Загадочный супруг

24

Прохладный ветер налетел с другого берега Сены, когда карета Таунсенд, направляясь в Версаль, громыхала по мосту Сен-Клу. Невыносимая жара последних нескольких дней была минувшей ночью побеждена грозой, которая ломала в саду ветви деревьев и разбудила Таунсенд раскатами грома и сверканием молний. Вслед за грозой пришел холодный, хмурый рассвет, и Таунсенд, которой так больше и не удалось уснуть, решила одеться и поехать в Версаль на поиски Яна.

Если бы он имел намерение провести там ночь, он бы, конечно, накануне предупредил ее, независимо от того, поссорились они или нет. Отмалчиваться бьшо не в его характере, и в сердце Таунсенд закрался страх. Времена были смутные, и она не могла отогнать от себя мысль, что с ним что-то стряслось. Не шли из головы слова Яна о том, что смерть Сен-Альбана принесла ему новых врагов. Со все возрастающей тревогой думала она о том, не таится ли за вчерашним визитом Луизы дю Бертен более зловещая причина. У нее не было иллюзий насчет чувств, какие испытывала эта женщина по отношению к ней или к Яну. Луиза наверняка прослышала о примирении между супругами и могла от отчаяния решиться на многое. Таунсенд даже вздрогнула при этой мысли.

Эмиль настоял на том, чтобы сопровождать ее, и теперь сидел напротив нее в углу кареты, молчаливый и мрачный. Тревожится ли он за Яна так же сильно, как она, со страхом думала Таунсенд, но спросить не решалась.

Мост Сен-Клу, как и многие другие парижские дороги, не был вымощен, и карета то и дело застревала в грязи. Несмотря на холодный ветер, на мосту кишели нищие, крестьяне, торговки, кричавшие: «Кофе с молоком, два су чашка!» Когда карета в очередной раз остановилась из-за дорожной пробки, Эмиль высунулся из окна и купил для Таунсенд и себя по чашке кофе. Таунсенд заметила на чепце у торговки бело-красно-синюю кокарду. Такие же кокарды носили большинство торговцев на мосту и довольно многие из крестьян.

– Трехцветье – это эмблема новой нации, – объяснил Эмиль, проследив за ее взглядом. – Заметьте, Нация написано с заглавной буквы. Потому что Декретом Национального собрания объявлена священной.

– Они весьма уверены в себе, не правда ли?

– Да, – хмуро подтвердил Эмиль. – В этом-то и таится беда.

Таунсенд вздрогнула и плотнее закуталась в свою накидку. Она начала понимать, что напрасно не вняла предостережениям Яна. Но в Сезаке это казалось таким далеким и куда менее грозным. Более того, те темные подводные течения, которые она ощущала в городе весной, теперь явно усилились, словно дремлющий великан проснулся и была уже явственно слышна его неумолимо приближающаяся поступь.

Таунсенд затосковала по залитой солнцем Турени и сезакским виноградникам, где они с Яном провели летом столько волшебных часов. И вдруг обрадовалась тому, что едет вслед за ним в Версаль. Не только ради Яна, но и ради себя самой. Ей было страшно без него, его присутствие вернет ей то чувство покоя и безопасности, в котором она сейчас так нуждается.

Река после ночного ливня разлилась, и поэтому было уже почти десять, когда карета покатила по длинному бульвару Сен-Клу и вдали показались знакомые стены дворца. Окна кареты были забрызганы грязью, но не настолько, чтобы нельзя было ничего разглядеть, и на Таунсенд нахлынул поток воспоминаний, по большей части неприятных. Она была вынуждена признаться себе в том, что без удовольствия думает о предстоящих при Дворе церемониях и встрече с людьми, которых она предпочла бы никогда больше не видеть. Возможно, Ян был прав, настаивая, чтобы она оставалась в Париже, но успокаивала мысль, что они вот-вот увидятся с ним. Несмотря на вчерашнюю размолвку, она тосковала без этого самонадеянного, вспыльчивого негодника.

Однако версальские апартаменты герцога Война были пусты. По словам горничной, их господина не было со вчерашнего дня. Нет, он не сказал, когда намерен возвратиться в Париж. Упомянул вскользь об ужине с герцогом д'Аркором, после чего, возможно, заглянет к зятю, а затем встретится за картами с герцогом Орлеанским, прибывшим накануне со своей обычной свитой.

Таунсенд, слушая ее, стояла у окна и задумчиво смотрела вдаль поверх крыш Версаля. Эмиль послал горничную принести кофе и какой-нибудь еды.

– Вам следует отдохнуть, мадам, – сказал он.

– А вы куда собрались? – спросила Таунсенд, неожиданно обернувшись.

Застигнутый вопросом врасплох, Эмиль поперхнулся. Собственно, он мог бы и не отвечать, потому что мысль его была очевидна: герцогине ехать на поиски мужа незачем. Если герцог и вправду провел вечер в обществе Филиппа Орлеанского, то совершенно ясно, где он находится сейчас.

Глядя на Эмиля, Таунсенд все так же задумчиво похлопывала пальцем по губам. Затем сбросила накидку и принялась лихорадочно рыться в ящичках бюро в поисках пера и бумаги.

– Вот, – произнесла она, опустившись перед бюро на стул и стремительно водя пером по бумаге. – Прошу вас передать эти письма принцессе Элизабет, герцогине Шартрской, принцессе де Ламбаль и королеве. Я извещаю их о своем приезде и буду счастлива предстать перед ними, когда они сочтут это удобным для себя.

Она поставила затейливую подпись и вынула воск, пряча улыбку, вызванную выражением лица Эмиля. Он ненавидел быть у женщин «на посылках», как он это называл. Но ей хотелось наказать его за то, что посмел хоть на минуту предположить, будто Ян был ей этой ночью неверен, посетив дурно пахнущие картежные сборища герцога Орлеанского. До женитьбы он, безусловно, их посещал. В горестные месяцы их отчуждения друг от друга тоже – что ж, Ян сам признался, что уступал тогда искушениям. Но теперь? Пока она всю ночь лежала в постели без сна, тревожась за него?

– А как же господин герцог? – желчно произнес Эмиль, когда она протянула ему письма.

– Я желаю занять свое место в королевском дворце публично, в полном соответствии с протоколом, – произнесла Таунсенд самым назидательным тоном, на какой была способна. – Мой супруг достаточно скоро узнает о моем приезде и по собственному побуждению прибудет сюда. Не сомневаюсь, что в данную минуту он находится в покоях Его величества, присутствуя при утреннем вставании короля. И совершенно уверена в том, что он может обойтись без вас то короткое время, какое займет мое поручение.

Эмиль бросил на нее взгляд, в котором присутствовали в равной мере и злость, и невольное уважение. Он натянуто поклонился и вышел. Таунсенд усмехнулась, когда дверь за ним громко хлопнула, и уже гораздо менее мрачно смотрела на все происходящее. Страх, терзавший ее в Париже, теперь исчез. Атмосфера в Версале была менее тревожной, чем она ожидала. Вероятно, она чересчур поспешила, примчавшись сюда. Всего вероятней, что обильные дожди, из-за которых карета ехала медленней обычного, и помешали Яну известить ее о том, что он задерживается. Нет сомнений, что в эту самую минуту дома, в Париже, ее ожидает письмецо от него.

Ободренная этой мыслью, Таунсенд опустилась на нарядный, с серебряными кистями пуф у окна и принялась намазывать медом одну из воздушных булочек, поданных ей к кофе. В течение ближайшего получаса письма ее будут вручены, и все узнают о том, что герцогиня Войн прибыла в свою резиденцию. Часа через два или три ей доставят официальные приглашения явиться ко Двору, а до тех пор она вольна делать, что хочет, – иными словами, без Эмиля и его непрошеных предложений разведать, где же, черт возьми, пропадает ее красавец и гуляка.

– Сесиль! – позвала она, заметив, что горничная забыла подать сливки. Ответа не было.

Таунсенд подошла к колокольчику позвонить, но ее остановил приглушенный смех, доносившийся из соседней комнаты, где Ян обычно в неофициальной обстановке принимал посетителей, писал письма или просматривал свою обильную почти в уединении, которое было невозможно сыскать где-либо еще в столь многолюдном дворце.

Позади этой комнаты располагалась спальня Яна с резными потолками, позолоченной мебелью, золотыми часами на каминной полке и изысканными изделиями из стекла, – все это имело целью придать комнате такую же пышность и величие, что и в парадной спальне короля Франции.

– Предполагался, говорят, просто-напросто очередной банкет, – говорила Сесиль, многозначительно вскинув брови. Таунсенд, не замеченная ею, остановилась на пороге у нее за спиной. – Пили, говорят, за королеву и дофина, они вместе с королем тоже ненадолго появились в зале. Говорят, весь полк выхватил сабли и приветствовал их, но, как только королевская чета удалилась, началась настоящая оргия.

– Оргия? – шепотом переспросила вторая горничная.

– А что? Что еще бывает, когда солдаты нахлебаются вина? – Сесиль говорила вполголоса, чтобы герцогиня, завтракавшая в соседней комнате, не могла услышать. – Кто-то протрубил сигнал атаки, и оперные ложи были взяты приступом и почти разгромлены. А еще Мишель рассказал, что один из швейцарцев вкатил со двора пушку и готовился уже пальнуть из нее, но помешали гвардейцы. А уж Мишель, можешь мне поверить, говорит истинную правду. Он там был и все видел собственными глазами.

– Что-то не больно похоже на оргию, – разочарованно произнесла вторая горничная.

– Сперва-то нет, а потом точно пошла настоящая оргия! – сказала Сесиль с уверенностью девицы, весьма сведущей в таких материях. – Всех прислужниц раздели и занимались любовью прямо на полу, в ложах, на креслах, даже на Мраморном дворе, ты вообрази только! Ни один человек ниже титулом, чем герцог, сроду не ступал туда без королевского дозволения! Говорят, все до одного, кто там был, оскоромились, а потом королевские гвардейцы принялись орать Бог весть что: «Смерть Национальному собранию!», «К черту Права человека!», провозглашали тосты за белую кокарду, трехцветье топтали сапогами...

– Сесиль, – ровным голосом произнесла Таунсенд.

Обе девушки похолодели. Наступила звенящая тишина. Таунсенд подошла ближе, бросив на зардевшихся горничных уничтожающий взгляд.

– Вряд ли герцогу понравится, что вы заняты не работой, а сплетнями, – сказала она.

– Это не сплетни, мадам, – с вызывающим видом отозвалась Сесиль. – Все толкуют про то, что этой ночью надругались над Нацией.

– Займитесь делом, – строго приказала Таунсенд. – Я ненадолго выйду. Если герцог вернется, передайте, что я в городе.

– Да, мадам, – вид у Сесиль был угрюмый, но без тени раскаяния. Таунсенд легко прочла ее мысли: коль офицеры королевской гвардии осмелились минувшей ночью оскорблять трехцветный флаг, то граждане Франции мигом поднимутся на его защиту.

«В этом-то и таится опасность», – всего лишь накануне утром услышала Таунсенд от Эмиля.

Надев накидку, она заторопилась на улицу. День был холодный и пасмурный, ветер надувал ее юбки, точно паруса. Она шла, выбирая самые потаенные аллеи, самые отдаленные ворота. Городские улицы были почти безлюдны, но на этот раз тишина настораживала. На лицах немногих встречных она замечала какое-то необычное беспокойство. Впрочем, может быть, ей это только казалось?

Она ускорила шаг, и совсем запыхалась к тому времени, когда достигла последнего дома в ряду высоких, тесно прижатых друг к дружке строений, выходивших передними фасадами на площадь, а задними на широкую Оранжерейную улицу. Поднявшись по скрипучей лестнице, она постучалась. После ожидания, показавшегося ей бесконечным, дверь открыл темноволосый молодой человек в мягком синем мундире, обросший щетиной так, будто неделю не брился. Он вытаращил на Таунсенд глаза и поспешно шагнул на площадку, захлопнув за собой дверь.

– Вы здесь, в Версале? Вот так сюрприз! Я слышал, вы в Париже. Мне очень жаль, но Флер нет. Она поехала навестить...

– Я приехала не к Флер, – перебила Таунсенд. – Арман, где мой муж?

– Э-э... Ваш муж...

– Я полагаю, он этой ночью был с вами?

– Со мной? Помилуйте, с какой стати? Таунсенд протиснулась в квартиру мимо него, ему оставалось лишь последовать за ней.

– Почему вы думаете, что Ян у нас? – не сдавался он.

Таунсенд обвела взглядом небольшую, но уютную комнату, в которой ей довелось быть лишь один раз, в июне, когда Флер и Арман сняли эту квартирку по приезде из Метца. «Флер сотворила истинные чудеса, – подумала Таунсенд, – и всего лишь на офицерское жалованье». Но ей было сейчас не до талантов Флер и не до этой неженки Армана, который взирал на нее чуть ли не с ужасом и выглядел жертвой жестокого похмелья.

– Вчера в оперном театре был офицерский банкет, – холодно проговорила Таунсенд. – Как бывает всегда, когда в гарнизон прибывает новый полк. Помнится, я всего лишь на прошлой неделе прочла в «Мониторе», что в скором времени ожидается прибытие в Версаль фламандцев, драгунов Монморанси и швейцарской гвардии. Вы ведь служите во Фламандском полку, не так ли? И взяли с собой Яна. Флер мне говорила как-то, что у вас издавна существует обыкновение вместе посещать подобные пиршества. И перед Яном встал выбор – отправиться с вами или попытать счастья за карточными столами герцога Орлеанского. Легко могу себе представить, чему он отдал предпочтение. – Она вздернула подбородок и впилась в него пылающим взглядом. – Отвечайте, где он?

Арман раскрыл рот, потом закрыл и посмотрел поверх ее плеча. Глаза Таунсенд сузились.

– Понимаю, – обронила она и попыталась пройти вглубь квартиры, но он схватил ее за руку.

– Постойте! Не ходите туда, умоляю вас! Я его приведу. Это... это не самое приятное зрелище.

– Воображаю, – процедила она сквозь зубы. – Но не трудитесь, я найду дорогу сама.

Она нашла Яна в полутемной спальне, он лежал полураздетый на нерасстеленной походной кровати. Когда она нагнулась и встряхнула его, он застонал, но не шевельнулся. В комнате было холодно, и Таунсенд поморщилась и осуждающе взглянула на Армана.

– Мы не были вчера на банкете, клянусь вам!

– бормотал Арман, пытаясь оправдаться. – Ян, я и еще несколько офицеров Национальной гвардии в «Семи лисицах». Вино было ужасное, что и объясняет...

– Подобное похмелье? – Таунсенд брезгливым жестом показала на неподвижное тело на кровати.

– Вроде вашего? Вы смотрелись сегодня в зеркало, Арман?

– «Семь лисиц» не то заведение, где...

– Да будет вам! – оборвала его она. – Даже ноги вашей не было в «Семи лисицах»! Я отлично вижу, что вы лжете, и понимаю, почему считаете нужным мне лгать.

Арман промолчал, хотя ее слова задели его. А выглядел он и впрямь совершенно больным. Таунсенд поджала губы, заметив на его мундире жирные пятна и несколько недостающих пуговиц. Какое счастье, что Флер нет здесь. Как это ни невероятно, но болтовня Сесиль о фантастическом вчерашнем дебоше, по-видимому, не была пустой, иначе Арман не выгораживал бы своего шурина с таким упорством.

– Я полагала, что на подобные банкеты приглашают только офицеров и волонтеров, – продолжала Таунсенд, повернувшись к окну, чтобы поднять жалюзи. Распахнув окно настежь, она впустила в комнату холодный воздух. – Тем не менее, вы взяли Яна с собой?

– Да не брал я его, – еле слышно проговорил Арман. – Мы встретились там случайно. Дело было около полуночи. Ян перед этим ужинал где-то во дворце, и, когда я увидел его в ложе герцога Шартрского, он был э-э... не вполне в себе.

– Пьян до бесчувствия, хотите вы сказать?

– Да, но... но он был один, совершенно один. Я попросил кое-кого из ребят помочь мне перенести его сюда, а сам вернулся на банкет. Поскольку Флер уехала, я решил, что ничего дурного в этом нет...

– Вы сегодня выходили на улицу? – требовательно спросила Таунсенд. Арман отрицательно мотнул головой и, поморщившись, сжал руками виски. – Следовательно, вы не слышали, как отнеслось население к вашим «невинным» развлечениям.

– Я помню, что пирушка была немного бурная...

– Немного? – повысила голос Таунсенд. – Немного бурная? – Она не сумела сдержать рвавшихся из сердца злых слов. – Я готова своими руками задушить вас обоих! – И она принялась тузить кулаками распластанное тело мужа.– Вставай! – кричала она. – Мы едем домой!

Тот, охнув, перевернулся на спину, и Таунсенд с гримасой отвращения взглянула на него и увидела устремленные на нее мутные карие глаза...

– Боже правый! – воскликнула она в ужасе и схватила Армана за отвороты мундира. – Кто это? Вы сказали мне, что Ян...

– Ступайте прочь, – пробормотал незнакомец на походной кровати, который ничуть не походил на Яна, а вид у него был такой, будто от звука ее голоса у него раскалывается голова.

– Куда вы дели Яна? – допытывалась Таунсенд у Армана. – Где он?

– Отпусти его, – прозвучало у нее за спиной. Она мгновенно повернулась. Ян стоял на пороге, привалившись к косяку двери, словно с трудом держался на ногах. И выглядел он еще хуже двух остальных: воспаленные глаза, растрепанные волосы, мятое, мертвенно-бледное лицо. От него исходил запах пота, алкоголя и скорее всего женщин.

Таунсенд не собиралась подходить к нему ближе, чтобы удостовериться в этом.

– Так вот чем вы были заняты, – севшим голосом проговорила она, задыхаясь, – пока я сидела дома, не находя себе места от беспокойства за вас, и терпела оскорбления от этой... шлюхи, которая похваляется, что была вашей любовницей. Хотелось бы знать, что вы скажете по этому поводу, Ян Монкриф! Ну? Ну же!.. – последние слова она уже не говорила, а кричала.

Арман, потрясенный, смотрел на нее. Даже лежавший на кровати человек привстал, чтобы взглянуть на нее. Только Яна, казалось, ничуть не взволновал ее необузданный гнев. Слегка пошатываясь, он постоял в проеме двери, потом выпрямился и устало проговорил:

– Идем. Я отвезу тебя домой.

Таунсенд хотела было опять на него обрушиться, но он тряхнул головой, приказывая ей замолчать. Ну что ж, пусть так, она постарается сдержаться – ненадолго. Круто повернувшись на каблуках, она быстро вышла из комнаты. Ян шел медленней, и она со злорадством это отметила. У него наверняка немилосердно болит голова. И прекрасно, так ему и надо.

В полном молчании они преодолели недолгий путь до дворца. Ян еле волочил ноги, и Таунсенд, наверное, прониклась бы к нему жалостью, если б не пришли на память слова Сесили: «Все до одного, кто там был, оскоромились». Да еще в ложе герцога Шартрского!

Когда они, наконец, оказались в его комнатах, ей стоило больших усилий не выплеснуть наружу боль, обиду, подозрения. Изменил он ей? Да или нет? Она могла бы простить все на свете, только не это. Любовные объятия – самое интимное, что существует между мужем и женой. И если он посмел нарушить клятву супружеской верности... Если он только посмел...

Она даже не удостоверилась, что они одни, что никто из слуг не может подслушать их, и, едва переступив порог, набросилась на Яна – зубы сжаты, на шее судорожно бьются жилы. Ян буквально рухнул на атласную кушетку у самой двери. Голова его была откинута на подушки, веки сомкнуты, и он казался таким постаревшим и больным, что у Таунсенд от ужаса сжалось сердце. Злость разом угасла, и она шагнула к нему. В эту минуту дверь у нее за спиной отворилась – на пороге стоял Эмиль. Мельком взглянув на лицо Таунсенд, он устремил взгляд поверх ее плеча.

– Слава Всевышнему! – вполголоса воскликнул он.

Ян улыбнулся, но улыбка его больше походила на гримасу.

– Ты меня искал, Эмиль. Как видишь, я здесь, но только что вернулся...

Мрачная, недоумевающая, Таунсенд стояла недвижно, тогда как Эмиль опустился на колени перед кушеткой.

– Пустяки, – коротко бросил Ян. – Оставь меня.

– Пустяки? Я видел д'Аркора. Даже из того немногого, что он был способен рассказать, видно, что этих «пустячков», как вы изволили выразиться, было немало.

– О чем вы? – встревожилась Таунсенд.

– Простая царапина, – стоял на своем Ян.

В ушах у Таунсенд застучало. Неверной походкой она приблизилась к мужу. Эмиль торопливо стянул с него сюртук и обнажил торс, грубо перевязанный чем-то. И перевязка и сорочка были в пятнах засохшей крови.

– Пистолет или шпага? – спросил Эмиль.

– Шпага. К счастью, Латернье не слишком искусен по этой части. Ни один жизненно важный орган не затронут.

Эмиль умело снимал с него повязку.

– Как это вы допустили, чтобы он ранил вас? Уму непостижимо! А что стало с ним?

– Бежал к себе в деревню. По крайней мере, надеюсь, что это так. Видишь ли, я первый проткнул его, а он меня ранил, когда я уже повернулся спиной. В высшей степени непорядочно. Даже его секунданты признали это. Хорошо, что я вовремя обернулся, так что он всего лишь слегка задел меня.

Эмиль даже похолодел:

– Вы отдаете себе отчет в своих словах?

Ян рассердился:

– Конечно! Этот болван пытался меня убить. И убедившись в том, что попытка не удалась, удрал.

– И вы дали ему уйти?

– Боже правый, Эмиль, а что я, по-твоему, должен был сделать? Пуститься за ним в погоню, когда сам ранен и хлещет кровь?

– Негодяй! Он заслуживает смерти! Ян усмехнулся.

– Не беспокойся, он умрет.

– А каким образом вы оказались в Опере?

– Искал Армана. Хотел, чтобы он отвез меня в Париж. Я был слишком слаб, чтобы ехать верхом, а если бы вернулся сюда, слуги разнесли бы молву по всему дворцу.

– Значит, пока что все остается тайной?

– Насколько я знаю. По дороге в Оперу мне никто не встретился. Но рана кровоточила все сильнее, и я зашел в ложу герцога Шартрского, чтобы хоть минутку отдохнуть. Кругом шум, гульба, ты, наверное, уже прослышал об этом. Мимо проходила одна из прислужниц, и с помощью ее фартука мне удалось как-то остановить кровь. Думаю, что Арман натолкнулся на меня и увез к себе после того, как я потерял сознание, хотя в точности не знаю. Помню лишь, что проснулся утром у него.

– Он, наверное, решил, что вы пьяны. Иначе тотчас послал бы за доктором, чтобы промыть рану и перевязать.

Говоря это, Эмиль развязывал окровавленный фартук, и Ян громко охнул, когда он отодрал ткань от длинной багровой раны. Подняв голову, Ян увидел Таунсенд – она стояла над ним, прижав ладони к лицу и, казалось, не верила собственным глазам.

– Прости... – произнес он.

Таунсенд потрясенно смотрела на него. Простить? За что? За то, что она поверила – как, очевидно, поверил и Арман, – что он был мертвецки пьян? За то, что поскакал в Версаль и втайне от нее дрался на дуэли? За то, что имел неосторожность повернуться спиной к человеку, у которого на уме не было ничего, кроме убийства?

Дуэль. Это слово сверлило ей мозг. Перед глазами вновь встала картина: истекающий кровью, полумертвый Ян в сумрачной гостиной замка Рамбуйе; темная кровь, струящаяся из раны, и дикий страх за его жизнь, черной пропастью разверзавшийся перед нею каждый раз, как она взглядывала на недвижное тело, распростертое на сиденье кареты. Она покинула его тогда потому, что была не в силах вынести боль от измены. А теперь...

– Кроме Латернье и д'Аркора кому-нибудь еще известно о дуэли?

Ян мотнул головой.

– Мы условились сойтись в лабиринте, после ужина, – еле слышно проговорил он. – Было темно, и я шел один. Вряд ли его секунданты станут болтать, ведь их могут обвинить в предумышленном убийстве. А уж д'Аркор, конечно, не проронит ни слова. Я сказал ему только куда иду – на тот случай, если что-то произойдет... о Боже, Эмиль, перевяжи ты меня, наконец!

Его слова перешли в стон, когда Эмиль, не вняв мольбе, принялся ощупывать рану твердыми, опытными пальцами.

– А у вас секунданты были?

– Нет. Я рассчитывал обойтись без них. Ты ведь знаешь, какой трус этот Латернье. Думаю, что он не вызвал бы меня, если бы его не натравила Луиза. Он воображает, будто влюблен в нее. И выдает себя за друга Сен-Альбана. – Ян поморщился. – Все равно не могу взять в толк, почему он вдруг так возжаждал моей смерти. Дуэли было бы вполне довольно, чтобы отомстить за Анри и возвыситься в глазах Луизы. Почему так срочно понадобилось меня убить?

При этих словах Таунсенд испуганно шевельнулась.

– Ничего, ничего, – поспешно обернулся к ней Эмиль, взглядом предостерегая ее. И, поднимаясь с колен, сказал:

– Пойду за бинтами. Рана легче, чем я опасался.

– И захвати бутылочку бренди, – крикнул Ян вдогонку ему. А когда они остались наедине, повернулся к Таунсенд. Что-то похожее на жалость промелькнуло на его осунувшемся лице. – Если бы все прошло, как обычно, я бы взял над ним верх и был в Париже еще до полуночи. – Губы его скривились. – Я не думал, что он способен на низость...

Белая как мел, Таунсенд не сводила с него глаз.

– Ты дрался на дуэли, – проговорила она, роняя слова так медленно, словно мозг отказывался воспринять эту истину. – Уехал, чтобы драться на дуэли, и ничего мне не сказал...

– Дуэль с таким фехтовальщиком, как этот Латернье? – презрительно усмехнулся Ян.

– Ты стоял на пороге смерти! – Таунсенд перешла на крик. – И тебе не пришло в голову, что я могла бы узнать об этом только, когда... когда тебя привезли бы домой бездыханным трупом! – Она со стоном спрятала лицо в ладонях, словно желая навсегда стереть из памяти эту кошмарную картину.

Взгляд Яна смягчился, он протянул к ней руку.

– Голубка моя, все обстоит лучше, чем тебе кажется. Жак Латернье один из самых слабых фехтовальщиков при Дворе. Я ожидал, что это будет всего-навсего безобидный поединок. Поэтому даже не позаботился взять с собой Эмиля.

– Я сперва подумала, что ты изменил мне! – выпалила Таунсенд, не слыша его. Казалось, она еще в шоке. – Что ты занимаешься любовью с какой-нибудь из прислужниц на вчерашнем банкете! И сказала себе, что все могу простить, все, кроме этого. Теперь я вижу, что ошиблась. Потому что ничего не могу простить тебе, Ян. Не могу простить, что ты держал от меня в секрете такую ужасную вещь! Что ты не доверяешь мне... – голос ее дрогнул, и она разразилась рыданиями.

– Таунсенд...

– Нет!

И хотя Ян, с трудом превозмогая боль, поднялся на ноги, она выбежала из комнаты. В ту же минуту в другую дверь вошел Эмиль. Увидев, что Ян стоит, пошатываясь, он выронил бинты и бросился к нему.

– Оставь меня в покое! – рявкнул Ян, оттолкнув его. – И Бога ради ступай за нею! Кажется, я только что совершил самую большую ошибку в своей жизни!