Он сказал, что теперь точно знает, что чувствовал Фауст, встретившись с дьяволом. Разница была только в том, что Майк не захотел продаться.

– Не очень-то легко вести такой образ жизни, который уже ушел и больше нигде не существует, только у нас и у Дика О'Нейла, – медленно сказала Джез. – Но отец никогда не изменится, и он будет жить до ста лет, как и его дед. Я предполагаю, что для некоторых он выглядит почти... да, почти как эгоистичный одинокий старик, владеющий землей, на которой могли бы жить тысячи людей, но отец знает, что если ранчо уйдет, оно уйдет навеки и ничего не останется, только немного старых фотографий, чтобы показать людям, какова была жизнь в Калифорнии. Он чувствует себя так, будто обязан сохранить что-нибудь от прошлого, знает, что он самый последний, кто не дает ему исчезнуть, кто сдерживает так называемую «поступь прогресса». И я его полностью понимаю.

– Я тоже! – с жаром сказал Кейси.

– О, а вот и Ширли, – сказала Джез, помахав своей приятельнице, молодой красивой вдове Генри Фонда. Джез сделала ей знак, означавший «подойди сюда», и Ширли оставила своих компаньонов, чтобы поздороваться с Джез.

– Джез, – произнесла она своим восхитительно низким, сексуальным, скрипучим голосом, который звучал, будто у нее был постоянный, глубокий ларингит. – За столиком для влюбленных два вечера подряд? Что здесь происходит? Сэм знает об этом?

– Это Кейси Нельсон, Ширли. Он мой кузен.

– Хелло, кузен. – Глаза Ширли не предвещали ничего доброго. – Кузен какой степени родства?

– Четвертой степени, миссис Фонда, – ответил Кейси. – Я не думаю, что это много значит, а вы?

– Конечно, не думаю... только двоюродные что-то значат. Мне надо вернуться к своему столику. Пока – и пусть вас не волнуют родственные браки.

– Она мне нравится, – смеясь, сказал Кейси.

– Она нравится всем, – сказала Джез, раздражаясь. Ширли была всегда так сдержанна, а сейчас... Кейси, целиком занятый рассматриванием знаменитых ног Ширли, не заметил ее прозрачного намека на Сэма.

– Джез, когда ты собираешься приехать на ранчо?

– Вероятно, на следующей неделе и, конечно, на Рождество. Последующие несколько месяцев я буду очень занята... Вероятно, я не смогу приезжать домой так часто, как хотелось бы.

– Почему это?

– Новый клиент, огромная работа. Фирма «Диет Пепси» собирается начать широкую кампанию в печати. Это должно привлечь внимание. На «Америкэн экспресс» работает Анни Лейбовиц, а «Пепси» наняла меня.

– Естественно.

– Естественно, – самодовольно ухмыльнулась Джез. Они с Анни были приятельницами, равными по способностям, и соперницами уже так давно, что были неотделимы друг от друга, как близнецы.

– В чем же сложность? – спросил Кейси.

– В простоте. Снимки знаменитостей на целые развороты, с банками «Диет Пепси».

– На мой взгляд, здесь нет ничего нового.

– Будет именно новое. Задумано круто. Прежде всего придется по-настоящему искать банку. Она будет практически невидима, ее действительно будет трудно обнаружить, как кусочки головоломки, которые лежат прямо перед глазами, а ты можешь сойти с ума, разыскивая их, хотя знаешь абсолютно точно, что они здесь. Только эта проклятая, совсем близко лежащая закамуфлированная банка – может быть, даже половина банки, – которую люди станут искать, но не найдут, пока очень не постараются. Это будет вроде игры. Каждый снимок потребует массы времени и внимания... Он просто обязан захватить читателя! И я собираюсь снять всех этих знаменитостей сочно – в полном беспорядке, взмокшими, измученными, в интимной обстановке: Майкл Джексон в студии звукозаписи на двадцать пятом дубле; Дон Джонсон и Мелани Гриффит в постели, со струйкой колы, сбегающей по ложбинке на ее груди вниз, в ночную рубашку, так, будто он только что опрокинул на нее банку; Мадонна в своей туалетной комнате, наполовину раздетая, почти без макияжа – такая, какая есть; Арсенио Холл в одной рубашке, размышляющий, какой выбрать костюм из дюжины новых у портного... Ну, ты понял идею.

– Как это вы добиваетесь, чтобы все эти люди позировали в подобных ситуациях, если даже не указываете их имя?

– «Пепси» дает им двести пятьдесят тысяч долларов на их любимые благотворительные дела.

– Я бы сделал такое и за меньшее.

– Да, это щедро. Но это – самая маленькая статья расходов на рекламную кампанию.

Пока Джез рассказывала, сзади Кейси появилась высокая улыбающаяся рыжеволосая женщина, которая, приблизившись к Кейси, приложила палец к губам в знак молчания и многозначительно посмотрела на Джез. Женщина показалась Джез знакомой, но она не могла сразу вспомнить, кто это. Незнакомка закрыла ладонями глаза Кейси и сказала явно измененным голосом:

– Угадай, кто!

Кейси сидел тихо, потом поднял руки к глазам и, мягко прикасаясь к рукам, закрывающим ему глаза, исследовал не спеша руки, пальцы, даже форму обручального кольца.

– Фов Авигдор, что ты здесь делаешь? – спросил Кейси, быстро вставая и заключая ее в объятия.

– Как же ты, черт возьми, догадался? – спросила женщина.

– По твоим рукам, – ответил Кейси. – Есть одна-единственная пара таких рук во всем мире.

Фов Авигдор, подумала Джез, но ведь она живет в Провансе. И как это я не узнала ее? Теряю реакцию.

– Фов, это моя кузина, Джез Килкуллен. Джез, это твоя кузина, Фов Авигдор.

– Моя кто? – воскликнула Джез.

Фов Авигдор улыбнулась, ничуть не удивившись.

– Где Эрик? – задал вопрос Кейси.

– У бара, ожидает столик.

– Ренэ, принеси, пожалуйста, стул для леди, – попросил Кейси официанта.

– Кейси, ты еще не совсем лишился здравого смысла? – настаивала на объяснении Джез, пока Фов усаживалась.

– Вы в Калифорнии совсем не знаете историю своих семей. Если бы ты была дочерью моего отца, то знала бы, что шестьдесят лет тому назад один из сыновей его прапрадедушки, Перри Килкуллен, имел незаконнорожденную дочь, и эта крошка стала матерью Фов. Бедный Перри умер, не успев жениться на бабушке Фов, Мэгги Лунель. Итак, мы все братья и сестры очень отдаленного родства, но кровь Килкулленов – храбрых, сильных и здоровых – течет в наших жилах.

– В Кейси, во всяком случае, – сказала, смеясь, Фов, обращаясь к Джез. – Мы должны встретиться опять и поговорить без него, чтобы обсудить Кейси подробно. А теперь мне надо пойти и поискать Эрика.

– Что вас занесло сюда? – спросил Кейси.

– Эрик проектирует новый комплекс домов в Сан-Диего. Кейси, куда тебе звонить?

Кейси нацарапал номер телефона на клочке бумаги и вручил его Фов, которая величественно пошла обратно к бару.

– Боже мой, дочь Мистраля – моя кузина, а я об этом даже не догадывалась, – поразилась Джез. – Я должна была узнать ее, но она сейчас выглядит старше, чем тогда, когда я ее видела. Конечно, ее фото не появлялось в журналах уже очень давно – с тех пор, как умер Мистраль. Это, наверное, около пятнадцати лет тому назад... Я еще училась в средней школе.

– Да, около этого. Я один из коллекционеров работ Фов. Как-нибудь покажу их тебе – они великолепны.

– Ты собираешь картины, ты вкладываешь деньги в рестораны, у тебя стоит факс в спальне на ранчо, чтобы ты мог связываться со своим брокером в Нью-Йорке перед рассветом, у тебя чемоданы от Вуиттона – какой же ты главный ковбой, Кейси Нельсон?

– Чертовски хороший, по мнению твоего отца.

– Это очередная причуда, Кейси? Работать на ранчо – совсем не легкая жизнь, а у тебя, по всей видимости, больше денег, чем тебе нужно.

– Деньги не мешают мне делать то, что нравится.

– Это не ответ.

– Джез, я скотовод. Я был таким много лет. Что я должен сделать, чтобы доказать это тебе? Ты не можешь поверить, что у меня те же самые причины любить это дело, что и у твоего отца?

– Нет. Он родился на этой земле, на земле, принадлежащей нашей семье, а это очень большая разница, – настаивала Джез.

– Я влюбился в работу на ранчо, когда был еще совсем мальчишкой, а пришлось стать владельцем буксирного флота. Что, если бы Майк родился на ранчо, возненавидел бы его и убежал на море?

– Почему-то я не верю тебе, хотя, похоже, ты говоришь чистую правду.

– Ты вообще не веришь мне? – вопрос Кейси прозвучал неожиданно мрачно.

– С чего ты взял?

– Просто пришло в голову. Ты вообще не веришь мужчинам, не так ли?

– Нет. Не верю, – медленно сказала Джез.

– Гэйб. Причина в нем.

– Кейси, перестань.

– Извини. Забудь все, что я сказал. Давай закажем что-нибудь.

Они погрузились в изучение меню. После того как у них приняли заказ, подошла Барбара Лазарефф, жена Вольфганга Пака – профессиональный дизайнер и оформитель ресторанов. Как всегда, она была экзотична и являла собой произведение искусства. Фантастические украшения с античными драгоценностями усиливали блеск ее глаз и длинных черных волос. Ее наряд был стилизован под коллаж – эдакая художественная смесь тщательно украшенных предметов одежды, которую не встретишь нигде во всем мире, такие комбинации могли быть подсказаны только живой фантазией Барбары.

– Джез, – спросила Барбара, – почему ты в этом блейзере? Это что – политическое заявление? И все зеленое... экология? Но как бы то ни было, смотрится великолепно. Это мне напомнило, что пора печь рождественские пироги или они не будут готовы ко времени. О, послушай, ты вчера обещала добыть автограф Сэма для той официантки, я надеюсь, ты не обманешь ее? Она знает, что не имеет права просить автографы, но не могла удержаться на этот раз. Я уже сама была готова попросить автограф и для себя, но потом подумала, что Вольф не одобрит этого.

– Конечно, Барбара.

– Спасибо, детка, пока. Пока, Кейси, надеюсь увидеть тебя на следующей неделе. В то же время здесь же. Получишь рождественский пирог!

– Сэм? – спросил Кейси. – Мне кажется, я сегодня весь вечер только и слышу это имя. Кто это?

– Актер. Сэм Батлер.

– Актер Сэм Батлер? Или Сэм Батлер, тот самый актер?

– Тот самый, – ответила Джез.

– Ты обедала с ним за этим столом вчера. И будешь обедать с ним за этим столом завтра?

– Похоже на то.

– Мне очень жаль, что я задал этот вопрос. В действительности я решил не задавать вопросов, но все так часто упоминают его имя, что я понял, насколько глупо пытаюсь вести себя.

– Мы просто друзья, – поспешила Джез с ответом.

– О, я знаю. Девушка, которая вообще не верит никому из мужчин, уж, конечно, не станет верить актеру.

– Боже, какой ты дурак!

Но в глубине души его слова были почему-то приятны ей.

– В тот день, когда мы встретились впервые, ты назвала меня тупицей. Это лучше, чем дурак, или хуже?

– Не задавай глупых вопросов – ты и то и другое, – сказала Джез с великодушной улыбкой.

– Ты слишком добра, – заметил Кейси, и на протяжении всего обеда они просто перекидывались отдельными фразами, слишком незначительными, чтобы это можно было назвать разговором.

Выходя из «Спаго», Джез оказалась в объятиях хорошенькой блондиночки на десятом месяце беременности или даже больше. Они поговорили несколько минут в толчее у бара, а затем разошлись.

– Это точно не твоя кузина, – сообщила она Кейси. – Поэтому я не представила тебя ей.

– Но такая потрясающая красотка. Она твоя старая приятельница?

– Да, Дейзи Шэннон. У нее будет вторая двойня.

– Господи! Принцесса Дейзи. Слава богу, что Пэт любит детей.

– Ты знаешь Шэннона?

– Время от времени мы работаем вместе.

– Мир тесен.

– Действительно тесен!

Кейси и Джез ехали в молчании – напряженном, неуютном и недружеском. Она не могла придумать, чем бы нарушить его, а немного погодя решила, что и не стоит. Она вполне справедливо была недовольна собой за то, что после таких огромных усилий, которые она предприняла, чтобы одеться, вырядилась как рождественское дерево, будто для того, чтобы отметить наступление сезона, и за то, что Кейси Нельсон решил, будто у него есть основания ревновать ее к Сэму Батлеру. Хотя все о ней говорили так, словно она собственность Сэма, это, в конце концов, на самом деле не так.

Кейси проводил ее до двери. Джез вставила ключ в замок, открыла ее и уже была готова произнести «спасибо за прекрасно проведенный вечер», как он вдруг положил руку ей на плечо, заключил ее в объятия и прижал рот прямо к ее губам. Он целовал ее, должно быть, несколько минут, пока Джез, бездыханная, не ухитрилась вырваться от него, чтобы глотнуть немного воздуха.

– Можно войти? – настойчиво спросил Кейси.

– Не самая лучшая идея.

– Неужели нельзя зайти на минутку? Хорошо бы поговорить – никто нам не помешает, как в «Спаго». Мы почти весь вечер не были одни. Обещаю никогда больше не водить тебя туда!

Джез посмотрела на него, чувствуя огромное искушение. Эти борозды на лбу, веснушки, эти губы... но она была с Сэмом вчера и будет с ним завтра... и... нет, точно – это не самая лучшая идея.

– Кейси, мне хотелось бы позволить тебе попытаться соблазнить меня, особенно сейчас, так как мы не под крышей моего отца, но я не такая, – сказала она нежно, проводя кончиком пальца по его губам.

– Что?! Я такого давно не слышал!

– Ну так послушай. Спокойной ночи, Кейси. И приятных снов. Спасибо за приятно проведенный вечер.

Джез захлопнула дверь, сотрясаясь от внезапного смеха. Нет, она не такая. И сегодня, и завтра. Никогда она не будет иметь связь с двумя мужчинами одновременно. Но могла бы она абсолютно и на сто процентов быть уверена в этом, если бы не помнила, в каком страшном беспорядке оставила, уходя, свой стенной шкаф?

Загрузка...