Все или ничего

XV

После двух напряженных дней в Нью-Йорке Джез решила, что заимела достаточно братьев и сестер по крови среди сотрудников «Пепси» и может спокойно сократить визит на один день и вернуться в Лос-Анджелес ранним утренним рейсом, еще получая дополнительных три часа, как это бывает при полете на запад. Она взяла такси в аэропорту и поехала прямо в студию, так что ее приезд пришелся как раз на время перед ленчем: в пятницу перед рождественской неделей.

Хотя пятница была номинально обычным рабочим днем, Джез знала, что в студии, как и во всех учреждениях по всей стране, настроение уже качнулось в сторону праздника и никто даже не будет делать вид, что работает. Решение об обычном рождественском празднестве на последнем собрании совладельцев было отклонено, но она хотела, прежде чем отправиться на ранчо на целых четыре дня, поздороваться со всеми и сообщить своим ассистентам, что они могут расходиться по домам, когда им захочется. Рождество будет только во вторник на следующей неделе, и она сможет спокойно выехать обратно в среду утром, пока все будут отходить от одного праздника и настраиваться на следующий – Новый год.

Открывая стеклянные двери студии «Дэзл», Джез почти столкнулась с Гэйбом, нагруженным двумя камерами в футлярах и еще одним футляром со складными лампами подсветки.

– К чему все это снаряжение? Нет усталому покоя? – ласково спросила Джез.

– Срочная работа, – сказал он, останавливаясь на мгновение.

– Как это тебе удалось заполучить ее, если во вторник – Рождество и вся страна прекращает работу уже сейчас, пока мы разговариваем? – спросила Джез, скорее из-за желания выглядеть нормально дружелюбной, чем из любопытства.

– Срочная работа не знает каникул, такая, по крайней мере. Прием по случаю новоселья на Рождество.

– Ты? Делаешь снимки на приеме? – Она этому искренне не поверила. Но зачем Гэйбу врать ей по поводу работы? Единственный вид приема, который он согласился бы фотографировать, – это какая-нибудь встреча в верхах.

– Да-а. Послушай, мне надо бежать. Я не хочу опаздывать.

– О'кей, Гэйб. Во всяком случае, веселого Рождества и желаю хорошо провести праздники.

Выражение лица Джез изменилось, скептицизм уступил место изумлению, которое она попыталась спрятать под еще более очаровательной улыбкой. Она поняла, судя по его смущенному виду, что его действительно втравили в эту муть – делать снимки на приеме гостей. Скорее всего, там будет присутствовать какая-нибудь кинозвезда, и за это заплатят гигантский гонорар. Но все же, чтобы Гэйб бежал в рождественские праздники на такое заурядное, такое патетически обычное дело, могло означать для нее только одно: запросы и претензии Гэйба сильно понизились со времени его возвращения. И хотя он все больше и больше зарабатывал и получал самые выгодные задания, с тех пор как Фиби взяла его под свое покровительство, он, по всей видимости, не мог позволить себе отказаться от этой работы.

Гэйб уловил выражение, которое она пыталась спрятать, видел, что ее улыбка отдавала фальшью и что она жалела его. Спасая свою гордость, Гэйб попытался представить свое задание как более важное, излив на Джез поток тех самых деталей, о которых Фиби просила его не рассказывать никому.

– Если серьезно, Джез, любые фотоагентства мира передрались бы за право заполучить это дело себе. Сегодня Мэджик Джонсон празднует новоселье. Он не захотел привлекать внимание толпы среднего уровня, поэтому держал все в секрете уже несколько месяцев. Он пригласил парней, играющих вместе с ним в благотворительных играх, которые он проводит каждое лето в поддержку Фонда колледжа для негров – самых известных звезд в баскетболе, с женами плюс все «Лэйкерз», конечно, включая их детей. Он самолетом переправляет их в Лос-Анджелес, но неизвестно, кто будет еще. Это будет вечер сюрпризов, сборище великих мира сего. Естественно, ему нужны снимки, и эту работу предложили мне.

– Ладно, ладно, фантазируй, все равно не верится, Гэйб, – заявила Джез, и ее бравый тон зазвучал с оттенком подозрения.

– Можешь не верить. Как бы то ни было, мне надо отправляться. Они не позволили даже взять ассистента, хотя, естественно, Мэджик Джонсон хочет, чтобы была отснята каждая минута вечера: выражение на лицах гостей, когда они входят в дом и видят тех, кто там будет, разодетых жен, знакомящихся друг с другом, шумная игра на корте заднего двора, соревнования по бегу – Мэджик против Майкла Джордана. В общем, вся традиционная чепуха, в которой участвуют все, плюс несколько уникальных номеров, такие, как два Санта-Клауса в исполнении Джека Николсона и Арсенио Холла, с Джерри Вест и Джерри Басе в костюмах помощниц Санта-Клаусов, и девочки «Лэйкерз» в костюмах северных оленей – все то, что ты назвала рядовым рождественским новосельем. Но я как-нибудь переживу.

– До следующего рождественского новоселья? – спросила Джез. – И это действительно так важно для тебя?

– Джез, ты ведь не думаешь, что меня это трогает, не так ли? Это просто вопрос кредитов и денег – большие деньги, большие кредиты. То, что я делаю... скажем так: нет ни одного фотографа, который не ухватился бы за эту работу. Веселого Рождества, Джез!

Увидимся на следующей неделе. – Гэйб повернулся и быстро зашагал к автостоянке.

Джез стояла в дверях и невидящими глазами смотрела на пустой стол секретарши. Слова Гэйба захватили ее и заставили живо представить этот удивительный вечер неожиданностей: новый дом, переполненный любимцами публики, десятками великолепных чемпионов, объединенных званием в когорту равных, наслаждающихся славой в те несколько часов, выдавшихся во время межсезонного отдыха, с их красавицами женами и стайками возбужденных ребятишек. Мысль о прекрасных фотографиях, которые ей уже не суждено сделать, пробежала у нее в голове, прошла через сердце и опустилась куда-то в живот, как будто она получила сильнейший удар огромным кулаком.

Она медленно прошла к мягкой банкетке и тяжело опустилась на нее, обессилев от сложного чувства предательства и жестокого разочарования. Она ощущала себя трехлетним ребенком, которому только что залепили пощечину. Это чувство все росло и росло, так что ей пришлось изо всех сил прижать руки к желудку в попытке противостоять отчаянной пустоте, столь же ощутимой, как и реальная боль.

Джез пыталась выдумать логическое оправдание происходящему и не принимать это как персональный отказ, исходящий от Мэджика, которого она фотографировала более десятка раз. Конечно, Мэджик не был ее собственностью, уговаривала себя Джез, точно так же и «Лэйкерз», хотя она посвятила им целую неделю, фотографируя для специального, только им отведенного выпуска «Спортс иллюстрейтед» в 1988 году, когда они выиграли чемпионат НБА. Она не имела права надеяться на особое отношение оттого, что она лично знала каждого члена команды, что все драмы и изменения, произошедшие в баскетбольной команде «Лэйкерз» за последние два года, волновали ее ум и сердце. И то, что она была, должно быть, самым фанатичным болельщиком «Лэйкерз» во всем Лос-Анджелесе и считала каждого баскетболиста чуть ли не родственником, вовсе не давало гарантию, что ей предоставят исключительное право на съемку новоселья у Мэджика.

Гэйб, конечно же, сделает работу великолепно и профессионально, и то, что они все безразличны ему, никак не будет отражено в снимках. У нее не было никакого исключительного или официального права на должность фотографа этой команды. И ей не нужны были ни деньги, ни кредиты. Гэйб – известный, получавший призы фотожурналист, – понятно, был предпочтительнее для Мэджика, если предположить, что Джонсон сам сделал выбор. И Гэйб, конечно, имел полное право взять эту работу, если ее предложили ему. Да... полное право.

Если эту работу предложили ему! А когда, как это произошло? Как получилось, что она даже не слышала об этом, если в среде фотографов обычно все новости, касающиеся выгодных заказов, ни для кого не были секретом?

А где же все? Сэнди, секретарши, не оказалось на месте. Но ведь было еще слишком рано закрывать студию! Джез потянула носом и поняла по вкусным запахам, что люди здесь, конечно, есть, даже много людей – в студии Мэла на третьем этаже здания «Дэзл». Она была слишком поглощена раздумьем и не заметила этого. Она побежала по лестнице вверх, по пути отметив, что в ее-то студии никого нет.

Студия Мэла была заполнена огромным количеством людей. В середине ее, пока Джез отсутствовала, поставили огромную елку. Она протиснулась сквозь веселящуюся орду. Все ассистенты были здесь: и масса клиентов из рекламных агентств города, и полный комплект ее любимых моделей. Похоже, что празднество только-только начиналось; у стойки бара толпился народ, а Шэрон и группа художников-стилистов по постановке съемок уже были заняты раздачей бутербродов с горячими сосисками и сыром под плакатом, на котором было начертано: «Совершенно безобразная еда!»

– Джез! Вот здорово! Ты вернулась как раз вовремя, чтобы успеть на рождественскую вечеринку, которую мы поклялись не устраивать! Эй, это же великолепно! – Пит обнял ее и поцеловал в обе щеки. – Первым передумал Мэл. Откуда ты взялась? Никто тебя не ждал.

– Пит, ты слышал что-нибудь о большом приеме у Мэджика по случаю новоселья?

– Мэджик устраивает прием? Где ты об этом услышала?

– Так, просто сплетня. Где Фиби?

– Там, в углу, ведет деловые разговоры с каким-то несчастным ублюдком из агентства. Она ненавидит Рождество, говорит, что это только пустая трата времени и денег, но она никогда не пропустит дармовой бутерброд. Ну, пойдем, красотка, потанцуем!

– Попозже, Пит.

Джез удалось улыбнуться. Она взглянула в указанном направлении и увидела Фиби, которую почти целиком загораживал человек в сером костюме. Ладонь Фиби лежала у него в руке, а на лице у нее было то опасное выражение, которое всегда появлялось, когда она разговаривала с клиентами: ни дать ни взять наполовину бедная сиротка, наполовину жадная проститутка. Джез протиснулась сквозь толпу, празднующую наступающее Рождество, отвечая взмахом руки на приветствия, не останавливаясь, пока не достигла угла студии.

– Простите, – сказала Джез человеку в сером костюме. – Вы не обидитесь, если я переброшусь по секрету словом с нашей малышкой Фиби?

– Без проблем, – сказал тот и пошел к бару.

– Джез... но ведь ты должна быть в Нью-Йорке. – Живое лицо Фиби приняло озабоченное выражение. – Там все в порядке?

– Порядок во всем, за исключением того, что эта поездка была совершенно никому не нужна, – ответила Джез, оттесняя Фиби еще дальше в угол и расставив руки, чтобы отрезать ей путь отступления. – Поездка прошла прекрасно. Но я встретила Гэйба. Он рассказал мне о новоселье с сюрпризами.

– О! Этот прием по случаю новоселья... Очень миленькая идея.

– Потрясающая.

– Джез, вон там человек, которого я просто должна поймать, пока могу это сделать! Поболтаем попозже. – Фиби быстро нагнулась, пытаясь нырнуть под руку Джез, но Джез перехватила ее и снова прижала к стене.

– Фиби, как Гэйб заполучил это дельце?

– Один парень из администрации «Лэйкерз» позвонил по поручению Мэджика и спросил, нет ли у нас фотографа, чтобы отснять этот прием. Тебя не было в городе, и я уговорила Гэйба.

– К телефону позвали тебя? Это было вчера или позавчера?

– Вчера. Неожиданно. Это же все-таки неожиданный вечер!

– И прямо так и спросили, нет ли свободного фотографа?

– Конечно! Это надо было решать сразу. Если бы только нас предупредили... Конечно, эта работа для тебя, но тебя не было, а я должна была ответить им «да» или «нет».

– Ты могла позвонить мне вчера в Нью-Йорк! Я бы срочно вылетела и была бы здесь или могла бы полететь прямо в Детройт. – Джез говорила спокойно и сдержанно.

– Я не подумала об этом... Позвонили очень поздно, почти ночью. Я очень сожалею, Джез, это должно было прийти мне в голову, но я знала, что ты занята с «Пепси», а у Гэйба в это время не было ничего существенного...

– Каждое твое слово – ложь.

– Джез, я вижу, ты очень расстроена, но это не повод для оскорблений!

– Заткни фонтан, Фиби! Ты хочешь сказать, что Мэджик пытался организовать все это экспромтом? Тогда как почти невозможно, черт возьми, собрать игроков других команд со всей страны?

– Ты знаешь меня, Джез. Я выше деталей, не имеющих значения, я смотрю только на суть работы. – Фиби решительно тряхнула крашеными волосами. – Даже если он планировал этот прием заранее, фотограф ему понадобился только вчера. Наверное, кто-то отказался в последний момент.

– Это невозможно, Фиби. Так не бывает! Если бы у Мэджика была дюжина фотографов, он бы взял еще одного в запас или даже двух. Мало что так тщательно планируют, как прием-сюрприз.

– О, Джез, ты раздуваешь все до невероятных размеров.

– Мэджик просил сначала меня, ведь так, Фиби?

– Если честно, Джез, ты такая болельщица...

– Значит, да? Я ведь могу проверить!

– Даже если и так, что с того, Джез? Ты удовлетворена? Честное слово, ты меня достала! Ты зарабатываешь денег больше, чем кто-либо другой в рекламе, а жалеешь Гэйбу маленькую работу только потому, что тебе очень хотелось поприсутствовать на приеме. Это ли не эгоизм?

– Когда ты подбросила Гэйбу эту работу?

– Я не «подбрасывала» ему эту работу! Я сделала выбор исходя из интересов карьеры, из того, что лучше для тебя, а это, я тебе напоминаю еще раз, причина того, что я успешно работаю в качестве твоего агента.

– Ты «приняла решение в интересах карьеры»? Нет, Фиби, ты заставила меня поехать в Нью-Йорк, ты убрала меня с пути, чтобы я ничего не услышала об этом новоселье до тех пор, пока будет слишком поздно. Ты отдала Гэйбу задание, которое Мэджик хотел поручить мне, работу, за которую я отдала бы все!

– Ты слишком драматизируешь обстоятельства, Джез. Ты борешься с привидениями, с непохороненными привидениями тебя самой и Гэйба. – Фиби откинула назад голову и посмотрела Джез прямо в глаза.

– Что ты сказала?!

– Ты и Гэйб! Неужели ты думаешь, что я не знаю? Вот из-за чего ты встала на дыбы, не так ли? Дело не в работе, а в том, что было между вами. Бедная Джез, я не думала, что ты до сих пор переживаешь.

Несколько секунд женщины молча взирали друг на друга. Фиби смотрела немного насмешливо, немного презрительно, явно пытаясь внушить Джез, что единственным путем для нее выйти из борьбы без ущерба для своей гордости было отказаться от этой борьбы. Но Джез вдруг ухватила Фиби за худые плечи с выпирающими костями и сказала совершенно спокойно:

– Это никоим образом не касается Гэйба. Это касается доверия. Между нами все кончено, Фиби. Ты меня больше не представляешь. На следующей неделе я пришлю людей забрать из студии вещи. С Рождеством!

Джез отпустила Фиби и вышла из студии Мэла, зная, что больше никогда не войдет в «Дэзл».

– Еще положить, Кейси? – спросила Сьюзи Домингес.

– Нет, спасибо, – ответил он, поглядывая на Джез, сидящую рядом с ним за столом на кухне.

Рэд и Майк проводили одну из последних ночей в доме Рэд, уже выставленном на продажу. Джез приехала час тому назад и попала как раз к обеду, но все еще пылала от гнева и даже не почувствовала вкуса тушеного ягненка. Она была так взбешена, что ее обманом лишили возможности фотографировать рождественское новоселье у Мэджика Джонсона, что не могла даже думать ни о чем другом.

– Если хочешь знать мое мнение, – Сьюзи наконец-то ворвалась в затянувшийся монолог Джез, – то зачем перекладывать всю вину на Фиби? Ты слишком просто относишься к поступкам этого негодяя.

– Гэйба?!

– Ты знаешь прекрасно, что я ни разу не произнесла это имя с тех самых пор, – Сьюзи взглянула на Кейси, – с тех самых пор, когда у вас с ним возникли разногласия. Но не может быть, чтобы он не догадывался, что это значит для тебя.

– Сьюзи, его не интересует баскетбол!

– Сколько времени он уже находится в Лос-Анджелесе?

– Я не следила за ним, – упрямо проворчала Джез.

– Месяцы? – настаивала Сьюзи.

– Наверное.

– И все эти месяцы, работая в том же месте, где и ты, в окружении людей, которые тебя очень хорошо знают, он даже и не слышал, как ты болеешь за такую работу? И ты никогда не упоминала эту команду при нем? Послушай, Джез, ведь ты же обожала ее игроков еще в то время, когда Мэджик был в этой команде новичком, десять лет назад. Я не слежу за этой «Лэйкерз», но я помню, как ты переживала, когда Карим ушел в отставку. Я, как вы знаете, больше люблю футбол, но надо быть глухой, чтобы не слышать твои разговоры о баскетболе. Послушай, Кейси, ты никогда не слышал о «Лэйкерз» от Джез?

– Только и слышу. Хочешь, скажу, какая у Мэджика и Уорти результативность за сезон?

– Нет, спасибо. Ну, а теперь давай скажем так: кто-то просит тебя снять прием у Мэджика – разве не понятно, что это работа для Джез?

– Сьюзи, перестань изводить Кейси! Ему совсем не обязательно иметь по этому вопросу какое-либо мнение. Мы тут не голосуем.

– Я знал, что эта работа для Джез.

– Но Гэйбу ничего не говорили об этой работе до самого последнего момента, – запротестовала Джез. – Все это устроила Фиби!

– Как она могла рассчитывать на то, что этот паршивец окажется в нужный момент под рукой и свободным? – спросила Сьюзи. – Если бы он ничего не знал об этом, то уехал бы на Рождество из города. И тогда Фиби пришлось бы отказать «Лэйкерз», и они бы взяли другого фотографа. Она бы потеряла свой гонорар, а для нее это все равно что перерезать горло себе самой. И если, по твоему же собственному рассуждению, Мэджик попросил тебя, а она отдала работу этому мерзавцу, значит, это действительно задумано давно и заранее.

– Боже мой, Сьюзи, ты рассуждаешь, как Агата Кристи! – протестующе воскликнула Джез. – Тебе самой надо стать агентом.

– Праздники еще только-только начались, а дело уже дошло до оскорблений?

– Прости, Сьюзи. Хватит об этом. Я и так вам надоела. Подождем фотографий в газетах.

– Ты просто не хочешь признать его виновным, – продолжала настаивать Сьюзи. – Ты защищаешь его!

– К черту, Сьюзи, перестань пилить меня!

Джез выскочила из-за стола, резко повернулась на каблуках и быстро направилась в гостиную.

– Теперь я выговорилась до конца, – сказала Сьюзи, обращаясь к Кейси после минуты скорбного молчания. – Но сделала ей только хуже. А этот мерзавец, между нами говоря, этот мерзавец – настоящий сукин сын!

– Майк рассказывал мне о Гэйбе, – промолвил Кейси.

– Тем более ты понимаешь меня. Как она только могла с ним разговаривать после того, что он сделал? Этого я никогда не пойму.

– Сьюзи, не пытаешься ли ты слишком... опекать ее? Их роман, или как там это можно назвать, имел место больше десяти лет тому назад. Неужели они не имели права полюбить и затем разлюбить друг друга, как это часто бывает?

– Конечно. Когда Джез уехала с ним, именно так я и сказала мистеру Килкуллену. Я сказала ему тогда, что все дети когда-нибудь поступают таким образом, и надо принять это так, как есть. Но когда они решили пожениться и мистер Килкуллен вылетел в Париж, а затем прилетел обратно вместе с бедной Джез в таком состоянии, что мы боялись, что она никогда не придет в себя... Вот тогда я поставила точку. Никто не имеет права так поступать с моей девочкой! Дело не в том, что кто-то кого-то разлюбил, а в том, что такие вещи не прощают.

– Майк никогда не говорил мне, что они собирались пожениться, – очень медленно сказал Кейси.

– Я тебе рассказываю, что произошло, Кейси. Уж не знаю, сколько понадобилось времени, чтобы Джез справилась со своим чувством к этому подонку.

– А может быть, она так и не справилась...

– Кто знает? Что за семья! Ну, а как насчет кусочка пирога с вишнями, как сказал бы полицейский агент Купер из «Твин Пикс»?

Кейси присоединился к Джез, которая сидела у огня, глубоко задумавшись. По ее печальному виду он мог заключить, что она не в состоянии следовать своему собственному решению выбросить все из головы. Ее лицо было бледным от усталости, взгляд ее отяжелел от невыплаканных слез. Он представил себе, что она, вероятно, выглядела так же маленькой девочкой, когда чувствовала себя глубоко обиженной, но не плакала. Ему показалось, что он знает о ней такое, о чем никто никогда ему не говорил и о чем меньше всего знает сама Джез. Неужели она всегда была такой гордой, такой недоступной, всегда готовой защитить себя и так отягощенной воспоминаниями? Нужно заставить ее хотя бы улыбнуться.

– Хочешь, я спою тебе что-нибудь? – предложил Кейси. – Я знаю слова и музыку всех песен, что написали Роджерс и Харт... а еще Гарольд Арлен, Гершвин... Что-нибудь, что божественно поет Элла Фитцджеральд, я, естественно, могу исполнить, только плохо.

– Ты, конечно, очень мил. – Джез подняла глаза и впервые за этот вечер по-настоящему заметила его. – До невозможности талантливый Кейси Нельсон, придирчивый щеголь, главный ковбой и еще трубадур по совместительству!

– Ага, значит, у тебя нет настроения для музыки. Может быть, вдвоем разложим пасьянс? Или оседлаем пару лошадей и прогуляемся при луне? Покрутим бутылочку и поиграем в желания?

– Ну нет.

– Можем отправиться в ресторан «Ласточки», можем включить телевизор – сама выберешь канал, какой тебе понравится. Или устроим горячую ванну с огромным количеством пены. Моя ванна достаточно велика для двоих.

– Нет.

– Можем заняться украшением рождественской елки.

– Она уже наряжена. А кто ее наряжал?

– Рэд, Майк, Сьюзи... Я разбил гирлянду.

– Молокосос, – сказала Джез издевательским тоном. Кейси торжествовал. Издевательский тон – это уже близко к улыбке.

– Этого следовало ожидать, – признался Кейси. – В следующий раз куплю новые гирлянды.

– В следующий раз тебя здесь не будет.

– Ты права.

– Ты совсем забыл об этом?

– Да-а, я думал о другом.

– Почему ты не поехал домой на Рождество? – спросила Джез.

– Мне подумалось, что не стоит лететь так далеко только на уик-энд, – ответил Кейси.

– На целых четыре дня? И разве отец не дал бы тебе дополнительные дни, чтобы компенсировать время, затраченное на дорогу в оба конца?

– Я не просил. Подумал, что лучше остаться здесь. Главный ковбой всегда должен быть под рукой, подобно гинекологу. Ну, давай, Джез, пойдем и посидим с архивами. Там есть несколько твоих фотографий, на которые я хотел бы взглянуть еще раз.

– Вот теперь ты предложил то, что надо, – сказала Джез, решив побороть свое настроение. Она выбралась из глубины кресла, где сидела, собравшись в комочек, пока Кейси старался подбодрить ее. – Пойду приведу в порядок волосы и плесну в лицо холодной водицы, потом присоединюсь к тебе... А ты иди туда, отец сказал, что у тебя есть ключ.

Через несколько минут они уже сидели на скамейке за длинным деревянным столом, открыв папку со снимками Джез, начиная с 1976 года, когда Джез было пятнадцать.

– Эти малыши – мальчики Фернанды и девочки Валери, – объясняла Джез. – Хейди, самая младшая из детей Фернанды, еще не родилась. Они приезжали сюда на несколько недель в то лето, и я все время снимала их. Необыкновенно приятно снимать маленьких детей, пока они еще не выросли настолько, чтобы позировать. Ты увидишь их всех в воскресенье, когда вся семья обрушится на нас, но никогда не узнаешь их по этим снимкам.

– Я уже видел их всех на фиесте, всех, кроме Хейди, но в ту ночь я был не в своей тарелке.

– Ты был настоящим ослом в ту ночь! – улыбнулась наконец-то Джез, и Кейси осторожно убрал папку, лежавшую на скамейке между ними.

Он уже был готов соблазнить эту девушку с острым язычком, такую печальную, изумительную, упрямую, насмешливую, соблазнить под любой крышей, включая крышу Сикстинской капеллы, думал он, начиная осторожно продвигаться по скамейке к ней поближе.

– Как бы то ни было, – заключила Джез, – Сэм их еще не видел. Молю бога, чтобы девочки не слишком выражали восторг по поводу его присутствия, но, вероятно, на это даже нельзя надеяться. А Фернанда, конечно, будет вести себя крайне глупо.

– Сэм? – Кейси перестал продвигаться по скамейке.

– Мне стало так жаль его, он остается совсем один в эту ночь под Рождество, со своей тоской по Австралии, и я пригласила его на сочельник и день Рождества.

– Очень трогательно с твоей стороны.

– Это выглядело бы неприличным, если бы я не сделала этого, – ответила Джез, и, как показалось Кейси, на лице ее промелькнуло выражение удовольствия от своей хитрости и изворотливости.

Он закрыл папку и пошел к полкам, на которых стояли остальные, расставленные по годам.

Он долго и нерешительно перебирал их, в совершенном потрясении от того, что услышал, и от того, что чувствовал. Он наугад выдвигал какие-то папки, стоя спиной к Джез, боясь повернуться, чтобы она не прочитала ревность, которая, он знал, была написана на его лице, ревность, которую он даже не имел права чувствовать. Никакого права.

– Что ты там копаешься? Давай посмотрим что-нибудь... а-а, я знаю... 1910 год, перед Первой мировой войной, – скомандовала Джез, вспомнив, как она однажды после обеда уговорила отца рассказать о прошедших временах и потом часами жила в фотографиях Хью Килкуллена.

– Давай посмотрим... 1910... Это должно быть на верхней полке, – произнес Кейси, чувствуя облегчение от того, что может несколько отвлечься от невеселых мыслей. Он поискал папку со снимками 1910 года и, когда наконец-то извлек ее, заметил еще одну, завалившуюся за полку и затерявшуюся между альбомами, в которых были отражены события на ранчо во время войны. Эта папка, в отличие от остальных, была коричневой и поэтому незаметна на фоне дерева. И он никогда бы не заметил ее, если бы не тянул время возле полок, дожидаясь, чтобы утихло чувство ревности, которое Джез могла бы прочесть на его лице.

– Посмотри, Джез, нашлась потерянная овечка. – И он положил найденную папку перед ней на стол. – Ты ее видела когда-нибудь? Она кажется совсем другой, не такая, как все.

– Нет! Никогда! Как странно, у нее даже размеры не такие, как у всех остальных. Подожди минутку, Кейси... Посмотрим, что на ней написано... «Эмилия Монкада-и-Ривера» – моя прабабушка! Это ее девичье имя. Она носила его до свадьбы с Хью Килкулленом. Посмотри, и дата есть – 1883. Он родился в 1864 году, значит, она тогда должна была быть совсем юной. Помоги мне открыть ее, ради бога, – возбужденно говорила Джез, борясь с завязкой, которая грозила рассыпаться в пух и прах от ее попыток развязать очень сложный узел.

Наконец лента поддалась, и Джез нетерпеливыми пальцами открыла папку. В ней было четыре отделения, и она сразу заметила, что все фотографии находятся только в двух, а другие содержат различные бумаги, карточки и письма, некоторые из них – на цветной бумаге.

– Не все в мире меняется, – вздохнула с удовольствием Джез, моментально догадываясь, что это были за послания. – Эмилия сохранила свои поздравительные открытки ко Дню святого Валентина. Посмотри, какие они красивые.

Кончиками пальцев она поднимала каждую открытку – искусно сделанные, ажурные, с рельефным рисунком карточки, рассматривала их старинные узоры и приоткрывала их, чтобы посмотреть на имена, написанные на них.

– У Эмилии в семье была репутация женщины, которая не прочь пофлиртовать. А вот, Кейси, посмотри, целая связка писем. Может быть, любовные. Надеюсь, они все от Хью Килкуллена. Вот эта ленточка слишком хороша и слишком туго завязана, чтобы попытаться ее развязать сейчас. Я бы не смогла снять ее, не повредив. А это что такое? – Она подняла два листа пожелтевшей бумаги. – Написано по-испански, посмотри, какой замысловатый почерк. Если бы я попыталась разобраться в нем, это заняло бы целый день, не меньше. Я умею говорить на том испанском, на котором говорят у нас здесь с работниками на ранчо. И прошла курс традиционного испанского в школе, но не думаю, что смогу перевести это. Это письма, присланные Эмилии... Ой, Кейси, они подписаны Хуанитой Изабеллой – моей прапрабабушкой! Она была дочкой Валенсии, той самой девушкой, на которой женился Майк Килкуллен, когда купил это ранчо. Как ты думаешь, почему Эмилия сохранила письмо своей свекрови?

– Может быть, там была целая куча советов, как сделать мужчин из рода Килкулленов счастливыми с точки зрения испанской женщины?

Джез подняла брови с выражением явной жалости к нему.

– Типично мужское замечание, начисто лишенное воображения.

Она осторожно положила все открытки и письма обратно в папку, вытащила фотографии, которые находились в других отделениях, и разложила их на столе. Какое-то время она и Кейси молча рассматривали фотографии, которым было уже за сотню лет.

– Как хорошо, что она надписала их, – наконец произнесла Джез.

– Какая большая семья! – удивился Кейси.

– И какие ужасные снимки! Боже мой, эти люди выглядят так, будто их сначала казнили на электрическом стуле, а потом набили чем-то. И освещение ужасное, их едва можно узнать. Здесь почти все члены семьи. Посмотри, это один из снимков Хью Килкуллена. Таким молодым я не видела его ни на одном из его фото. Наверное, Эмилия сделала этот снимок еще до свадьбы. Хотя тут мало что видно, он выглядит энергичным молодым человеком.

– Похож на твоего отца, только с темными волосами и усами, – заметил Кейси.

– Точно! По фотографиям Хью Килкуллена видно, что он намного опередил свое время. Даже если эти фото не такие уж хорошие, все равно это чудо, что они у нас есть. Взгляни, вот родители Эмилии, мои прапрабабушка и прапрадедушка с испанской стороны. Ирландские гены все же оказали доминирующее влияние, – вздохнула Джез. – Как было бы здорово, если бы можно было обнаружить какую-нибудь талантливую прабабушку.

– Тогда ты могла бы сказать, что все твои таланты пришли к тебе по женской линии.

– Конечно. Ну, а теперь давай все положим обратно. Я покажу их отцу, как только представится случай.

Джез закрыла папку, не решаясь перевязать ее лентой. Кейси поставил папку обратно на полку рядом с зелеными папками, побольше этой коричневой, в которых хранились снимки 1910 года.

– Мне кажется, Кейси, я никогда не чувствовала себя такой усталой, как сейчас, – сказала Джез. – Я только что поняла, что живу еще по времени Нью-Йорка – мой день начался добрый десяток лет назад. Лучше пойду и постараюсь заснуть.

– В следующий раз на поиски кладов я возьму с собой девушку, которая сможет продержаться, не засыпая, больше восьми часов, – проворчал Кейси, выключая свет в архивной комнате и запирая дверь.

Сколько очков ты заработал за хорошее поведение? – спросил он себя. Джез устало махнула рукой в воздухе, пожелав ему таким образом спокойной ночи, и отправилась в свою комнату. Две сотни? Нет, тупица, минус две сотни.

Хотя в архивной комнате Джез чувствовала себя совершенно смятой волной невероятной усталости, когда она вылезла из ванны и приготовилась ко сну, до ее сознания дошло, что только девять часов вечера. Она не могла решить, стоит ли подождать со сном и вернуться окончательно к калифорнийскому времени или поддаться соблазну и заснуть в такую рань. Задумчиво она развернула рождественский подарок Пита, который он сунул ей в сумку, когда они разговаривали в студии Мэла во время вечеринки. Черная атласная пижама и такого же цвета халат, отделанные белой атласной тесьмой! Удовольствие осветило ее лицо. На языке таких подарков этот ансамбль означал открытое, но не агрессивное провозглашенное желание. Добрый старый Пит! Он никогда не перестанет надеяться. Она все это надела, почувствовала, как подарок великолепно облегает тело, и решила, что не может быть ничего важнее хорошего сна.

Джез проснулась, как от толчка, через три часа, неожиданно вынырнув на поверхность сознания. Это означало, что ей уже не удастся снова задремать, даже в этой удобной постели, в которой она спала лучше, чем где бы то ни было во всем мире. На ее часах была полночь, по нью-йоркскому времени три утра, а всем известно, что наихудшее время, чтобы проснуться, это три часа утра – странный час, причудливо извращающий мысли и навевающий такие идеи, которые днем не пришли бы в голову. Но, лежа в постели с широко открытыми глазами, она ощущала в себе какое-то таинственное и глубокое счастье, как будто она только что видела необыкновенно прекрасный, но тут же забывшийся сон, так приятно окрасивший ее пробуждение.

Джез подобрала подушки с аппликацией, которые сбросила на пол, перед тем как окончательно заснуть, подоткнула их под спину и села в кровати, стараясь обрести контроль над своими мыслями. В этом счастье, которое после такого адского утра было почему-то разлито в ней, надо было еще разобраться, понять его источник. Она подумала о Гэйбе и Фиби, их сговоре, лишившем ее возможности сделать редкостные фотографии.

Конечно, Сьюзи была права. За обедом она еще была не в состоянии взглянуть в глаза правде. Гэйб знал, что он делал. Первые слова, которые она сказала ему, когда он явился к ней на квартиру, имели отношение к «Лэйкерз». На ней всегда были футболки «Лэйкерз». Конечно, Гэйб будет всегда вести себя в своей манере, не считаясь ни с кем, а Фиби – в своей. Единственный способ иметь дело с ними – это или, передернув плечами, принять их такими, какие они есть, или вообще избавиться от них. Как от клопов.

Джез выбрала второе. Это было четкое решение, пришедшее неожиданно, но окончательно, и Джез поняла, что теперь они действительно ушли из ее жизни. Воспоминания, связанные с синяками и шишками ее жизненного опыта, вдруг исчезли. Хотя в ней еще жило желание увидеть прием на новоселье у Мэджика Джонсона, но оно уже переместилось в разряд неисполнимого и несбыточного. Желания? Может быть, ее сон был о каких-нибудь желаниях? Это слово прозвучало как крошечный колокольчик, возвращающий сны из памяти, подумала Джез. Но больше она ничего не смогла припомнить, хотя ощущение необъяснимого счастья оставалось таким же сильным.

Мысли Джез обратились к Сэму Батлеру. Может быть, она чувствовала себя счастливой потому, что в понедельник он впервые приедет на ранчо? Последнее время он находился в смятенном состоянии. Он согласился на роль в комедии Губера – Петерса, роль манекенщика, который разрушает все ожидания зрителя, став биржевым маклером. После подписания контракта его замучили сомнения.

– Это самый неудачный шаг в моей карьере, – с несчастным видом жаловался он Джез. – Не могу понять, как этим негодяям удалось убедить меня взять роль, в которой развенчивается традиционное представление публики об идеальном мужчине. Они меня окрутили. А потом этот репортер... Он сказал мне, что актеры обязательно обнажают свою скрытую сущность не в процессе интервью, где они могут маскироваться, а в выборе ролей, что является, по его мнению, неизбежным проявлением того, что они представляют собой на самом деле. И я спросил себя: согласился бы Рэдфорд сыграть такого героя? И должен был ответить, что нет.

Джез улыбнулась при мысли о Сэме, его карьере и его муках. О, они были реальны – на самом деле, – так же реальны, как проблемы обычного человека с обычной внешностью, и она хотела сочувствовать ему, как она сочувствовала бы, будь это Мэл или Пит. Но у него было что-то другое – может быть, он слишком драматизировал их? Но он не мог выражать свои переживания иначе, с жалостью к нему подумала Джез. Бедный Сэм, большой, обычный австралиец, втиснутый в обличье красавца! Ему бы родиться в Древней Греции – там его настоящее время и место, решила она. Но не следует говорить об этом. Его чувства юмора не хватит, чтобы понять это.

Нет, мысли о Сэме вызывают только тошноту. Почти беспрецедентный сбор всей семьи на Рождество не обещал стать праздником добрых чувств, а еще если прибавить Сэма, то это может или приятно развлечь всех, или вызвать настоящую катастрофу. Она уже жалела о том, что импульсивно пригласила его, когда он пожаловался, что не поедет на праздники домой, в то единственное место, где к нему относились так же, как и ко всем. И как ее отец воспримет Сэма? А почему это должно беспокоить ее? Он замечает только Рэд. Почему бы не побеспокоиться о чем-нибудь реальном, например, о том, будут ли Сэм и Кейси вежливы друг с другом?

Кейси! Джез вдруг выпрямилась на постели. В памяти вдруг всплыла частица ее сна. Она сидела у фортепьяно рядом с Кейси, а он пел «Маленький отель», а потом... Она ничего не вспомнила, кроме голоса Кейси: «Я хотел бы, чтобы мы были там, вместе». А она прильнула щекой к его плечу.

Джез закрыла глаза и постаралась сконцентрироваться, но ничего другого из этого сна не пришло ей на память. Тем не менее ощущение счастья усилилось и стало четче, будто она рассматривала свои чувства в видоискатель. Кейси!

Сегодня вечером она едва замечала его. На протяжении всего обеда он представлял просто в достаточной степени сочувствующую ей аудиторию. После она ощущала его доброе, теплое, терпеливое присутствие, его желание исполнить все, что ей может взбрести в голову, только бы отвлечь от гнева, и все же... и все же... Что, если бы его не было здесь вечером? Ну, проснулась бы она вот так же, среди ночи, с полнейшим пониманием того, что, если уж быть откровенной, Сэм Батлер чересчур... да, немного слишком занят самим собой и своими переживаниями, что Гэйб так и остался безнадежным Венгерцем. Кейси расставил все по своим местам, как-то все высветил, что ли, и не тем, что говорил, а тем, что он собой представлял.

Цельная натура! Вот что. Основной чертой Кейси была его цельность, решила Джез. Она выбралась из постели и надела новую блузу. Она уже не сможет заснуть. Может, пойти на кухню и согреть молока? Но классическое средство от бессонницы требовало слишком больших усилий. Может, включить свет и почитать, пока не захочется спать? Так ведь не захочется!

В комнате было холодно. Южная Калифорния оказалась во власти классического приступа холодов, к чему никто, как всегда, не был готов. Надо пойти в гостиную и посмотреть, есть ли еще угли в камине, подложить несколько поленьев и разжечь огонь, подумала Джез, бессознательно напевая мелодию «Маленького отеля». Помнится, Мэл и Пит однажды долго рассуждали о том, что единственный способ понять, что у тебя на уме, – это прислушиваться, какие песни непрошеными выливаются наружу. Мэл назвал это «мелодиотерапия», и Пит согласился с ним. Если это так, чтобы снова заснуть, нужно услышать, как Кейси поет под фортепьяно.

Это звучало подходяще. Несколько куплетов его застольных баллад, и она уже будет зевать. Единственная проблема – комната Кейси находится в гостевом крыле, в конце длинной крытой веранды, тянущейся вдоль всей гасиенды, и придется выйти наружу, возможно, даже разбудить его, объяснить ситуацию, пригласить в гостиную. И заставить петь.

Но предлагал же он после обеда сделать все, что угодно, чтобы приободрить ее. Ну а теперь, когда она приободрилась, и даже очень, что может помешать сказать, что она расстроена больше, чем когда-либо, и хочет принять его предложение исполнить что-нибудь из репертуара Эллы? Ничего, решила Джез. Только неохота прерывать его сон или заведомо врать. С другой стороны, Кейси, вероятно, будет доволен, если она разбудит его и скажет, что чувствует себя лучше. Он будет рад, и он запоет. А может, он и сам не спит, беспокоясь о ней, как о больной корове?

Джез, шлепая босыми ногами, шла по веранде. Цветущий жасмин наполнял воздух сладкой ностальгией. Сырость, пронизывающая до костей, дополнялась порывами ветра. Так она совсем простудится, стараясь избавить Кейси от беспокойства. Ангел милосердия, очень кстати одетый в черный атлас! Конечно, если бы она была одета в кружевную ночную сорочку, пришлось бы сменить ее на что-нибудь менее провоцирующее, но в таком халате можно даже отправиться на танцы.

Под дверью Кейси не было видно света. Совершенно очевидно, что он не слишком беспокоился и все-таки заснул, подумала Джез, содрогаясь от холода. Она постучала в дверь, но не услышала в ответ ни звука. Она позвала его, но ответа не было. Противный ветер продувал насквозь атлас, ноги мерзли на холодном каменном полу. Погода была как раз подходящая, чтобы схватить воспаление легких. Джез нетерпеливо покрутила ручку. Старая тяжелая дверь со скрипом открылась, и она быстро вошла в комнату, закрыв дверь за собой. С минуту она постояла, чтобы привыкнуть к темноте, помня, как когда-то наткнулась на багаж, оставленный Кейси.

Во внутреннем дворике горели фонари, они давали достаточно света, и через некоторое время она смогла увидеть предметы в комнате. Она подошла к кровати Кейси и наклонилась над ним в нерешительности, стараясь выбрать наилучший способ разбудить его. Она не могла потянуть его за большой палец ноги: большой палец так далеко расположен от сердца, что не вызывает страха при пробуждении, но ноги Кейси были спрятаны под одеяло. Она могла бы погладить его по руке, но ближайшая к ней рука находилась тоже под одеялом, а другую он откинул так далеко, что она оказалась на другом краю кровати, и Джез очень далеко пришлось бы тянуться до нее, с риском свалиться на Кейси.

Джез села на пол у кровати, раздумывая, что делать. Ее лицо оказалось на уровне матраца. Она стала изучать спящего Кейси. Видно было только его лицо – одеяло было натянуто до подбородка. Во сне он совсем мальчик, подумала она. Его изборожденный морщинами лоб разгладился, и на лице не было обычного напряженного выражения. Он слегка улыбался. Может быть, он сейчас видел тот же сон, который видела до этого и она?

Глаза Джез, так много изучавшие строение человеческого лица, медленно перемещались по лицу Кейси, оценивая его форму: от подбородка к линии, где начинались волосы, от носа на веки, от ушей ко рту. Все его черты были лишены цвета в слабом свете от далеких фонарей. Рыжеватые волосы с кудряшками и вихрами были непонятного темного цвета, но только не рыжие. И все же его лицо вызывало симпатию, глубокую симпатию, даже нос, который был слишком широк у основания. Каждая из черт была основательной, каждая отлично сочеталась с другими. Их грубоватость выражала не отсутствие чувствительности, а силу.

Все-таки с закрытыми глазами он выглядит хуже, решила Джез. Хочется заглянуть в его быстрые яркие глаза необычного коричневого цвета, цвета спелого ореха. И ей просто необходимо увидеть выражение упрямого львенка, всегда присутствующее на его лице, когда он говорит. Да, он гораздо лучше выглядит, когда бодрствует. Вне всяких сомнений. Может ли какой-нибудь другой мужчина спать так крепко?

Не утерпев, с невольным вздохом, Джез наклонилась и поцеловала Кейси в улыбающиеся во сне губы. Никаких признаков того, что он просыпается. Она поцеловала его снова, теперь уже таким поцелуем, который, по ее мнению, не мог бы позволить ни одному настоящему мужчине с красной кровью в жилах спать дальше. Он только отвернулся. Это уже начинало раздражать.

Можно было бы пронзительно свистнуть прямо ему в ухо, подумала Джез, тогда он быстро придет в себя. Но, с присущей ему неуклюжестью и прямотой, Кейси может и кулаком заехать, прежде чем поймет, кто перед ним. Подумав, Джез зажала ноздри Кейси большим и указательным пальцами так, чтобы он не мог дышать через нос, и крепко прижала губы к его губам, чтобы он не мог дышать и через рот. Все еще не просыпаясь, он попытался увернуться, но она крепко держала пальцами его нос, так что попытка не удалась.

Начав задыхаться, Кейси вдруг широко раскрыл глаза, и Джез быстро отпрянула от него.

– Это я, – произнесла она.

– А, что? – Он был в полнейшем замешательстве.

– Это я, Джез.

– Что ты здесь делаешь?

– Я... Я хотела тебе сказать кое-что.

И чего я пришла сюда? – подумала Джез. Была очень хорошая и веская причина прийти в его комнату, но в тот очень длинный промежуток, который прошел со времени, как она покинула свою комнату, до времени, когда она разбудила Кейси, она уже потеряла нить своих мыслей.

– Ты хотела сказать мне что-то?

– Да... кое-что о сне, который мне приснился. Ой, я совершенно замерзла! Можно я залезу к тебе?

– Что?!

– Погреться. Пусти же! Я заболею, если не пустишь.

– Не пущу.

– Почему?

– Я сплю без пижамы.

– Да ладно! Я одета и не буду смотреть на тебя. Не притворяйся уж очень стыдливым.

Джез нырнула под одеяло.

– А-а! Уже лучше! Здесь так хорошо и тепло.

– Бог мой, Джез!

– В чем дело?

– Что это на тебе надето? Что-то такое холодное.

– Это Пит подарил к Рождеству. Черная атласная блуза с такой же пижамой.

– Пит подарил тебе к Рождеству нижнее белье?! Я был уверен, что Пит твой деловой партнер.

– Так оно и есть, и это не совсем нижнее белье. Это – домашний костюм. И как бы там ни было, Пит – такая прелесть... Он так долго сохраняет мечту обо мне... Ты можешь хоть немного подвинуться? Я здесь совсем на краю.

Кейси подвинулся на самый дальний край кровати, а Джез быстро перекатилась так, что оказалась совсем рядом с ним, прижавшись к его боку. Он был такой теплый, такой голый и такой отчужденный.

– Джез, что у тебя на уме, черт возьми? – строго спросил Кейси.

– Ну почему ты так подозрителен? Я хотела рассказать тебе кое-что о сне, но сейчас я никак не могу вспомнить, о чем он... Ты знаешь, как мимолетны сны.

– Если бы я явился к тебе среди ночи и забрался бы к тебе в постель, что бы ты подумала?

– Это совсем другое дело.

– Интересно, почему?

– Для этого у тебя будет... должно быть что-то другое на уме, – нерешительно сказала Джез.

Теперь, когда он напрямик задавал вопросы, совершенно не понимая ту внутреннюю логику, которая привела ее сюда и которая и для нее самой уже была малопонятна, все, что она могла бы сказать, должно показаться ему несколько странным. Ей очень захотелось, чтобы он заткнулся и был бы немного более... гостеприимным. Джез протянула руки и сомкнула их вокруг шеи Кейси.

– Ты мог бы и поцеловать меня, – промурлыкала она.

– Великолепно! Совершенно великолепно. – Кейси ухватил ее руки и крепко сжал их так, чтобы они совсем не касались его. – Ты, наверное, думаешь, что я игрушка в натуральную величину? Ты целый вечер как одержимая выступала в защиту человека, за которого хотела когда-то выйти замуж, ты пригласила своего последнего любовника, большую кинозвезду Сэма Батлера, сюда, на семейное Рождество, а теперь ты захотела залезть ко мне в объятья, чтобы показать, как ты отлично выглядишь в пижаме, которую тебе преподнес твой милый старый Пит с его неугасимым желанием?

– О! Что ты несешь! – Джез вывернулась и села в постели. – Я еще ни разу в жизни не слышала таких несправедливых, необоснованных обвинений!

– Да? Ты говоришь, что мне от тебя нужно только одно, а сама требуешь только поцелуя. И зачем ты забралась в мою постель? Не затем ли, чтобы вынудить меня заняться с тобой любовью? По-настоящему, серьезно. Но ведь тебе этого не нужно?

– Что ты хочешь услышать от меня?

Проклятье, подумала Джез. Именно этого она и хотела, это было именно то, чего она добивалась, паршивый ублюдок, но она скорее сгорит в аду, чем признается в этом. И никогда, никогда, даже через миллионы, миллиарды лет она не расскажет ему о своем сне. Неужели это сокровище ничего не знает о женщинах?

– Я никогда не встречал такой невероятной задиры, как ты. Все, что тебе от меня нужно, – еще один скальп в твоей коллекции. Забудь об этом! Со мной это не пройдет. Оставь меня в покое и катись к своему до боли прекрасному Сэму, к такому приятному Питу и к такому незабываемому Гэйбу.

– Пошел бы ты куда подальше! – вскричала Джез, выскакивая из кровати, как пробка из бутылки, и бросаясь через комнату к двери. – Фашистская свинья!

– Как по-твоему, слова «мучительно вежливы» подходят? – спросила Рэд, обращаясь к Майку. Они шли впереди Джез и Кейси к ресторану на берегу лагуны.

– Я думаю «триумф достоинства» лучше, – ответил он.

– Но они все-таки разговаривают, – произнесла Рэд, не поворачиваясь к нему, а только скосив на него глаза.

– Ну, – пробормотал Майк, – это еще ничего! Ну и молодежь! Он добродушно наблюдал, забавляясь, за тем, как вели себя Кейси и Джез. Он прежде не видел, чтобы его непредсказуемая дочь была такой невероятно вежливой и предупредительной, такой скучно приятной, такой типичной занудой. А Кейси был чопорным, как дипломат, пекущийся о своей карьере и наносящий первый визит в какую-нибудь иностранную державу, властитель которой помешан на протокольных моментах.

Майк отодвигал стул, чтобы усадить Рэд, и она наклонилась к нему, чтобы подытожить свои наблюдения:

– Или они неудачно переспали, или же он хотел, а она не захотела.

– Нельзя найти другого объяснения, – согласился Майк Килкуллен.

Надо было бы оставить их дома, чтобы они смогли повторить попытку. Нельзя ожидать, что все получится как надо с первого же раза... Они слишком молоды для этого.

Он заказал столик в ресторане «Л'Амбруаз» – одном из самых дорогих, прекрасно отделанных и признанных французских ресторанчиков. Обычно они обедали на гасиенде, но Майк захотел дать Сьюзи дополнительное время для приготовлений к завтрашнему дню, когда приедут остальные члены семьи в количестве десяти человек. На всю следующую неделю Сьюзи наняла двух помощниц по кухне, из местных, которые обычно помогали ей готовить, и двух приходящих официанток.

Вечером в субботу перед Рождеством, конечно, не следовало уезжать из дома, подумал Майк, перебирая события. Они с большим трудом нашли место для парковки автомобиля на переполненной стоянке возле магазина. Но по крайней мере в этом ресторанчике, с его пианистом, знающим все старые популярные мелодии, можно надеяться на приличную пищу в спокойной атмосфере, без шумливых детей и юнцов.

– Давай отметим наступление праздников, дорогой, – сказала Рэд. – Икра и водка, ты согласен? И побольше!

– Хорошая мысль.

Он опустил свою ладонь на ее руку, крепко прижав к столу, выражая одобрение. Если Рэд считала, что алкоголь и закуска могут исправить настроение Кейси и Джез, то что может быть лучше и действовать быстрее, чем икра и водка? Это сочетание должно обладать бесценным свойством сглаживать противоречия даже у наиболее враждебно настроенных противников, иначе русские не применяли бы его, стараясь сломать лед, на всех официальных приемах.

– Что же мы празднуем, папочка? – спросила Джез после того, как у Майка приняли заказ.

– Жизнь, малышка. Здоровье, любовь, друзья – будем пить за все хорошее.

Дочь, наверно, действительно влюбилась в Кейси, подумал он, так как слишком много усилий потратила на то, чтобы быть чертовски великолепной. На ней было очень короткое платье, которое в любую другую эпоху не могло бы сойти даже за детскую одежду и еще меньше за комбинацию, представлявшее собой небольшой кусок тончайших коричневых кружев по шифону телесного цвета, которое держалось на груди, прикрывая ее, только благодаря двум очень узким бретелькам. Уж как ей удалось, черт возьми, но ее волосы уложены в стиле Вероники Лейк сороковых годов: волнистая прядь закрывает половину лица. Когда она села, то умудрилась выбрать место так, что подставила Кейси не только свою голую спину, но и свой невидящий глаз.

Официант принес им хрустальные рюмки и наполнил их из графина, который подвезли к столу в ведерке со льдом. Майк Килкуллен внимательно слушал пианиста, наигрывавшего популярную песенку 1936 года, а потом поднял рюмку в честь Рэд со словами из этой же песни.

– «Ночь так прекрасна, и ты так молода», – сказал он и выпил водку одним глотком.

– Споешь мне эту песню? – попросила она.

– Только не я... я не умею петь, не фальшивя.

Рэд подняла свою рюмку и, растягивая слова, как она обычно делала, произнесла:

– «Ты позволь мне тебя полюбить» – это из песни этого же года.

Она опустила рюмку и снова подняла, требуя продолжения.

– Эй, позволь мне добавить, – потребовала Джез, поднимая свою рюмку. – «Прекрасный способ провести вечер»... Нет, подождите, не так... «Мое сердце принадлежит» папочке... и Рэд тоже.

Официант снова наполнил ее пустую рюмку.

– Теперь моя очередь, – сказал Кейси. – «Все или совсем ничего».

Рэд слегка ущипнула Майка под столом. Она никогда не ошибалась, если дело касалось любовных отношений.

Снова подошла очередь Майка, и все повернулись к нему.

– «Твое очарование», – произнес он, глядя на Рэд, ужасно довольный сам собой. Авторы песен тех давно прошедших времен были явно на его стороне.

– «Когда лодка моей мечты приплывет домой», – ответила Рэд и подняла рюмку навстречу его поднятой рюмке.

– «У меня есть любовь, она греет меня», – пропела Джез и послала Майку воздушный поцелуй.

– «Глупцы спешат...» – продолжил Кейси. Его выбор был встречен хором неодобрительных возгласов со стороны Рэд и Майка и полным молчанием со стороны Джез. – Можно я сделаю еще одну попытку? О'кей... Для Рэд... «У каждого есть что-то очень хорошее, но все хорошо лишь у тебя».

– И откуда же это? – спросила Рэд, засмеявшись несколько недоверчиво.

– Тысяча девятьсот двадцать седьмой, – ответил Кейси, выказывая скрытые от мира познания.

Майк Килкуллен снова поднял рюмку.

– «Снова вернулись счастливые дни» – это для нас всех. Он, словно в фильме, вдруг увидел, как в течение сорока пяти лет на рассвете седлает свою лошадь, выезжая с работниками-пастухами на пастбища, где их ожидают стада, увидел Сильвию, сидящую в старом кресле-качалке с маленькой Джез на коленях и напевающую малютке шведскую колыбельную песенку. Его жизнь не всегда была счастливой или легкой, но он никогда не променял бы ее на жизнь любого другого мужчины на свете.

Официант снова обошел стол по кругу. На этот раз Джез первая подняла наполненную рюмку.

– «Я хочу выйти замуж за целый квартет», – провозгласила она с широкой вызывающей ухмылкой.

– «Эта леди – бродяга», – в тон ей парировал Кейси.

– Ну-ка, обождите! – запротестовала Рэд. – Мы потеряли нить.

Она вернулась к Майку, довольная тем, что ей удалось восстановить порядок среди молодых, подняла рюмку и произнесла:

– «Больше, чем думаешь ты».

– «С песней, звучащей в моем сердце». – Он улыбнулся ей, звонко стукнув рюмкой о ее рюмку, и залпом выпил водку.

– «Увидел я безумный сон». – Джез загадочным жестом подняла рюмку, адресуя тост всем присутствующим за столом.

– Не разрешаю, в этом нет смысла, – проговорила Рэд, самовольно присваивая себе функции арбитра.

– А нужен ли смысл?

– Если хочешь продолжить игру, то абсолютно обязательно.

– О'кей. «Лимон в саду любви». Нет? Ну, погоди, это же тысяча девятьсот шестой год. Рэд, ты слишком придираешься. «Жизнь, как корзина с черешнями». Это подходит.

– Намного лучше, – одобрила Рэд.

– «Даже за весь чай Китая», – неожиданно произнес Кейси с выражением, подняв вверх рюмку.

– Кейси, ты тоже выбился из колеи, так же как и Джез. Даю тебе еще один шанс, – сквозь смех сказала Рэд.

– «Не захотела сделать то, о чем ее просил».

– Ну, это ты сам придумал, – возразил Майк.

– Написано в 1923-м, в год, когда была создана бессмертная песенка «Я не скажу тебе да и не скажу тебе нет» из «Маленькой мисс Блюберд», музыка Гершвина. Спросите меня, Майк, о чем угодно в этой области. Тут я могу выступать экспертом. Коровы – ничто в сравнении с этим.

– Ты одарен в разных областях, – произнесла Рэд, как тост в честь Кейси, хотя песни с такими словами не существовало.

– Давайте закончим, – сказала вдруг Джез, выпила водку и демонстративно стукнула пустой рюмкой по столу. – Я хочу икры. – Ее внимание до сих пор полностью принадлежало Рэд и отцу. В сторону Кейси она только тряхнула головой.

– Мы все хотим икры, – произнес Майк.

Они так быстро осушили графин водки, что официанты только начали раскладывать икру из огромной голубой консервной банки, помещенной в серебряную чашу с кусочками льда, стараясь не смять ни одной из бесчисленного множества таких хрупких, крупных, темных икринок.

«Я ошиблась, предположив, что водка смягчит настроение Джез и Кейси, – думала Рэд. – Кажется, все получается наоборот. Через мгновение они возьмутся за оружие. Но по крайней мере, взрослые сделали со своей стороны все, чтобы помочь детям».

Майк испытывал величайшее наслаждение, наблюдая, как молодое поколение разыгрывает свой вариант одной из классических драм, окидывая стол и сидящих за ним долгим, счастливым и мечтательным взглядом. Почему их жизненный путь должен быть гладким и легким? Его непутевая дочь была просто великолепна, когда на нее находило одно из таких настроений, и начинала вести себя совершенно нахально и высокомерно. И для Кейси тоже неплохо почувствовать поражение и то, что его отвергли. Или конфликт будет исчерпан, или – нет, но любое решение он воспримет как правильное. Для него главное, что Рэд будет рядом, его собственная Рэд, его неповторимая и любимая, которая всегда будет любящей, взрослой женщиной, а эти дети пусть побрыкаются, повизжат и попробуют заново изобрести колесо.

Майк Килкуллен мысленно улыбнулся своей философской отстраненности. Ему казалось, что он находится в центре круга, теплого, золотистого света, будто он остановился в полдень где-нибудь высоко на холме, чтобы окинуть взглядом свою империю, простирающуюся на много миль в любом направлении, от голубых, таких любимых берегов до вершины Портола-Пик, зная, что ему принадлежат недоступные взору дали. Он часто так делал, проезжая по ранчо, но раньше такие великолепные моменты недолго волновали его душу. А теперь, вот уже много месяцев, это ощущение живет в нем, став его внутренним миром. Долгие, долгие годы понадобились для того, чтобы достичь такого состояния, думал он, зато теперь он словно оказался в самом лучшем, самом грандиозном месте на свете.

Остаток обеда прошел веселее, так как Кейси и Джез, заключив временное перемирие, погрузились в атмосферу праздничного вечера.

– Куда теперь? – спросила Рэд Майка, прежде чем выйти из ресторана.

– Домой, дорогая. В этом городе слишком много людей, – ответил Майк.

Когда они подошли к автомобильной стоянке, Майк решил, что он и Кейси должны пойти и пригнать его знаменитый «Мерседес» 1966 года, белый, с откидным верхом, который ему подарила Сильвия. Джез и Рэд остались ждать на тротуаре у входа. В такой суете, среди великого множества людей, бродящих по магазинам с грудой свертков в руках, пытающихся запихнуть в багажники автомобилей не умещающуюся туда добычу, пройти к драгоценной машине, аккуратно припаркованной на самом дальнем краю автомобильной стоянки, было совсем непросто.

Рэд и Джез ожидали их в дружеском молчании, держась за руки, в уютном тепле своих пальто.

Проходили минуты, несколько машин отъехало от стоянки. «Что-то очень долго», – нетерпеливо подумала Джез. Вдруг издалека до нее донесся гневный голос отца. Потом она услышала крик Кейси, прерванный выстрелами. Женщины, почувствовав неладное, бросились сквозь толпу.

Добежав до дальнего края стоянки, где стоял автомобиль, Рэд и Джез нырнули в толпу, собравшуюся там, работая локтями, чтобы протолкнуться сквозь нее, чувствуя, как в них растет отчаяние. Какие-то люди пытались сдержать напор любопытствующих, как будто стараясь оградить от них небольшой участок вокруг машины Майка Килкуллена.

Кейси лежал вытянувшись, навалившись на Майка, протянув руки к его голове. Он уткнулся лицом в грязь, рядом медленно расползалась кровь.

Майк Килкуллен лежал на спине, его коротко подстриженные седые волосы намокли в луже крови, глаза были открыты.

Джез заглянула в их ужасающую пустоту и сразу же, намного раньше Рэд, поняла, что произошло. Она приложила пальцы к его шее, как раз под воротником, куда она всегда прижималась, когда была ребенком и он носил ее на руках, и где ощущала его сильный пульс. Там еще было тепло, но не было биения пульса. Она слышала, как Рэд умоляла вызвать «Скорую помощь» и как люди из толпы кричали, подзывая полицию, но она уже знала, как будто увидела сигнал семафора, стоящего на далеком, расплывчатом краю ее существования, что ее отец мертв.

Она повернулась к Кейси. Он был еще жив, еще дышал, но был без сознания. Не было возможности сдвинуть его с тела отца, пока не подошли люди с носилками, не было возможности узнать, насколько серьезно он ранен. Она могла только держать его безвольно обмякшую руку и ждать, когда прибудет помощь. В последний субботний вечер перед Рождеством.