Загадочный супруг

15

Вечер следующего дня был тепл и полон опьяняющим благоуханием цветов. Всю неделю обитателей Версаля радовала прекрасная погода, и сегодня всем хотелось как следует насладиться ею. Дворцовые сады, как всегда открытые для публики, были заполнены мужчинами, женщинами, детьми и собаками. Здесь и там видны расстеленные на траве одеяла, из плетеных корзин извлекались съестные припасы. Дворцовые лакеи расставляли светильники вдоль дорожек, ведущих к Малому Трианону, где в этот вечер должен был происходить первый из бесчисленных летних праздников со спектаклем, концертом и фейерверком.

Нарядно одетые придворные прогуливались около дворца и вдоль фонтанов, сновали вниз и вверх по балконам, дамы – в огромных париках, кавалеры – со шпагами и орденскими лентами. Среди них выделялись яркие, как павлиньи перья, мундиры солдат вновь сформированной Национальной гвардии, которая прибыла накануне для усиления дворцовой стражи перед завтрашним открытием Королевской сессии. Никто, однако, не принимал их присутствия всерьез, потому что никто не верил, что король потерял контроль над Генеральными штатами, хотя клятва в Зале для игры в мяч продемонстрировала, что Национальное собрание больше не признает абсолютной власти монарха.

То есть никто, кроме, может быть, капитана Армана де Сакса, прогуливающегося возле Бельведера со своей хорошенькой женой Флер, и герцога Война, который провел утро, беседуя с Арманом о настроениях людей, встреченных им во время недавних поездок в Метц и Лион. Вряд ли можно сомневаться, сказал ему Арман, что Франция созрела для революции, ведь крестьяне и средние классы бурлят по поводу привилегий духовенства и аристократии, которые не платят налогов и по-прежнему получают огромные доходы со своих обедневших арендаторов. Старый порядок – презираемый ancienregime– обвиняют в отсутствии политических свобод, в банкротстве и несправедливом налогообложении, от которого изнемогает страна, и в средневековых методах ведения сельского хозяйства, которое производит недостаточное количество продуктов питания для народа и делает хлебные бунты все более обычными.

Ян серьезно выслушал зятя, хотя все сообщенное им не содержало ничего нового. Тем же утром, чуть раньше, до него дошел еще один слух: один из высокопоставленных членов кабинета Людовика сказал ему, что министру финансов Жану Некеру снова угрожает отставка. Если это правда – а у Яна были все основания верить этому, – тогда паникеры при Дворе вновь поднимут шум, потому что Некер очень популярен у народа и они опасаются, что его отставка не пройдет гладко.

Лично Ян верил, что министры правы, предсказывая бунты, но сейчас эта угроза не волновала его. Если герцог Орлеанский мог простирать свое безразличие к существующей в обществе напряженности до того, что беспечно удалился в Рамбуйе, чтобы отдаться забаве, являющейся наиболее ревниво охраняемой привилегией аристократов, значит, и он может это сделать. И в тот же день, когда часы пробили два, он покинул Версаль в карете, украшенной гербом клана Монкрифов, вслед за которой скакал его вороной жеребец. Одновременно к герцогине Войн был послан гонец с краткой запиской, напоминавшей ей, чтобы она не ожидала мужа раньше чем через несколько дней и до его приезда располагала собой, как сочтет нужным.

– Прекрасно, так я и поступлю! – воскликнула Таунсенд, прочитав записку несколько часов спустя по возвращении к себе после аудиенции у королевы. До последней минуты она не очень верила в то, что Ян действительно оставит ее надолго, но теперь разорвала записку в клочья и бросила на пол. – Я буду точно так же развлекаться, Китти! Ты увидишь.

И, подхватив свой тяжелый шлейф, выбежала из комнаты, по длинному сверкающему коридору мимо мраморных статуй и широких сводчатых окон устремилась навстречу теплому вечернему воздуху. Она мчалась вниз, по мраморным ступеням так, будто сами фурии гнались за нею. Судя по гневу и отчаянию, теснившим ее грудь, так оно, возможно, и было.

Спотыкаясь на длинном лестничном пролете, Таунсенд достигла, наконец, оранжереи и свернула на дорожку, которая вела к центру Малого парка, раскинувшегося под окнами апартаментов королевы. Ей не хотелось встретиться с группой весело смеющихся людей, направлявшихся, как она видела, к французскому саду, однако, торопливо проходя мимо кованых ворот, она столкнулась с человеком, внезапно появившимся из-за живой изгороди.

– Постойте!

Он схватил ее за руки. Таунсенд с трудом перевела дыхание, сердце стучало, как барабан. Она подняла глаза и увидела перед собой Анри Сен-Альбана. Лицо исказилось гримасой, из глаз хлынули слезы.

– Тише, – мягко сказал он, – не здесь. – И быстро отвел ее к мраморной скамье в нише между кустами, где они оказались в полном уединении. Он протянул ей свой носовой платок и сел рядом. Она, плача, раскрыла перед ним душу. Призналась, что ненавидит Версаль и мужа и страстно желает уехать домой, в Англию, и никогда не возвращаться. Словно рухнула, наконец, плотина, и все отчаяние, унижение и боли, терзавшие ее эти последние недели, изливались из нее потоком горючих слез.

– Бедная моя голубка, – нежно произнес Анри, гладя ее руки.

От его сочувствия она разрыдалась еще сильнее. Ей было немного стыдно, она понимала, что ведет себя, как ребенок, но не могла совладать с собой. Если бы Ян крикнул ей прямо в лицо, что терпеть ее не может и что их браку пришел конец, он не мог бы высказаться яснее. И это ранило ее гораздо больнее, чем она могла предположить.

Таунсенд лишь смутно сознавала, что Анри поднял ее со скамьи, при этом нашептывая, что готов помочь ей любым мыслимым образом, но сейчас они должны уйти, пока их кто-нибудь не увидел. Такая сцена могла разжечь пожар, который легко вызвать даже самой безобидной сплетней. Подав ей руку, он проводил ее обратно в Малый парк, и Таунсенд была рада, что он выбирал самые безлюдные аллеи, потому что не имела ни малейшего желания кого-либо сейчас встретить. Она опиралась на него, благодаря за то, что он рядом. Вскоре они дошли до широкой песчаной дороги Сен-Сир, где Анри поднял руку и подал знак карете, которая ждала в тени у ограды, тянувшейся вдоль оранжереи. Когда карета двинулась к ним, он повернулся к Таунсенд со словами:

– Я вынужден сейчас уехать, дорогая. Я собирался уехать из Версаля и... – Он остановился, увидев, как слезы вновь заблестели у нее в глазах. Она прильнула к нему, негромко всхлипывая. – Поедемте со мной, – настойчиво сказал он. – Мне кажется, вам будет полезно уехать на время. Я охотно отвезу вас в Париж, если таково ваше желание. У вашего мужа ведь там городской дом, не так ли? Советую вам поехать туда по крайней мере на то время, которое он пробудет в Рамбуйе. Вы сможете послать за вашей горничной и вещами потом.

– Да, Париж – это было бы прекрасно, – прошептала Таунсенд. Слезы струились у нее по щекам. Как это мило с его стороны, как он заботлив! Никто еще не был так добр к ней со дня приезда.

Она позволила ему помочь ей сесть в карету. Откинув назад голову, она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Анри быстро прошел к упряжке бьющих копытами лошадей, чтобы посовещаться с кучером, и уже собирался сесть в экипаж, когда услышал, что кто-то просит его подождать. Резко обернувшись, он увидел молодую женщину в кремовом платье, которая сбегала со ступенек небольшого караульного помещения. Анри, знавший всех при Дворе, никогда прежде не видел ее. Он быстро спустился со ступенек кареты навстречу ей.

– Мадемуазель?

– Извините меня, – сказала она, задыхаясь от быстрого бега. – Дама в вашем экипаже – герцогиня Войн. Куда вы ее везете? Анри схватил девушку за руку.

– В Рамбуйе, – вполголоса ответил он. – Ее супруг заболел и просит ее приехать. Пожалуйста, никому не говорите об этом. Вы ведь знаете, как люди любят все обсуждать. А теперь прошу меня извинить. Она в страшном волнении.

И, бесцеремонно оттолкнув ее в сторону, прыгнул в ожидающий экипаж, который помчался вниз по аллее. С минуту девушка стояла, глядя ему вслед, затем, подобрав юбки, бросилась бегом обратно к караульному помещению.

– Арман! Арман!

Молодой человек в мундире Национальной гвардии вышел из дверей.

– Скорей сюда! – крикнула Флер. – Что-то случилось с Яном!

В карете Анри вытащил носовой платок и украдкой вытер шею и лоб. Взглянув на Таунсенд, он с облегчением увидел, что глаза ее закрыты. Казалось, она спит. Очевидно, слезы истощили ее силы. Анри вздохнул и прислонился спиной к богатой обивке кареты.

Кто бы ни была эта любопытная женщина, он рассказал ей глупую историю. Это было, конечно, смешно, но он не успел придумать что-нибудь получше. И теперь следует решить, как использовать то невероятное везение, которое привело в его объятия юную герцогиню Войн именно тогда, когда он сам отправлялся в Рамбуйе. Если бы он не проезжал мимо в тот самый момент, когда она сломя голову сбегала со ступеней дворца...

Анри выпрямился. Рамбуйе. Что он сказал этой странной девушке там, на Сен-Сир? Он резко постучал в потолок экипажа. Маленькая дверца приоткрылась, и показалась голова кучера. Анри шепотом отдал новые распоряжения. Его вдруг осенило – он возьмет герцогиню с собой в Рамбуйе. Когда она появится там с ним одна, без сопровождения какой-либо дамы, в то время как ее муж сам находится там, разразится скандал, который немедленно отдалит ее от Двора.

«Она будет обесчещена», – ликующе подумал Анри. У Монкрифа не будет иного выбора, как бросить ее, и Анри, конечно, окажется тут как тут, чтобы подобрать лакомый кусочек. Собственно говоря, зачем, ждать прибытия в Рамбуйе? Почему не овладеть ею сейчас? В конце концов, он долгие недели томится по ней, а между Парижем и замком Филиппа Орлеанского есть несколько гостиниц, которые с радостью предоставят им приют.

«Как я умен, – самодовольно подумал Анри. – А также удачлив». Лишь однажды удача изменила ему. Однажды он был принужден восстать против своей судьбы и проклясть Господа, который счел нужным разрушить все, чего он достиг, снова и снова издеваясь над горькой тайной его рождения. Как и отец, он трудился на скромных виноградниках своей семьи в Гиенне. Обуреваемый честолюбием, он еще юношей сбежал в Париж, где красивое лицо и прекрасные манеры легко распахнули перед ним двери, которые, будь он иным, были бы для него закрыты. Вскоре благодаря щедрости своих возлюбленных он зажил по-княжески, хотя и не так, как жаждал, и всегда нависало над ним клеймо его буржуазного происхождения.

Ему было почти тридцать, когда город, где он родился, опустошила оспа, унеся его родителей, брата с женой и их сыновей. Спустя несколько дней Анри Бенуа оказался владельцем семейной винодельни – ненавистного наследства, которое он решил немедленно сбыть с рук. Тогда, в апреле, он узнал, что Людовик XVI подписал Закон, отменяющий несправедливую средневековую монополию на виноторговлю во Франции. Теперь Закон не ограничивал виноторговца городом, где он жил, и давал полную свободу продавать свои вина, где он пожелает, что немедленно стимулировало и производство вина, и спрос на него.

Сразу оценив поразительные возможности выйти на новый, международный рынок, Анри не стал продавать свою винодельню и, действительно, вскоре несметно разбогател. Позже, в июне 1780 года, король Людовик, стремясь продвинуть дальнейшие правительственные реформы, учредил Экспериментальный комитет управления с целью повысить влияние французского народа на правительство. Пользующиеся избирательным правом представители духовенства, дворянства и буржуазии должны были избираться во Всеобщую ассамблею, и Анри Бенуа, видя свой шанс получить то, чего он домогался больше всего – титула, – немедленно обратился ко Двору с прошением от имени Гиенны и Гаскони.

Однако его прошение, как и многочисленные попытки купить высшее дворянское звание, было отклонено, и получил это звание некий Антуан де Лакано, винодел, живший где-то в другом краю той же провинции. Так как участие во вновь созданной Ассамблее давало депутатам право на дворянский титул, де Лакано вскоре стал графом, что привело Анри Бенуа в ярость. Единственно, что могло бы успокоить его, это – отделаться от незнакомого, но смертельно ненавидимого соперника. Это было несложным делом: путем подкупа местного судьи он сумел получить приказ о заточении без суда, – этот печально известный документ, который, будучи подписан королем или высокопоставленным правительственным чиновником, позволял держать человека в тюрьме во время следствия.

За пядьдесят луидоров Анри удалось добиться того, что и граф де Лакано, и местный депутат, который избирал его в ассамблею – Эмиль Гаспар, – были по ложному обвинению арестованы. Обоих привязали к дыбе, а затем пытали, после чего граф скончался.

В своей винокурне, на дальнем конце реки Жиронды, Анри Бенуа с нетерпением ждал, когда его призовут ко Двору на место де Лакано, но этого не случилось. Напротив, когда стало известно о смерти популярного де Лакано, разразился большой скандал. Даже король под воздействием своих министров был вынужден приказать начать расследование, – ведь менее чем за шесть месяцев до того он сам подписал Закон, ограничивающий указ о заточении без суда и запрещающий существовавшую практику применения пыток для получения признаний от заключенных.

Узнав о расследовании, Анри быстро убедил мирового судью бежать, затем продал винокурню и покинул провинцию, благодаря Бога за то, что он не знал де Лакано лично и не мог быть связан с его убийством. Судьба Эмиля Гаспара осталась ему неизвестной, и Анри даже забыл его имя.

Остальная часть истории была весьма несложна: переселившись западнее, в Шампань, он встретил там Мари Сен-Альбан – толстую, одинокую и весьма состоятельную вдовушку, которая поощряла знаки внимания с его стороны. Не прошло и года, как они сочетались браком, и Анри, – теперь величавший себя Сен-Альбаном, сочтя это имя куда более достойным, чем скромное имя Бенуа, – стал одолевать Мари просьбами перевести на него и ее долю наследства и титул ее покойного мужа – маркиза де Курсона. Весьма возможно, что она согласилась бы на это, если бы на той же неделе не узнала случайно, что ее молодой красавец-супруг состоит в тайной люборной связи с ее пятнадцатилетней дочерью Лизеттой.

После того как его надежды разбились вдребезги, Анри сбежал из Шампани и провел несколько лет на юге в безуспешной погоне за удачей. Усталый, разочарованный узкими пределами Ниццы и Марселя, он был привлечен блеском парижского полусвета и в конце концов логика событий привела его в интимный кружок кузена французского короля герцога Орлеанского, который немедленно принял его, как родственную душу. Со своей стороны Анри сразу понял преимущества дружбы с членом могущественного рода Бурбонов, в особенности еще и потому, что Филипп Орлеанский тоже был честолюбив и втайне намеревался свергнуть короля и самому занять престол.

По просьбе герцога Анри поселился в Версале и принялся распространять те радикальные памфлеты, с помощью которых распускались нелепые слухи, и сатирические листки, наносившие монархии непоправимый урон. Только на прошлой неделе Филипп обещал Сен-Альбану герцогский титул, как только станет королем, и при этом Анри почувствовал, что его время наконец пришло. Новое имя, титул герцога, дружба с человеком, который станет королем Франции... Но тут мысли Анри внезапно приняли тревожный оборот. Его удивляло, что Филипп не пригласил его в Рамбуйе, тогда как все остальные его дружки были им приглашены. Он не понимал также, почему приглашен герцог Войн. Анри знал, что в последние годы Филипп охладел к Войну. Решив, что это сделано по рассеянности, он и вознамерился отправиться в Рамбуйе. Теперь он, конечно, привезет с собой прелестнейшую герцогиню Войн, которая вскоре станет обесчещенной.

Анри залюбовался ее полной, красивой грудью, которая вздымалась и опускалась в спокойном, тихом ритме ее дыхания. Он даст ей поспать еще немного, прежде чем разбудит и сообщит ужасную весть о том, что ее муж заболел в Рамбуйе, и он, по доброте душевной, решил отвезти ее туда. Она, несомненно, забеспокоится, расстроится, возможно, поплачет. Но, конечно же, не станет возражать против изменения первоначального плана – поездки в Париж, – ибо захочет поскорее увидеть мужа. Анри слегка улыбнулся, подумав об этом. То-то удивится Войн!

Ян Монкриф нетерпеливо взглянул на часы, прежде чем сунуть их в карман жилета. Позади него солнце уже садилось за мягкие очертания окружающих Версаль холмов. Голуби возвращались на крыши городских домов по другую сторону улицы, мелодично воркуя в тишине.

Улица Сюр-Интенданс почти опустела. Все ушли или в сады Версаля смотреть фейерверк, или в близлежащие кофейни и клубы обсуждать последнюю новость: сегодня пополудни большинство духовенства, представителей второго сословия, заняли свои места в Зале для игры в мяч, чтобы продемонстрировать свою поддержку Национальному собранию, которое отказалось подчиниться королевскому приказу об отмене всех совещаний до начала завтрашней Королевской сессии. Однако новость эта никого не удивила. Все знали, что церковь очень много потеряет, если последние налоговые реформы короля станут законом. Поэтому епископы и прелаты решили, что им лучше проявить неповиновение, даже если это означает сближение с презираемым ими средним классом.

Ян с хмурым видом сидел верхом на лошади, которая била копытами от нетерпения. В эту минуту он не думал о политическом тупике, в который завели страну Генеральные штаты несмотря на все их благие намерения. Он хотел найти Эмиля. Апартаменты Анри Сен-Альбана были через дорогу, на втором этаже дворца, и выходили на Мраморный двор. Его лакею не могло потребоваться так много времени, чтобы узнать, там ли Сен-Альбан и Таунсенд. Морщины на изможденном лице Яна стали еще глубже. Он не сомневался, что оба они там. По словам немолодого друга Яна – Пьера дю Монморана, – менее часа назад герцогиню Бойн видели прогуливающейся с Анри Сен-Альбаном в садах за Водяным партером. И ни он, ни она не появились, чтобы приветствовать старшего из братьев короля и принцессу Елизавету, представляющих отсутствующих монархов на открытии сегодняшнего празднества в Малом Трианоне.

Ян положил руку на пистолет, засунутый за пояс бриджей. Благодарение Господу, он был в Рамбуйе недолго! Понадобилось менее часа, чтобы понять, как противен разнузданный образ жизни герцога Орлеанского. При этом воспоминании рот его скривился от отвращения. Совсем как в прежние времена, Маргарита дю Шарбоно ожидала там его приезда. Ян не знал о том, что она тоже приглашена сюда, но ее взгляд, когда она приветствовала его, дал ему понять, как легко им было бы начать все сначала. Но он не хотел этого, не мог. И поэтому тут же повернулся на каблуках и поскакал в Версаль, загоняя жеребца, чтобы поскорей покинуть это зловонное гнездо порока и разврата. Он рвался назад, к Таунсенд, хотя в тот момент и не понимал этого, к ее юности, невинности, ко всему, чего никогда не было в Маргарите и быть не могло. И все это лишь затем, чтобы узнать – Таунсенд дома нет. Последний раз ее видели в дворцовых садах в обществе Анри Сен-Альбана.

При этой мысли лицо Яна стало еще более изможденным. Он мог только надеяться, что Эмиль их отыщет. А тогда уж, видит Бог, наступит его черед.

Одинокий всадник неспешно ехал по дороге, оставляя за собой облака пыли. Выпрямившись, Ян пришпорил коня ему навстречу, и они встретились под сенью сучковатого дерева, которое было старым уже во времена Людовика XIV.

– Ее у себя нет! – резко бросил Ян. – Горничная ее не видела. Что тебе удалось выяснить?

Эмиль концом плаща вытер с лица пыль. Вид его был мрачен.

– Там их тоже нет.

– Что ты хочешь этим сказать? – медленно роняя слова, спросил Ян.

– Что они не вернулись в покои Сен-Альбана. Я разговаривал с самим мажордомом.

– Но и часа не прошло, как их видели в саду.

– Я не кончил. По словам мажордома, Сен-Альбан велел передать, что уезжает в Рамбуйе, чтобы принять участие в охоте с герцогом Орлеанским. Я пошел в конюшню, где узнал, что экипаж и впрямь был заказан на пять часов и еще не возвращался.

В ответ на резкий рывок поводьев лошадь Яна вскинула голову.

– Ради Бога, Эмиль, не думаешь же ты, что он увез Таунсенд с собой?

– Мне пришло это в голову.

– Мы бы встретили экипаж на дороге.

– Нет, не встретили бы, если он повез ее куда-то еще.

Ян стиснул зубы.

– Он не посмел бы! И Таунсенд никогда бы не позволила!

Эмиль ничего не ответил, но его мысли отразились у него на лице.

Неопытная, одинокая, оскорбленная герцогиня вполне могла стать легкой добычей такого угодливого обольстителя, как Анри Сен-Альбан.

– Едем! – сказал Ян с посуровевшим лицом, на котором было написано недоверие. – Я хочу поговорить с... – В это мгновение из-за угла улицы Гамбетты появился накренившийся и опасно раскачивающийся экипаж. Ян поднял голову и увидел своего зятя – Армана де Сакса, – тот махал им из окна кареты и кричал, чтобы они остановились.

Еще прежде, чем опустили ступеньки кареты, дверь распахнулась и к ним кинулась Флер. При виде ее слез Ян ощутил странный толчок в сердце. Спешившись, он схватил руки сестры.

– Таунсенд! Ради Бога! Что с ней случилось?

– Слава Всевышнему, ты здесь и здоров! – залепетала Флер, не слыша его слов. – Мы сами собирались в Рамбуйе, когда этот человек сказал мне, что ты заболел. Я так испугалась...

– Я заболел? Какой человек?

Флер отшатнулась, – руки Яна причиняли ей боль. Она начала торопливо объяснять что-то, когда сзади подошли Эмиль и Арман. Эмиль вел на поводу лошадь Яна.

– ...И я была совершенно уверена, что он говорит правду, – заключила Флер, дрожа теперь от непонятного страха, охватившего ее при виде выражения лица Яна, – потому что Таунсенд, казалось, потеряла от волнения голову. Понимаешь, я увидела ее в окно, когда экипаж проезжал мимо. Она плакала, и неужели ты думаешь, что с ней что-то случилось?

Ян не ответил. Вместо этого он на краткий миг прижал ее к себе, а глаза его поверх ее головы встретились с глазами Эмиля. Ян схватил протянутые Эмилем поводья, прыгнул в седло и, стегнув кнутом испуганного коня, послал его в галоп. Флер и Арман что-то кричали ему вслед, но он даже не обернулся.

– Куда, по-вашему, они направились? – прокричал Эмиль, безжалостно пришпоривая лошадь в стремлении догнать Яна. – В Париж?

Ян отрицательно мотнул головой. Маловероятно чтобы они поехали туда, просто потому, что их обоих там слишком хорошо знали.

– Возможно, он действительно решил отвезти ее в Рамбуйе, – догадался Эмиль, – но прежде остановиться с ней где-то по дороге.

Ян сжал губы, понимая, что все может быть именно так. Мысль эта сводила его с ума. Каким дураком он был. Набитый дурак, недооценивавший этого человека. А теперь могло быть слишком поздно, потому что у Анри, самое малое, час выигрыша во времени. Скоро стемнеет, а по дороге в Рамбуйе бесчисленное множество мест, где весьма удобно овладеть молодой, неопытной женщиной. Ян не мог и надеяться подоспеть вовремя. Если Анри надругался над ней, если только... Ян не мог додумать мысль до конца. Вместо этого он стегнул усталого жеребца, заставляя его скакать еще быстрее, пока изрытая колеями дорога не слилась для него в одно сплошное пятно.