Загадки любви

4

Естественно, разговор с матерью дал Кэндис некоторую пищу для подозрений. Она почувствовала, что ее участию в ужине уделяется слишком большое внимание. И с чего бы такая нужда выставлять ее в выгодном свете (если лживая маска изнеженной благовоспитанной принцессы — это «выгодный свет»)? Сложно представить, чтобы человек, у которого столько денег, что он может вложить их в расширение производства в другом регионе, испугался ее внешнего вида и пошел на попятную...

Джеймс Сидни действительно оказался совсем не пугливым парнем.

Да и парнем его назвать было сложно — ему было около сорока, волосы основательно припорошила седина, а в глазах металлически отблескивала стальная воля. Кэндис сама испугалась бы его — если бы ей не было так бесконечно наплевать...

Отец, кстати, воспринял смену ее имиджа вполне благосклонно. Наверное, решил, что это блажь, которая вскоре пройдет. Или что она переусердствовала в желании произвести впечатление на гостя...

— Какая ты сегодня яркая, Кэнди. — Он улыбнулся ей, и на этом разговор закончился.

Джереми присвистнул, увидев ее, но ничего не сказал. Кэндис уже давно казалось, что они с братом живут на разных планетах, хоть и в одном доме. И говорят тоже, естественно, на разных языках...

За столом говорили: немного о делах, о новостях в мире, о политике, о географии (Джеймс вырос в Техасе, как и миссис Барлоу, и им обоим было что вспомнить о родных краях) и конечно же о прошлом.

Джеймс, как уже было сказано, родился в Техасе. Он подумывал о том, чтобы после школы удрать оттуда на Восток, поближе к Атлантике, которая с детства притягивала его как магнит. Но планы его пошли ко всем чертям, когда произошло некое счастливое событие: на участке отца Джеймса рыли новый колодец, искали воду, а нашли нефть. Месторождение было крохотным, Джеймсу Сидни старшему не удалось стать миллионером, но кое на что «жидкого золота» хватило. Джеймс Сидни-младший, только-только закончив школу, взялся играть на бирже — и оказался везунчиком. То есть то ли везунчиком, то ли очень дальновидным и умным парнем с потрясающими способностями аналитика. Что бы то ни было, анализ или везение, а Джеймс нашел золотую жилу почище той нефтяной скважины, что открылась у них на участке. Джеймс, как уже было сказано, был парнем дальновидным и понял, что игра на бирже — источник доходов, которые сегодня есть, а завтра нет. А потому вырученные деньги он вкладывал. Открыл забегаловку при автозаправке. Потом купил по случаю небольшой книжный магазинчик, переделал его в магазинчик типа «Тысяча мелочей» и выиграл в деньгах, между делом получил образование, потом стал расширять и расширять бизнес... В итоге Джеймс Сидни-младший к своим сорока трем годам имел столько денег, что принцы крови, эти европейские снобы, просто обзавидовались бы и умерли от какой-то неизвестной болезни.

Кэндис впечатлил рассказ о миллионере, который всего добился сам, тем более — рассказ из первых рук. Но не более. В другой раз она, может быть, и заинтересовалась бы им — как личностью, разумеется. Но не сегодня. Кэндис с лихвой хватало внутренней жизни, которая встала... с головы на ноги, и теперь осваивалась с новым центром тяжести. Внешнее ее мало интересовало.

— Кэндис у нас сокровище. Говорю как мать, — улыбалась миссис Барлоу и сверлила Кэндис взглядом, подавала ее тайные сигналы, которые имели очевидное значение: смотри, какой кавалер! подыграй же мне! — Вот все говорят: дети — источник проблем. А наша Кэнди всегда была как маленькое ласковое солнышко...

Кэндис затошнило. Она отодвинула от себя тарелку с отбивной. Ласковое солнышко... Точно, надо было становиться панком в четырнадцать, тогда в двадцать шесть было бы на порядок меньше проблем.

Джеймс бросил на нее откровенно оценивающий взгляд и ободряюще улыбнулся. Кэндис скривила уголки губ: вроде как тоже улыбнулась. На большее ее не хватило.

Кажется, про «солнышко» он не поверил. Но это и не имело значения: она привлекла его, как привлекает орхидея своим запахом ночных насекомых. И ему даже не нужно было «ласковое солнышко». Он, будучи очень сильным человеком-хищником, мог позволить себе добычу и покрупнее, и поопаснее.

— А чем Кэндис занимается теперь? — спросил Джеймс. — Помогает на фирме отцу?

— Нет, что вы! — заверила его миссис Барлоу, которая на правах землячки обращалась к Джеймсу без всякого стеснения. — Кэндис у нас не такая. Начисто лишена деловой жилки. Слава богу, есть Джереми...

Джереми сверкнул ослепительно-белыми зубами.

Кэндис залилась краской, но не от смущения, как можно было предположить, а от гнева.

Джеймс улыбнулся ей и подмигнул.

— А я считаю, что это очень хорошо. Меня всегда коробило от женщин, которые играют в игру «акула бизнеса».

— В вашей картине мира женщина должна сидеть дома и воспитывать детей? — полюбопытствовала Кэндис.

— Ну... примерно так. — Джеймс снова улыбнулся. — Только почему должна? Разве не этого хочет каждая женщина?

Он смотрел на нее так, будто что-то предлагал. Да, это был вопрос, но еще и...

— Каждая женщина хочет реализоваться и быть счастливой, — ответила Кэндис и отвела взгляд.

— А что значит для женщины быть счастливой?

Они сидели за столом друг против друга. Кэндис почувствовала, как сгущается атмосфера. Отчего? Как будто между ней и Джеймсом из какой-то невидимой материи соткалась аэродинамическая труба. Кэндис не знала доподлинно, что такое аэродинамическая труба, но ей представлялся некий тоннель, где ветер со страшной силой дует в одну сторону, закручивается по спирали, бесится, тянет за собой...

— Каждая решает за себя, — ответила Кэндис. Слова давались с трудом и имели мало силы, будто брошенные против ветра.

— Есть вещи универсальные, мисс Кэндис. Домашний очаг, дети...

— Работа и творчество, — закончила Кэндис.

— Ну если хотите — работа и творчество. — Джеймс примирительно улыбнулся. — Все это вещи, которые есть в системе ценностей любого человека. Только порядок может варьироваться. А что главное для вас?

А что главное для нее?

Творчество? Работа? Домашний очаг? Дети?

У нее нет ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. Ни одной истинной ценности. Живет себе, как насекомое... Фу, аж самой противно!

Вот тебе и светская беседа за ужином. Откровение, после которого можно с чистой совестью пойти и утопиться в ванне.

— Кэнди у нас человек творческий. — Мистер Барлоу пришел дочери на помощь. — У нее диплом бакалавра искусств. Скульптура.

Ну-ну. За последние два года она не притронулась даже к гипсу, не говоря уже о бронзе...

— А еще она фотографирует, — поддержала мужа Барбара.

Примерно раз в два месяца — на пикниках и в путешествиях. Что называется, от случая к случаю. Как дилетант, который не стремится стать даже любителем.

И что ей делать? Ну помимо того, что после ужина утопиться в ванне? Скромно улыбнуться, потупить глазки и поддержать родителей? Сыграть в этой игре на их стороне? А что это, кстати говоря, за игра? Что получит победитель?

Или же решительно сжать губы, выпрямить спину и опровергнуть слова отца и матери, фактически уличить их во лжи при постороннем человеке?

Нет, это абсолютно недопустимо!

Так неужели все-таки лгать?

Она нашла компромисс — улыбнулась в краешек хрустального бокала. Улыбка, которую можно истолковать как угодно. Может, это она от скромности, может, и с иронией. Улыбка — вообще очень удобное изобретение человечества. Кажется, у животных с этим вопросом все иначе: показал зубы — готов драться, но люди, как им свойственно, опять все выхолостили.

— Очень интересно, — в свою очередь благосклонно улыбнулся Джеймс. — А что фотографируете?

— Людей, иногда пейзажи. Но больше все-таки людей...

Кэндис вспомнила Брэндона. Вот уж кто поднял бы ее на смех вместе с ее «фотоработами», так это он. Что ж, ему и карты в руки. У него на то полное право. Он — профессионал, талант, гений...

— Задумались о новой композиции? — поинтересовался Джеймс. — Кстати, вы не пишете?

— Нет, в последние годы я как-то все больше читаю. — Кэндис пришлось приложить усилия, чтобы он не заметил ее раздражения.

— Как удачно! — обрадовался Джеймс. — А я как раз пишу. У меня категорически мало свободного времени, но все-таки на хобби я его нахожу. Если не заниматься тем, что нравится, жизнь мало-помалу теряет смысл, правда?

— Правда, — механически отозвалась Кэндис, хотя Джеймс в этот момент смотрел на ее отца.

Ее покоробило оттого, что он назвал литературу хобби. Да, конечно, есть те, для кого это труд, основное занятие, смысл жизни, кто зарабатывает этим на хлеб и оправдывает все свое существование, и Джеймс явно не принадлежит к числу людей, которые не видят своей жизни без литературы... Но не обязательно же унижать их и вообще всю мировую культуру, называя это «хобби».

Джеймс одарил ее таким взглядом, что ей захотелось сползти под стол и там медленно просочиться сквозь ковер, сквозь пол, сквозь землю и очутиться... Ну где-нибудь на острове в Индийском океане. Не обязательно даже необитаемом. Лишь бы подальше отсюда.

Кэндис подумала, что лучше чувствовала бы себя в племени с первобытно-общинным строем, где все по-честному, как-то правдиво, чем здесь... На мгновение ей показалось, что если здесь, за столом, и сговариваются о чем-то, то речь идет о ней, Кэндис. Ее за что-то продают, за что-то покупают...

А она против, черт возьми!

— Прошу прощения, — сказала Кэндис и выдавила из себя извиняющуюся улыбку.

Ее проводили взглядами: отец — удивленным, мать — неодобрительным, Джереми — равнодушным, Джеймс — благостно-заинтересованным.

Этот последний взгляд будто приклеился к ее спине. Кэндис ощущала его как нечто теплое, липкое и сладкое — подогретый мед, растекшийся от шеи до бедер. Ощущала, даже выйдя на кухню.

На кухне пили сок двое охранников, Мина кокетничала с ними, как и полагается одинокой девушке ее возраста и положения, а Генриетта снисходительно за этим всем наблюдала — как и полагается уважающей себя даме ее возраста и положения.

— Мисс Кэндис! — воскликнула она, увидев молодую хозяйку. — Что случилось? Что-то подать?

Кэндис обвела присутствующих рассеянным взглядом, остановила его на Генриетте:

— Нет, ничего не нужно. Хотя... сделай мне сока.

— Какого?

— Мандарин с грейпфрутом.

— Хорошо-хорошо, сейчас, я принесу...

— Я тут подожду.

Кэндис почувствовала, как напряглись все присутствующие. Она была существом «из верхнего мира», и здесь, в этом мире, только Генриетта, которая помнила ее малышкой в крохотных кружевных носочках, относилась к ней по-свойски. Остальные просто не могли спокойно жить в ее присутствии.

— Ну что вы так нервничаете? — Она взглянула из-под полуопущенных ресниц на Джека, самого молодого охранника. Он был, наверное, чуть младше ее, но старше...

Майка Лукаса. Брата Брэндона Лукаса.

Парень вспыхнул, как красный китайский фонарик, и потупился.

— Не надо, — успокоила его Кэндис. — Я не кусаюсь.

Генриетта уже включила соковыжималку.

— Что тут происходит? — На кухню ворвалась миссис Барлоу. Точнее не ворвалась, а вплыла раза в три быстрее, чем обычно. — Кэндис, почему ты здесь? Тебя все заждались!

— И когда успели? — удивилась Кэндис. Мазнула взглядом по лицу молодого охранника — он, пунцовый, с бегающими глазами, вызывал яркую жалость. Стыдно так жалеть мужчину, как бы молод он ни был. — Я же только что вышла.

— Может быть, ты забыла, что твое место — там?!

Продолжение реплики «...а не здесь, среди прислуги» осталось непроизнесенным. Миссис Барлоу никогда не унижала прислугу. В открытую.

— Ну это в широком смысле слова, — заметила Кэндис.

— Дочь, зачем ты так со мной?

— Ни за чем. Я просто жду свой сок, мама.

В этот момент Генриетта подала его в высоком стакане на маленьком подносе. Она была отлично вышколена: поднос не дрожал ни капельки. Если бы сейчас его держала Мина, стакан ходил бы ходуном.

— Подай в столовую, — бросила миссис Барлоу Генриетте. Через плечо. Она уже уходила.

— Да, мэм.

Кэндис проследовала за матерью, обворожительно улыбнувшись оставшимся на кухне. Мол, не обращайте внимания, это все такие мелочи...

Собственно, в продолжение ужина ей пришлось не раз повторять эту фразу себе самой.

К разряду «мелочей» относились: нескромные взгляды Джеймса, остроумные шутки Джеймса, елейное воркование матери, довольство в глазах отца. У Кэндис создалось впечатление, будто бы за пару минут ее отсутствия за столом что-то решилось... что-то, что считалось, наверное, «в ее пользу». Уж слишком удовлетворенно поглядывал на нее отец, восторженно-строго — мать... А о Джеймсе и говорить нечего. Он вообще изрядную долю своего внимания уделял ей. Пусть даже они не разговаривали — он смотрел на нее, да так смотрел, что Кэндис покрывалась злым румянцем. И на плечах и груди тоже.

С одной стороны, конечно, приятно, когда мужчина так щедр на внимание к тебе, особенно после того, как другой мужчина от тебя и твоих прелестей вовсе отказался, причем фактически принародно. Повышает самооценку. С другой — когда ничем за это внимание платить не намерена, чувствуешь себя, мягко говоря, не в своей тарелке. А Кэндис ничем не собиралась платить за внимание Джеймса. Он был в ее глазах опасным человеком, от которого хочется держаться подальше, и она намеревалась именно так и поступить. Наивная.

О чем-то ее отец и Джеймс уже договорились, сторговались, причем молчаливо, но верно.

Кэндис почти слышала, как захлопнулась за ней дверь ловушки. Плохо дело... Надо было красить волосы в черный и наряжаться в стиле панк. Может, и повезло бы, не разглядел бы Джеймс под черным гримом ее некогда нежную красоту...

А так разглядел. Разглядел и, как часто бывает с мужчинами, захотел присвоить.

После ужина отец и Джеймс ушли в кабинет. Мать была взбудоражена, причем возбуждение ее носило радостный характер. Забылся даже инцидент с кухней.

— Мам, что с тобой происходит? — полюбопытствовала Кэндис, прежде чем подняться к себе. — Ты что, нашла за кого выдать меня замуж?

— Очень даже может быть, солнышко! — проворковала миссис Барлоу.

Кэндис мысленно показала ей язык. Чего она не собирается делать в жизни — так это выходить замуж за Джеймса Сидни.

— Я пойду. Спокойной ночи, мама!

— Как? Уже? Рано ведь...

— Мам, у меня трудная неделя выдалась. Если не дойду до постели, усну прямо здесь.

— Ну хорошо. Спокойной ночи.

— И отцу передай «добрых снов». Я не стану его беспокоить.

— О'кей.

Кэндис пошла на «военную хитрость», когда сослалась на желание спать. Спать не хотелось вовсе. Однако она, будучи честным человеком, все-таки разделась, приняла душ и забралась под одеяло. Неужели еще одна ночь, которую придется провести за книгой?

У нее зазвонил телефон. Глория? Кэндис выбралась из-под одеяла и взяла сотовый с туалетного столика. Если Глория не сменила номер — нет, это не она. Что это еще за новости? Какой еще незнакомец вздумал звонить ей в такой поздний час?

— Алло?

— Привет, Кэндис. Это Брэндон Лукас.

Сердце Кэндис забилось часто-часто. Как будто он застал ее в душе.

— Привет, Брэндон.

— Звоню узнать, как у тебя дела, — буднично сообщил он.

Кэндис разозлилась:

— А разве это важно?

— Хм. Сложно сказать.

— Откуда номер?

— Глория дала.

— Предательница!

— Ты спишь?

— А какое тебе дело? И вообще... Это моя личная жизнь, ясно?

— Ну так и я вроде как не твой подчиненный или деловой партнер.

Железная логика. А Глорию все равно убить мало.

— Зачем ты звонишь?

— Я уже сказал. Узнать, как у тебя дела и не спишь ли ты.

— Дела — отлично! Я — не сплю, я веду какой-то безумный и никому не нужный разговор! Все?

— Пойдем погуляем? — просто осведомился Брэндон.

— Что?! Какая прогулка? Куда мы пойдем? Ты с ума сошел?

— Нет. Хочу прогуляться с тобой по ночному городу. Все равно ты не спишь. А пойдем... пожалуй, куда захочешь. Если ты согласишься, я уступлю тебе выбор маршрута.

— Слушай, за кого ты меня принимаешь?

— За тебя.

— Думаешь, я какая-то там легкомысленная девица, которая вот так запросто возьмет и пойдет поздним вечером гулять с незнакомцем? — Кэндис зло рассмеялась. — Так вот, ты ошибся!

— Я вовсе не считаю тебя легкомысленной. Но мне подумалось, что ты любишь приключения.

— Приключения?! Ненавижу приключения!

Кэндис солгала. «Ненавижу» и «боюсь» — не всегда одно и то же. Приключений ей всегда хотелось, причем хотелось страстно: путешествий, опасностей, новых необычных знакомств, переделок, смешных нелепостей и странных совпадений...

Но она очень боялась, что мама и папа ее желаний не одобрят. Они бы и не одобрили. Кому же охота отпускать горячо любимую дочь в большой мир, полный опасностей и страхов?

— Ну допустим, я ошибся и это так, — легко согласился Брэндон. Кэндис поняла, что на самом деле он вовсе не согласился. — Давай тогда просто поболтаем. Вот так, по телефону. Ведь этим я не оскорблю твое достоинство?

— С чего ты взял, что я вообще стану с тобой разговаривать?

— Ну ты взяла трубку...

— Ах, взяла трубку?! Так это легко исправить. Пока!

Кэндис нажала «отбой».

Брэндон перезвонил через двадцать минут.

Все это время Кэндис лихорадочно соображала и пыталась разобраться с собой.

Конечно, Брэндон не имел никакого права ей звонить: она не давала ему своего номера. Но он все равно позвонил, и эта настойчивость страшно невежлива. Но на чем он настаивает? Она залилась густым, жарким румянцем. Не слишком ли много ей мужского внимания за один вечер?

Первые две минуты Кэндис стояла у туалетного столика. Потом минут десять ходила по комнате из угла в угол. Потом легла в постель. Телефон она положила на прикроватную тумбочку. Мало ли...

Брэндон вызывал в ней бурю чувств, и Кэндис не в силах была совладать с ними. Он раздражал, смущал, восхищал, отчасти даже пугал ее... И было что-то еще, что-то, чему она не умела или не смела дать название. Ну вот зачем ему понадобилось ей звонить? Неужели нельзя было просто дать ей все забыть?

— Ну так как? Не успела ли еще заснуть? Настроилась ли на задушевный разговор? — поинтересовался он.

— Послушай, а почему ты не хочешь просто забыть обо всем, что вчера было?

— Я не в силах. Глория с Майком заперлись в спальне и включили музыку, но это не очень помогает. Я волей-неволей слышу их и вспоминаю вчерашний вечер и ночь.

— А я уже почти забыла, — жестко сказала Кэндис.

— Жалко. Тебе напомнить? С какого момента?

— Не надо. Давай о чем-нибудь другом...

Вот так Брэндон Лукас одержал над ней первую свою победу.

Они разговаривали больше часа: о фотографии, о «Космо», о новой выставке в Музее естественной истории, о кошках, о первобытнообщинном строе, о браках по расчету, о предательстве, о Глории, о Майке, о детстве, о школе...

Когда стрелка часов приблизилась к двенадцати, Кэндис поняла, что лежит с закрытыми глазами и видит картинки, никак не связанные с предметом разговора. Кстати, о чем речь?

Она рассмеялась. Это был почти счастливый смех.

— В чем дело? — удивился Брэндон.

— Знаешь, я заснула.

— Ого! Мне обидеться?

— Не надо. Но знай, что ты человек, который вернул в мою жизнь нормальный здоровый сон.

— Что ж, я рад. Похоже, мне есть чем гордиться в этой жизни.

— Не иронизируй. Тебе и правда есть чем гордиться. У тебя такой талант... И ты его реализуешь.

— Спасибо на добром слове. А ты сама? Почему не пишешь для себя?

— А зачем?

— Чтобы реализовать талант, как ты говоришь.

Кэндис замялась. Ей бы свой художественный талант хоть как-нибудь реализовать, не то что литературный. Единственное, что помогает ей поддерживать легенду о работе в газете, — это большая осведомленность о событиях культурной жизни Нью-Йорка.

— Я же говорила, что больше люблю читать. А в газету пишу, чтобы заработать на кусок хлеба.

— Понятно, как я в «Космо». А кем ты мечтала стать в детстве?

Кэндис задумалась. В детстве... в детстве она мечтала быть принцессой. Настоящей принцессой, пусть в сколь угодно маленькой стране — но только настоящей. Чтобы была корона, чтобы жить во дворце, иметь кучу придворных и дружить с поварятами и прачками. Еще мечтала стать пираткой, плавать по морям и океанам, брать на абордаж корабли и иметь прирученную пантеру на цепи. Еще мечтала стать Робин Гудом, супергероиней и художником-мультипликатором. В итоге не стала даже скульптором. Печально.

— Ау! Ты снова заснула?

— Нет, я вспоминала. — Кэндис озвучила список профессий своей мечты.

— Интересно. — Она слышала, что Брэндон улыбается. — А я тоже мечтал стать Робин Гудом. И еще странствующим рыцарем, священником-миссионером, космонавтом и конечно же боксером. И еще каким-нибудь супергероем вроде тех, которых рисуют в комиксах.

— Жалко, что мы не встретились тогда, в детстве. Нам было бы чертовски весело играть, — сказала Кэндис и осеклась: вспомнила, с каким тщанием мама подбирала для нее друзей из «хороших, состоятельных» семейств.

Вряд ли родители Брэндона и Майка попали бы в эту категорию... Так что хорошо, что они не встретились раньше. Так, по крайней мере, у них есть шанс пообщаться.

— Да. Жаль. У нас было бы больше времени... — сказал Брэндон и тоже осекся.

Кэндис хотела спросить, времени для чего, но не стала — что-то ее остановило.

— Отпустить тебя спать? — спросил Брэндон.

— Отпусти.

— Хорошо. Спокойной ночи. Приятно было поболтать с тобой.

— Спасибо, взаимно. Добрых снов.

— Пока.

— Пока.

— Кэндис?

— Да?

— Береги себя.

— Да, конечно. — Кэндис подавила в себе желание еще пару раз сказать «пока» и нажала «отбой».

Она глубоко вздохнула и перекатилась на другую сторону постели, где шелковые простыни были прохладными на ощупь. Это кстати. У Кэндис горело все тело, будто охваченное пламенем. Что это? Только что она засыпала, убаюканная хрипловатым голосом Брэндона Лукаса, и вот уже мечется по постели, не знает, куда деваться от внутреннего жара.

Кэндис выключила свет.

Комната стала очень загадочной. Ее заполнила прохладная тьма — после желтого света ночника она казалась прохладной, как вода в озере ночью, — но Кэндис чувствовала только жар.

Она его совсем не знает... Можно ли так говорить теперь, после того как она поведала ему вещи, которые не обсуждала даже с мамой и Глорией? Она услышала от него столько же личного и важного. Брэндон казался ей очень умным, эрудированным и в то же время немного безрассудным, благородным и честным, упрямым, сильным, в чем-то даже бесстыжим. В нем не было жалости, но не было и цинизма, присущего мужчинам ее круга. Он не жаждал власти и, кажется, редко испытывал страх.

Ее отцу он не понравился бы.

Папа любит, чтобы ему подчинялись. Кэндис подумала, что Брэндон уважал бы его, но подчиняться не стал бы. Хорошо, что они с отцом никогда не встретятся.

Кэндис скомкала простыню, побуждаемая порывом тугой какой-то тоски. Она подумала про Глорию. Глория — смелая, Глория — себе на уме. Глория думает что хочет, говорит что хочет и кому хочет и делает что хочет. Теперь вот она наслаждается бурным романом с этим пареньком... Какой она будет, их история? Как скоро и чем закончится?

И больше всего Кэндис интересовал вопрос: а как Глория будет каждый раз чувствовать себя, возвращаясь в свой чопорный, строгий дом к своим жестоким, но справедливым родителям... в дом, куда Майку Лукасу хода нет и никогда не будет?

Конечно, Глория, сколько Кэндис ее знает, твердит, что замужество — это не для нее, что у нее другая, счастливая судьба свободной женщины, но справедливости ради надо заметить, что у нее уже года два не было постоянного бойфренда, а те, кто был раньше, не вызывали у нее и трети того восторженного отношения, какое она питала к Майку. Кэндис предчувствовала драму. Будет буря. Глория умеет чувствовать сильно и глубоко. И если на пути ее чувства встанет кто-то или что-то, ему не поздоровится.

Однако если дойдет до столкновения Глории с родителями, Глории не поздоровится тоже. Недаром ее мать держит крупную адвокатскую контору, а отец дослужился до высоких чинов в ФБР.

А что было бы, если бы у Кэндис завязался роман с Брэндоном Лукасом? Ну чисто гипотетически?

А не было бы ничего хорошего. Отец стал бы метать громы и молнии и не успокоился до тех пор, пока «презренный» не оказался бы от его «принцессы» как минимум за два штата. Мать принялась бы манипулировать своими нервами и здоровьем. Джереми было бы наплевать, но ее он не поддержал бы, это ясно как день.

Хорошо, что у меня никогда не будет романа с Брэндоном Лукасом, подумала Кэндис и заснула.