Все или ничего

XXI

– Уж не знаю, Ферни, – сказала Валери по дороге к имению «Валенсия», – зачем сегодня мы понадобились Джез, но я не нашла, как отговориться. Она так настойчиво убеждала меня, что дело серьезное. Джимми сказал, что ей, несомненно, придется согласиться на продажу земли, правда, он признал, что если уж ей очень захочется повредничать, она сможет потянуть это дело.

– Да, ты, кажется, права, – проворчала Фернанда, – но почему ты не предложила ей приехать к нам в отель и согласилась, чтобы мы сами тащились туда? Мы с Джорджиной запланировали на сегодня кое-какие покупки в Беверли-Хиллз.

– Вы с ней когда-нибудь занимаетесь чем-то кроме покупок?

– А что здесь еще делать? – буркнула Фернанда. Благодарение господу, что существуют магазины. Когда две женщины отправляются туда, кому придет в голову, что у них в отеле зарезервирован номер, где они могут наслаждаться друг другом весь день? До этого еще никто не додумался, пусть даже они порой возвращаются без покупок. Сейчас, когда она стала так богата, никто не удивится, если она целыми неделями будет мотаться по магазинам, не находя ничего стоящего. Это забавно – ей теперь так трудно угодить, что она так ни на чем не может остановиться.

Когда они вернутся в Нью-Йорк и у Джимми в кармане будет разрешение на продажу земли, они с Джорджиной смогут быть вместе столько, сколько захотят. Они купят маленькую квартирку где-нибудь на полпути между их домами в современном безликом здании, где не будет лифтера и где они будут полностью свободны, не отвлекаясь на прислугу, мужей и телефонные звонки.

При мысли о том, насколько они с Джорджиной подходят друг другу, Фернанда задрожала всем телом.

– Тебя не знобит? – спросила Валери.

– Нет, это, наверное, пыльца, она просто висит в воздухе.

– Гм-м.

Валери никак не отреагировала, да она и не слышала, что ответила ей сестра. Она чувствовала такое облегчение, будто избавилась от вечно мучившей и раздражавшей ее болезни.

Это вынужденное пребывание в Калифорнии, хотя и было довольно скучным, напоминало ей изношенный шнур, который в конце концов лопается в самом слабом месте. Сейчас, со стороны, нью-йоркская жизнь казалась похожей на катание на огромной карусели, безвкусно раскрашенной карусели с яркими, неправдоподобно большими лошадьми, увешанными многими метрами сверкающей мишуры и щеголяющими своими султанами с переливающимися разноцветными блестками. Карусель вращалась так быстро, что зрители казались какими-то смутными пятнами; вся ее жизнь ограничивалась другими ездоками, приподнимающимися и опускающимися вместе с лошадками, смеющимися и в каком-то диком веселье машущими друг другу руками.

И вдруг эта карусель остановилась, и она сошла. Валери была поражена чувством облегчения, которое испытала. Хотя она продолжала слышать визг наездников, перекрикивающих дешевую, пьянящую балаганную музыку, но с каждым днем карусель отдалялась от нее все дальше и дальше, с каждым днем звуки музыки становились глуше.

Наконец она поняла, что стоит ей шевельнуть одним только пальцем, и карусель опять остановится и примет ее к себе. Она может взобраться на свою лошадку когда пожелает. Но хочет ли она этого? И стоит ли вообще это делать? Теперь, когда она стала очень, очень богатой, она может купить все, что пожелает, она может наплевать на всех и вся, не задумываясь ни на минуту, что скажут о ней другие, тем более что все слишком ей завидуют, чтобы осуждать. Может быть, это и есть высшая роскошь?

– Мама сегодня звонила? – спросила Фернанда.

– Да, но только чтобы убедиться, что у нас все в порядке. Она собиралась с агентом по недвижимости ехать смотреть какой-то дом и не рассчитывает вернуться рано. Слава богу, что она гостит у Уайтов в Сан-Клементе. Если бы она была здесь, я бы ее, наверное, удушила.

– Да уж, можно подумать, мы все еще малые дети, – так она уговаривает нас повременить с продажей ранчо, пока не назначен постоянный управляющий, – поддакнула Фернанда. – Неужели она не видит, что это не входит в наши планы? Это напоминает мне, как она пилила меня в детстве за плохую осанку. Она вечно появлялась в самый неожиданный момент и, застав меня согнувшейся над книгой, заводила свою шарманку: «Осанка, Фернанда, осанка».

– Она тебе ничего не говорила об отце? – спросила Валери.

– Ни слова! Можно было бы ожидать, что после убийства отца и поимки преступников она хоть что-то об этом скажет, хотя она его терпеть не могла.

– Да, она все еще злится. Она всегда будет на него злиться, – сказала Валери задумчиво. – Это говорит о том, как сильно она его ненавидела. Я как-то подумала, если бы они сохранили дружеские отношения после развода – что бы из этого вышло? Для нас, я имею в виду.

– Он нас любил, – медленно произнесла Фернанда. – По-своему, конечно. У меня всегда было такое чувство, что он должен был нас любить, пусть в своей властной, высокомерной, придирчивой манере. Как может мужчина не любить собственных детей? Но если бы мы это знали, то чувствовали бы себя теплее рядом с ним, не такими... замороженными, что ли. Мы бы постарались быть ближе с ним, не предавая в то же время и маму.

– Даже когда я обижалась на него, я не переставала чувствовать, что он... сила. Его присутствие всегда чувствовалось. Казалось, он никогда не умрет! Но мама вечно изображала его таким злым, таким неприступным...

– Да, с ее стороны это было несправедливо. – В голосе Фернанды звучало удивление.

– Только не вздумай ей это передать, – заметила Валери сухо.

– Какой смысл? Уже ничего не изменишь, зачем же нарываться на неприятности?

– Вот именно, – согласилась Валери, подумав, что впервые со дня гибели отца они с Фернандой завели о нем разговор. Сначала был шок, затем суета с похоронами, которые быстро сменились сообщением о завещании и приездом Розмонтов и сэра Джона, так что у них не было возможности остаться вдвоем и обсудить семейные дела, не было времени толком погоревать. А как можно не горевать о смерти родного отца? Было отрадно снова обменяться мнениями с Ферни. Они всегда понимали друг друга с полуслова, и ей очень недоставало этого в последнее время. Ферни временами бывает рассеянной, но уж глупой ее никак не назовешь.

Валери повернула на дорожку, ведущую к гасиенде «Валенсия», и медленно покатила под гостеприимной сенью великолепных могучих деревьев. Подрулив к самому входу в дом, она увидела, как им навстречу выбежала Джез. Таким образом, неловкость, было охватившая их при приближении к родному дому, хозяйкой которого была теперь Джез, оказалась сглажена. Она предложила им выпить и перекусить.

– Нет, спасибо, мы только что ели, – сказала Валери. – О чем ты хотела с нами поговорить? – Она произнесла это нарочито отрывисто.

– Скорее показать и рассказать, чем просто поговорить.

– Что это значит? – спросила Фернанда недоверчиво.

Джез нельзя доверять, подумала она, особенно если вспомнить, как она без труда охмурила Кейси Нельсона и как отхватила гасиенду. Хотя Фернанде не к чему было придраться в обоих случаях, но все же неприятно, когда у тебя из-под носа что-то уводят.

– Я предлагаю вот что, – сказала Джез. – Поехали вместе верхом, и я вам все расскажу, а потом, если ни в чем не смогу убедить, то подпишу все, что угодно, и вы сможете ехать домой. Ваша одежда для верховой езды все еще здесь, в ваших комнатах.

– Верхом! Джез, что еще за дурацкая затея? – строго спросила Валери.

Бесстрашный и отчаянный вид Джез всегда вызывал у нее особенное недоверие, и сейчас был именно такой момент, хотя глаза Джез выдавали ее безумную усталость.

– Да ничего, кроме того, что я сказала. Прогулка верхом и одна история. Послушайте, я ведь одна против вас двоих. У меня нет реального выбора, и вы это знаете. Я вас прошу об одном маленьком одолжении и больше ни о чем просить не собираюсь.

Валери судорожно соображала. Джимми Розмонт заверил ее, что во время их с сэром Джоном встречи с Джез несколько дней назад не было сказано ничего путного, что это было не более чем «пустая трескотня», как он выразился. Но подспудно она ощущала, что есть что-то такое, что Джез может отвоевать, и это подтверждалось ее неожиданным предложением. В конце концов, продажа земли – их общее дело. К тому же можно немного и размяться. В Центральном парке вот уже много лет верхом не поездишь – опасно.

– Хорошо, Джез. Пошли, Ферни, переоденемся.

Пока они натягивали джинсы и сапоги, Джез нервно расхаживала вокруг фонтана посередине внутреннего дворика. Небо было ярко-голубое, абсолютно чистое после потопа последних дней; капли дождя, все еще трепещущие там и тут на ярко-красных геранях, под лучами солнца превращались в крохотные линзы; воздух был такой свежий, что казался наэлектризованным; последние розы, которые у нее не хватало духу срезать, роняли розовые и белые лепестки, а стволы старых деревьев в кипарисовой аллее были почти черными от влаги.

Последняя неделя прошла ужасно. Стив Джонсон и его команда адвокатов по недвижимости изучили все документы и пришли к тому же заключению, что Розмонт и Мэддокс. Она может остаток своей жизни посвятить борьбе, но договор не имеет абсолютно никакой юридической силы.

Приговор ее собственных адвокатов заставил Джез уйти в себя. Она слишком высоко воспарила в своем триумфе и теперь чувствовала себя полной дурой из-за того, что позволила себе возомнить, будто победа уже в кармане. Она и злилась на такой исход событий, и одновременно была страшно огорчена, чувствуя себя не в силах совладать со спутанными мыслями и эмоциями. Об этом она отказывалась говорить даже с Кейси. Все эти бесконечные дождливые дни она молча бродила по дому, подобно поверженному пленнику, а Кейси с Джо Винтером занимались делами ранчо в конторе.

Джез чувствовала, что основательно отдалилась от Кейси. Он стоически принял сообщение об их поражении, как если бы этого и ожидал. Для него это было не более чем несчастливый билет в лотерее. Естественно, думала она, естественно, это не может его волновать, при всем его добром сердце. Он просто подыгрывал ей с того самого момента, как она перевела письмо. Да И не было ему причин принимать это близко к сердцу. Для него это просто эпизод. Гасиенда никогда не была его домом, Майк Килкуллен не был его отцом, и жизнь его не была связана воедино с этой прекрасной землей. Зачем она доверилась ему?

Сейчас между ними стояла невидимая стена, толстая стена невыраженных чувств и незаданных вопросов, неразделенных печалей и невысказанного сочувствия. И Джез даже не хотелось об этом думать. Выйти замуж за Кейси Нельсона теперь казалось ей таким же невозможным, как это было в первый вечер их знакомства, но сейчас у нее не осталось никакой эмоциональной энергии, чтобы заниматься этой проблемой. Стоило ему приблизиться к ней, как она с холодной настойчивостью отделывалась от него, не стесняясь показывать свою горечь и невысказанную досаду, свое равнодушие. Конечно, по справедливости, она не могла его причислить к стану своих врагов, но его любовь – или, вернее, то, что он называл любовью, – осталась лишь в воспоминаниях.

Вчера днем дождь наконец прекратился, поднялся ветерок, но было достаточно тепло, так что Джез решила прокатиться на лодке в надежде найти утешение в ритме волн. Но всякий раз, как ветер разворачивал ее к берегу, ее взору представал во всем величии Портола-Пик, и сердце ее съеживалось при мысли, что скоро Три Стража будут снесены бульдозером, а гора срыта почти на нет, чтобы превратиться в удобную площадку для двух десятков кондоминиумов.

Она вернулась с обветренным лицом и взъерошенными волосами, но с твердой решимостью сделать последнюю попытку поговорить с Фернандой и Валери с глазу на глаз. Она не рассчитывала переубедить их, но по крайней мере в будущем при мысли о Портола-Пик ее не будут мучить угрызения совести, что она не сделала этой последней попытки спасти гору.

Еще до приезда Валери и Фернанды Джез велела одному из вакерос оседлать трех лошадей на случай, если ее сестры согласятся прокатиться верхом. Теперь, в джинсах и ветровках, обутые в мягкие старые сапоги, которые они поленились брать с собой, когда уезжали после похорон, они легким шагом шли от дома в сторону конюшен.

– Куда мы поедем? – спросила Фернанда.

– После лощины поднимемся наверх.

– Понятно, – сказала Валери, садясь на свою гнедую. – Разыгрываешь ландшафтную карту, да, Джез?

– Примерно так. Следуйте за мной.

Джез тронулась с места на своей кобыле, а Валери и Фернанда – за ней. Едва преодолев крутой обрыв на краю лощины, она пустила свою чалую в легкий галоп. Если у нас троих и есть что-то общее, подумала она, так это умение сидеть на лошади по-ковбойски.

Джез направлялась к одинокому сикомору, возвышающемуся почти в восьми милях от дома, далеко на юге, откуда, в силу особенностей ландшафта открывался широкий обзор, дающий представление о грандиозных просторах ранчо. Это место находилось далеко от Портола-Пик, так что можно было окинуть взором и саму гору, которую нельзя было как следует разглядеть с более близкого расстояния. Этот сикомор, наверное, был почти что в центре ранчо, образующего форму веера, по просторам которого Джез могла скакать целый день и так и не достичь границы.

На их пути вверх по зеленеющим свежей травой холмам там и тут попадались стада пасущихся коров, а вакерос приветствовали их радостными возгласами. Джез время от времени оглядывалась на сестер. Они двигались сзади нее – сначала Валери, за ней Фернанда, с развевающимися волосами, уверенно держащиеся в седле, совсем непохожие на самих себя, когда они находились в доме. Никогда прежде ей не доводилось вот так скакать верхом вместе с ними – ни разу за все эти годы, подумала она с горечью.

– Ну хорошо, Джез, что дальше? – спросила Валери, как только они подъехали к одинокому сикомору.

Отсюда во все стороны раскинулись поля, на плоских холмах цвета львиной гривы только начала пробиваться трава. Выше к пурпурным склонам Портола, казалось, были пришпилены несколько клоков, оторванных от облака. Отсюда были видны волны, ударяющие в Валенсия-Пойнт, но их шум сюда не доносился. В тишине огромных, безмятежных, голубых с золотом просторов холмов весь мир уходил куда-то на задний план.

Джез развернула и бросила на влажную траву взятое с собой одеяло.

– Почему бы нам не присесть здесь?

– Становится все интересней и интересней, – пробормотала Фернанда, но тоже опустилась на одеяло.

– Только не говори мне: сделай глубокий, освежающий вдох. Насколько я понимаю, это не оздоровительный класс, – сказала Валери, садясь с видом, исполненным достоинства.

– Я хотела привести вас сюда, потому что отсюда лучше всего можно показать вам, что включает и чего не включает «завет», иначе нам пришлось бы забираться к Трем Стражам.

– Завет? – спросила Валери.

– Какие еще Три Стража? – машинально спросила Фернанда.

– Господи, вы ничего не знаете? Они вам ничего не сказали! У них не было на это никакого права, не было права! Я поверить не могу, что они утаили это от вас.

– Джез, ты что – сообщила сэру Джону и Джимми о чем-то, что они нам не передали? – Голос Валери звучал требовательно.

– Еще бы. Это, правда, не имеет законной силы и ни к чему не обязывает, но как они посмели не рассказать вам? Вас обеих это касается не в меньшей степени, чем меня, вы точно такие же наследницы!

– Минутку, – вдруг заговорила Фернанда. – Может быть, это то, о чем упоминала Джорджина? Она сказала, что Джимми говорил, будто ты выудила какую-то нелепую историю, какую-то, как он выразился, побасенку, но что это не имеет никакого значения и он не хочет раздувать из мухи слона.

– Ах, он негодяй! Наглый, бесчестный мерзавец! Это просто ни в какие ворота не лезет, что он взял на себя наглость принять такое решение – не посвящать вас в курс дела!

Джез гневно поднялась и пошла к лошади, чтобы взять привезенный с собой свиток бумаг – она прихватила их на случай, если, Валери и Фернанда вдруг заинтересуются подлинными документами. От негодования руки у нее тряслись, когда она раскладывала на одеяле копию «дизеньо», другие бумаги и фотографии.

– Господи, он даже не сказал вам о существовании письма нашей прапрабабушки! «Побасенка», черт бы его побрал!

Валери заинтересовалась историей предков, тем более что Джез сказала, что это им ничем не грозит.

– Джез, начни-ка сначала. Оставь в покое эти бумаги и объясни, в чем суть дела, – скомандовала она.

– Только если вы обещаете меня не перебивать.

Джез вдруг ощутила проблеск надежды. Отец день за днем посвящал ее в историю семьи Валенсия, пока они вдвоем коротали время в комнате, где хранились бумаги. Но сестры ее едва ли слышали об истории семьи и поместья больше двух слов. Майк Килкуллен никогда не был любителем поговорить, даже если дело касалось его собственной семьи.

Она стала пересказывать сестрам всю историю своих поисков, с самого начала до обнаружения карты в коллекции рукописей Хантингтона и перевода договора, заключенного Бернардо Валенсия в подтверждение обета, данного Теодосио Валенсия в 1808 году.

– И Майкл Килкуллен, наш прапрадед, – говорила Джез, показывая сестрам карту, – и его сын хранили верность этому обету. Письмо служит тому доказательством. В этом и заключается причина того, что ранчо никогда не перепродавалось, а передавалось в целости и сохранности от одного главы рода к другому. Отец любил повторять, что, когда он еще был ребенком, его дед заставил его пообещать, что он никогда не продаст ни единого акра этой земли.

– Да, я помню, что он это говорил... Но это не более чем предрассудки, – настаивала Валери.

– Ну, Вэл, это все-таки фамильная история, – возразила Фернанда.

– Вы меня перебиваете, – сказала Джез и продолжала рассказ о поисках Трех Стражей, дойдя до самого того дня, когда она выложила свои бумаги перед Розмонтом и сэром Джоном и узнала, что в юридическом смысле они ничего не стоят.

– Так если ты думала, что мы уже знаем всю историю, зачем ты потащила нас сюда, Джез? – спросила Валери недоверчиво. – Чего ты добиваешься? Ты хочешь заставить нас почувствовать, что мы делаем что-то не так? Нарушаем верность прошлому? Господи, да этот старый завет был написан почти двести лет назад, тогда дать такое обещание не стоило Бернардо Валенсия ни гроша, а сегодня – и ты это понимаешь не хуже меня – в современном мире не нашлось бы охотника давать такие обеты.

– Вэл, у меня и в мыслях не было вас обвинять. Я только хотела, чтобы вы что-то почувствовали, и я понимала, что единственное место, где в вас может что-то всколыхнуться, – это здесь, когда вокруг нас расстилается ранчо, а не в номере отеля. Валери! Фернанда! – Голос Джез зазвенел. – Неужели вам ни разу не приходило в голову, что, когда мы продадим эту землю, ее нельзя будет вернуть! Одно из самых прекрасных мест на земле исчезнет навсегда под миллионами квадратных метров бетона, камня, мрамора. Подумайте о богачах, которые покупают дорогие вещи: антиквариат, старинные картины, китайский фарфор, персидские ковры. Они набивают ими новые дома и с гордостью демонстрируют всем, как они богаты. Они покупают замки, они покупают острова, они покупают виноградники. Но ни один из них, ни один из списка самых богатых людей Америки, не сможет купить наше ранчо, иначе как продав все свое состояние, а то и больше. Оглянитесь вокруг! Эта земля принадлежит нам по праву рождения, и стоит ее продать – никакая сила на земле уже не вернет нам ее. Если же мы не станем ее продавать, мы будем богаты невообразимо!

– На воображаемые деньги долго не проживешь, – сказала Валери.

– Джез, эта земля стоит слишком много, чтобы держать ее при себе. Мы не можем себе позволить так за нее цепляться. – Голос Фернанды звучал почти жалобно, возмущения в нем не было.

– Минутку! Вы неверно меня поняли. Я не предлагаю сохранить каждый акр этой земли. Я прошу вас рассмотреть альтернативный вариант.

Джез показала на юг, где за участком, охраняемым скалами Близнецами, лежали многие мили плоских холмов.

– Вон там, вблизи океана, но не на самом берегу, мы могли бы втроем основать совершенно новый поселок, нечто вроде урбанистической деревни, где могли бы жить десятки тысяч человек. Со временем в нем могли бы поселиться до восьмидесяти тысяч, и они жили бы здесь, со всех сторон окруженные первозданной природой. В будущем этот проект дал бы колоссальные прибыли, с каждым годом он приносил бы все больше и больше, и вы могли бы гордиться им – не то что проектом, который изложил мне тогда в «Ритце» Джимми Розмонт.

– А что тебе не нравится в его проекте, позволь узнать? – спросила Валери, защищаясь.

– Ох, Валери, Валери, я, может быть, и не так хорошо, как Фернанда, знаю тебя, но абсолютно уверена в одном: это место тебя не сразило наповал.

– Что правда, то правда: такие места не в моем вкусе, – Валери с досадой мотнула головой. – Но какое это имеет отношение к его коммерческой стоимости?

– Конечно, дома и кондоминиумы пойдут хорошо, в этом я не сомневаюсь. И та безопасность по последнему слову техники, которую здесь обещают, конечно, привлечет сюда всех международных торговцев оружием, спиртным, всех проходимцев, кто еще не успел сесть в тюрьму, всех выдающихся мастеров по отмыванию денег и иностранных нефтяных магнатов – и это место превратится в анклав, населенный перепуганными богатеями со всего света, сгрудившимися в кучу и наперебой швыряющими деньги. Ты можешь себе представить, чтобы отец, который так любил свое ранчо, позволил бы превратить его в нечто подобное? Ты не можешь отрицать, Валери: это план строительства цитадели для людей, у которых не будет между собой ничего общего, за исключением самого претенциозного и показного образа жизни. Это ведь не в твоем вкусе, Валери.

– Я никогда и не говорила, что хочу, чтобы здесь было нечто подобное, – огрызнулась Валери, кусая губы. – Мои наклонности совсем иного рода.

– Ага! Но здесь будет начертано наше имя! Как сказал этот негодяй Розмонт, «Ранчо Килкуллен». И даже если мы дадим этому месту другое название, неужели ты думаешь, что кто-нибудь забудет, что сестры Килкуллен продали гонконгским воротилам фамильную землю, пожалованную еще испанской короной, этот кусок американской истории, насчитывающий вот уже восемь поколений? Да об этом весь мир будет трезвонить! Уж чего-чего, а огласки нам не миновать. И разговоры будут один омерзительнее другого, уж можешь мне поверить, они будут преследовать нас всю жизнь, да и на наших детей хватит. Уж ты-то должна знать, как это отразится на детях. Что до нас, то мы для прессы станем утками, несущими золотые яйца, – эдакие три современные Барбары Хаттон или Кристины Онассис. Три сестры, получившие по миллиарду долларов! Пресса нам проходу не даст, честное слово! Вот почему, кстати, все богатые люди в нашей стране – я имею в виду по-настоящему богатых – так старательно прячутся от глаз газетчиков.

– Ах ты, черт, – сказала Валери, содрогаясь от слов Джез.

– Джез, это ужасно! – застонала Фернанда.

– Да, я знаю, Ферни, что перед такими деньгами трудно устоять. Это страшное искушение. От них невозможно отказаться. Вернее, от самой мысли, что они твои. Но эти деньги сделают нас посмешищем. Отец очень любил нас, и он не допустил бы этого, что, правда, не помешало ему оставить никуда не годное завещание, тут его отцовская любовь нам не помогла.

– Послушай, я думала, что больше денег – это прекрасно, их можно будет истратить на что-нибудь замечательное, – заныла опять Фернанда.

– Например?

– Я не ломала голову над тем, как их потратить. Просто я думала, как это здорово – оказаться богатой наследницей, а ты сейчас пытаешься это богатство у меня отобрать.

– Нет, нет! Мы и есть наследницы... Других же Килкулленов нет. Этого ничто не может изменить, Ферни. В завещании отец написал, что уверен: мы сумеем распорядиться своим наследством. Он, должно быть, полагался на нашу мудрость, хотя от этого нам не легче.

Джез перевела взгляд с одной сестры на другую, вынуждая их смотреть ей в глаза, слушать, что она говорит, вникать в то, что она говорит.

– Когда я вспоминаю, как он всегда волновался, пытаясь заманить вас сюда в гости, как он по вас скучал, пока вы росли где-то там, вдали, и как он печалился всякий раз, когда вы уезжали, у меня просто сердце разрывается на части. Единственный случай, когда он чувствовал себя вправе уговорить вас приехать, была фиеста. Иначе он ни за что не стал бы вас просить, он был слишком гордый человек, чтобы показывать, как он к вам привязан, и это его упрямство, наверное, и было причиной тому, что он отказывался продать хотя бы акр земли. И вот благодаря отцу, при всем его трудном характере, мы сейчас стали хозяйками большой, прекрасной полосы калифорнийской земли... Куска страны, который не имеет цены исключительно в силу своего местоположения. Сейчас самое главное – как мы решим распорядиться этой землей.

– Джез, ты прямо-таки произносишь речь, – сказала Валери с легким вздохом. – Терпеть не могу, когда передо мной ораторствуют.

– Ничего не могу поделать, Вэл. Мне нужно высказаться сейчас, поскольку другого случая больше не представится. Послушайте еще чуть-чуть. Не забудьте, ведь я сказала, что если ни в чем не сумею вас убедить, то подпишу любую бумагу, какую захотите. О'кей?

– Да, похоже, другого выбора нет.

– Мы, конечно, можем поддаться жадности и эгоизму и поступить безо всякого уважения к нашему наследству и желанию нашего отца, продав землю тому, кто больше даст, – продолжала Джез. – Не пройдет и нескольких месяцев, как здесь начнут работать бульдозеры, а мы будем просто три чересчур богатые женщины. У каждой из нас станет столько денег, что мы до конца жизни не сумеем придумать, на что их истратить, попадем в зависимость от этих денег, от невозможного избытка денег, которые будут делать новые и новые деньги и которые не будут иметь никакого отношения ни к человеческой жизни, ни к человеческим потребностям. Это первое.

Джез встала и раскинула руки, как будто собираясь одним движением объять небо, и океан, и горы, и зеленеющие поля и преподнести их сестрам во всей их первозданной красоте.

– Мы можем объявить, что наше наследство не продается! – воскликнула она. – Мы можем решить для себя, что нам нет надобности извлекать из него максимальную прибыль. Нам не нужно ничего никому продавать, мы можем прямо сейчас воспользоваться данной нам властью и защитить эту землю, как она была защищена несколькими поколениями нашей семьи. Мы можем распорядиться ею мудро и хорошо. Как вы обе не понимаете? Как вы этого не чувствуете?

– Послушай, Джез, – неохотно сказала Валери, – не могу сказать, что в твоих словах нет доли разума, но мы ведь не знаем ничего конкретного о том, что ты упомянула, – об этих новых городских поселках. Ты не градостроитель, и мы тоже, ни у кого из нас нет ни малейшего опыта в этой области. Ты просто мечтательница, идеалистка и умеешь красиво говорить.

– Валери, Фернанда, встаньте. Видите тот огромный валун в южной стороне? – Джез показала на гигантскую скалу, оставленную ледником, которую человек не в силах был сдвинуть с места и которая была отчетливо видна сейчас в пяти милях от них на юг. Эта скала была намного ближе к океану, чем они сейчас.

Фернанда и Валери встали, повернулись в сторону валуна и утвердительно кивнули.

– За этим камнем, – сказала Джез, – огромные и заросшие густым лесом пологие холмы, которых нам отсюда не видно. Они простираются до самого океана и образуют плодородный мягкий откос общей площадью, наверное, в десять тысяч акров. Вот там-то и можно построить новый город – от большого камня вниз и в стороны, только не на север.

– Но Джез, это же у черта на куличках! – воскликнула Фернанда.

– Так только кажется, Ферни. Той стороной откос почти упирается в Тихоокеанское шоссе, и в то же время он защищен от дороги широкой полосой дубов и кустарника. Я много лет каталась верхом по этому ранчо, но туда доезжала едва ли десяток раз. Даже если эту территорию всю застроить, мы все равно сохраним для ранчо более пятидесяти тысяч акров.

– А какой доход мы будем иметь от этого города? – Валери, как всегда, отличалась прямотой и практичностью.

– Сразу – никакой. Но со временем – многие миллионы годового дохода. Наши прибыли будут все возрастать по мере того, как станет строиться все новое и новое жилье и коммерческие дела пойдут в гору. Людям, которые здесь будут жить, не придется часами добираться до работы – здесь работы хватит на всех желающих.

– Звучит немного... обыкновенно, я бы сказала, – разочарованно протянула Фернанда. – Ты начала с какого-то поселка, а кончила типичным округом Оранж. Окраины и производственные здания.

– Это и есть округ Оранж, – сказала Джез, – но только не «типичный», Фернанда, вовсе нет.

– В каком смысле «не типичный»? – Валери не удержалась от вопроса.

– Я рада, что ты спросила, но я все равно объяснила бы вам. – Джез радостно рассмеялась. Получить такой вопрос от Валери было труднее, чем добиться грудного смеха от Вуди Аллена, но теперь, когда она приоткрыла дверь...

Джез говорила быстро, слова вылетали решительно и уверенно. Она сопровождала речь широкими жестами, как учитель рисования, выразительно подчеркивая самое главное и точно выбирая яркие детали. Когда Джез поведала сестрам свои планы строительства нового города, они впали в упорное молчание, казалось, было слышно, как у них что-то ворочается в головах. Они растерялись от обилия образов, которые она им нарисовала, и были охвачены внезапным возбуждением; они даже не смотрели друг на друга. Наконец заговорила Валери:

– Могу тебе сказать, Джез, что одной вещи ты не продумала так, как это сделала бы я. Например, как можно не запланировать сувенирных магазинов в городе, где будет жить столько людей, – да здесь любой приличный магазин подарков может стать просто золотой жилой, особенно если учесть, что рано или поздно появятся дети. Потом: у тебя не хватает нескольких хороших магазинов сыров и мясных деликатесов, а также цветочных магазинов, господи ты боже мой! Люди ведь любят всякие праздники, развлечения. И еще. Тебе не приходило в голову, что далеко не все носят на ногах исключительно теннисные тапочки? Если у тебя не будет приличной обувной мастерской, то люди здесь будут вынуждены ходить на стоптанных каблуках и шлепать оторванными подошвами.

– О, Валери, ты абсолютно права! – Джез обхватила сестру руками за шею и крепко к ней прижалась. – Что бы мы без тебя делали!

– И ты ничего не сказала о чайных, одни только кафе и экспресс-бары, – капризным тоном сказала Фернанда. Джез, конечно, неглупа, но она не продумала всего до конца. – Иногда хорошая чашка чаю бывает очень кстати. К тому же я настаиваю, чтобы непременно соорудить причал и пляж – для всех, кто любит море. Знать не хочу, что ты там скажешь, будто берег надо сохранить в неприкосновенности... Но если уж мы собираемся строить дома с шикарным видом на океан, мы не можем запретить людям кататься на яхтах.

– Нет, конечно, Ферни, как же иначе? – Теперь Джез обняла обеих разом, привлекая их к себе и подпрыгивая от радости, и все трое рассмеялись и долго смеялись и плакали вместе – отчасти от возбуждения, а отчасти из-за того, что впервые в жизни ощутили себя действительно сестрами.

– Кто сообщит новость маме? – спросила Фернанда, когда они выезжали из ворот имения.

– Назначаю тебя, – смеясь сказала Валери. – Ты и так с ней не очень ладишь. Еще одна ссора ничего не изменит.

– Черта с два! Ты старше. Вот и возьми ответственность на себя.

– Лучше нам сделать это вместе. Или можем просто написать ей записочку и уехать на месяц, – сказала Валери, опьяненная необычным сочетанием бьющих через край эмоций, анализировать которые она еще была не в силах.

– Или на год.

– Черт, если ты так боишься матери, то я нет. Я это сделаю, – объявила Валери.

– Я тоже не боюсь! Я сделаю это сама. – Фернанда с негодованием дунула вверх на челку, упавшую на глаза.

– Хорошо. А я посмотрю.

– Ах ты мерзавка, ты меня подловила. – Наклонившись, Фернанда поцеловала Валери в щеку. – Мне бы надо помнить, что ты всегда это делала.

– Это мой секрет, и тебе его никогда не вычислить. Но послушай, Фернанда, серьезно, нам надо выделить ей какое-нибудь пособие. Мы ведь знаем, что она рассчитывает на какую-то часть для себя, когда мы получим наследство.

– Но мы ведь много лет не будем получать никакой прибыли, – возразила Фернанда.

– И все же мы должны сейчас что-то для нее сделать. Хотя бы немного.

– Ну, что-нибудь совсем-совсем маленькое, просто символически. В любом случае она обожает Марбеллу, и эта вилла будет всегда ее собственностью, да и денег-то ей особенно не нужно. Ее идея переехать в Сан-Клемент была следствием минутного помутнения рассудка.

– Ты права, – согласилась Валери. – Конечно, это значит, что она по-прежнему будет приезжать в Нью-Йорк на распродажи. Вот только останавливаться ей придется у тебя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Меня там не будет. Я буду в Филадельфии.

– Валери! Это же несбыточная мечта, фантазия, к которой ты возвращаешься всякий раз, как тебе наскучит Нью-Йорк. Ведь ты несерьезно это говоришь!

– О, очень даже серьезно. Правда, Ферни, я говорю совершенно искренне. Я наконец-то поняла, что смогу переехать в Филадельфию – теперь, не потеряв своего лица в Нью-Йорке, хотя это и звучит отвратительно. Но этот страх потерять лицо исчез вместе с гонконгскими миллиардами. Это было чувство, которое я сама себе навязывала. Род инфекции. В Нью-Йорке она витает в воздухе. А может, в воде.

– Помнишь, кто еще так говорил: «В Филадельфии мне было бы лучше?»

– Нет, но, кто бы ни был, я с ним полностью согласна.

– У Филдс – это надпись на его надгробии, – хохотнула Фернанда.

– Ферни, у этого бедняги, наверное, не было там ни родных, ни друзей, – сказала Валери со спокойной и счастливой улыбкой, которая очень ее красила.

– Но я буду без тебя скучать, черт побери! Что я стану без тебя делать?

– Мы можем перезваниваться, сколько захотим, и ты сможешь приезжать ко мне погостить, да и я смогу приехать на несколько дней... Здесь езды-то полтора часа, не забывай.

– Но отношение к жизни там настолько другое, будто туда миллион километров.

– Поэтому-то я и переезжаю. Господи, вот будет блаженство расслабиться наконец в Филадельфии! Там так божественно уютно. Как только квартира в Нью-Йорке продастся, я найду идеальный дом – я уже знаю, как он будет выглядеть, – соберусь, распущу волосы и позову всех старых друзей, даже еще не начиная ремонта в доме. А может, я и вовсе не стану делать ремонт – разве только косметический. Уж Филадельфия так Филадельфия. Вот счастье!

– А про Билли ты не забыла?

– Ему придется смириться. Я достаточно долго жила так, как он хотел. Если надо, он вполне может перемениться, а если он хочет оставаться моим мужем, то ему это придется сделать. Если нет – я прекрасно проживу без него. Кому нужен мужчина, неспособный выбраться из этого зловещего, ядовитого города?

– В самом деле!

– Вообще-то Билли звонит мне по два раза на дню. Бедняга так беспомощен без меня, и он это понимает. Не думаю, что он стал бы мне чинить препятствия, когда поймет, что я настроена серьезно. Я абсолютно в себе уверена, Ферни. Не странно ли, что один лишь тот факт, что когда-то мы станем намного богаче, хотя до этого еще очень и очень далеко, заставляет нас чувствовать себя богатыми уже теперь? Богатыми и могущественными.

– Все дело опять в том, как к этому относиться, – задумчиво сказала Фернанда.

Слушая Валери, она вдруг поняла, что нет на свете такого, чего она не могла бы себе позволить – стоит только пожелать. Она так стремилась разбогатеть потому лишь, что боялась: подойдет старость, а она так и не сумеет ухватить за хвост обманчивую птицу счастья. И как только она могла думать, что ее может удовлетворить мужчина? Какой бы он ни был. Нет. Джорджина! Только ее Джорджина... Как жаль, что нельзя сказать об этом Вэл, по крайней мере теперь, может быть, когда-нибудь, через много лет... А может, и никогда.

– Я сообщу новость Джимми и сэру Джону, – вызвалась Фернанда, нарушив молчание.

– Вот уж нет, не хочу пропускать такой сцены! Мы им вместе скажем. Хотелось бы мне посмотреть на Джимми с его вечными хитростями и уловками. Интересно, на какую же долю пирога он рассчитывал, что так носился с этим делом? Самое ужасное, что он почти что добился своего. Ферни, признаюсь тебе и никому больше, что мне всегда не нравилась эта идея Монте-Карло, но я позволила ему уговорить меня. Мы были такие доверчивые, это непростительно.

– Для него или для нас?

– Для всех, – с сердцем сказала Валери.

– Гм-м.

Шаловливая кошачья улыбка заиграла на губах Фернанды. Джимми Розмонт, этот неисправимый, отвратительный тип! Ей не терпелось увидеть его лицо, когда они сообщат свое решение не продавать землю, подать прошение в суд освободить временного управляющего и передать ранчо им троим в управление. Джорджина всегда намекала, что проект Джимми кажется ей... вульгарным в лучшем случае. Она будет в восторге, что они отвергли этот план, а дикое разочарование, которое испытает Джимми, притушит его мужскую прыть аж на несколько месяцев.

– Вэл, ты подумаешь, что я спятила, если скажу тебе...

– Что, раз уж ты решила сказать?

– Я как-то по-другому стала относиться к Джез. Она... она мне стала нравиться. И даже очень.

– Мне тоже! Как может не нравиться человек, который смог заставить тебя наплевать на живой миллиард и при этом чувствовать себя так, будто делаешь что-то хорошее, – сказала Валери, и в голосе ее смешались и колкость и теплота.

– Ну уж, не совсем миллиард, если брать в расчет налоги, – утешила ее Фернанда.

– Неважно. Я намерена извлечь максимум из того обстоятельства, что у нас хватило вкуса и мудрости отказаться от целого миллиарда, ни копейкой меньше.

– Валери Килкуллен Малверн, Ее Величество экологическое равновесие, Сохранение традиционных ценностей, Новая героиня землепользования.

– Браво, Ферни. Лучше не скажешь. Насчет Джез... Честно говоря, до сегодняшнего дня я ее практически не знала. Я горжусь, что она моя сестра, и я в восторге от того, что мы будем вместе строить здесь новый город. Мы с тобой вели себя как дети, считали ее своим врагом, соперницей – еще раз спасибо матушке. Мне стыдно, что мы ее так всегда дразнили, а тебе? Господи, какие мы были гадкие. Помнишь, как мы дразнили ее «сироткой»? Какие мы были маленькие гадины.

– Ты так говоришь, потому что теперь мы тоже «сиротки», – грустно произнесла Фернанда.

– Разве это не причина?

– Может, нам следует сказать ей, как мы теперь к ней относимся? Извиниться перед ней за все?

– Ферни, ты что – не понимаешь? Господи, неужели ты не понимаешь? Джез и так уже это почувствовала.

– Да, ты права. Но все же... Когда-нибудь надо будет сказать. Я найду подходящий момент. Послушай, Вэл, разве не чудесная новость про Джез и Кейси? Я так и знала. Конечно, было видно с самого начала, что она его не упустит. А ты? Но знаешь ли, что это для нас означает? Что не пройдет и нескольких недель, как нам опять придется сюда лететь – теперь уже на свадьбу.

– Ферни, ради бога, перестань ныть. Это будет прекрасно. К свадьбам у меня странно-сентиментальное отношение, и кроме того, не забудь, ведь другой семьи у нее нет.