Загадки любви

8

— Кэндис, где ты так долго пропадала? — Голос миссис Барлоу выдавал легкое раздражение. Это означало, что она не на шутку рассержена.

Прошмыгнуть наверх незамеченной не удалось. Мать выплыла из дверей библиотеки как раз в тот момент, когда Кэндис выходила из кухни. Дверь черного хода она открыла своим ключом, и все шло хорошо...

До этого момента.

— И почему ты так странно выглядишь? Нет, постой, ты себя хоть в зеркале видела?

— Мам, долго объяснять. Я сейчас переоденусь и спущусь. И, пожалуйста, прикажи Генриетте подать мне что-нибудь на ужин. Я умираю с голоду.

Это была неправда. Но так можно было хотя бы ненадолго отвлечь маму. Все-таки прием «ребенок голоден» одинаково действует на всех матерей!

Не тут-то было.

— Ничего, за целый день не умерла — потерпишь и еще немного. Ах! — Миссис Барлоу схватилась за сердце. — Боже, где ты взяла это?

Китайские туфли не прошли незамеченными.

— На кого похожа моя дочь? На официантку из «Макдоналдса»! Я этого не выдержу!

— Выдержишь, — заверила ее Кэндис (отомстила за «потерпишь и еще немного»). — В конце концов, когда ты приехала в Нью-Йорк, ты была похожа на девчонку с техасского ранчо!

— Неправда, у меня всегда был безупречный вкус. Жаль, что это не передается по наследству. — Барбара со значением посмотрела на Кэндис.

— Ну ладно, мам, подумаешь, выбрала не очень удачную модель. Хотела одеться в стиле casual, но, как видишь, не преуспела.

— Совершенно.

Уф, кажется, пронесло! Действительно, что может заподозрить ее мать? Что она выдает себя за другую девушку, «простую смертную», завела роман с фотографом, которого сегодня видела во второй раз в жизни, целый день провела с ним непонятно где, фотографировалась, целовалась, уничтожала сладкое в неприличных количествах и совершенно не задумывалась о будущем — ни о будущем вообще, ни о своем «блестящем будущем» в частности?

Да мать скорее запрет ее в психушку, чем поверит в подобное! Это факты, которые никак не могут существовать в картине мира Барбары Барлоу. Не вписываются в реальность...

— Глория меня обсмеяла. Так что тебе нет нужды повторять ее подвиги.

— Ах, опять ты с этой своей подружкой... Ты знаешь, Глория была бы всем хороша, если бы умела думать, что говорит, и держать язык за зубами. Но вот умению одеваться у нее можно поучиться. Если уж талант родной матери тебя не устраивает...

— Мама, ну какое может быть «не устраивает»? Дело только в том, что это талант, а талант, как ты уже заметила, по наследству не передается, и научить ему нельзя.

— Значит, нужно ехать по магазинам вместе.

— Хорошо. Спасибо, мам. Ты всегда меня выручаешь. — Кэндис мысленно поздравила себя: кажется, выкрутилась.

— Джеймс заезжал на ужин, — со значительной небрежностью произнесла миссис Барлоу.

— Вот как? Зачастил... — протянула Кэндис.

— Тобой интересовался. А тебя нет, сотовый отключен...

— Не судьба.

— Завтра мы все вместе идем в оперу.

— Мама, прости, у меня другие планы! Очень жаль, но...

— Какие еще другие планы?

— Вечеринка у Стейси Малфой. Она пригласила меня две недели назад.

Кэндис умолчала, что на вечеринку эту она с самого начала не собиралась идти, потому что в глубине души терпеть не может Стейси и — особенно — ее младшую сестричку Сесиль. Она очень-очень, всей душой надеялась, что ей позвонит Брэндон и пригласит куда-то. И он должен позвонить, непременно!

— Ничего страшного, придешь попозже.

— Мама!

— С каких это пор вечеринки привлекают тебя больше оперы? — удивилась миссис Барлоу. — И вообще, не спорь, мы с отцом уже все решили.

— А я, значит, не имею права решать? Мне двадцать шесть!

— Какая разница, я старше тебя в два раза, а отец — и того больше. Так что делай что говорят. И первым делом иди переоденься.

Миссис Барлоу прошла мимо Кэндис в кухню, давая понять, что разговор окончен.

Кэндис выпустила из легких перегоревший воздух вместе с застрявшими в горле словами. Да здравствует деспотия, самая прогрессивная из всех форм правления в мире!

А с Брэндоном она все равно встретится, не вечером, так ночью, не ночью, так через день!

В спальне она долго разглядывала себя в зеркале. Как же она изменилась! И дело не в том, что на ней совершенно нетипичная одежда, что волосы растрепались и пропитались соленым, влажным запахом океана. Дело в глазах — они стали совсем шальные, и в изгибе рта — он сделался чувственным, как у греческой гетеры.

Здравствуй, новая я!

Кэндис чувствовала желание пойти в душ и раствориться в потоках горячей воды — и нежелание смывать с себя запах океана и прикосновения ветра, запах Брэндона и его прикосновения... Это было слишком прекрасно, чтобы добровольно согласиться потерять. Впрочем... сможет ли она что-то из происходившего сегодня смыть с себя, забыть, утратить? Нет, считать это возможным — слишком наивно. Такое не забывается. Это остается навсегда.

Кэндис казалось, что сегодняшний день выжжен в ней, в ее душе до мельчайших подробностей. Может, сделать еще татуировку? Чтобы форма соответствовала содержимому?

Надо будет узнать, как Брэндон относится к татуировкам.

Кэндис улыбнулась себе и, раздеваясь на ходу, прошествовала в ванную. Кажется, она совсем сошла с ума...

— Привет!

— Привет.

— Я не разбудил тебя?

— Нет, я еще не сплю. — Кэндис отложила книгу.

Сто двадцать четвертую страницу она читала уже почти час. Какой сложный текст! Смешно сказать, даже не на древнегреческом!

— С тобой никогда не знаешь, спишь ты или бодрствуешь.

— Это обвинение?

— Нет, констатация факта.

— Звонишь констатировать факт?

— Нет, пожелать спокойной ночи.

— Спасибо. И тебе спокойной. — Интересно, а Брэндон чувствует, как широко она улыбается?

— Нет-нет, погоди!

— Что?

— Мне очень понравился сегодняшний день.

— И?

— И... И особенно мне понравилось то, что происходило между нами. Целовать тебя — одно удовольствие.

— И?

— Я хочу повторить. Давай завтра куда-нибудь сходим?

— Сходим — давай. Только не завтра.

— А когда?

— Послезавтра.

— Мне будет сложно дождаться.

— Ничего, ты же мужчина, у тебя хватит силы воли.

— Ну если ты так в меня веришь — то конечно! А что ты делаешь завтра?

— Иду в оперу.

— Рутина?

— Ну... да.

— Не хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

— А?

— В опере?

— Нет!!!

— Хм... Ладно. Странная реакция, конечно. Но ты вся странная.

— Я тебе такая и нравлюсь.

— Это точно. Очень нравишься. — Пауза. — Кэндис, я не хочу сейчас класть трубку. Давай еще о чем-нибудь поговорим?

— О чем?

— Ну о чем-то мы ведь в тот раз недоговорили? Расскажи о своей учебе в школе.

Кэндис рассказала, умолчав только о том, что она училась в элитной школе для детей «самых-самых», и семестр там стоил столько же, сколько в престижном колледже. Ведь если не считать этого, проблемы у школьников одни и те же: борьба с ровесниками за успех, борьба с учителями за свободу и справедливость, предметы, которые любишь, и предметы, которые ненавидишь...

— А я ненавидел математичку, — поделился Брэндон. — А она ненавидела меня. Я очень много пропускал, приходил только на срезы и контрольные, но писал их так, чтобы не к чему было придраться... В итоге все равно получил «удовлетворительно» в аттестат и имел пренеприятный разговор с отцом.

— Расскажи про свою семью, — попросила Кэндис.

— Нет.

Она не ожидала такого жесткого отпора. Хоть бы завуалировал отказ как-нибудь... Так нет же. Ну и ладно. Она на подобный вопрос тоже не стала бы отвечать.

— Плохие отношения?

— Не очень хорошие. Не расспрашивай.

— Хорошо.

— Я лучше расскажу тебе, чем закончилась история с преподавательницей математики.

— Чем же?

— Через четыре года после окончания школы мы случайно встретились в баре. Она была пьяна и пыталась меня соблазнить. Говорила, что изводила меня, чтобы я... Чтобы я отомстил ей как мужчина. Подчинил ее.

— И как? Ты подчинил? — поинтересовалась Кэндис и сама удивилась, сколько желчной ревности в ее голосе.

— Нет. Она мне никогда не нравилась. С чего бы мне исполнять ее желания? — Кажется, он усмехнулся.

— Действительно, — отозвалась Кэндис и перекатилась по кровати, чтобы дать хоть какой-то выход душившей ее ревности.

Какая может быть ревность в подобной ситуации? Он — всего лишь мимолетное увлечение, забыла, Кэндис?

Забыла... Нет, пока еще не забыла. Не до конца.

Эта мысль ужаснула ее.

Да, Брэндон божественно целуется. Да, она ждет не дождется момента, когда вновь окажется рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки или ближе... Да, она будет даже рада пойти с ним до конца и попробовать — каково это, с человеком, на которого тело реагирует как безумное.

Но не более того!

И вообще... Ревновать к прошлому — смешно. Тем более когда там, в прошлом, ничего не случилось.

— Кэндис, ты что, ревнуешь? — В голосе Брэндона звучало неподдельное изумление.

— С чего ты взял?! — притворно возмутилась Кэндис.

— Ты очень выразительно сопишь в трубку, но ничего не говоришь.

— Задумалась просто.

— А о чем?

— О тортах, — нашлась Кэндис. Действительно — почему нет? Каждая девушка на диете время от времени «подвисает» на мысли о тортах, пирожных, пончиках, шоколаде и мороженом.

— Что-о?

— О тортах. Хочу сладкого.

— Восхитительно. Я знаю одну великолепную кондитерскую, которая по выходным работает допоздна.

— И? — Кэндис даже не пыталась скрыть счастливой улыбки. Все равно Брэндон ее не видит. А если и поймет по изменившемуся звуку ее голоса — пускай. В конце концов, он ведь собирается сделать это для нее.

— И я хочу пригласить тебя туда. Все-таки вторник очень далеко, а так — есть повод встретиться.

— А я на диете.

— Тогда пошли в ресторан вегетарианской кухни.

— Откуда ты знаешь на какой — может, я не ем после восьми?

— Тогда давай позавтракаем вместе!

— Ладно, сдаюсь! Давай сейчас.

— Пирожные или салаты?

— Пирожные, конечно!

— Отлично. Через сколько за тобой заехать?

— Я сама за тобой заеду. Через... Через час.

— Ну... ну ладно. Жду тебя!

— Пока.

— Целую...

Это сладкое слово прозвучало, когда Кэндис уже держала палец на кнопке «отбой». Дрожь прошла по позвоночнику. Она совсем сошла с ума! Окончательно рехнулась... Ну и что, если это так восхитительно прекрасно!

Кэндис вскочила с постели. Настоящее приключение... Отлично. И только одна маленькая деталь оставляет знак вопроса: машина. Не слишком ли роскошен красный «рено» для девушки-журналиста?

Ладно, бывает, в прокате взяла!

Кэндис метнулась к шкафу. Что из ее нового гардеробчика подойдет на такой случай?

Кэндис выбрала красное трикотажное платье и короткий черный жакет, красно-черные пластмассовые бусы, черные высокие сапоги. Да, вызывающе, но она ведь идет не на благотворительный ужин, а на свидание...

Кэндис не удержалась и надела дорогое белье и чулки. Если дойдет до дела... Вряд ли Брэндон что-нибудь заподозрит. Ох, вряд ли...

Кэндис мечтательно улыбнулась. Она не даст ему времени думать о таких пустяках...

И сама покраснела от собственной нескромности.

— Знаешь, мне кажется, это неправильно с точки зрения... гендерной теории....

— Какой-какой? — Кэндис знала, что такое «гендерная теория», но ей безумно нравилось, как Брэндон объясняет.

— Гендерной. Это представление о том, какое поведение типично для мужчины, а какое для женщины. Так вот, то, что ты заезжаешь за мной — и Глория за Майком, кстати, — это...

— Это нам так хочется. И точка. Передай мне, пожалуйста, вон тот кекс.

Кэндис сидела напротив Брэндона, осоловевшая от тепла и обилия сладкого. Она чувствовала, что нужно бы забеспокоиться — Брэндон поднял такую опасную тему, — но беспокойства не чувствовала. Ей слишком хорошо сейчас, чтобы думать о неприятностях. Неприятности подождут.

— Держи. Мне нравится смотреть, как ты обращаешься со своей «диетой».

— О да, я очень жестока. — Кэндис вонзила белые зубы в нежную, благоухающую корицей и шоколадом мякоть кекса.

Славное местечко открыл для нее Брэндон. Надо будет запомнить его и наведаться как-нибудь...

Уже без Брэндона. Когда все закончится.

Кэндис стало не по себе. Надо же, она еще ни разу не встретила вместе с ним утро, а уже думает о расставании. Впрочем, это и хорошо — незачем себя обманывать. Это лишь мимолетная история, пусть и очень красивая. Они сидели за столиком у самой витрины. Кафе-кондитерская «Свит бар» располагалось на втором этаже торгового центра на Пятнадцатой авеню. Милое местечко. Внутри — уют и атмосфера европейской кондитерской, внизу горит огнями оживленная даже в столь поздний час улица. Куда-то торопятся машины, игриво подмигивают вывески, бесстыдно откровенничают витрины. Простая и яркая, как мишура, жизнь большого города.

— Эй, чего загрустила?

— Я? Загрустила? Не говори глупостей. Лучше закажи мне еще кусок персикового пирога. И пусть польют горячим шоколадным сиропом. И не смотри на меня так, я не извращенка, просто слишком долго отказывала себе в сладком!

Брэндон посмотрел на нее с сомнением, но отправился за новой порцией «сладкого наркотика». Кэндис потерла виски. Она и впрямь чувствовала себя наркоманкой, у которой ремиссия закончилась срывом. Сейчас — очень-очень хорошо, очень-очень сладко, хочется погрузиться, нырнуть в свое безумие еще глубже — и почти не думаешь о том, что будет завтра, или послезавтра, или через неделю. В общем, будет, когда-нибудь потом обязательно будет плохо. И очень скоро.

— Вот. Ваша воля выполнена, мадемуазель. Чего еще изволите?

— Танцевать. Но здесь...

Брэндон не дал ей договорить, изящным, но сильным движением вытащил ее из-за столика. Тихая ненавязчивая музыка, которая лилась из невидимых динамиков под потолком, никак не подходила для того зажигательного и чувственного танца, который исполнили Брэндон и Кэндис — точнее исполнил Брэндон, а Кэндис просто некуда было деваться, он держал ее крепко. Руки у Брэндона оказались сильнее, чем Кэндис могла предположить. Он вертел ею так, словно она ничего не весила.

— Ты сумасшедший! — Кэндис думала, что получится визг, но с губ сорвался только шепот. Все ее дыхание забрал танец.

Брэндон осторожно усадил ее на место. Кэндис чувствовала, как с завистью, доходящей до ненависти, смотрят на нее две сонные девочки за кассой. Эх, девчонки, знали бы вы, с каким удовольствием я поменялась бы с вами местами, подумала Кэндис.

Простая работа. Простая и в то же время сложная жизнь. Может, в колледже учатся, а может, еще в школе... Наверное, у них есть мальчики, есть братья и сестры, мамы и папы...

Впрочем, их мамы и папы тоже чего-то от них ждут. По меньшей мере, того, что их дочки проживут жизнь лучше, успешнее, веселее, чем они.

И всего-то разницы между ними и Кэндис, что ей нет никакой необходимости работать, тем более — работать официанткой, и ездит она не на метро и не на автобусе, а в собственном авто, иногда еще и с шофером, и роман с парнем вроде Брэндона был бы для каждой из них большой удачей и надеждой на будущее счастье.

Кэндис усмехнулась. Каждому свое.

— Что такое? У тебя печальное лицо. Ты же сама хотела танцевать.

— Хотела. Мне понравилось. Спасибо.

— В чем дело? Спать хочешь?

Брэндон очень помогал ей своими догадками. Врать человеку, который готов поверить в то, что ты ему скажешь, намного проще.

— Хочу!

— Пошли отсюда?

— Пошли.

На выходе из торгового центра в лицо бросился мокрый запах холодной весенней ночи. Странно... В центре огромного города весна все равно пахнет влажной землей и пробуждающимися деревьями.

— Куда мы поедем?

Кэндис не сразу поняла вопрос Брэндона. А когда поняла — вспыхнула. Хорошо, что ночь. Жаль, что так много фонарей вокруг.

Разве не этим заканчивается рядовой день мимолетного романа? Не веришь, Кэндис, спроси у Глории.

Разве не к этому ты готовилась, выбирая сегодня самое соблазнительное белье?

Разве не этого хочешь всем... нет, не сердцем — телом?

— Я подброшу тебя, а потом поеду домой. Мне завтра рано вставать, — решительно заявила Кэндис. И выдохнула остатки воздуха — набрала в легкие лишнего.

— Хорошо. План рассмотрен и одобрен.

Кэндис покосилась на него — шутит, но не издевается. Не рассчитывал на большее? Правильно, не дурак же. У нее на лбу написано, что она, может, и странная, но никак не... Как там мама говорит? «Легкодоступная девица»...

— Или... нет?

Брэндон привлек ее к себе и поцеловал — долго, пылко, до умопомрачения. Он отпустил Кэндис за миг до того, как ее решимость в самое ближайшее время заснуть в своей постели рухнула. Она почти сказала ему: «Давай поедем к тебе». Почти — но не совсем. «Почти» все равно не считается.

— Нет, Брэндон.

— Что ж... Я буду ждать своего часа.

— Жди, — усмехнулась Кэндис. — Кто знает, может, тебе повезет.

— Когда-нибудь мне непременно повезет, — сказал Брэндон, и в его глазах колыхнулось что-то такое, отчего Кэндис на миг стало страшно.

Что станет с ее жизнью после того, как ему «повезет»?