Загадочный супруг

17

Столице медленно садилось за платаны, и воцарились долгие летние сумерки. В деревушке внизу зазвонили церковные колокола, их звон слился с блеянием коз и рожком молодого пастуха, гнавшего стадо на скотный двор. Копытца стучали по деревянному настилу моста, перекрывавшего широкий рукав Луары. За мостом, стоя на верхней галерее серого каменного замка, стройная миловидная девушка махала рукой в ответ на веселое приветствие пастуха.

Таунсенд Монкриф, опершись руками о балюстраду, с улыбкой наблюдала за тем, как Этьен со своими козами исчезает за купами кудрявых деревьев по ту сторону моста. Она наконец выучила имена всех мужчин и женщин, парней и девушек, работавших у нее на виноградниках, на ферме и в садах, и тех, кто управлял замком, – ее замком, этим прекрасным, дивным ренессансным замком, известным под названием Сезак.

Поначалу они относились к ней с подозрением, но Таунсенд понимала их и не обижалась. В конце концов, она приехала внезапно, не предупредив, поздней июльской ночью во время жуткой грозы, приехала промокшая, усталая и совершенно подавленная. И пока господин Бретон, которому ее отец много лет назад поручил заботы о замке, тащился в коляске из тонувшей в грязи деревушки, чтобы тепло приветствовать ее, она успела, хоть и не без труда, расположить к себе слуг.

К счастью, Таунсенд отлично знала, как обращаться с ними. На следующее утро после приезда она объявила, что намерена побеседовать в отдельности с каждым из них, вплоть до самой младшей судомойки. Тех, чья внешность ей не понравилась, или тех, кто был небрежен в одежде и поведении либо же выразил хоть малейшую обиду и кляузничал на других, она уволила. Остальных же заставила старательно трудиться, наводя должный порядок в своем новом доме. Сперва это напугало их, но очень скоро они прониклись к ней уважением.

Господин Бретон не только хорошо исполнял свои обязанности, и в замке было на удивление мало следов недосмотра, его, – в отличие от Таунсенд, росшей под взыскательным оком леди Кейт, – никто не направлял, не воспитывал. Но все портьеры, драпировки, гобелены и ковры в положенный срок выносили из замка, чтобы выбить пыль, выстирать и расстелить на лугу для просушки. На мебели меняли обивку, чинили ее и полировали, тюфяки вытрясали, стены и полы скребли, окна мыли, бронзу и олово начищали, корешки книг в библиотеке вытирали, уберегая от пыли и плесени. В садах и на виноградниках предстояло подрезать ветви, мотыжить, пропалывать и сажать, а в конюшнях и амбарах заново составлять перечень и описание поголовья или хорошенько проверить старые.

Таунсенд ничего не понимала в виноградарстве, но она привезла из Норфолка достаточный запас знаний о скотоводстве, чтобы пресечь протесты даже самых сомневающихся в ней работников фермы. Можно было вполне ожидать, что слуги будут недовольны ее бурным вторжением в их тихий, спокойный мирок, а случилось обратное – приезд этой невозмутимой англичанки вселил в них приятное сознание осмысленности их труда. Праздные руки становились работящими, и Сезак медленно, но неуклонно возвращался к жизни.

Сам замок был очарователен. Когда Таунсенд впервые увидела его при свете дня, она поразилась. Хотя он был невелик в сравнении с величественными соседями – Шенонсо и Шамбор, он был того же стиля – Возрождения, который был так популярен во Франции XVI века. Построенный частично на сваях вдоль холодных, прозрачных вод Луары и окруженный рвами, он не мог похвастаться остатками феодальных башен, но вместо этого был украшен прекрасными башенками и амбразурами из серого туреньского камня. Остроконечные крыши были шиферными, окна – высокими и с фрамугами. Аллея вековых платанов с песком Луары у подножия вела к подковообразному парадному двору, на который выходили большие окна – эркеры. Открытая центральная лестница с крытыми галереями по бокам сбегала с центральной части замка, и на галерее второго этажа и стояла сейчас Таунсенд. Отсюда она могла видеть за верхушками деревьев аккуратные каменные флигельки, реку и дорогу, а позади них – небольшие, но хорошо ухоженные виноградники Сезака.

Мягкая краса вечера пленяла ее, как с самого приезда пленял ее Сезак. Легкий ветерок доносил до нее ароматы сена, цветов и спелых яблок, и в сердце ее проникло чувство покоя, даже счастья. Скоро осень, а к этому времени беспорядки в Париже закончатся. Поспеет новый урожай, простой люд сразу получит достаточно хлеба, жара перестанет мучить и подогревать его недовольство, умы обратятся на другое, и она сможет безбоязненно отправиться домой.

«Если только я этого захочу», – мечтательно подумала Таунсенд. Что скрывать – она была очарована Сезаком и своим образом умелой, заботливой хозяйки замка, какой, казалось ей, она стала. Здесь, в этой сонной долине, укрывшейся среди меловых холмов, по которой издревле пролагали себе путь реки Лаура, Шер и Индра, – здесь не было места бедам и горестям. У Таунсенд и вправду не было теперь более серьезных забот, чем решать, какая из ее коров еще не покрыта и следует ли случать ее с соседским быком.

А сосед Таунсенд, граф де Грив, всегда охотно приходил на помощь, если она обращалась к нему. Она с самого начала была с ним откровенна, ничего не скрывала о себе и своем замужестве, и месяц назад именно граф навел по ее просьбе справки и узнал, что Ян Монкриф вернулся в Версаль, видимо, оправившись от своих ран. Следовательно, больше незачем было о нем беспокоиться.

Оторвавшись от перил галереи, Таунсенд расправила свои длинные юбки и принялась думать об оставшихся на вечер делах. Вместе с домоправительницей она занималась сейчас починкой и чисткой сотен штук белья и вышитых тканей, которые они обнаружили на прошлой неделе в нескольких пыльных сундуках в одной из башен. Таунсенд даже слегка улыбнулась при мысли, как удивилась бы Кейт, если бы узнала, что ее падчерица, всегда бунтовавшая при одном только виде пяльцев, теперь стала так искусно владеть иглой. И, шурша юбками, она вошла в дом.

– Ах, мадам, вот и вы. – Это был Рене, ее изящный, утонченный дворецкий. Он вынырнул из темного угла холла, поправляя на ходу свой пудреный парик. – Я как раз шел сказать, что ужин готов.

Таунсенд прикрыла рукой улыбку. Из всех слуг Рене был больше всех рад ее приезду, потому что это означало, что у него снова есть настоящие обязанности. И он скрупулезно выполнял их, хотя в действительности было нелепо соблюдать все эти полагающиеся церемонии в доме, где живет одна-единственная молодая особа. Но Таунсенд не видела ничего дурного в том, чтобы подыгрывать ему.

– Спасибо, Рене. Можете открыть вино. Я скоро спущусь.

Рене выпрямился с чувством исполненного долга.

– Слушаюсь, мадам. Таунсенд повернулась и пошла было наверх, но задержалась на площадке лестницы, завидев въезжающих в парадный двор экипаж. Она нахмурилась. Час был поздний, и она чувствовала себя усталой. Да и вообще она не особенно жаловала посетителей. Кучер обошел карету, чтобы открыть дверцу, и раздражение Таунсенд вмиг исчезло, когда она увидела, что это мадам Оретт, пожилая теща графа де Грива. Мадам Оретт прониклась симпатией к Таунсенд в ту минуту, когда они были представлены друг другу, и с тех пор часто навещала Таунсенд со сплетнями и всяческими советами – обычно без предупреждения и всегда в часы обеда или ужина. Таунсенд заметила, что никто на свете не доставляет мадам Оретт большего удовольствия, чем еда.

Поспешив вниз, Таунсенд вышла из дверей в ту самую минуту, когда кучер опускал на землю свою престарелую хозяйку. Мадам Оретт была, как всегда, во всем черном, якобы в знак траура по любимому мужу, который почил чуть не двадцать лет тому назад. На самом же деле знала, что черный цвет ей к лицу. В ее ушах, на шее и костлявых пальцах сверкали бриллианты.

Мадам Оретт в свое время была фрейлиной Марии Лещинской, дочери польского короля Станислава I, впоследствии жены Людовика XV, и по этой причине всегда украшала себя этими знаками придворной изысканности, как ни провинциально было ее теперешнее окружение. Суровое ее лицо просияло при виде Таунсенд, спешившей к ней через двор.

– Привет, малышка! – радостно прокричала она, взмахнув тросточкой. – Идите сюда, я привезла вам сюрприз! Поглядите только, кто сопровождал меня сюда из Вилландри!

Тем временем какой-то господин медленно сошел со ступенек кареты. Он был высок ростом, темные волосы были перехвачены сзади лентой. Красивое лицо было худым и печальным, но темно-синие глаза его загорелись, когда он, выпрямившись, взглянул на Таунсенд.

Таунсенд застыла на месте. Ее сердце вдруг бешено забилось. Она с трудом удержала рвавшийся из груди истерический хохот. Мадам Оретт, прихрамывая и шурша шелковыми юбками, направилась навстречу Таунсенд, а впереди нее плыли ароматы помады и пудры.

– Разве вы не в восторге? – настойчиво допытывалась она, широко улыбаясь и показывая при этом не по возрасту белые и ровные зубы, которыми она по праву гордилась. – Я обогнала его на дороге, у него лошадь потеряла подкову, а я все равно ехала в Сезак и решила захватить его с собой. Можете себе представить мое удивление, когда он представился вашим мужем! Ну скажите, моя дорогая, скажите мне – вы счастливы? – Она нагнулась, чтобы поцеловать Таунсенд в щечку. – Мне кажется, он не очень хорошо себя чувствует, – добавила она вполголоса. – Надеюсь, вы будете к нему добры.

Таунсенд перевела глаза на Яна, который стоял неподвижно у ступенек экипажа. Мадам Оретт выжидающе помедлила, но когда стало ясно, что никто из них не произнесет ни слова, захлопала в ладоши.

– Пожалуйте, пожалуйте в дом, герцог! Ваше путешествие закончено.

– Я хочу сначала узнать, желанный ли я здесь гость? – тихо спросил Ян.

Мадам Оретт повернулась к Таунсенд.

Таунсенд подумала о том, как он ужасно выглядит, как он изможден и исхудал. Это был совсем не тот бодрый, улыбающийся человек, какой помнился ей с весны. Платье на нем было несвежим после дороги, и вид такой, будто он не спал несколько дней или даже недель.

Она заметила, что мадам Оретт хмуро, неодобрительно разглядывает ее.

– Как вы узнали, что я здесь? – спросила она мужа дрожащим, помимо ее воли, голосом.

– Ваш кучер. Я заставил его открыть мне, где вы находитесь, когда он вернулся в Версаль.

– Но это было недели, нет, месяцы тому назад!

– Я знаю. – Ян криво улыбнулся. – Но прежде я чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы отправиться в дальний путь.

Таунсенд закусила губу. Она не сводила глаз с его исхудавшего лица. Несмотря на небрежность тона, выглядел он так, словно и сейчас еще недостаточно хорошо себя чувствовал. И никогда не будет чувствовать себя хорошо. Как ни странно, сердце ее заныло от жалости при мысли о том, какой трудной была для него эта поездка.

– Разумеется, мой дом – это ваш дом, – сказала она.

Двумя часами позже Ян сидел в гостиной первого этажа Сезака, с бокалом белого вина в руке. Сквозь открытое окно позади него доносилось громкое кваканье лягушек и отдаленное журчание реки. Лампы не были зажжены, и в комнате было темно. Несколько минут назад приходил лакей со свечами, но Ян сделал ему знак удалиться. Больше всего ему сейчас хотелось побыть в одиночестве.

Гостиная была уютной, хотя в отделке ее, как и во всех остальных помещениях замка, царило дикое смешение стилей. Стены были украшены внушительного вида затейливыми бордюрами и небольшими, но необыкновенно красивыми гобеленами семнадцатого века. Гобелен, висевший напротив Яна, был несомненный Обюссон с изображением разнообразных пасторальных сцен, а над двумя парными креслами стиля Людовика XV висел прелестный натюрморт Араллано. Подбор картин – вернее, всех произведений искусства, собранных в этом деревенском замке – удивлял Яна. Только в Фонтенбло довелось ему видеть более красивую мраморную мозаику, чем та, которой был выложен пол в столовой Сезака, а флорентийские горки и стулья эпохи Генриха II могли сделать честь любому из роскошных королевских дворцов, которые он посетил во Франции.

В коридорах и холлах Сезака звенели многочисленные внутренние фонтаны, назначение которых – остужать одуряющую жару туреньского лета. Обилие дубовых балок, брусьев и ореховых панелей в спальнях замка также служило для того, чтобы сделать комнаты прохладнее и придать им вид средневековых покоев. В общем, Сезак производил гораздо более сильное впечатление, чем Ян себе представлял, но сейчас его уже не радовало, что, женившись на Таунсенд, он стал его владельцем. Он с грустью думал о том, как удивительно переменилась его Таунсенд, которая за ужином сидела во главе стола, с достоинством и любезностью куда более взрослой и более искушенной светской дамы.

Однако действительно ли она переменилась? Яну пришлось сознаться, что он редко видел, чтобы его жена так свободно и непринужденно держалась в светском обществе, ведь она фактически жила взаперти в его сыром парижском доме, а затем он выпустил ее в душные гостиные Версаля, не подготовив к этому. Ни разу не познакомил он ее с обычаями и нравами двора, на что обычно требуются месяцы, а то и годы, а удовольствовался тем, что она прослыла всего лишь самой юной и самой неопытной из придворных дам Людовика XVI. Не говоря уже о его жестоком обращении с ней.

Мускул задергался на щеке Яна. Он был слишком утомлен и от долгого путешествия слишком болела грудь, чтобы тщательно все обдумать сейчас или поразмыслить над тем, какую холодность выказала сегодня к нему Таунсенд, обращаясь с ним так, будто он был таким же гостем в ее доме, как мадам Оретт, причем не очень желанным.

Кто-то сзади него покашлял. Он с раздражением обернулся. Это был лакей или, возможно, дворецкий, – грудь выпячена, на старой голове тщательно завитой пудреный парик.

– Леди Войн просила передать вам, что ваша спальня уже приготовлена. Она предлагает вам удалиться пораньше, так как вы выглядите несколько утомленным.

Очевидно, даже слуги будут отныне держаться с ним, как с временным гостем замка. Ян стиснул челюсти. Как быстро встали они на сторону своей госпожи! Что она рассказала им о своем отсутствующем муже, когда вернулась сюда одна?

– Ваша светлость... – терпеливо напомнил слуга.

Ян поднялся и немного пошатываясь последовал за стариком. На площадке лестницы он чуть было не столкнулся с Таунсенд, которая вышла из двери, держа в руках книгу в кожаном переплете. Она отпрянула, пропуская его, но Ян остановился перед ней. Хотя боль и усталость ссутулили его плечи, его тень в мерцающем свете свечей все же возвышалась над ней. Он взял книгу у нее из рук.

– «Заметки и путешествия винодела XVII века»? Вот чем вы развлекаетесь перед сном?

– Мне надо многому научиться, – запальчиво ответила Таунсенд. – Виноградники Сезака были крайне запущены.

– Да, я заметил. Я сам собирался объехать их утром, если вы не возражаете.

Таунсенд потупилась и покачала головой.

– Нет, конечно нет. Буду признательна вам за любой совет.

Тон был сдержанный, сухой. Никогда прежде Ян не спрашивал на что-либо разрешения. Это было подозрительно. Кроме того, взгляд этих темных, суровых глаз лишал ее спокойствия, потому что объяснимо напоминал о том, что было между ними когда-то... несмотря на то, что усталость и боль проложили глубокие морщины у его рта, он оставался самым красивым мужчиной из всех, кого когда-либо видела Таунсенд – он даже стал еще красивее, если это вообще возможно, с этими заострившимися из-за худобы скулами. Ее вдруг охватило желание повернуться и убежать от него, но спина была прижата к стене, и потом – какой же у нее повод бежать? Это ее дом, а не Яна, и он не имеет больше над ней той власти, какую имел, когда она была в него влюблена.

Она сделала знак пожилому слуге, отступившему на почтительное расстояние от них.

– Рене, проводите, пожалуйста, герцога в его комнаты. – Повернувшись, она подала Яну руку. – Спокойной ночи. Надеюсь, вам будет там удобно.

– Не сомневаюсь. – Ян склонился было над ее рукой, но тут же отпустил. Заметив удивление в ее глазах – она ожидала, что он поцелует ей руку, – он улыбнулся. Улыбка все еще играла на его губах, когда слуга открывал дверь в конце коридора, но сразу исчезла, едва Ян вошел в комнату.

Комната была такой элегантной, как только можно было пожелать. Кровать XVI века под балдахином из зеленого Дамаска. Огромный испанский шкаф, инкрустированный слоновой костью и золотом, занимал почти противоположную стену. Остальные стены были увешаны гобеленами эпохи Ренессанса с королевской фабрики гобеленов, все с изображением галантных сцен. Напротив шкафа высился камин, по тяжелой каменной доске шла резьба, изображавшая саламандр – королевскую эмблему Франциска I в память нескольких посещений, которыми монарх удостоил Сезак осенью и зимой 1539 года.

Это была импозантная комната, к которой даже Изабелла Монкриф не могла бы придраться, и с минуту Ян постоял в дверях, ожидая, пока старый слуга зажигал свечи, и затем откланялся. У дальней стены, под одним из высоких окон стояла на резном комоде ваза с розами, и Ян медленно подошел к ней. Дотронувшись до одного темно-красного цветка, он наблюдал за тем, как несколько лепестков падали на мозаичный пол к его ногам. Синие глаза его ярко горели.

Улыбаясь про себя, он отвернулся от комода и перевел задумчивый взгляд на широкую кровать. Таунсенд была права: он действительно устал. Слишком устал для тех сомнений, которые, он знал, возникнут у него к утру. И поэтому поспешно разделся, умылся в эмалированном умывальнике, стоявшем в маленьком алькове за занавеской. И, стащив сапоги, задул свечу, вытянулся во весь рост на кровати и почти мгновенно уснул крепким сном, какой по справедливости должен бы дароваться лишь праведникам.