XIX

Когда Джез все же собралась с духом рассказать Кейси о неприятном разговоре, который у нее вышел со Стивом Джонсоном, его природная деловая смекалка, бывшая основой всей его разнообразной деятельности, подсказала ему, что нужно подчиниться решению о наследстве: Джез может оттянуть начало преобразования поместья, но предотвратить совсем никак не сможет. Она добавила, что знает историю Сьюзи про «обет горе», а также рассказала про загадочное письмо Эмилии, где говорится о договоре.

– Тебе не кажется, что за этим может скрываться что-нибудь серьезное? – спросила Джез с надеждой.

– Послушай, дорогая, идея Монте-Карло, конечно, ужасна, – ответил Кейси, – но мы можем противопоставить ей только неоспоримые факты. Кто-то должен объяснить связь между этой историей и письмом, иначе получится, что у нас в арсенале одни призраки и мы всего лишь хватаемся за соломинку. Есть еще какой-нибудь кладезь местных историй, помимо Сьюзи?

– Может быть... может быть, мистер Уайт – тот, который читал нам завещание, хотя он по меньшей мере на сто лет моложе, чем нужно бы. И все же их род всегда вел дела с моей семьей.

– Давай договоримся с ним о встрече. Он, возможно, и не индейский знахарь, но, кроме него, у нас все равно нет никакой зацепки.


Когда они поднимались по лестнице, ведущей в офис Генри Уайта в Сан-Клементе, Джез остановилась на полпути.

– Может, это даже и не соломинка и мы зря теряем время?

– Ерунда, – ответил он, подталкивая ее вверх. – Ему не так часто выпадает удовольствие лицезреть такую девушку.

Генри Уайт принял их с обычной учтивостью. Казалось, что слова «мой жених», употребленные Джез в отношении Кейси, удивили его меньше, чем ее самое, ибо ей прежде не доводилось их произносить. Но она чувствовала, что нельзя иначе представить Кейси такому достойному человеку, как отставной банкир.

После того как она показала ему письмо Эмилии и пересказала историю Сьюзи, он откинулся в кресле и задумчиво покачал головой.

– Моя дорогая мисс Джез, вы нашли себе весьма романтичную головоломку, но мне никогда прежде не доводилось слышать эту историю, а письмо может означать все, что угодно.

– Я знаю, но... Земля была пожалована Теодосио Валенсия испанской короной в 1788 году...

– Дорогая моя, если мы начнем вдаваться в подробности земельных пожалований испанской короны, то только понапрасну потеряем время. Подлинных актов было всего двадцать или тридцать – тут эксперты расходятся, – но до нас не дошло ни одного документального свидетельства. Возможно, на дне какого-нибудь сундука и хранится где-нибудь подлинный документ, но пока что факты говорят за то, что все они утеряны или уничтожены. По крайней мере, я не знаю ни одного человека, который бы видел эти бумаги. Даже свитки Мертвого моря не овеяны такой таинственностью.

– И все же этот договор должен что-то означать! – упрямо продолжала Джез. – Иначе Хуанита Изабелла не стала бы писать об этом в письме, которое Эмилия сочла столь значительным, что хранила его в папке со своими самыми дорогими памятными вещицами, любовными письмами и фотографиями мужа.

– Если бы в договоре с францисканцами действительно крылся какой-то важный смысл, то он упоминался бы еще где-нибудь, а не только в женской коллекции сентиментальных бумажек, – проговорил Генри Уайт. – Нет, дорогая, он был бы зарегистрирован, и каким-либо образом, где-либо и когда-либо его официальная сила была бы зафиксирована.

– Как именно зарегистрирован? – спросил Кейси.

– Ха! Действительно, как? Вы попали в самую точку, в самую гущу болота калифорнийской истории – печальной истории нагромождения несправедливостей, настоящей сточной канавы, полной осложнений и путаницы. Ха! Вы не здешний, мистер Нельсон?

– Нет, сэр, я из Нью-Йорка.

– Впрочем, даже если б вы родились здесь, это не имело бы большого значения. Теперь уже никто не пытается изучать даже историю Соединенных Штатов, что уж говорить о Калифорнии.

Мистер Уайт смотрел на них с улыбкой человека, который долгие годы ждал, когда придут такие вот два дурака и станут расспрашивать его о вещах, в которых он хорошо разбирается, а они ничего не смыслят. Несмотря на охватившее ее нетерпение, Джез решила во что бы то ни стало вытащить из него то, что он знает.

– Мистер Уайт, – сказала она вкрадчиво, – не могли бы вы ввести нас в курс дела?

– Ха! Ввести вас в курс дела? Вот уж действительно! Ничего другого не придумаешь, как начать с самого начала, то есть с 1769 года, когда вице-король Испании учредил Королевский форт в Сан-Диего. Он послал вверх по берегу экспедицию в поисках бухты Монтеррей – шестьдесят три человека плюс два священника, во главе их был Дон Гаспар де Портола. Они продвигались по берегу и крестили по дороге каждого ребенка, до которого успевали дотянуться. В итоге отец Фра Хуниперо Серра учредил к северу от Сан-Диего двадцать одну миссию. Большинство прилежащих земель было присвоено этими миссиями, но некоторые земли были пожалованы частным лицам, главным образом старым солдатам, которые хорошо проявили себя на службе.

Джез бросила незаметный взгляд на Кейси. Если он не проходил этого в школе, то она – да. Историю Хуниперо Серра не могли пропустить даже самые беспечные туристы, если, конечно, они не были из числа тех, кто, кроме Диснейленда, и шага никуда не сделает.

– Вот тут-то мы и подошли к самому неприятному. Ха! В 1821 году Испания уступила Калифорнию Мексике. Местные поселенцы, так называемые «калифорнио», помесь испанцев с мексиканцами, постепенно вырвали власть из рук францисканцев. На период между 1833 и 1840 годами приходится самое большое количество землезахватов. Каждый за себя, вот как это происходило, можете мне поверить. Если же у вас уже было земельное владение, как, скажем, у семьи Валенсия, то надлежало подать петицию, чтобы подтвердить право собственности, для чего необходимо было предстать в суде перед лицом мексиканского губернатора, подать прошение на имя губернатора, доказать, что у вас не менее двух тысяч голов скота и дом, и представить все мыслимые основания для продления первоначального акта пожалования. Хотите верьте, хотите нет, но каждая такая тяжба тянулась не меньше тридцати лет, а что в результате? Ничего хорошего! Большинство прежних хозяев лишилось и земли и денег еще до того, как процесс завершался, зато вместо них появилось множество новых владельцев, в основном со связями в политических кругах.

– Но ведь семья Валенсия сохранила свои земли! – воскликнула Джез. – Иначе она не смогла бы продать их Килкулленам!

– Совершенно верно, моя милая, они были в числе нескольких упорных счастливцев. В их деле – оно называлось «экспедиенте», – должно быть, находились петиция губернатору, грубая топографическая карта под названием «дизеньо» и копия под названием «баррадор». Само «экспедиенте» должно было храниться в архиве провинции. Все официально и настолько аккуратно, насколько это было возможно в те времена.

– А где это «экспедиенте» может быть сейчас? – спросил Кейси.

– Представления не имею, молодой человек. У меня нет никакой зацепки, – сказал он мягко. – В любом случае толку от этого «экспедиенте» оказалось немного, ибо не успели Валенсия успокоиться, что владеют своей землей на законных основаниях, как явились Соединенные Штаты и объявили войну Мексике. Это было в 1846 году. Война была не так чтобы очень серьезная – «калифорниос» сдали весь штат в январе 1847 года, как раз перед золотой лихорадкой сорок восьмого года – на редкость непродолжительная борьба, как я всегда считал. Или наоборот – удивительно удачная, смотря на какой вы стороне. Ха!

– Если «калифорниос» сдали весь штат, то как удалось Валенсия сохранить свои владения? – спросил Кейси ровным голосом.

Описывая ужасы процессов по делу о землевладении, мистер Уайт продемонстрировал некоторую бесчувственность, казалось, он получал удовольствие, разбивая вдребезги их наивные надежды.

– Им снова пришлось предстать перед судом, в соответствии с законом конгрессмена Гвина 1851 года, который предусматривал урегулирование земельных исков комиссией из трех уполномоченных. В течение двух лет все единоличные пожалования – всего числом около восьмисот – должны были быть представлены этой комиссии – хотите верьте, хотите нет, но эти иски касались двенадцати миллионов акров земли! Хаос, полный хаос, дорогая Джез. Могу себе это отлично представить.

Генри Уайт замолчал и сидел, качая головой, как если бы он от души радовался тому, что ему не довелось пережить этот период калифорнийской истории.

– Но, мистер Уайт, Валенсия продали землю Килкулленам в 1865 году, – настаивал Кейси. – Сделка наверняка была оформлена по закону.

– О, в этом я не сомневаюсь. Нет, конечно, Килкуллены не стали бы платить без официального оформления купчей... Они были не дураки, я полагаю. Чтобы удовлетворить повторные слушания в суде США, им надо было подтвердить мексиканское пожалование еще одной петицией, еще одним, более полным «дизеньо», подтвержденным американским генеральным инспектором, как и всякую самую ничтожную бумажку, которую они только могли представить в поддержку своих притязаний на землю. А потом, после удовлетворения иска, все эти бумаги должны были составить новое «экспедиенте». Оно должно было быть скопировано на кальку, и служащий из конторы генерального инспектора должен был бы скрепить оригинал подписью и печатью.

– Наверное, ответ меня не удовлетворит, но все же – где бы могло быть это второе «экспедиенте»? – спросила Джез, пытаясь предугадать ответ по выражению его лица.

– Мне действительно неприятно говорить вам об этом, моя милая, но большинство положительных решений по таким делам подлежало регистрации в Генеральной земельной конторе, которая – увы – находилась в Сан-Франциско.

– И, разумеется, до землетрясения.

В голосе Джез прозвучала одновременно и догадка и недоверие.

– До землетрясения и, что еще хуже, до пожара. Боюсь, что бумаги погибли в огне.

– Но это означает, что мы ищем несуществующую бумагу! – взорвалась от негодования Джез. – Это нечестно!

– Может быть, поэтому теперь и не преподают больше историю Калифорнии, – сказал Кейси, взяв ее руки в свои. – Это было бы слишком жестоким разочарованием.

– По всей видимости, когда земля переходила к другому владельцу, – добавил мистер Уайт как будто в запоздалом раздумье, – документ, устанавливающий право собственности, поступал на хранение в Окружной архив в Санта-Ане.

– Что?!

– О, я полагал, вам это известно, иначе я бы сказал об этом раньше. Да, да, в самом деле, купчая крепость на приобретение ранчо Монтанья-де-ла-Луна Майклом Килкулленом должна была поступить к архивариусу, чтобы вступить в законную силу. Ха! В таком случае все эти подлинные документы, о которых мы толковали, оказываются неважными, несущественными... Абсолютно несущественными...

Тогда почему он не сказал об этом сразу, подумала Джез с раздражением. Зачем надо было посвящать нас во все эти малозначительные детали, вместо того чтобы просто направить нас в Санта-Ану? Но Генри Уайт еще не закончил, а рука Кейси крепко сжимала руки Джез, мешая ей вскочить и броситься к машине, чтобы ехать дальше.

– С другой стороны, – размышлял Генри Уайт, снимая очки и разглядывая потолок, – свидетельства, купчие крепости, дела – зачастую главная загадка кроется не в них, не так ли? Вот почему у нас есть историки, библиотекари, хранители музеев, а не только адвокаты по недвижимости. Ха! Да, вам бы следовало наведаться еще в Банкрофтскую библиотеку, знаете, в Беркли, или в архив Исторического общества Сан-Диего, или в отдел рукописей Хантингтонского музея в Пасадене, или в Историческое общество округа Оранж, а может, даже в Историческое общество Сан-Хуана... Никогда нельзя знать, на что наткнешься... У них там хранятся всякие клочки и бумажки, старые документы, какие-то кусочки...

– Благодарим вас, мистер Уайт, – твердо сказал Кейси. – Вы нам очень помогли. Мы с Джез очень вам признательны.

– Всегда к вашим услугам, мистер Нельсон, в любое время. Всегда приятно преподать молодым людям маленький урок истории! Не припомню, когда мне еще доводилось так замечательно провести утро.


– А, вот вы где, все утро вас ищу, – сказала Валери раздраженно, увидев Фернанду и Джорджину, которые завтракали возле одного из бассейнов отеля «Ритц». – Могли бы оставить мне записку, а, Ферни? Я умираю с голоду, а есть одной мне не хотелось.

– Извини, Вэл. Я думала, ты с Джимми уехала в Лос-Анджелес.

– Я собиралась, но оказалось, что у него свидание с Джоном по какому-то другому делу, не имеющему к нам никакого отношения. Терпеть не могу, когда все разбегаются в разные стороны, не говоря мне ни слова!

Валери говорила с гораздо большим негодованием, чем того заслуживал случай, но она все еще не остыла после утренней размолвки с мужем. Билли просто не желал считаться с ее новым положением богатой наследницы! Он вел себя с ней так, как со своей старушкой Валери, на которой он женат вот уже столько лет, будто бы ровным счетом ничего не произошло – просто у старушки вдруг завелись небольшие карманные деньжата.

От Уильяма Малверна-младшего опять слышалось одно нытье. Кухарка увольняется, горничная ушла, холодильник не в порядке, и вместо льда – наполовину вода, у каждой из трех дочерей свои проблемы, и все они пытаются взвалить их на его плечи, ему до смерти надоело быть запасным танцором на вечеринках. Валери слишком долго болтается в своей Калифорнии, – одна глупость за другой, как если бы Валери была той же самой, что и до смерти отца.

Ей хотелось крикнуть ему: «Перебирайся жить в отель! Питайся в своих клубах! Скажи девчонкам, чтобы перестали валять дурака! И ради бога, перестань меня пилить!» Но она прикусила язык и попыталась все загладить, не обещая, однако, как он того хотел, сегодня же вернуться в Нью-Йорк.

В голове у Валери созрел план, но она еще не была готова его осуществить, следовательно, не готова была и к конфронтации с мужем, ибо двадцать два года замужества научили ее ценить преимущества обладания привлекательным, покладистым мужчиной, пусть даже он и был для нее источником раздражения.

Ее план предполагал сожжение мостов, сожжение каждого проклятого мостика, соединявшего отвратительный, вонючий, тесный остров Манхэттен с остальной частью Соединенных Штатов, причем сжечь их она предполагала настолько основательно, что, откажись Билли Малверн последовать за ней, он никогда больше ее не увидит. Она пока не была уверена, что к этому готова, не знала, хватит ли у нее мужества сделать этот шаг, в результате чего она бросит свою семейную жизнь и все, что казалось ей раньше важным.

Но боже мой, какое это было искушение, какое глубокое, первобытное искушение – бросить все, к чему она стремилась, и бежать – так наверняка истолкуют ее поступок все, кого она знает, – бежать в Филадельфию, начать жить другими радостями, более человечными привычками, жить новой жизнью, в которой не надо будет покупать себе положение в обществе!

О, если бы только это оказалось ей под силу – ей, которая сама заработала свои прочные позиции в этом жестоком городе, ей, Валери Малверн, считавшейся одной из самых долговечных фигур нью-йоркского общества, и вдруг превратиться в провинциалку! После стольких лет в самой гуще моды и блеска, в американском эквиваленте Версальского дворца в самом пике правления Людовика Шестнадцатого – не покажется ли жизнь на обочине ужасным падением? Что, если ее впечатление от Филадельфии имеет привкус романтики только лишь потому, что она там не живет и не знает повседневной реальности, совсем не такой, как при случайных визитах? Не исключено, что Нью-Йорк на самом деле притягивает куда больше, чем она себе представляет, а Филадельфия окажется такой же скучной и неинтересной, как загородное поместье для французских аристократов, изгнанных из Версаля и быстро зачахнувших в провинции.

Стоит вам оставить Нью-Йорк – и вы забыты. По всей стране встречаются женщины такие же богатые, какой скоро станет она, – но кто о них слышал в Нью-Йорке? Никто их не фотографирует, никто не пишет о них – разве что в местной газетенке. Единственный незначительный взлет в их жизни происходит тогда, когда «Таун энд кантри» избирает их город для своей очередной статьи и они вдруг оказываются среди героев журнального репортажа. Если же этим женщинам случается быть в Нью-Йорке, их приезд проходит не замеченным никем, кроме нью-йоркских друзей, а едва они улетят домой, как никто в Нью-Йорке о них и не вспомнит.

Валери села за столик к Джорджине и Фернанде, заказала салат из креветок и принялась за еду, не пытаясь подключиться к их беседе, которая касалась, кроме всего прочего, достоинств разных джемов и желе.

Валери попыталась подвести черту под своим новым положением в городе, где последние несколько лет ей приходилось из кожи вон лезть, чтобы соответствовать в глазах общества тому уровню благосостояния, какой ей приписывался.

Теперь у нее будут почти неограниченные средства. Ее фамильное состояние было ничуть не хуже, чем у какой-либо другой женщины ее круга, – нет, даже лучше, если задуматься всерьез. Что касается ее вкуса, то в нем никто не может усомниться. Деньги, имя, вкус. У нее есть все, чтобы, не ударив пальцем о палец, стать королевой Нью-Йорка.

Но боже мой, до чего же острая стала конкуренция в этом обществе! Все эти избранные, которые сменяют друг друга на постоянно публикуемых снимках, – вот они щеголяют нарядами, наперебой дают деньги на благотворительность, покупают картины, развлекаются, отдыхают – и все напоказ перед всем светом, – разве ей на самом-то деле хочется быть царицей среди этих людей?

Билли Малверну это, конечно, по душе, он наслаждается каждой секундой, в этом можно не сомневаться. Ему не дано увидеть суть вещей. Неужели Билли согласится на переезд? Неужели его можно заставить начать жизнь сначала?

– Валери, что ты молчишь? Ты не одобряешь наших планов насчет чайной? – спросила Джорджина.

– Какой чайной?

– Которую мы с Ферни собираемся открыть, – сказала Джорджина, скептически качая головой. – Мы только об этом и говорим.

– Извини, я задумалась. Мне нужно сделать несколько звонков. – Валери торопливо поднялась.

Она больше не могла выносить общество таких дур, как Джорджина с ее оформительскими делами и Ферни с ее вечными семейными проблемами, нет, больше ни одной минуты. Это уже слишком – ждать от нее, что она будет слушать какие-то дурацкие планы относительно открытия чайной.

– Увидимся позже, – сказала она резко.

– Я что-то не так сказала? – спросила Джорджина у Ферни. – Если да, напомни мне, чтобы я сделала это еще раз.

– С Вэл это бывает. Ей утром звонил муж, после этого она сама не своя.

– Эти мне мужья... – сказала Джорджина задумчиво, но с оттенком скрытого осуждения.

– А ты – зачем вышла за Джимми?

– Ферни, дорогая, что за вопрос!

– Ну... Я только подумала, что, зная твое отношение к мужчинам в жизни женщины, ты не стала бы утруждать себя...

– То есть ты хочешь сказать, что если мне не нужен мужчина для секса, то он мне не нужен вовсе? Ферни, ты просто дитя. Во-первых, Джимми такой милый, а поскольку быть замужем гораздо удобней, чем оставаться одной, то это не такой уж плохой выбор. К тому же много значили его деньги. Мой отец не так богат, скорее наоборот, а нас у него немало, и всех надо было устроить. Поэтому мои родители были просто счастливы, когда я приняла предложение Джимми. Если бы я не вышла замуж, никто бы этого просто не понял. Хуже того, все бы начали удивляться по моему поводу, а то еще и подозревать меня в чем-то. Муж – самая удобная маскировка для чего бы то ни было. А кроме того, может быть, мне захочется детей, как всякой женщине.

Лицо Джорджины слегка смягчилось при мысли о детях. В самом деле, почему нет? Это было бы чудесно.

– А потом, – продолжала она, – всегда существует проблема провожатого. За мной всегда увивались толпы мужиков, они таскали меня на вечеринки, были у меня на побегушках, но, естественно, каждый из них считал, что после нескольких свиданий он заслуживает большего, чем легкий прощальный поцелуй в щечку. Й мне приходилось прощаться с ними навсегда. И все это стало каким-то безнадежно предсказуемым. У меня появилась репутация бессердечной кокетки, а этого уже нельзя было терпеть, ты согласна?

– А Джимми? Ему-то перепадает побольше, чем поцелуй на ночь? – спросила Фернанда с неподдельным любопытством. Она жаждала услышать ответ и одновременно боялась его.

Джорджина опустила глаза и стала рассматривать скатерть, лицо ее внезапно ожесточилось и стало казаться намного старше. Кусая губы, она молчала, как будто решая, отделаться ли и на этот раз обычной для себя шуткой. Наконец она помотала головой, как человек, твердо решивший сказать всю правду, и, не поднимая глаз, проговорила:

– Когда я сказала, что Джимми очень милый, я имела в виду, что он всегда очень мил со мной. Но постель... Это та цена, которую мне приходится платить. Господи, как я это ненавижу! Наверное, мне не следовало бы жаловаться, и каждый мужчина вправе ожидать такого же от своей жены, но Джимми... нет, ты даже представить себе не можешь, что это такое! Не то чтобы он когда-нибудь плохо со мной обращался, дорогая, не подумай ничего такого, он никогда не сделал мне больно, но он... он такой ненасытный. Он такой отвратительно ненасытный, меня просто тошнит, такой он настойчивый и неутомимый. Ох, не знаю, Ферни, может, они все такие. Я никогда не спала ни с кем другим, поэтому не могу сравнивать, но он никогда не бывает удовлетворен до конца. Ты думаешь, это нормально? – Задавая этот вопрос дрожащим голосом, Джорджина осмелилась наконец поднять глаза на Фернанду.

– Нормально? Ничего нормального не существует, – ответила Фернанда с нажимом. – Во всяком случае, не в отношении мужиков. Вы женаты только два года. Конечно, рано или поздно он поумерит свой пыл, это, во всяком случае, я тебе обещаю.

Фернанда подумала о том вечере, что она провела с Джимми Розмонтом, и о том, что если бы она могла убить его на месте, то сделала бы это с радостью.

– Господи, я только об этом и молюсь! Начать с того, что ни для кого не секрет, что он за фрукт. Даже во время медового месяца у него были другие женщины! Хвала господу: чем больше у него юбок налево, тем легче мне. А когда он старается провернуть какое-то дело, как вот в эти несколько недель, то он почти оставляет меня в покое. Конечно, когда все будет сделано, он захочет... как бы это сказать... отметить. – Джорджина передернулась. – И самое странное, Ферни, – он уверен, что я фригидна, но для него это не имеет ровным счетом никакого значения. Что ты об этом думаешь? Как может мужчина насильно брать женщину, которая, он знает, не хочет его? Нет, что бы ни было, его забавляет сама идея. Если уж он не может меня... ну, сама понимаешь... то тогда и никто не сможет. Он рассматривает мою фригидность как самый надежный пояс верности. Очень ценное качество для жены. Давай больше никогда не будем о нем говорить, обещаешь мне, дорогая? Нам нет до него дела. Он просто неизбежное зло.

Глядя в глаза Фернанде, Джорджина улыбнулась ей жадной, собственнической, опасно-соблазнительной улыбкой, полной воспоминаний, восхищения и признания ее прав на все ее эмоции, все ее порывы.

– Господи! Когда ты говоришь это «ну, ты понимаешь», как стыдливая старая дева, я чуть не... ну, ты понимаешь, – сказала Фернанда, понизив голос.

– О, дорогая моя, давай расплатимся и вернемся в номер, – сказала Джорджина настойчиво. – Я так тебя ревную, что не могу больше терпеть.

– Ревнуешь! Не думаешь ли ты, что я подпущу к себе какого-нибудь еще мужика? Немедленно по возвращении в Нью-Йорк беру развод, чего бы это мне ни стоило.

– Я не к мужчинам тебя ревную. Теперь, когда ты знаешь о себе... когда ты знаешь, что тебе нужно... тебя повсюду будут окружать женщины, о которых тебе и в голову не придет, что они предпочитают женщин, но они будут пытаться затащить тебя в постель. И чем старше ты будешь, тем больше будет их, они будут роем виться вокруг тебя. Женщины вроде нас становятся наиболее притягательными лишь к сорока.

– Что за бред! Это просто какие-то кривые зеркала, все наоборот! – возразила Фернанда.

– Подожди немного, сама увидишь, милая моя Ферни. Вокруг так много женщин, падких именно до зрелого тела, как раз до сорокалетних! Но не вздумай набирать вес, тогда ты станешь просто неотразимой.

– Но почему? – спросила Фернанда как зачарованная.

– Ты станешь выглядеть еще более женственно. Женщины, которые любят женщин, обожают женское тело, а ты пока еще слишком тоненькая, слишком свежая, слишком незрелая – на вкус многих.

– Господи, до чего странно, – сказала Фернанда почти безразличным тоном. Никогда в жизни ей не доводилось слышать одновременно так много приятных вещей, но она, конечно, не собиралась использовать сразу все свои преимущества. Это надо растянуть на годы и годы.


– Барбра оценила бы это место, – сказала Джез, обращаясь к Кейси.

– Кто?

– Стрейзанд. Когда я ездила в Малибу, чтобы сфотографировать ее для «Вог», то там система безопасности была не хуже здешней. – Она обвела рукой приемную отдела рукописей Хантингтонского музея.

Ей нет нужды развлекать меня, подумал Кейси, глядя на ее прекрасное лицо, на котором только удрученные глаза выдавали ее тяжелое настроение. Когда они примчались в контору архивариуса округа в Санта-Ане и наконец отыскали запись о продаже ранчо Монтанья-де-ла-Луна, бывшего в собственности дона Антонио Пабло Валенсия, Майклу Килкуллену, они в волнении впились глазами в занимавшую целый лист официальную опись землевладения, которая была датирована 1865 годом и подписана продавцом и покупателем, и не обнаружили в ней ровным счетом ничего, что указывало бы на какое-либо обязательство.

– Пожалуй, это все, дорогая, – сказал Кейси.

– Это не может быть все! – вскипела Джез. – Я этого не допущу!


Кейси велел временному старшему пастуху – сезонному вакеро, который замещал его, пока он был в больнице, – продолжать работу, а сам с Джез на целый день отправился в Историческое общество Сан-Диего в надежде отыскать хотя бы один из «кусочков и клочков», обещанных мистером Уайтом. На следующий день они перевернули Историческое общество Сан-Хуана, и все с тем же минимальным результатом, а затем провели такой же бесплодный, обескураживающий пыльный день в Историческом обществе округа Оранж. После этого Джез пришла в голову идея, что им следовало начать с Банкрофтской библиотеки в Беркли, потому что, как ей казалось, во время пожара в Сан-Франциско кто-то должен был сохранить присутствие духа и спасти документы из Генерального земельного управления. Наутро они вылетели в Сан-Франциско, а вечером того же дня вернулись не только с пустыми руками, но и с пустыми желудками, ибо в этой Мекке гурманов у них не нашлось свободной минутки, чтобы перекусить.

Они перерыли гораздо больше «клочков и кусочков» калифорнийской истории, чем Кейси мог себе представить, но ни один из них не имел никакого отношения к шестидесяти четырем тысячам акров земли между горой и морем, которые составляли ранчо Килкулленов.

Теперь они находились в последнем месте из тех, что указал им мистер Уайт, – в Хантингтонском музее, в районе Пасадены под названием Сан-Марино. Музей был известен здесь как Музей синего мальчика.

Конечно, они могли провести в Калифорнии многие недели, роясь в кипах бумаг многочисленных исторических обществ, которые существовали в каждом старом городе, но всякий раз хранители, видя их разочарование, говорили им, что на что-либо значительное можно рассчитывать скорее в крупных, хорошо известных собраниях.

Впрочем, никто не называл их затею сумасбродной, хотя это и было написано на их лицах, с сарказмом думал Кейси. Когда они объясняли, что им надо найти «обет», само это слово звучало таким потусторонним – как если бы речь шла о сговоре с самим дьяволом, – что, наверное, их просто сразу относили к разряду сумасшедших, решил Кейси. Не то чтобы им никто не хотел помочь, напротив, все действовали весьма профессионально, но никто не выказывал ни малейшего удивления, когда договора с францисканцами в конце концов не оказывалось.

На следующий день после их безрадостного и утомительного путешествия в Сан-Франциско Джез позвонила в Хантингтон-ский музей и условилась о встрече с Вильямом Франком, младшим хранителем западных рукописей.

И вот, дважды проверенные людьми в форме во время стремительного подъема в гору среди потрясающих садов и лугов, которые когда-то представляли собой парк поместья Хантингтон, они припарковали машину, отыскали современное здание, в котором находилась библиотека, взобрались по лестнице и, миновав загадочную вереницу дверей, оказались наконец в безукоризненно обставленной комнате, в которой, кроме них, никого не было.

Кейси уже начинал жалеть о том, что Джез нашла письмо своей прабабки и сумела его перевести, он предпочел бы, чтобы выигрышная карта была в руке Джимми Розмонта, и тогда Джез смогла бы переключить свое внимание на перспективы их совместной жизни.

Кейси казалось, что с того дня, как она согласилась стать его женой, они говорят только об этом письме, об этой легенде, об этом «обете». Джез была вся захвачена своей идеей уберечь свою землю от лап гонконгских банкиров и их планов создать здесь второе Монте-Карло. Все ее жизненные интересы отодвинулись на второй план. И любовь, в которой они только что признались друг другу, и женитьба, на которую они только что решились, – все отошло назад, далеко-далеко назад, скрытое загадочным «обетом горе».

А может быть, думал Кейси, охота за ним – лишь способ отказаться от счастливой жизни вместе? Может быть, где-то в глубине подсознания, над которым она не властна, она не считает себя вправе стать счастливой так скоро после убийства отца? Сильно обеспокоенный, Кейси понимал, что чем скорее развеется ее фантазия и рухнет ее последняя надежда, тем быстрее она вернется с небес на землю – и к нему.

– Дорогая, – сказал Кейси, – когда мистер Франк спросит тебя, что мы конкретно ищем, почему бы тебе не назвать это частной сделкой о земле, а не обетом? Мне как-то все время не по себе, когда мы просим какого-то незнакомого человека помочь нам отыскать документ, которому больше двухсот лет от роду.

– А мне это кажется вполне разумным, – возразила Джез.

– Может быть, на этот раз пойдем на компромисс и сделаем по-моему?

– Компромисс, – мрачно заметила Джез. – Именно об этом мне и говорила Рэд. Все замужество – сплошные компромиссы.

– Но когда мы сообщили ей, она была так рада...

– Конечно, но потом, когда мы с ней остались вдвоем, она принялась рассказывать мне, как я должна учиться компромиссу. Черт, я даже слово это ненавижу! Оно такое невыносимо тусклое и занудное, и стоит лишь встретиться с чем-то действительно замечательным, как все вокруг начинают твердить: «Компромисс, компромисс, компромисс». Просто наступают тебе на горло. Даже Сьюзи кудахтала, что мне надо приготовиться к компромиссам, хотя она в любом случае на твоей стороне. Почему Сьюзи ничего не спросила, когда мы объявили о помолвке? Почему никто не выказал никакого удивления, вместо того чтобы твердить об этих чертовых компромиссах?

Единственный, кто, по мнению Джез, среагировал нормально, был Пит. Он заорал, что она не должна выходить замуж, пока он не вправит ей мозги. Но она предпочла не говорить об этом с Кейси.

– Ну хорошо, пусть по-твоему. Я сам пойду на компромисс, – сказал Кейси.

– Я думала, для этого нужны двое.

– Достаточно и одного, если он может читать чужие мысли, если он ловкий и действительно классный парень.

– Посмотрите-ка на него, – рассмеялась Джез, и на какой-то миг оба забыли, где они и зачем.

Когда Билл Франк вошел в комнату, они вскочили. Хранитель был молод, высок, с темно-русыми волосами и дружелюбным выражением лица. После неудачного опыта в Сан-Франциско Джез с раздражением думала, что выражение лица хранителя обратно пропорционально тому, что у него есть полезного. Чтобы привыкать к компромиссным решениям, она предоставила на этот раз Кейси вести разговор.

– Частный договор о землевладении, заключенный францисканцами и родом Валенсия? Гм-м... После 1833 года у францисканцев уже не было никакой власти, однако – кто знает? Не так много мест, где может попасться что-то в этом роде. Пойду поищу что смогу, – сказал Билл Франк, вводя их в большую комнату, в которой стоял длинный стол и несколько стульев.

Достав из кармана ключ, он отпер дверь в хранилище рукописей и исчез в своей сокровищнице. Джез с завистью посмотрела на сидящих в комнате удачливых исследователей, которые читали, нагнувшись над старинными манускриптами.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Билл Франк вернулся. Он нес коричневую папку размером не менее двух квадратных футов. Положив папку перед ними на стол, он уселся напротив.

– Извините, что заставил вас ждать, но многое пришлось забраковать. Мне не удалось найти ничего обнадеживающего, за исключением этой папки, да и эта-то – только на первый взгляд, – сказал он, открывая папку. – Здесь есть пакеты документов, относящихся к различным землевладениям, и все они составлены Земельным комитетом уже после договора Гвадалупе Идальго 1848 года, который положил конец войне между Мексикой и США. Скорее всего, здесь нет ничего, связанного с францисканцами, но мне и самому интересно.

В папке находилось семь дел в розовых обложках, скрепленных лентой наподобие брошюр.

– Это копии семи «экспедиенте», оригиналы которых погибли в здании Генерального земельного управления во время землетрясения в Сан-Франциско, – сказал архивариус. – Другими словами, это должны быть подтвержденные Соединенными Штатами мексиканские земельные гранты, а возможно – и испанские. Живая история!

– Мы уже были в Сан-Франциско, – сказала Джез. – Но там не нашли ничего полезного!

– Документы имеют такое странное обыкновение – теряться, а потом находиться где угодно, вернее, везде, кроме того места, где вы их ищете.

Билл Франк осторожно развязал одну из розовых папочек и внимательно просмотрел тонкие странички, связанные воедино, – хрустящие, ломкие и пожелтелые от времени. Отдельным документом было «дизеньо» – грубая карта на сложенном листе бумаги, наверху которой был изображен компас, тут и там написаны названия мест и четко обозначена река. Он показал им прошение и следующие за ним листы, которые содержали запротоколированные на испанском языке показания нескольких свидетелей, подтверждающие законность мексиканского пожалования земельного надела. Изучив бумаги, он покачал головой.

– Этот участок находится севернее.

Он просмотрел еще несколько розовых папочек, но и в них не обнаружил ничего дельного.

Пятая папка ничем не отличалась от остальных, но, когда Джез и Кейси увидели веерообразные очертания владений, нарисованных на карте, с волнистыми линиями, обозначающими океан, они вместе воскликнули:

– Стойте!

– Смотрите! «Дизеньо ранчо Монтанья-де-ла-Луна» – вот, написано наверху! Это оно!

Джез была так возбуждена, что ее голос звенел на всю комнату. Ученые, находившиеся тут же, удивленно взглянули на нее. Билл Франк быстро захлопнул большую папку и унес ее к себе в офис. Вынув листы, которые они столь настойчиво искали, и держа их перед собой, он стал переводить содержание бумаг со староиспанского на современный английский.

– Здесь, на последней странице, находится прошение, датируемое 1851 годом. Оно от дона Антонио Пабло Валенсия, уроженца Калифорнии, к Земельному комитету Соединенных Штатов. Он просит комитет утвердить мексиканский акт пожалования ему земли, относящийся к 1839 году. Он сообщает, что он единственный законный сын дона Бернардо Валенсия. Его отец дон Бернардо, в свою очередь, тоже был единственным сыном в семье. Отцом его – то есть первым калифорнийским Валенсия – был Теодосио Мария Валенсия, которому и была пожалована земля в 1788 году, – он, несомненно, получил землю от испанского губернатора, Педро Фаджеса, за верную службу испанской короне.

Билл Франк поднял глаза на Джез.

– Для того времени удивительно прямое наследование – похоже, Валенсия не стремились плодить детей, да? Это объясняет и тот факт, почему им не пришлось дробить землю. Давайте посмотрим, что тут еще. Ясно, что бывший солдат Теодосио прожил на ранчо до самой своей смерти в 1816 году – тогда ему было семьдесят три года. Он построил большой дом, обзавелся изрядным количеством скота – около двух с половиной тысяч голов, а также двумя табунами лошадей, а кроме того – большим количеством другой домашней живности – здесь все описано в подробностях, вплоть до последнего необъезженного мула. Кроме того, он выращивал виноградники и сады, надежно окруженные лесополосами. Дон Антонио утверждает, что его отец, дон Бернардо, реконструировал дом и возвел еще несколько построек – школу, маслобойню, сыромятню и так далее. Хм-м... вот это интересно! Похоже, дон Бернардо преуспевал, у него в найме работало много людей – в том числе школьный учитель, винодел, квалифицированные плотники, садовники... Список все продолжается и продолжается, и он так же усердно занимался скотоводством и возделывал землю.

Билл Франк читал быстро и про себя, затем отложил петицию в сторону.

– Из всех прошений это самое большое и солидное, но по сути оно не отличается от притязаний, сформулированных во всех других петициях, если не считать того, что здесь есть прямые указания на первоначальное испанское пожалование.

– Пожалуйста, продолжайте читать! – горячо взмолилась Джез, вся горя от нетерпения.

Билл Франк отложил в сторону карту и как можно быстрее пробежал оставшиеся страницы.

– Это все обычные свидетельства уважаемых жителей этой местности, в которых устанавливается тот факт, что Валенсия живут на ранчо Монтанья-де-ла-Луна с незапамятных времен.

Джез резко опустила голову, от этой последней фразы взор ее затуманился, и она, боясь, что из глаз потекут слезы, отодвинула карту в сторону.

– Позвольте мне еще разок взглянуть на эту карту, – сказал Билл Франк. – Здесь внизу какая-то необычная надпись. Может быть, это просто детальное описание границ участка, так сказать, пределы, хотя на вид этому тексту куда больше лет, чем другим подобным описаниям, которые я встречал.

Несколько минут он изучал старую карту.

– Гм-м... Это дополнение к карте, подобного которому мне не доводилось видеть. Только послушайте:

Во имя Святой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, именем Господа Бога нашего, единого в трех лицах. Аминь: Я, Бернардо Валенсия, заявляю всякому, кто прочтет это, что, находясь в светлой памяти и здравом рассудке, я желаю повторить и возобновить святой Обет, данный моим возлюбленным отцом, Теодосио Марией Валенсия, по случаю завершения и освящения Миссии Сан-Хуан-Капистрано, Королевы всех Миссий. Сентября месяца 15-го дня, года 1806 от Рождества Христова отец мой, на шестьдесят третьем году жизни, совершил паломничество на вершину Горы Луны и там, в присутствии шести святых отцов ордена Святого Франциска, которые вместе с ним совершили паломничество, он дал священную клятву оставить не тронутой человеческой рукой всю землю, которую можно видеть с вершины Трех Стражей на Горе Луны. Эта земля простирается, насколько хватает глаз, от края до края, до самых Песков морских на западе и до Горных высот на востоке, до самой скалы, имеющей форму черепахи, на севере, до горы с двумя вершинами на юге. Я, Бернардо Валенсия, повторяю и возобновляю этот строгий обет, данный моим отцом Теодосио Марией Валенсия отцам ордена Святого Франциска, перед лицом свидетелей Рамона Мартинеса и Леандро Серрано, а также двух святых отцов, Фра Хосе Лопеса и Фра Хуана Ороско, чьи подписи скрепляют настоящую клятву.

Билл Франк посмотрел на них с широкой улыбкой.

– Здесь стоит подпись Бернардо Валенсия и дата – 9 января 1820 года. Тогда францисканцы еще были у власти. Если уж это не частное соглашение о земле – тогда что же еще? «Экспедиенте», частью которого является эта карта, было принято и утверждено Комиссией Гвина, и здесь, на последней странице, есть копия окончательного пожалования земельного участка дону Антонио Валенсия, сыну дона Бернардо, подписанного в 1853 году регистратором Главного земельного управления и тогдашним Президентом Соединенных Штатов Миллардом Филмором.

– «Обет горе», – прошептала Джез благоговейно.

– Я думаю, «завет» в данном случае более правильное слово, – тихо отозвался Кейси.

– Три Стража, – выдохнула Джез, – Три Стража... Не кажется тебе, что Бернардо мог бы выражаться и пояснее?

Она резко опустилась на большой камень, обливаясь потом и опасаясь, что встать уже не удастся.

– В то время этого, наверное, было достаточно, – ответил Кейси, пытаясь восстановить дыхание. – В любом случае это не просто скалы, а Три Стража.

Джез изо всех сил старалась снова поймать и удержать ускользающее ощущение определенности, которое она почувствовала в библиотеке Хантингтонского музея, когда ей вдруг показалось, что последний фрагмент мозаики стал на свое место. Теперь было ясно, что это вовсе не последний фрагмент, а, как совершенно точно выяснил Билл Франк, лишь предпоследний, ибо до тех пор, пока они на найдут того места, где стоят Три Стража, они не смогут определить, о какой части ранчо идет речь в договоре.

Портола-Пик сопротивлялся их восхождению. Теперь, подумала Джез, вытираясь влажной косынкой, теперь она точно знает, почему фамильная гора никогда не использовалась в качестве места для пикника семейством Килкулленов, почему никогда сюда не приносили кувшин с вином или коктейли, чтобы вместе полюбоваться закатом. Эта гора, которая снизу казалась такой обманчиво-доступной, при ближайшем рассмотрении оказалась идеальным местом для любителей преодолевать трудности. Как раз этого она старательно избегала после своих журналистских скитаний.

Джез и Кейси выехали верхом еще по утренней прохладце. В последний момент, повинуясь какому-то импульсу, Джез пошла в кладовку и принесла два крепких посоха, которые припас еще Хью Килкуллен, – они все еще хранились возле дверей в стойке для зонтиков. Сьюзи приготовила им пакет с бутербродами и флягу с водой, а Джез взяла с собой фотоаппарат, положив его в сумку, привязанную к поясу. На самом деле, поняла она теперь, им был нужен бронированный вездеход или хотя бы пара мачете, но было бессмысленно говорить сейчас об этом.

Было уже порядком за два часа, когда они решили спешиться и привязать лошадей к небольшому деревцу. Вверх над самыми высокими пастбищами ранчо круто поднимались склоны Портола-Пик, и взглядом можно было проследить до самой острой вершины горы. Здесь и без того докучавшие им подлесок, мескитовые деревья и чапараль превратились в такие густые заросли, что пришлось поберечь лошадей.

Да, но там, где не пройдут кони, пройдут люди, думала Джез, смахивая пот, стекавший в глаза. Человек может месяцами сидеть в сырой, темной и страшной пещере, глубоко под землей, изучая свои сталактиты и сталагмиты; человек может нырять с аквалангом, резвиться и играть с желеобразным осьминогом; человек может дойти до Северного полюса, прилететь на Луну и расхаживать там, делать сальто и устанавливать флаги на вершинах; из всего этого следовало, что эти двое – мужчина и женщина, прикрытые лишь тонкой одеждой из хлопка, – наверняка сумеют пробраться сквозь дьявольские заросли с помощью своих посохов, которые им придется держать обеими руками перед собой, чтобы понемногу расчищать себе проход.

Когда они тронулись в путь, казалось очевидным, что идти можно только в одном направлении, ибо вершина горы казалась такой острой, что взобраться на нее можно было лишь с одной стороны. Но по мере того как они поднимались, уступы становились все шире и шире, открывая перед ними все новые и новые заросли диких, нетронутых кустарников, источавшие запах шалфея и простирающие во все стороны свои кровожадные шипы, обманчиво закрывая собою страшную крутизну склона, на котором они росли.

– Если бы ты был францисканским монахом, какой бы дорогой ты пошел? – спросила Джез у Кейси.

– Если бы я был францисканским монахом, я был бы одет в длинный балахон и сандалии и я бы не был здесь! Ни по какой дороге, никоим образом, моя леди.

– Прекрасно, что ты сохраняешь оптимизм даже перед лицом неприятностей, – заметила Джез.

– О да, я оптимист. И эти Три Стража где-то здесь. А я радуюсь тому, что мы в высоких ботинках.

– Гремучие змеи? – спросила Джез. Она была готова встретить горного льва, но змею?

– Гремучие змеи. И тарантулы. Но кожу они не могут прокусить. Кроме того, койоты, куропатки и очень недружелюбные кактусы.

– Я все пытаюсь отыскать нечто похожее на тропинку, дорожку, протоптанную ногами паломников, – грустно сказала Джез. – Можно подумать, что мы первые, кто решил подняться на Портолу.

– Мы знаем наверняка, что в 1806 году Теодосио поднимался сюда с шестью монахами, а вот потом? Это тебе не прогулка по парку.

– Да нет, Кейси, наверняка были и другие паломники. К тому же я помню, когда была еще маленькой, отец говорил мне, что его дед, старый Хью, поднимался на Портолу... Может быть, это было сто лет назад. Да, пожалуй, ты прав, от этого следа не останется.

– И все же... – Кейси устало потеребил своим посохом нечто, лежащее перед ним на земле. – Смотри... Это явное свидетельство недавнего посещения.

– Не может быть, – медленно сказала Джез, переводя взгляд на банку от пепси, которая была покрыта слоем пыли. – Это совершенно невозможно.

– Но ведь не я ее сюда принес.

– Тогда кто?..

– Это мог быть только какой-нибудь турист, сбившийся с традиционного маршрута. В конце концов, со всех сторон здесь заповедники. Уж поверь мне, тот, кто ее здесь оставил, шел вниз, а не наверх.

– Мне надо это сфотографировать! Ларри Буш никогда в это не поверит.

– Кто это?

– Один мой приятель, он работает в компании «Пепсико» – начальник отдела по связям с общественностью. – Джез наклонилась как можно ниже, частично стерла пыль с банки и сделала несколько снимков, так чтобы, кроме жестянки, видна была фантастическая панорама гор, садов и на заднем плане – океан. – Он получит от этого настоящий кайф. У нас небось банки с пепси и по орбите летают. Что есть универсальная человеческая черта? Выбрасывать мусор где попало!

– Ну, знаешь, если у тебя хватает сил фотографировать, значит, ты еще в состоянии искать эти скалы. Вперед!

И они продолжили свой тяжелый и медленный путь сквозь заросли, Кейси впереди, то и дело останавливаясь, чтобы окинуть взором окрестности. Скал вокруг было много, но они не подходили к описанию. Всякий раз, как они останавливались, Джез бросала взгляд назад, к дому. Он становился все меньше и меньше, пока не исчез вовсе в массе деревьев, а теперь он был целиком скрыт каменным выступом, поросшим мескитовыми деревцами.

До Джез доносились звуки мелодии, напеваемой Кейси на ходу, и она вдруг осознала, что у нее в голове тоже звучит какой-то мотив. Она придумала к нему слова и слабо улыбнулась. «Как дела там в Глокка-Мора?» – звучало у нее в мозгу. Глокка-Мора – это название деревни в «Бригадуне», которая появлялась только раз в сто лет, а затем снова исчезала в ирландском тумане. А может быть, эта Бригадун была деревня в «Финианской радуге», которая исчезала в шотландском тумане? Это не имеет значения. В такую жару понять это было невозможно. И то и другое не имело никакого смысла.

Но Три Стража были не мистический поселок, а совершенно определенное, реальное место, точно указанное в собственноручной надписи Бернардо Валенсия на карте. Бернардо Валенсия был дедом Хуаниты Изабеллы Валенсия Килкуллен, что делало его по меньшей мере прапрапрадедом Джез, подумала она смутно, а если уж прапрапрадеду нельзя доверять, тогда кому вообще можно? И ведь эта карта была подписана еще и Миллардом Филмором. Почему-то это обстоятельство вселяло в Джез особую надежду. Что-то было необыкновенное в самом этом имени, которое волею фонетики должно было бы стать объектом насмешек, но звучало в то же время как-то особенно по-президентски.

– Кейси, что ты там бурчишь?

– Тему из музыки к «Африканской царице». Привязалась.

– Кейси, а мы можем сделать привал и перекусить?

– Ты проголодалась?

– Надо же поесть.

– Хорошо, только на несколько минут. Нам надо успеть до захода солнца отыскать эти скалы и спуститься назад, а через четыре часа уже будет темно.

– А что, если мы их не найдем?

– Тогда мы завтра придем опять. Мы будем искать их, пока не обнаружим.

– Ты мой вожак, мой вдохновитель – что я только делала, пока не встретила тебя? – спросила Джез, отыскав камень, чтобы присесть.

Воздух здесь был свежий, хотя солнце еще стояло высоко. Она сняла куртку и вытащила влажную рубашку из брюк. Платок у нее так промок, что она разложила его на камне просушить, а сама подставила лицо, шею и волосы прохладному ветерку.

– Я часто задаю себе этот вопрос – что ты действительно без меня делала? Бьюсь об заклад, ты не теряла времени зря, – сказал Кейси.

– Нет, не теряла, это уж точно, – заверила Джез, протягивая ему сандвич. – Но и не многого добилась.

Глядя на Кейси, распластавшегося на соседнем камне, она удивлялась, как могло так случиться, что она влюбилась в него по уши? Неужели можно влюбиться в человека, который тебе так нравится? Гэйб – вот уж в кого она была влюблена без памяти, кто имел над ней неограниченную власть, кому она была предана до гроба – но разве он ей на самом деле нравился? Нет, это слово к их отношениям никак не подходило. Сэм... Ей нравился Сэм, – кому же он не нравился? Но ее слишком занимало его актерское «я», чтобы она могла его любить. Другие... Ни один из них и близко к этому не подошел.

Пусть даже они не найдут этих скал – все равно восхождение на эту чертову гору вдвоем с Кейси настоящее удовольствие, решила про себя Джез, ибо, несмотря на это пекло, эти колючки и нечеловеческие физические усилия, они вместе, и он ей нравится, и она его любит и доверяет ему. Она нашла мужчину своей жизни. Своего единственного.

Они отхлебнули понемногу воды из фляжки, стараясь оставить как можно больше, и тронулись дальше. Подлесок стал пореже, и идти стало немного легче, зато возросло количество мелких камешков, по которым ноги скользили и ехали вниз. Хотя Джез опиралась правой рукой на незаменимый посох Хью Килкуллена, ей пришлось в конце концов ухватиться левой рукой за Кейси, хотя от этого снизился темп. Пот заливал глаза, мешая смотреть перед собой. Надо было бы им прихватить с собой веревку, чтобы связаться, как делают альпинисты, подумала она, тогда руки были бы свободны.

Ковбойские сапоги, в которые она была обута, начали натирать ноги, но Джез дала себе слово не думать об этом и всеми силами своего воображения стала представлять себя стойкой и несокрушимой англичанкой средних лет, обутой в то, что всегда называлось «прочными ботинками», англичанкой, которая ни при каких обстоятельствах не обливалась бы потом, энергичной женщиной, совершающей пеший маршрут по Озерному краю в Англии, легко вышагивающей многие мили с одной только палкой в руке по изменчивой местности с обширными, загадочными озерами, пышной растительностью и изящными деревьями, с кучками весенних цветов то там, то тут вдоль отлогой, отчетливо видной дороги, по которой прошли уже сотни и тысячи туристов, – и все, конечно, направляясь назад к друидам. Или друиды живут только в Уэльсе? То, что они были ведьмы, прорицатели и колдуны, – это уж наверняка, подумала Джез и в этот момент споткнулась и упала.

Внезапно дернувшись назад, Кейси чуть не упал следом.

– Джез, ты не ушиблась? – спросил он встревоженно.

– Нет, – сказала Джез, садясь на землю. – Кажется. Я просто шла не глядя – и вот... – Она с любопытством и нескрываемой радостью оттого, что можно немного посидеть, оглянулась, ища глазами тот предмет, о который споткнулась. Это было нечто, прикрытое сверху горкой камней, через которые Кейси благополучно перешагнул, она же угодила прямо на них.

– Ну-ка, помоги мне, – сказала Джез, охваченная внезапным волнением.

Вдвоем с Кейси они быстро разгребли камни. Под ними лежал крест, сделанный из двух деревянных сучьев, которые когда-то были частью живого дерева, а теперь были связаны между собой кожаным ремнем, тут и там забрызганным белой краской.

– Он упал, он, должно быть, был воткнут в эту горку камней, а затем упал, и камни засыпали его во время зимних ветров, – сказала Джез, ошеломленная.

– Но что он здесь делает?

– Не знаю. – Джез смотрела на крест в волнении и недоумении. – Согласно легенде, на горе была гробница, но в описании карты нет ни слова о кресте.

Кейси сел рядом с ней и внимательно изучил грубый крест, как если бы он мог взглядом выудить из него ответ.

– Посмотри вокруг, – сказала Джез, поводя правой рукой. – Не кажется тебе, что вон та гора напоминает черепаху?

– Пожалуй, немного. Отсюда – да. Но когда мы шли, мне ничего такого не казалось.

– А вот там? – Она махнула второй рукой.

– Скалы Близнецы! Очень похоже, по-моему.

– А где же тогда Три Стража? – вопросила Джез умоляющим голосом, оглядываясь назад на крутой склон, уходящий вверх, покрытый лишь голыми камнями. Что там, над ним, отсюда не было видно.

– Вставай. Лезем выше!

Пока они преодолевали этот отвесный склон волнистым серпантином, как горнолыжники на опасных спусках, сердца их бешено колотились, но в конце концов они достигли вершины, откуда им открылось небольшое песчаное плато.

Примерно посередине плато, достаточно далеко от края, чтобы быть незаметными снизу, стояли три высокие, вырастающие прямо из песчаной поверхности скалы, образуя треугольник, три скалы, которые и в самом деле стояли как стражи, охраняя все, что открывалось взору с высоты плато.

– О! – закричала Джез, только теперь понимая, как велика была ее надежда и как велико было ее сомнение.

Плато было тихим и пустынным, но ей казалось, что оно все трепещет от великого грома, что она слышит, как завывают ветры и как из самого сердца горы исходит мелодичная вибрация. Она подалась вперед и крепко прижалась к Кейси, чувствуя потребность в поддержке другого человека, здесь, перед лицом трех скал, которые на протяжении миллионов лет охраняли эту землю.

Несколько минут они стояли молча, поклоном приветствовав три скалы и получив ответ, и, наконец, почувствовали, что плато их приняло, что им открыто гостеприимство этого безлюдного места. Только после этого они повернулись спиной, чтобы оглядеться вокруг, встав на краю плато. Отсюда скала Черепаха выглядела точно как черепаха, а пики скал Близнецов были ясно видны.

– До самых песков морских, – сказала Джез, глядя на запад. Далеко на горизонте в страстном объятии синевы сливались воедино море и небо. Ближе отчетливо виднелись естественная бухта и Валенсия-Пойнт, а также первозданный пляж, протянувшийся вдоль всей границы ранчо и контрастно выделяющийся своим незастроенным простором на фоне сооружений по обе стороны от него.

Обернувшись, Джез взглянула по ту сторону от Трех Стражей, где под лучами солнца, освещающего кусочки слюды, переливалась на высоте около мили отсюда вершина Портола-Пик.

Позади нее уплывали вдаль покрытые снегом вершины хребта Санта-Ана.

– Посмотри на север – отсюда видна половина округа Оранж, Бернардо здесь, должно быть, малость схитрил, – сказал Кейси.

– Не забудь, Кейси, что он распоряжался собственной землей, не более того. Смотри, на юге, позади Черепахи, длинное плоское ущелье, и вообще-то за горой мало что видно. Всего с этой точки видны две трети всего ранчо. О, Кейси, ты понимаешь, что никто не в силах ничего здесь изменить – по крайней мере не человек!

Джез и Кейси стояли, держась за руки и слушая шепот ветра, и в нем им слышался обет, данный когда-то горе, которая на самом деле никогда не будет принадлежать ни одному человеку, даже и тому, кто дал тот обет, ибо горы на то и горы, чтобы напоминать человеку о его истинном значении. Перед ними лежала Калифорния, союз земли и воды, обращенный на запад, не имеющий себе равных во всем мире.

Внезапно вспомнив о своем фотоаппарате, Джез принялась снимать, поворачиваясь во все стороны, чтобы запечатлеть все, что можно было видеть с того места, где она стояла. Затем она встала строго позади Трех Стражей и сделала снимок с таким расчетом, чтобы на переднем плане были видны скалы, а за ними – вся панорама. После этого она сверху сделала снимок креста, лежащего на земле в том месте, где они его нашли, – креста, который привел их к месту «завета горе».

– Нам надо начать спуск, Джез. Уже поздно, – вдруг напомнил Кейси.

– Хорошо. У меня все равно пленка кончилась. Я только хотела тебя попросить... Не знаю...

– Все, что угодно, – пообещал Кейси, – проси, я все исполню.

– О, милый, я знала, что ты не откажешь! – Джез благодарно рухнула в его объятия. – Отнеси меня вниз!

Загрузка...