Загадки любви

12

И вроде бы все она сделала правильно. Все как и планировала. Этому роману суждено было стать самым коротким в ее жизни. Эпизодом, о котором забавно вспоминать: надо же, стала встречаться с парнем, сама до конца не понимая почему. «Продублировала» любовную историю лучшей подруги — с братом парня лучшей подруги. Хорошенький сюжет для незамысловатой комедии.

Вот только совершенно не смешно. И снимать фильм о ней никто не будет. Слава тебе господи!

На экране она представляла бы собой жалкое зрелище. На экране, бывает, девушки плачут — но это всегда очень... ненатуральные девушки с идеальным макияжем, который не размазывается и не течет, девушки, показанные с самого удачного ракурса под грамотным освещением. А еще они плачут под красивую грустную музыку. Получается этакий культ женских слез, красивое ритуальное действо...

Театр.

У Кэндис была — жизнь.

Ее макияж серьезно пострадал еще вчера и не был поправлен утром, а потому слезы не могли причинить ему серьезного вреда — он и так уже превратился в грязь.

А еще у нее безобразно распух нос, и покраснело лицо, и голова раскалывалась от боли, и таксист, совершенно не соответствуя киношным канонам, ни капельки ей не сочувствовал и грустных мелодичных песен не включал — он слушал какой-то агрессивный хип-хоп и чуть-чуть покачивал головой в такт песне про то, как какие-то парни обязательно перекроят «этот поганый мир».

Не было ни любимого кофе из «Старбакса», ни сеанса в кинотеатре... и персиковые простыни ей тоже были не нужны. Кэндис теперь вообще не понимала, зачем придумала вчера этот план. Может, впервые в жизни, но он не помог, совершенно, ни капельки не помог.

Ей не хотелось ничего — ничего, кроме как переиграть последние две недели, прожить их иначе. Ах, если бы она знала способ вернуться назад и все изменить! Хотела бы она вновь оказаться в своей спальне, у зеркала, с расческой в руках, в состоянии сомнамбулической бездумности...

Ладно, черт с ним, она перевернула эту страницу. Брэндон Лукас навсегда отодвинулся в прошлое. Там ему и место.

Кэндис судорожно всхлипнула, вспомнив прошлую ночь. Надо было закончить все до, а не после. Уж лучше жить, совсем не представляя себе, что такое страсть, чем ощутить ее в полной мере и потерять навсегда.

Кэндис почему-то была уверена, что больше ни с кем не переживет того, что пережила с Брэндоном. Такое только он мог дать ей.

Может, она однолюб?

Эта простенькая мысль прошмыгнула в сознании из одного уголка в другой. Кэндис окаменела. Однолюб. Неужели все так серьезно? Неужели она... влюбилась?!

Кэндис хватило смелости, чтобы подумать это слово. Вот так.

Слезы почему-то мгновенно высохли. Странно, еще две минуты назад ей казалось, что она не перестанет плакать уже никогда.

Да. Это так похоже на правду и так страшно это признать, что она, по-видимому, действительно влюбилась. Кэндис усмехнулась сама себе. Как-то все очень не вовремя происходит. Осознай она эту простую вещь еще вчера, можно было что-то придумать. Посидели бы с Глорией, на пару пораскинули мозгами. А теперь — все, баста. Поезд ушел... и не обещал вернуться. И надо убедить себя, что и это тоже к лучшему. Сложно, ох как сложно себе лгать!

Острая боль сменилась глухим отчаянием. Кэндис прикрыла сухие воспаленные глаза. Ну почему она не могла родиться в семье школьных учителей, встретить Брэндона, полюбить его, долго и красиво встречаться с ним, выйти за него, родить троих детей и жить в мире и счастье до глубокой старости? Почему она должна была родиться и вырасти по другую сторону социальной пропасти?!

Кэндис еще не знала, как жить с тем, что она, возможно, в это утро потеряла свою настоящую любовь.

Впрочем, у нее получалось — жить, разумеется. Как ни сладко было думать о передозировке снотворного, ванне с водой, красной от крови из вскрытых вен, о полете с моста в реку, Кэндис прекрасно понимала, что ей не хватит духу нанести своему телу какой-то непоправимый вред. Не хватит — и все тут. А потому нечего и мечтать. И она усталой рукой отмахивалась от навязчивых мыслей, которые по сути дела были не чем иным, как бесплодными фантазиями.

Она, как и хотела, вернулась к тому, с чего все началось: к состоянию бездумной сомнамбулы. Автоматизм стал девизом ее жизни.

Кэндис принимала массаж, плавала в бассейне, ездила в солярий и салон красоты, разговаривала по телефону, завтракала, обедала и ужинала с семьей. Все это она делала как будто в режиме «экономии батарей». Она привыкла к этим вещам, ей не нужно было совершать усилий, чтобы повторить какое-то из этих действий — и она повторяла. День за днем.

Она берегла силы для своей внутренней жизни. Внутренней жизни, которая выплескивалась в творчество.

Кэндис уже не представляла себе: во-первых, как она раньше могла жить без скульптуры, во-вторых, как она раньше могла не доводить произведения до конца, бросать на полпути к рождению.

Теперь все переменилось: Кэндис не в силах была отойти от «наброска», пока он не превращался в маленький шедевр. Причем — отойти в буквальном смысле слова. Пару раз она спала на кушетке в мастерской.

Она лепила себя. Целая серия автопортретов. И это был не акт нарциссизма — это была попытка обрести себя. Воссоединиться со всеми своими частями. Сделать душу из раздробленной — цельной.

Кэндис задумчивая (тонкая девушка в длинном струящемся платье одной рукой поправляет волосы, глаза прикрыты, в уголках губ прячется улыбка). Кэндис веселая (девушка танцует, подол легкого платья развевается, игриво приоткрывая точеные колени и бедра). Кэндис падает в пропасть (фигура запечатлена в момент падения, голова запрокинута назад, руки раскинуты). Кэндис превращается в Нее (молодая нагая ведьма на метле, волосы развеваются, голова запрокинута в беззвучном, бесшабашном хохоте).

Нужно будет обязательно перенести в бронзу. Глина податлива и... как бы сказать... мгновенна, с ней можно работать быстро, здесь и сейчас, как только возникнет идея, образ. И она непрочная. Бронза — «долгая», на века. Кэндис любила и то и другое. Да, она хотела иметь отражение всех частиц своей души в бронзе. Тогда...

Она останется в материальном мире даже после того, как ее тело превратится в прах и уйдет в землю. Не то чтобы Кэндис была атеисткой, нет, но эта мысль почему-то придавала ей уверенности в будущем. Может быть, льстила самолюбию.

За работой Кэндис удавалось забыть о Брэндоне, поэтому она рада была бы, если бы ее все оставили в покое и позволили заниматься собой (то есть своей душой и скульптурой) по пятнадцать-двадцать часов в сутки.

Ее не оставляли.

Родители решили, что у Кэндис новый виток депрессии по поводу расставания с Маркусом. Кэндис не спешила их переубеждать. Мать умоляла ее сходить с ней к доктору Диззи. Кэндис стояла на своем, как скала: не пойду.

Доктор Диззи пришел сам. На субботний ужин. Понаблюдав за Кэндис и отведав омаров, он успокоил мистера и миссис Барлоу: у Кэндис никакая не депрессия, она держится молодцом, занимается любимым делом, то есть творчеством — и пускай. Чем больше, тем лучше. Так что не стоит ей препятствовать.

После этого между бровей мистера Барлоу чуть разгладились складки, углубившиеся за последний месяц, а миссис Барлоу перестала пенять Кэндис на то, что она мало времени проводит с семьей и совсем не живет жизнью, какая пристала молодой особе ее положения.

Кэндис это было только на руку.

Однако что-то происходило, определенно происходило, и, если Кэндис полностью погрузилась вовнутрь себя, это не значит, что вне ее души время остановилось.

На эти выходные Глория приглашала ее слетать в Майами, погреться на солнышке. Кэндис отказалась. Ей не хотелось общаться с Глорией. Нет, дело не в том, что ее отношение к подруге изменилось. Просто Кэндис чувствовала, что ей нельзя сейчас говорить с Глорией, тем более — говорить по душам, это может разрушить все, что она построила внутри себя, заново расколоть то, что она так любовно, с таким трудом сращивала.

Кэндис боялась, что Глория навсегда останется для нее частью истории о Брэндоне.

Глория общения с Кэндис не избегала, наоборот, звонила едва ли не каждый день, все время пыталась куда-нибудь вытащить Кэндис, но та отвечала неизменно: извини, прости, не сегодня, не в этот раз, некогда.

Глория улетела в Майами одна, а может быть, с Майком. Это не важно. Важно то, что Кэндис предстояло идти на скачки вместе с родителями. И Джеймсом.

При других обстоятельствах она непременно пожалела бы, что не приняла предложение подруги. При других, но не теперь.

Скачки на приз «Вуд мемориал стейкс» проходили на ипподроме «Акведакт». Кэндис любила лошадей, но не любила скопища людей. Тем не менее сегодня ей придется потерпеть второе ради первого. С гораздо большим удовольствием Кэндис побывала бы в каких-нибудь частных конюшнях, походила бы среди лошадей, вдыхая их теплый, сильный запах и прислушиваясь к уютным звукам: шуршанию соломы, фырканью, тихому ржанию.

Но Джеймс Сидни был страстным любителем конного спорта, и его годовалый жеребец Тандер Блиц, которого он приобрел недавно на аукционе за полтора миллиона долларов, сегодня участвовал в забеге. Он пригласил своего нового партнера — за прошедшее время он успел превратиться из потенциального инвестора «Мейсон индастриз» в реального — посмотреть на это «замечательное зрелище». С семьей.

Кэндис доводилось уже бывать на скачках — и на «Акведакте» в частности, — и потому на этот раз ей не пришлось ахать и восторгаться величием комплекса, соединявшего в себе прогрессивную технологичность современной архитектуры и классические представления об ипподроме.

Многотысячная толпа любителей лошадей и азарта (вторых было гораздо больше, чем первых) ее тоже не впечатляла, скорее, раздражала. Кэндис всегда скептически относилась к тем мероприятиям, где собиралось больше пятидесяти человек сразу. Ну за исключением выставок и театральных представлений. Noblesse oblige, положение обязывает, и потому ей чаще всего приходилось посещать именно эти нелюбимые мероприятия. Нелюбимые по разным причинам, которые менялись в течение жизни: когда-то не хотелось шума, когда-то ей не хотелось, чтобы ее разглядывали, а тем более — фотографировали, когда-то она хотела избежать встречи с каким-нибудь неприятным человеком, а когда-то вдруг начинала ни с того ни с сего переживать оттого, что вокруг столько народу, и каждый человек — личность, и у каждого какая-то судьба, неповторимая, удивительная, а она никогда-никогда ничего про них не узнает.

Ну и, естественно, Кэндис волновало то, что в толпе встречается множество интересных лиц — а она не в силах их запечатлеть, как хотела бы.

Будь ее воля, она воссоздала бы в бронзе все население Нью-Йорка. Хотя почему только Нью-Йорка? Чем Джерси, или, скажем, Новый Орлеан, или Амазония, или какая-нибудь деревушка в китайской глубинке — хуже?

«В каждом есть что рисовать, — говорил ее учитель графики. — Каждый достоин того, чтобы его запечатлели. В конце концов, перед Богом мы все равны, все — по образу и подобию Его...»

Да, Кэндис хотела бы ухватить суть каждого человека — и вывести ее в глине, а потом в металле.

Стоп. Где-то она это уже слышала...

Брэндон. Несвоевременная мысль стерла все ее усилия — а она так старалась сегодня утром настроиться на волну хорошего настроения. Ну хотя бы бодрости. Для этого она минут пятнадцать стояла под контрастным душем, потом тщательно укладывала волосы, делала макияж, выбирала платье...

Ей снова хотелось ходить в платьях, но теперь — никакого разлетающегося шелка с цветочками или птичками. Красиво, строго и, как говорится, по делу. Она была в бордовом обтягивающем платье от Кристиана Диора и чувствовала себя... в своей тарелке.

До этого момента.

Они как раз усаживались на места — в той секции, где сидели владельцы лошадей и почетные члены Нью-йоркской конноспортивной ассоциации, Джеймс поспособствовал.

— Прошу, Кэндис. — Джеймс обворожительно ей улыбнулся.

Будь она лет на пять моложе и не так погружена в невеселые размышления, она пленилась бы этой улыбкой раз и навсегда, уверовала, что перед нею — самый достойный мужчина на свете... и самый завидный жених. И что она никуда от него не денется.

А так Кэндис стало только тревожно, потому что он уготовил ей место по левую руку от себя, а родителей ее усадил по правую. Как будто они пара.

Кстати, с тех пор как Джеймс официально вступил в партнерские отношения с ее отцом, он стал называть ее просто Кэндис. Ей было сначала все равно, а сегодня — покоробило.

— Спасибо, — холодно отозвалась Кэндис.

Перехватила осуждающий взгляд матери: она все еще хочет выдать дочку за миллионера Сидни.

А так ли плохо это желание?

Воздух полнился человеческим гомоном: смех, голоса. Возбуждение — азарт. Пахло попкорном. И здесь этот вездесущий запах! Кэндис почувствовала удовольствие, когда ветер переменился и принес волну лошадиного духа. Вот это — настоящее.

Джеймс — сильный мужчина, это бесспорно. По какой-то причине он ее хочет, и это желание глубже, чем примитивная жажда секса. Она нужна ему для чего-то еще. И если Кэндис отдастся ему — он сумеет о ней позаботиться.

Отец и мать были бы счастливы, если бы она ответила ему «да».

Она уже встретила в этой жизни любовь. Пусть ей повезло меньше, чем другим, и они не смогли остаться вместе. Значит, после этого все остальные мужчины для нее одинаковы.

И в ряду этих одинаковых Джеймс Сидни — очень заметная фигура. Яркая. Не лишенная даже некоторого магнетизма.

Толпа притихла — ожидание, напряженное ожидание повисло в воздухе. Сейчас прозвучит сигнал, и лошади, одна великолепнее другой, вырвутся из стартовых боксов, как пули из стволов. Многие волновались. Призывали удачу, молились Богу — или каким-то другим богам, причем неосознанно. Люди богатели и разорялись на ставках. Отец Кэндис из вежливости поставил на жеребца Джеймса. Мать — из чувства противоречия — на какого-то таинственного жеребца Индиго Лайтнинг. Сказала, что ей понравилась кличка. Кэндис денег не ставила и болела от души, как на футбольном матче. Для нее азарт и деньги были понятиями не пересекающимися.

И потом дети... Она всегда всем говорила, что хочет детей, но не понимала, что это такое. А теперь вот — поняла.

Кэндис почти смирилась с тем, что как женщина счастливой уже не будет. И это, если подумать логически, не такая уж большая беда, потому что она вполне еще может быть счастлива как художник, счастлива как жена, счастлива как мать.

Ей страстно хотелось ребенка. Девочку. Чтобы была похожа на нее, чтобы понимала ее. Она никогда не станет запирать свою дочь в клетке или переделывать ее на свой лад в нечто удобное. Никогда. Лишь бы только Бог дал ей дочку. Сын — тоже хорошо...

Если Джеймс женится на мне в ближайший год, то через два у меня уже может быть моя малышка или малыш, отстраненно подумала Кэндис. И эта мысль придала ей решимости.

Что интересно, она опять выпала из реальности и не заметила, что лошади прошли уже полтора круга.

Джеймс сильно сжимал ее пальцы. Его зубы были оскалены в гримасе возбуждения и сверхсосредоточенности. Хищник. Акула бизнеса. Да и по жизни тоже...

Пусть она никогда его не полюбит, но он сможет дать ей детей — и обеспечить им самое лучшее будущее. Кэндис вдруг осознала, как размышляла некогда ее мать. С той лишь маленькой разницей, что она была по уши влюблена в Гордона Барлоу, своего будущего мужа.

Кэндис выдохнула и легонько пожала пальцы Джеймса в ответ. Пусть он знает, что она согласна.

Джеймс, который в эти минуты следил за своей лошадью — по стечению обстоятельств, именно в эти минуты решался вопрос, принесет она ему приз почти в девятьсот тысяч долларов или нет, — Джеймс отвлекся от зрелища, которое разворачивалось перед ним, и посмотрел на Кэндис. Он понял ее.

Ну и славно. Решено.

Кэндис проследила за тем, чтобы вздох ее не оказался слишком громким. Вот, оказывается, что значит «скрепя сердце».

Жеребец Джеймса пришел к финишу вторым, отстав от победителя менее чем на секунду. Джеймс по секрету признался Кэндис, что не рассчитывал на такой успех. Тандер Блиц — отличный жеребец, «дитя» «Кулмор стад», прославленного в Штатах конезавода. Но чемпионом ему быть еще рано.

— Но когда-нибудь он обязательно возьмет свое, — проникновенно поведал Джеймс, и Кэндис рассеянно кивнула.

После забега их пригласили в банкетный зал на втором этаже центрального здания ипподрома. Верхушка Нью-йоркской конноспортивной ассоциации, владельцы лошадей и несколько высокопоставленных особ праздновали победу жеребца по кличке Инвизибл Инк.

Слава победителю.

Слава тому, кто с помощью этого животного, его мускулов, его сильного, совершенного в скорости тела заработал без малого девятьсот тысяч призовых.

Фуршет проходил на удивление спокойно — Кэндис подумала, что люди, наверное, выдохлись от переживаний во время самого забега. Бывает.

Джеймс не отпускал ее от себя ни на шаг. Она держала его под руку и чувствовала себя маленьким корабликом на буксире у огромного корабля. Он вел ее среди людей, между столов и стульев, как ему хотелось.

Кэндис почувствовала, как легко утратить волю, когда тебе становится все равно. Да, подчинение заложено в женской природе, но Кэндис не оставляло ощущение, что она все-таки решила подчиниться не тому. Было противно.

Мамины глаза сияли от счастья и гордости, когда она смотрела на Кэндис и Джеймса. Хоть кому-то от этого по-настоящему хорошо.

Дети, терпеливо напомнила себе Кэндис. Девочка. А потом и мальчик. И еще двойня.

Реальность ей не нравилась, и потому она позволяла ей рассыпаться на несвязанные фрагменты, и позволяла этим фрагментам складываться, как они того хотели — наподобие калейдоскопа.

А потом в этом калейдоскопе вдруг появился... появилось...

То ли лампочка, то ли магнит. Что-то принципиально иное, отличное от цветных стекляшек в барабане калейдоскопа. Кэндис потерла висок свободной рукой — ту, что лежала на сгибе локтя Джеймса, она свободной не считала уже ни в каком смысле — и огляделась.

И едва не упала, мигом выбившись из сил, из мыслей, из дыхания. Кажется, ее сердце на секунду забыло, что надо делать.

Она увидела Брэндона. Если бы рядом с ним не было Майка, Кэндис подумала бы, что у нее галлюцинация.

К глазам подступили слезы. Она сама себе не верила.

Это был Брэндон — и в то же время не он. Куда подевался тот парень, который любил простые клетчатые рубашки и линялые джинсы? Откуда взялся этот молодой джентльмен в белом костюме? Некоторая развязность, присущая его движениям, уступила место сдержанному достоинству. Брэндон не то чтобы стал старше... Он как будто прошел обучение в Итоне. По блиц-методу. И нахватался там манер у принцев крови и сыновей министров.

Как она держала под руку Джеймса, так и Брэндона держала под руку леди. Пожилая леди. Издали было видно, что это Очень Богатая Леди.

Кэндис в отчаянии перевела взгляд на Майка — с ним произошла та же метаморфоза, что и с Брэндоном.

Видно, летали в Итон вместе.

Пока ее не видели. Пока. Богатая леди беседовала с президентом ассоциации, Брэндон учтиво кивал. Майк — может быть, пора называть его Майклом, «по-взрослому»? — без особого любопытства поглядывал по сторонам. Ему все это не впервой.

Что за чертов маскарад они здесь устраивают?! Кэндис от растерянности разозлилась. Она совершенно не представляла, что делать. Конечно, первой ей в голову пришла простая мысль: «Бежать!». Второй: «Прятаться!» В третью очередь подал голос здравого смысла: «Подождать».

— Джеймс, а кто это? — тихонько спросила Кэндис, когда вернула себе власть над собственным телом, в частности над голосовыми связками.

— Где?

— Вон там: двое молодых людей и пожилая женщина...

— А, это миссис Мэдисон и ее внуки. Странная семейка. Впрочем, с такими деньгами, они имеют право на все.

— Почему странная? — Кэндис зацепилась за это слово, не в силах пока обработать информацию об их богатстве.

И попыталась все же спрятаться за плечом Джеймса. Отчаянно хотелось убрать руку с его локтя. Она повиновалась этому желанию под простым предлогом — взять бокал мартини со стола.

— Ну с бабулей-то все нормально: аукционы, благотворительность, вилла в Майами. Ее зять Говард Лукас владеет тремя телеканалами. Еще у него свой издательский дом, дела в общем-то идут неплохо. Но после того, — Джеймс кивнул кому-то из знакомых, — как его жена, соответственно, дочь миссис Мэдисон, разбилась на машине, дети — вот эти два парня — пошли вразнос. Решили жить самостоятельной, простой жизнью. И, знаешь, живут. Старший, я слышал, вроде фотограф...

— Да, — машинально подтвердила Кэндис.

Джеймс посмотрел на нее удивленно, но ничего не сказал.

Кэндис чувствовала себя так, будто в ее личном мироздании Земля поменяла орбиту. И ось наклонилась под другим углом. И Северный полюс съехал на экватор. И два материка ушли под воду, четыре раскололись, и еще один из-под воды явился.

С ней творилось светопреставление. Она отчаянно пыталась придумать, как выйти из ситуации, когда взгляд Майка скользнул по ней — и остановился.

У него сделались очень большие глаза. Он поморгал. Кэндис видела себя как в зеркале.

Потом Майк осторожно коснулся плеча Брэндона. И Брэндон тоже ее увидел. Та же реакция. Только Брэндон, похоже, еще и обрадовался.

К своему удивлению, Кэндис обнаружила в сердце отголосок той же радости. Она еще не понимала, что именно вызывает в ней этот горячий восторг.

Кстати, в процессе всего того кошмара, который творился с ее миром, края пропасти, разделявшей некогда ее и Брэндона, схлопнулись, как края раны. Дальше будет заживать. Все будет хорошо.

Кэндис помнила только, что они расстались, но не помнила из-за чего, и это было странно, потому что инициатором ссоры и разрыва выступала она. Вот, значит, откуда эта радость. Она знакома всем влюбленным, которые встречаются после многодневной разлуки.

Она отвернулась, испугавшись, что Брэндон слишком многое прочтет по ее лицу.

Подошли мама с папой, заговорили о чем-то, Джеймс им ответил. Кэндис и рада была бы поддержать беседу, да вот только шум крови в ушах мешал.

— Мистер и миссис Барлоу, — раздался за ее спиной такой знакомый, такой родной голос. У Кэндис защемило сердце. — Мистер Сидни.

Она опустила голову.

— Здравствуйте, мистер Лукас, — прощебетала мама.

Отец кивнул и пожал Брэндону руку.

У Кэндис в глазах вскипели слезы — то ли слезы счастья, то ли слезы обиды: она чуть было не поставила крест на всей своей жизни, а оказывается, все непреодолимые преграды, пропасти и китайские стены были только у нее в голове?!

— А вы знакомы с нашей дочерью, мистер Лукас? Позвольте представить: Кэндис Лили София Барлоу, — с гордостью провозгласил мистер Барлоу. Ему всегда доставляло несказанное удовольствие произносить полное имя дочери.

Кэндис зажмурилась.

— Милая, тебе плохо? — обеспокоилась миссис Барлоу.

— Нет, мама, мне очень хорошо. Ты даже не представляешь насколько, — прошептала Кэндис.

— Брэндон Лукас. Несказанно рад встрече. — Брэндон склонился над ее рукой в галантном жесте.

Это был самый сводящий с ума поцелуй руки в ее жизни. Честно. Кэндис растаяла, исчезла и возродилась к жизни. И когда она наконец встретилась взглядом с Брэндоном, она прочла в них то же безграничное счастье, которое наполняло в это мгновение ее сердце. Счастье — и трепетную нежность, и пылкое желание, и веселый кураж, и желание бесноваться и творить сумасбродства, и заботу, и так много вопросов, на которые не нужны ответы, и ответов, которые явились сами по себе.

Она увидела Любовь.

Родители Кэндис были в шоке. Надо сказать, это был приятный шок. Не каждый день к любимой дочери беззастенчиво сватается какой-то фотограф. И все-таки еще реже бывает так, что фотограф этот оказывается наследником одной из богатейших особ в городе.

Кэндис и Брэндон поженились спустя три месяца после знаменательной встречи на скачках.

Глория и Майк на свадьбе присутствовали, но со своей решили повременить. Глория сказала, что ей подольше хочется походить в невестах, потому как в женах она еще успеет.

Глория узнала о родителях Брэндона и Майка на пару дней раньше, чем Кэндис. Что интересно, ей об этом сообщил родной отец. Она хотела рассказать Кэндис во время уик-энда в Майами. Не получилось.

Кэндис была Абсолютно Счастливой Женщиной — а также Художницей, Женой... и будущей Матерью. Она свято верила, что через девять месяцев после первой брачной ночи на свет появится прекрасное существо, похожее на нее и на Брэндона одновременно. Ну, может быть, чуть попозже... Во всяком случае, они с Брэндоном вплотную приступили к реализации этого проекта.

— Любимый...

— Да, милая?

Они лежали, обнявшись, и наслаждались прохладой шелковых простыней. Над Пунта Кана висела теплая, напоенная запахами цветов и моря ночь. Сквозь распахнутые окна доносился шум прибоя. Отель стоял на берегу.

— Слышишь? Совсем не так, как в наш первый день... на диком пляже.

— Да. Тогда это было буйство стихии. А теперь — гармония.

— Скажи, а если бы мы не встретились тогда, на скачках? Неужели ты...

— Нет. Мы бы встретились, уж поверь мне. — Брэндон засмеялся. — Знаешь, не хотел тебе рассказывать, но я еще за неделю до того знал, когда и как буду просить твоей руки.

— Знал?! — Кэндис едва не выпрыгнула из постели от возмущения. — А... а... а что ты делал еще неделю? Перед этим?

— Разыскивал тебя. Узнавал о тебе. Готовил тебе свадебный подарок.

— Кольцо можно выбрать за два часа. — Кэндис рассерженно прищурилась.

— Угу. А дом?

— Ну... — Кэндис задумалась, потом до нее дошло. — Что?!

— Дом. На озере Эри. Ты говорила, что мечтаешь о тихом доме у озера. У меня были кое-какие сбережения, сама понимаешь, и я решил, что это будет достойный подарок, чтобы замять нашу... маленькую ссору. После медового месяца мы летим в Кливленд. Есть дела, которые требуют твоей руки. Во-первых, нужно развесить — и расставить! — твои портреты. Во-вторых, подготовить тебе мастерскую...

Кэндис не дала ему договорить.

Надо же, а ведь еще пять минут назад она думала, что большего счастья не бывает!

И пусть Брэндон — циничный, загадочный, себе на уме, саркастичный, сорвиголова и бог знает какой еще... Он исполняет ее мечты. И во всем мире ей нужен только он. Любимый.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.