Загадочный супруг

14

Ян Монкриф повернул коня на длинную парижскую улицу. Уже с дальнего ее конца он мог видеть версальский дворец с его раскинувшимися зданиями и передним двором, переходящим в огромную Оружейную площадь. День был безветренный и жаркий, и светлые стены замка, казалось, блестели. Ян мчался из Парижа во весь опор, чтобы поспеть на концерт Марии-Антуанетты, и сам он и его лошадь вспотели и устали. Никакого удовольствия не доставила ему эта новая бешеная скачка в многолюдный зловонный Париж после поездки, которую он совершил накануне, но выбора не было. Он уступил просьбе герцога д'Аркора, который вызывал в нем симпатию, и, кроме того, новости, сообщенные д'Аркором, были весьма тревожны.

– У нас есть сведения, доказывающие вне всяких сомнений, что герцог Орлеанский энергично поддерживает растущую оппозицию королю, – сказал герцог, когда Ян наконец оказался в его комнатах с высокими окнами, из которых открывался прекрасный вид на северное крыло дворца и дворцовые сады. Это был невысокий, всегда тщательно одетый человек, отдавший предпочтение длинным искусным парикам прошлых лет. Сейчас он нервно накручивал на палец темно-каштановый локон.

Ян, все еще раздумывая над тем, не замышляет ли Таунсенд изменить ему с Сен-Альбаном, недовольно взглянул на него.

– Не проявляйте такое нетерпение, – возразил д'Аркор, – я знаю, для вас это не новость.

– Конечно, нет, – буркнул Ян. Все при дворе, кроме, быть может, самого Людовика, знали о том, что герцог мечтает о короне Франции и не гнушается ради этого никакими средствами.

– Но вы, наверное, не знаете, что он недавно сблизился с оппозиционно настроенным Шодерло де Лакло и убедил его не написать антиправительственных статеек.

Нетерпеливое выражение исчезло с лица Яна. Было широко известно, что другой писатель, Вольтер, уже использовал всю силу своих очерков, дабы вызвать бурное недовольство городской бедноты и угнетенных крестьян в провинциях. Пробудились также и политические амбиции третьего сословия, так что вся Франция, казалось, опасно созрела для реформ. Революционер такого неуравновешенного нрава, как Пьер Шодерло де Лакло, вполне способен запалить ту последнюю искру, которая подожжет фитиль бунта.

– Вы вчера провели день в Париже, – тихо проговорил д'Аркор, – и, вероятно, не знаете о том, что третье сословие...

– Национальное собрание, – рассеянно поправил Ян.

– Национальное собрание, – с досадой согласился герцог и продолжал: – не было допущено на свое очередное заседание дворцовой стражей. И Его величество и господин Некер сочли за лучшее запретить им собираться до заседания Королевской сессии, где король изложит перед ними окончательный свод своих предложений.

– Господи! – взорвался Ян. – Национальное собрание неделями болтало о том, что Людовик втайне замышляет лишить их власти и разогнать! Каждая газетенка и все до одного памфлеты в Париже полны обвинений в королевском заговоре, все верят, что Людовик и его министры намереваются растоптать Собрание и народ Франции своими автократическими каблуками. Как же реагировало Национальное собрание на запертые двери и приказание отправиться по домам?

– Хуже, чем можно было ожидать. Вместо того, чтобы разойтись, они игнорировали приказ короля и собрались в зале для игры в мяч, где каждый из них дал клятву не расходиться, пока не будет принята новая конституция.

– Господи! – повторил Ян, на этот раз тише.

– Это анархия, – гневно сказал д'Аркор. – Никто и никогда еще не осмеливался открыто бросать вызов королю!

– Нет, – спокойно возразил Ян, – это революция. – Его лицо внезапно осунулось, он повернулся, чтобы взглянуть в окно.

– Вы, конечно, правы, – произнес д'Аркор, помолчав. – Мне недостало мужества вслух произнести это слово. Но уверяю вас, что герцог Орлеанский не станет терять времени и постарается обратить случившееся в свою пользу. Боюсь, что очередной безумный памфлет де Лакло скоро появится в Версале, а вы, конечно, понимаете необходимость удерживать третье сословие в спокойном состоянии, а не подогревать его до кипения перед открытием Королевской сессии.

– Черт возьми, я не вижу, что я могу для этого сделать, – раздраженно заметил Ян.

– Вы были когда-то близки с Филиппом.

– Да, когда-то. Верней сказать, давно, до того, как тугодум и распутник Филипп превратился в искусного интригана с его опасной жаждой сесть на французский трон! В ту пору мы были неразлучны: карты, женщины, попойки... Не побоюсь сказать, что Филипп нашел верного собрата в том беспутном юнце, каким я тогда был.

Горестно прозвучало в устах Яна это признание, но оно не поколебало намерения д'Аркора, и он с прежним спокойствием и рассудительностью продолжал:

– Все знают, что вы открыто порвали с Филиппом, когда его подлая сущность стала очевидна и его родня стала привлекать к себе тех недовольных, которые ныне обосновались в Пале-Рояле. Людовик ценит вашу преданность, потому что верит в ее искренность. Оттого он всегда был терпим к вам и не обращал внимания на ваши гневные вспышки, которые несколько неуместны при Дворе, или же на ваши романы с несколькими дамами одновременно.

Д'Аркор улыбнулся, а Ян нахмурился. Любовные связи герцога Война были притчей во языцех, всех поражала ловкость, с каким он обманывал своих возлюбленных, и то изящество, с каким он выпутывался из самых затруднительных ситуаций. Всегда. И Людовик признавался, что его забавляет и ему нравится Ян Монкриф, а Яну нравился Людовик. Оба были почти одного возраста и роста, превосходные наездники и отличные стрелки. Их близость удивляла многих придворных, тех, кто не понимал – в отличие от д'Аркора, – что два человека со сходными интересами просто могут быть друзьями и сохранять полную свободу действий, даже если один из них король Франции.

– Вы один из немногих, кто не любит афишировать свою дружбу с Людовиком, – сказал д'Аркор, – кто никогда не просил милостей и не использовал эту дружбу, чтобы добиться большей власти для себя самого. Это сделает вас бесценным союзником, а Людовик, видит Бог, сейчас нуждается в союзниках.

– Так чего вы хотите от меня? – спросил Ян после минутного молчания. – Чтобы я посетил Филиппа в Париже и убедил его порвать связь с газетой де Лакло?

– Можно попытаться. Это уже однажды возымело действие. Понятно, что Людовик не хочет арестовывать своего кузена, а Филипп потратил много сил и времени, добиваясь преданности простых парижан. Они никогда не позволят королю причинить ему вред, вчера вы ездили к нему по другому – личному поводу?

– Ваши шпионы очень усердны, – сказал Ян раздраженно.

Д'Аркор улыбнулся. Он был человеком мягким и редко обижался.

– Не глядите так сердито, друг мой. Я не мог разузнать, зачем вы ездили к Филиппу, да и не имею такого желания. Мне нет до этого дела. Меня заботит Людовик и безопасность его семьи.

– Что естественно... – мрачно заметил Ян.

Итак, он снова в Париже, потому что приверженцы короля надеются, что его слово что-то значит для Филиппа Орлеанского, хотя Ян больше не знается с его компанией.

К счастью, Яну удалось выполнить свою неприятную миссию в весьма уместной и дипломатической форме, что было нелегко – ведь нельзя же просто-напросто обвинить члена королевской семьи в измене. Но Филипп оказался на редкость сговорчивым, и теперь, когда Версаль лежал перед ним, а шпили парижских церквей – позади, Ян обнаружил, что думает уже не о том человеке, с которым он имел столь важный разговор, а о Таунсенд, его беспокойной жене. Пешеходы и ливрейные лакеи с портшезами разбегались в стороны перед взмыленным от быстрой езды жеребцом Яна. Мрачное выражение на лице всадника заставляло думать, что он жаждет кого-то убить. Так оно и было. Он жаждал смерти Анри Сен-Альбана, хотя еще толком не знал, как это сделать. Эмиль склонял его к хладнокровному убийству, но Ян не мог на это пойти, во-первых, потому что король никогда не простит этого, и по другой, еще более веской причине, которую он не собирался открывать Эмилю: из-за Таунсенд. Какие бы трения ни существовали между ними, он не мог убить человека, а потом предложить ей примириться с этим. Она никогда не примирится. И он не хотел вовлекать ее в скандал, который неминуемо разразится сразу же после смерти Сен-Альбана, пользовавшегося при Дворе такой популярностью. С другой стороны, если Сен-Альбан намерен соблазнить его жену... Если только пальцем он до нее дотронется... Ян может и передумать.

Лицо Яна было холодно, как гранит, когда он большими шагами вошел в свою спальню и стал стаскивать с себя пропотевшую рубашку. Появился Эмиль с вином. Зная по опыту, что в таких случаях не следует ничего говорить, он молча ходил по комнате, наполняя ванну и раскладывая свежую одежду.

– Ужинать будете дома? – спросил он наконец.

– Нет. Меня ждут на концерт. Эмиль поднял брови.

– Вы все же пойдете на концерт? После такой дальней поездки? Ваша встреча с герцогом Орлеанским вряд ли была очень приятной.

Ян стиснул зубы.

– Да. Не очень.

– Вы предостерегали его, посоветовав держаться подальше от Анри Сен-Альбана. Он вас поблагодарил. Теперь вы предупреждаете его, что его дружба с Пьером де Лакло выглядит подозрительно. Он, вероятно, раздражен тем, что его дела все больше и больше становятся известными в обществе.

Раздевшись, Ян погрузился в ванну. Горячая вода ослабила боль в усталых мышцах. Он закрыл глаза и в ответ на слова Эмиля отсутствующе кивнул.

– Вы ступили на зыбкую почву, – неодобрительно заметил Эмиль.

– Я знаю. – Ян принялся намыливать грудь и плечи. – Не спрашивай меня, как это произошло, потому что я сам не знаю, Боже, как я устал!

– И тем не менее собираетесь пойти на этот музыкальный фарс?

– Я получил приглашение, написанное Ее величеством собственноручно, – сказал сердито Ян, – и не могу этим пренебречь.

Он нахмурился. Мысль о необходимости сидеть бесконечные часы на этом сборище льстецов вызвала пульсирующую боль в голове. Ему трудно было поверить, что он когда-то находил удовольствие в атмосфере Версаля, в балах и ужинах, что он трепетал, предвкушая обладание той или иной красавицей. Разумеется, не к этому стремился он, когда впервые приехал сюда много лет назад, сгорая от желания отомстить за смерть отчима, чье изуродованное, невероятно распухшее и неузнаваемое тело он привез домой в Нюи Домен в заколоченном деревянном гробу.

Даже сейчас воспоминание об этом наполнило его гневом. Судья, заточивший Антуана де Лакано в тюрьму, бежал из страны прежде, чем Ян сумел узнать его имя, и никто из участников этого дела, казалось, ничего не знал. Только скромный служащий из Гиенны, которого осудили и пытали вместе с де Лакано, некто Эмиль Гаспар, помнил что-то, а именно – имя – Анри Бенуа.

Сплоченные одним желанием – отомстить – Ян и Эмиль объединили свои силы и поселились в Версале. Потому что именно сюда, к самому большому и утонченному Королевскому двору Европы, стекались тысячами дворяне – и богатые и обедневшие, – чтобы засвидетельствовать свое почтение Людовику, испросить милостей и должностей, покрасоваться, играть в азартные игры и пить до рассвета. И если где-нибудь можно было получить сведения об Анри Бенуа, то Ян понимал – именно здесь, в месте, слывущем перекрестком нации, а может быть, Европы или даже всего мира. Сидя в ванне, Ян почувствовал, как даже лицо его исказилось от боли при этих воспоминаниях. Он не мог не признаться себе, что с самого начала был совращен Версалем. Расточительные увеселения, бесконечные балы и празднества, карты, интриги мгновенно вскружили голову беспомощному юнцу, каким он был тогда. И, в свою очередь, Двор горячо принял его, он без труда ослепил всех своим обаянием и способностью заводить любое количество любовниц – женщины следовали за ним с жаждущими взорами, а мужчин привлекали его беспутные, доходящие до буйства эскапады. Ему все это нравилось, он кутил, веселился и был весьма доволен тем элегантным, лихим, вызывающим всеобщее восхищение придворным, каким он стал.

Но сегодня мысль о том, чего он достиг, угнетала его так же, как и пришедшее к нему понимание того, что он, пожалуй, слишком уподобился французским придворным, которые низко склоняются перед священными правилами этикета и вышестоящими лицами и в то же время шпионят и, как некий принц крови, плетут интриги за спиной Людовика XVI. Его неприятная миссия в Пале-Рояль вчера и сегодня была немногим лучше этого. Может, ему следовало остаться в Шотландии, как просила Изабелла. Но тогда, конечно, он не имел бы удовольствия выследить Сен-Альбана и не получил бы Сезак, который он по-прежнему считал своим волшебным талисманом.

Сезак. Он вдруг ясно представил себе залитые солнцем виноградники и известковые холмы, тополя, орешники и поля цветущих подсолнухов. Эти картины манили его, напоминая о том, что когда-то он хотел в жизни лишь одного – смотреть, как виноградные лозы вокруг год за годом дарят благоухающий золотой нектар. При этой мысли, губы его скривились в усмешке. Как смеялись бы при Дворе, узнай они, что пресловутый герцог Войн в глубине души всего лишь фермер, усталый, разочарованный фермер, неведомым образом оказавшийся запутанным в те самые сети интриг и обмана, которых он упорно избегал в прошлом. Он вдруг понял, что завтра же покинет Версаль, хотя бы из-за слабой улыбки, мелькавшей на лице Таунсенд Монкриф, когда она говорила с ним об Анри Сен-Альбане.

С потемневшим лицом Ян резко поднялся, вышел из ванны и позвонил Эмилю вытереть себя и одеть. На этот раз парик был ему не нужен, потому что в Малом Трианоне не придерживались строго этикета, – Мария-Антуанетта тщилась жить, как обыкновенные граждане.

«Жаль, – думал Ян, – что у королевы так много врагов, которые находят удовольствие в публикации памфлетов и сатирических стихотворений, описывающих экстравагантные нравы ее небольшого личного двора». Ян по собственному опыту знал, как нелепы эти слухи: в ее апартаментах не происходило никаких вакханалий; королева не вступала в недозволенные связи со своими красавцами-лакеями и юными фрейлинами, однако французы, как бедные, так и богатые, предпочитали верить всему – оттого лишь, что Мария-Антуанетта была австрийкой и открыто проявила неуважение к законам старшинства, которые были священны для всех обитателей Версаля.

Тем не менее в минуты откровенности Ян вынужден был признавать, что Антуанетта неумна и легкомысленна, тратит слишком много денег на личные удовольствия и одаривает непомерно щедрыми синекурами своих фаворитов. Не замечая ропота как знати, так и крестьян, она продолжала игнорировать настойчивые просьбы министров, управляющего финансами и того путаника, который был ее мужем и не мог ей ни в чем отказать.

Ян сделал знак Эмилю, подвязывавшему его волосы лентой, оставить его одного. Натянув камзол, он вышел из комнаты большими шагами. В маленьких апартаментах своей жены он столкнулся еще с одним примером дамских капризов – Таунсенд, известившей Эмиля о том, что слишком плохо себя чувствует, чтобы идти на концерт к королеве, не было дома. Она не только не появилась в утренних королевских покоях, – на торжественной церемонии, посещение которой было обязательным, – но и не вернулась домой переодеться к концерту.

– Нет, – сказала Китти не поднимая глаз, – она понятия не имеет, куда отправилась леди Войн. Нет, ничего передать его светлости не велено.

Ян пристально посмотрел на нее, и краска залила щеки Китти. В отличие от своей госпожи она не умела гладко лгать, и было ясно, что она что-то скрывает от него. Неважно. Он догадывался, в каком настроении Таунсенд вернулась к себе после завтрака с ним. И, в сущности, не жаждал услышать последних слов, сказанных женой по его адресу.

Как бы то ни было, он не позволит ребяческим выходкам Таунсенд отвлекать его от своих обязанностей. Концерт уже давно начался, когда он вошел в небольшую приемную Малого Трианона, выходящую окнами во французский сад. Он всегда считал эту комнату одной из самых очаровательных в прелестном маленьком дворце, построенном Людовиком XIV для самой милой его сердцу любовницы – мадам Помпадур. Как и во времена Короля-солнца, основной темой украшений был растительный мир. Растения были везде: в изящной резьбе каминов и потолков, в светло-зеленых, по-весенному бархатных шторах и парчовой обивке мебели, на увешанных картинами стенах.

Сама королева сидела, играя на арфе под аккомпанемент клавикордов. На ней было платье с воланами из красновато-бурого шелка – того цвета, который ею самой был введен в моду.

Отдав перчатки и шляпу Тилли, пажу королевы, Ян задержался в дверях; он окинул взглядом гостей, большинство из которых следили за музыкой по нотам, и уже собрался было подойти к графу д'Аргенто, австрийскому послу и многолетнему наставнику королевы, который поманил его из дальнего угла, но вдруг застыл. У одного из открытых окон, спиной к нему, сидела Таунсенд, очаровательная в своем парчовом бледно-зеленом, отделанном голубым, платье. Ее ненапудренные волосы были искусно уложены на маленькой головке, а на шее красовались бриллианты, которые он подарил ей в Бродфорде к свадьбе. В отличие от других дам, на ней не было перчаток, и ее изящные ручки скромно покоились на коленях. Ян хорошо помнил, какое мучительное удовольствие могли доставлять эти ручки, и от того, что одна из них почти касалась бедра сидящего рядом с ней мужчины – Анри Сен-Альбана, – его обдало волной гнева, который подступил в горлу, как желчь.

С минуту стоял он в дверях, напугав пажа своей неподвижностью, прежде чем сумел взять себя в руки и пройти вглубь зала. Грациозно поклонившись в сторону Марии-Антуанетты и кивнув д'Аргенто, он пересек комнату и сел на свободное место позади жены. Сосредоточенная на музыке, она не заметила его, но Анри заметил. Слегка повернув голову, он поймал взгляд Яна. Какое-то мгновение оба хмуро смотрели друг на друга.

Почувствовав внезапно возникшую напряженность, Таунсенд вопросительно вскинула голову. Анри склонился, чтобы шепнуть ей что-то на ухо, и лица их очутились на миг в такой близости, что от его дыхания заколыхались завитки волос на ее затылке. При виде этого на скулах Яна задвигались желваки. Он наклонился немного вперед:

– Мне приятно видеть, мадам, что вы так быстро поправились. Мой слуга сказал, что вы испытывали сильное недомогание...

Взрыв приглушенных аплодисментов прервал его, затем послышался шум отодвигаемых стульев и шуршание шелка, и все устремились вперед, Чтобы поздравить с успехом королеву. Таунсенд тоже поднялась, но повернулась к Яну.

– Я, я надеюсь, вы не возражаете, что я пришла сюда с Анри? – робко проговорила она.

– Анри, – натянуто произнес Ян, кланяясь Сен-Альбану, – мне следует поблагодарить вас за то, что вы составили компанию моей жене. Я вынужден был задержаться в Париже.

Сен-Альбан в свою очередь поклонился.

– Завтра утром я снова покидаю Версаль, – отрывисто продолжал Ян, – и буду отсутствовать несколько дней. Могу я и дальше рассчитывать на вашу любезность?

Ничего в поведении Анри не выдало его удивления. Он достаточно давно жил в Версале, чтобы знать, как играют в такие игры; герцог Войн не мог бы выразиться яснее, даже если бы в открытую дал разрешение переспать с его женой.

Да и все знали, что их супружество уже потеряло прелесть новизны.

– Я постараюсь сделать так, чтобы леди Войн не тосковала, – заверил его Анри.

– Вы уезжаете?

На минуту забывшие о Таунсенд, оба посмотрели на нее. В ее широко открытых голубых глазах ясно читалось смятение, и лицо Яна стало еще жестче, когда он увидел это.

– Да, уезжаю, – ледяным тоном ответил он. – Я приглашен в Рамбуйн поохотиться с герцогом Орлеанским. Там собирается чисто мужское общество, дамы не принимают в этом участия.

Он потрепал ее по щеке, как будто для него нет ничего естественнее, как покинуть ее ради – она это знала – не столько ради охоты, сколько ради череды попоек, диких оргий и услад с доступными женщинами.

У нее сжалось сердце. Все ее умение радоваться жизни и веселиться, вновь пробужденное в ней приездом Флер, внезапно умерло. Несколькими часами раньше она помогла Флер строить планы, как удивить Яна ее неожиданным появлением. Даже Эмиль, к удивлению Таунсенд, согласился участвовать в этих планах – ничего не сообщать Яну. Теперь ей это было уже безразлично. Она хотела только убежать от него, убежать из этого жаркого, душного салона, пока она, к изумлению всех присутствующих, не завопила, не разрыдалась или, упаси Бог, не разбила какую-нибудь изящную безделушку в шкафчиках на стене над головой Яна.

– Простите, – выдохнула она. – Я должна уйти.

Ян и Анри наблюдали за тем, как она пробирается сквозь толпу гостей и склоняется в низком реверансе перед королевой, которая перекинулась с ней парой слов, прежде чем разрешить пажу проводить ее из залы. Двери за ней закрылись, и в тот же миг с лица Яна сбежала тусклая, притворная улыбка.

– Уверен, вы извините меня, сударь. У меня много дел до отъезда.

Сен-Альбан, хмурясь, снова повернулся к нему:

– Разумеется, я понимаю.

Ян, сощурившись, посмотрел на него.

– Не сомневаюсь.

В саду, наполненном ароматом летних цветов и жужжанием пчел, Ян нашел Таунсенд. Она стояла прижавшись к дереву, и хотя он не видал ее лица, но каким-то шестым чувством он понял, что она плачет. «Пусть поплачет, – подумал он устало. – Иди к себе и вели Эмилю начать укладывать вещи».

Он не собирался принимать этого приглашения на охоту. По правде говоря, даже удивился ему. Очевидно, надменный и всегда уверенный в себе Филипп желал показать старому другу, что между ними не существует трений. Или, быть может, надеялся вновь затянуть его в свой интимный кружок? Этого Ян не знал, но охота была последнее, о чем он думал, пока не вернулся в Версаль и не стал свидетелем лучезарных улыбок, посылаемых его женой Анри Сен-Альбану.

Анри, как было известно Яну, не приглашен в Рамбуйе. Филипп, как всегда, был скор на безжалостное изгнание. И Ян думал, что получит удовольствие, уведомив об этом Сен-Альбана. Однако никакого удовольствия не испытал, а только впал в еще большее раздражение, сознавая, что вел себя в салоне Антуанетты, как ревнивый двадцатилетний юнец. А теперь еще слезы жены, – не мог же он просто уйти и оставить ее плачущей у всех на виду?

Услышав за спиной его шаги, Таунсенд резко обернулась. Он остановился в нескольких футах от нее и, заложив руки за спину, молча глядел на нее. Солнечный свет и тени узором ложились на его точеное лицо, и сердце у нее сжалось от боли. Почему он всегда выглядит таким красивым, горделивым и сдержанным. Он – мужчина, за которого любая женщина отдала бы жизнь, как готова и она, если бы только он дал ей шанс любить его, как она того жаждала.

При этой мысли она закусила губу. Он не нуждается в ее любви и никогда не нуждался. Он мог быть удивительно добрым, когда хотел с ней близости, но едва страсть была утолена, как его доброта испарялась. Она не должна никогда показывать ему, как это ранит ее, и вскинула голову, чтобы посмотреть на него. Лицо распухло от слез, глаза покраснели, но она твердо выдержала его взгляд. Ян, против воли, был тронут тем, с каким достоинством она держалась. Он с удивлением понял, что все еще питает к ней нежные чувства, несмотря на ее слезы, вздорный характер и девчоночью дерзость. И хотя был уверен, что прошлой ночью она изменила ему с единственным человеком, которого он мечтал увидеть мертвым, он все еще находил ее соблазнительнейшей из женщин. «В ее игру можно играть вдвоем», – подумал он, и ноздри его при этом раздувались.

– Вы сказали Эмилю, что больны. Таунсенд вздрогнула от холодности его тона и взгляда. Она судорожно глотнула воздух, чувствуя себя так, словно сделана из стекла и может в любую минуту разбиться вдребезги.

– Я... я была больна. И подумала, что мне станет лучше, если я покатаюсь немного верхом на свежем воздухе вместо того, чтобы отправиться к королю. Но случайно встретила в парке господина Сен-Альбана, который сказал мне, что было бы непростительно пропустить концерт Ее величества. Он... он предложил мне сопровождать меня, поскольку вы снова уехали. За завтраком вы ничего не сказали мне о своем отъезде.

Она пытливо заглянула ему в глаза.

– Он истинный джентльмен, не так ли? – сказал Ян, не замечая ее невысказанного вопроса. – И, без всякого сомнения, был прав. Ваша репутация очень пострадала бы.если бы вы не откликнулись на приглашение королевы.

Они оба помолчали.

– Вы действительно едете в Рамбуйе? – спросила Таунсенд. И смешалась под его презрительным взглядом.

– А почему бы и нет?

Гнев пламенем заполыхал в голове Таунсенд. Да потому, что он женат, а намерен изменить ей Бог знает со сколькими женщинами! – могла бы она сказать ему. Она была наслышана об охотничьих пирушках в Рамбуйе и об особых сексуальных наклонностях и графа д'Артуа, и герцога Арлеанского! Как смел Ян делать вид, будто ни он, ни она не ведают, что там будет происходить? Таунсенд подмывало подскочить к нему, расцарапать до крови эту красивую физиономию, вырвать его сердце и растоптать каблуками, заставить его встать перед ней на колени!

– Надеюсь, вы будете хорошо вести себя в мое отсутствие?

Она воззрилась на него. Ей казалось, что она видит его сквозь пляшущие языки багрового огня, так неистов был ее гнев. Но, живя рядом с Геркулем с его постоянным подтруниванием, она научилась обуздывать себя и понимала, что лучше не показывать мужу, в каком она состоянии.

Она глубоко вздохнула и высоко вскинула голову, но все же чувствовала, что не в силах заговорить. Ее губы просто отказывались произносить слова, и она только кивнула молча, прежде чем уйти, расправив плечи.

Ян долго стоял, глядя ей вслед. Он-то думал, что она взорвется, и приготовился сломить ее непокорство. Его поразила глубина чувств, которые она сумела выразить одним легким прощальным кивком. Этот бессловесный жест был криком презрения к нему, равный по силе пощечине. Будь здесь Изабелла, она бы завопила от гордости при виде самообладания, высказанного ее взрослеющей чудо-девочкой.

Эти мысли почему-то заново разбередили в нем злость. Он поедет в Рамбуйе, а Таунсенд в его отсутствие может делать все, что ей вздумается. Пусть берет в любовники Анри Сен-Альбана, пусть тащит в постель весь этот развратный Двор! Он порывает с этой надоедливой капризной девчонкой, которую он взял в жены!

Стремительно повернувшись на каблуках, Ян быстро зашагал под пробивающимися сквозь листву лучами солнца и вскоре исчез из виду за стволами вековых деревьев.