Замужем за олигархом

ГЛАВА 15

Нефтемагнат, видимо, страдал избытком честности и прямо на первом свидании выложил пораженной такой искренностью Алисе всю свою подноготную. Ну, может, и не всю, без некоторых деталей и подробностей, но главное для себя Алиса уяснила: Михаил пока женат, но его брак вот-вот распадется, поскольку был довольно случайным — он любил в юности другую, но та его отвергла. Кроме того, Наталья, жена, не может больше рожать. Правда, у нее есть дочка от первого брака, которую Михаил растил как родную, но он мечтает иметь своих детей… И много…

— Сколько? — уточнила практичная Алиса.

— Пять… — смешавшись, пролепетал бизнесмен и поправил очки. — Хочется надеяться…

— А почему именно пять? — поинтересовалась слегка удивленная Алиса.

— Семь «я», Аленька, — робко объяснил Каховский. — Слово «семья» так складывается… Родители и пятеро детей — семь «я»… И всегда есть своя вырастайка…

Алиса призадумалась ненадолго. Своя вырастайка… В этом что-то есть…

— Понятно, — кивнула она, на ходу прикидывая, сколько лет ей понадобится, чтобы родить рыжему пятерых.

Стоило поторопиться — годы уходят…

— Ты мне понравилась сразу, Аленький… — пробормотал красный от смущения олигарх. Прямо-таки олигархик… Олигархичек… Олигархушка… — И я подумал: ты, только ты!..

Дядина информация об этом обмылке и огрызке, как называл его отец, оказалась безупречно верной. Алиса все позже проверила и по другим каналам. У нее были знакомые в прессе. Этот невидный, такой занюханный с виду рыжик владел огромными богатствами. И его стоило прибрать к рукам. Увести от неведомой Натальи с ее дочкой. И немедленно. Поскольку промедление смерти подобно. Будешь потом кусать локти да рыдать ночами в подушку…

Все! — сказала себе Алиса. Выбор сделан! И будь спок!

Лисонька ни в чем не промахнулась.

В свои двадцать три года Наталья Калинина не слишком надеялась на будущее. Раньше их семья жила довольно просторно. Потом они поменялись. Наташин дед — она его плохо помнила, дед умер, когда она была еще маленькой, — служил наверху. После его смерти бабка без конца плакала и жаловалась, что они все потеряли: и служебную машину, и дачу, и разные льготы. Ей это всегда казалось предельно важным.

Бабушка до смерти мужа не работала и даже не помышляла об этом. Избалованная, привыкшая к деньгам, удобствам и домработницам, она никогда не отличалась ни добротой, ни сердечностью. И сжатые в тоненькую ниточку, не умеющие улыбаться губы достались Наталье именно от нее. Зато круглые карие глаза тоже.

Резкая, всегда всем и всеми недовольная, раздражительная, несмотря на прекрасно прожитые долгие годы, бабушка разговаривала только на повышенных тонах, грубила, хамила соседям и родным, унижала бесконечно сменявших одна другую домработниц. Но самое скверное началось после смерти деда. Его внезапный уход, который бабушка расцепила не иначе как предательство и подлость по отношению к ней, довел ее до настоящего психоза, и она принялась злобно атаковать весь мир. Особенно, конечно, доставалось дочери и внучке.

Не имея ни одного дня трудового стажа, бабушка была вынуждена пойти работать. Проклиная свою жизнь и деда, она устроилась фасовщицей в ближайшую аптеку, где ненавидела всех и каждого и откуда, понятно, очень скоро ушла. Потом она часто меняла работу, благо в стране массовой безработицы недостатка в предложениях не наблюдалось: то медрегистратор в поликлинике, то приемщица в ателье. В ярости бабушка могла поднять руку и на взрослую дочь, а уж Наташе вообще без конца доставалось: она безумно боялась этой еще нестарой стройной женщины в модных брючках и не понимала, почему в сказках и детских книгах бабушки всегда такие любящие, заботливые и улыбчивые. Правда, есть еще и Баба-яга…

О материнской доброте тоже мечтать не приходилось. Наташа даже в детстве не задавалась вопросом об отце. Едва догадавшись о своей некрасивости и неполноценности и увидев со стороны мать, догадливая девочка тотчас поняла все.

Собственные проблемы мать выплескивала на Наташу точно так же, как свою обиду на жизнь вымещала на ней бабушка. И Наташа всегда со страхом ждала вечера, когда обе старшие Калинины вернутся с работы и начнутся взаимные оскорбления, крик, даже драки. А кончится все — обязательными слезами.

Только днем, в одиночестве, девочка чувствовала себя свободно и спокойно.

Мать работала в вузе: преподавала английский. От нее Наташа быстро и легко переняла основы языка и вскоре начала довольно бегло читать и бойко говорить. Ей многое давалось без труда, но главному — искусству общаться с людьми — она так и не смогла научиться. Справиться с внутренним зажимом никак не удавалось. В учебе выручали блестящие способности и память.

Сверстников Наташа всегда сторонилась, мать и бабушку ненавидела и мечтала от них как-нибудь избавиться. Уехать, например. Или даже убить. Подобная мысль не пугала Наташу своей откровенной жестокостью. Она жаждала отомстить и лишь терпеливо дожидалась нужного часа. В том, что ее время наступит, она ни на минуту не сомневалась. Что такое преступление? Сей отнюдь не литературный вопрос все чаще и чаще занимал Наташу. Переступить через что-то, через кого-то… Через закон, через себя? Ну, это совсем просто: внутреннего сопротивления возможному деянию и нравственного неприятия поступка не существовало. Жизнь потихоньку превратилась в непрерывный и увлекательный диалог с самой собой. Уединение стало привычным способом существования.

И поэтому никто не удивился, когда сначала Наталья запросто поступила в иняз, потом влюбилась в легкомысленного расхлябанного однокурсника, который впал в ступор, услышав о ее беременности, а придя в себя, сурово объявил, что содержать семью пока не в состоянии.

— А когда ты будешь в состоянии? — на всякий пожарный случай справилась Наталья, уже нисколько не сомневаясь в его ответе. — И будешь ли вообще?

Любимый рассеянно пожал плечами, мило улыбнулся и поглядел бесхитростными глазками.

Так Наталья осталась одна с дочкой Алиной на руках, с красным дипломом иняза и полным отсутствием всяких перспектив, поскольку брать на службу женщину с малым дитем ни одна уважающая себя организация, а тем более фирма, не хотела. Наталье и ее дочке грозило нищенское существование на деньги матери или, правильнее сказать, медленное умирание с голода. Но тут нежданно-негаданно возник родной, давно и прочно забытый папенька. Возник, как чудесный волшебник и спаситель.

— Как тебе врач? Понравился? — осторожно спросила Наталья, по обыкновению неслышно входя в комнату. — Что сказал?

Миша торопился, наспех раздраженно перебирая бумаги и записи и выбрасывая из «дипломата» ненужные. Муж даже не повернулся к Наталье: в последнее время он упорно избегал ее взгляда. Об элементарной вежливости вспоминать вообще не приходилось.

— Ничего особенного! Ерунда! — нехотя буркнул Каховский. — В общем, все в порядке. Хочется надеяться… Выписал что-то.

— А что выписал? — настойчиво продолжала допрос Наталья.

Нет, ну откуда у нее иногда берется такая невероятная настырность? Тихий караул…

— Ты подробно рассказал ему о себе? О своей раздражительности, перегрузках? У тебя же постоянно болит голова!

— Какие перегрузки и голова, Ната? — тотчас взорвался Михаил. — Обыкновенная работа, не выдумывай! Сделай одолжение! Я великолепно себя чувствую! Просто замечательно! Особенно когда ты не пристаешь с ненужными вопросами. Тебе бы на Петровке пахать от рассвета до забора. Может, устроить? Заодно и Маринину в два счета переплюнешь, запросто накатав груду метрочтива.

Наталья замолчала, понимая, что дальнейший разговор бесполезен. Их отношения уже давным-давно зашли в тупик.

Если честно, то сначала Михаилу казалось, что ему по-настоящему повезло с женой: она предоставила ему полную свободу и прекрасную возможность жить по собственному желанию и разумению, крайне редко задавала вопросы и почти не обращалась за помощью или советами. И нечего было сегодня так выходить из себя. Сумма плюсов все же постоянно превышает сумму минусов. Наталья даже ни разу не спросила, где муж в последнее время бывает по вечерам и почему совершенно перестал интересоваться ею как женщиной. Не спросила — и расцветай, травка! Хотя немного странно… С чего бы это?

Всегда сдержанная и уравновешенная, Наталья оказалась точно такой же и в постели, и именно это когда-то стало последней каплей, окончательно отклонившей их семейные весы в сторону разлада. Своды обрушились стремительно. В одно мгновение все сломалось и все сразу же стало на новые места: обломки семейной жизни, тяжелый невыносимый характер Каховского (он хорошо понимал, что с ним невозможно жить), проклятая неизбывная память о нищем детстве, его друзья… А в отношениях с Натальей — сплошное вранье. Порой было нестерпимо сознавать, как отлично он вошел в роль обманщика, сжился с ней и давно без конца лжет жене. И эта ложь будет длиться теперь долго, может быть, вечно. Ложь человека, женившегося без любви.

За последние счастливые для Михаила годы он привык к мысли, что Наталья — неотрывная и ничему не мешающая часть его бытия, второстепенная и почти забытая. Где-то она существует, в самой глубине сознания, далеко за кадром. И замечательно. Вполне устраивает. Главное, жена практически непричастна к его делам, к его жизни, а все остальное — мелочи. Не обращай внимания! Параллельные линии вроде бы соприкасаются только в очень отдаленном будущем. До него просто не дожить. Или не соприкасаются вообще…

Почему Наталья сразу согласилась на его предложение, Миша так никогда понять до конца не сумел. Хотя пытался. Единственное подходящее объяснение — она его полюбила — Каховский отверг с ходу, как абсолютно вздорное. Его никто никогда не любил и не мог любить — в этом не было ни малейших сомнений. Маленький, страшненький, робкий — тут даже обсуждать нечего. Но ведь выбор оставался за Натальей, за ней ведь кто-то там ухаживал, теща потом рассказывала, и в основном — не чета Михаилу. Очевидно, она — предусмотрительная, здравомыслящая, умненькая — хитро преследовала собственную выгоду, хорошо понимая, чего может добиться Каховский в будущем с помощью ее великого отца. Она лелеяла далеко идущие планы. Вот это уже гораздо ближе к истине.

Миша возненавидел Наталью почти со дня свадьбы. Сама мысль о том, что жена может быть ему нужна — пусть даже просто физически, или еще хуже — как кухарка и прачка, — приводила его в бешенство, приводила на грань безумия. Он становился практически невменяем и больше не отвечал за свои поступки. Не последнюю роль сыграла и абсолютная Натальина бесстрастность в постели. Неопытность холодной жены бесила — кто только ее воспитывал?! — а свою он упрямо не учитывал и ждать лучшего не хотел. Общежитские девчонки мало чему сумели научить Михаила. Или он сам не пожелал у них ничему учиться. Как шло — так и ехало… Многого не проси…

Ни одного раза, ни одной минуты Наталья не дала ему возможности насладиться гордостью мужчины, дарующего женщине счастье. Ему было бы легче порвать с нею, если бы он испытал это наслаждение. И он все еще надеялся…

В объятиях мужа она ни на минуту не забывалась, любила, закрыв глаза, неутомимо, но безрадостно. Наталья уклонялась от его поцелуев, крепко сжимая губы и отворачиваясь. А порой вдруг доставала мужа вопросами: «Тебе хорошо? А ты меня сейчас понимаешь? Миша, а ты изменился, когда мы поженились? Ну, в этом самом… А знаешь, я иногда думаю: «И это все? Для всех и у всех одно и то же? Но ведь это так мало для человека…»

Михаил отмалчивался. И тогда Наталья начинала неестественно страстно ласкать его, словно насиловала сама себя…

Несовместимость Каховских слишком быстро оказалась очевидной. Не выгорело… Они жили молча, одновременно далекие и близкие друг другу.

Зато застенчивый Михаил умудрился отлично поладить с матерью и бабушкой Натальи — после свадьбы он переехал к ним жить. Через месяц бабушка называла его не иначе как деточка, а мать целовала в лоб, возвращаясь вечером с работы. Наталья была сначала в замешательстве, а потом стала смеяться.

Хотя порой ей начинало казаться, что они объединились в тройственный союз нарочно, сговорились против нее — но почему, зачем, с какой целью? Ничего объяснять себе Наталья не собиралась и вникать в детали не желала. Оставалось ясным лишь одно: надо готовиться к худшему. Предначертано… Хотя на самом деле с переездом Михаила все изменилось удивительным, почти волшебным образом: жили тише, спокойнее, вечерами никто не кричал и не бранился. Ей повезло с мужем на все сто.

Однако теперь Наталья перехватила инициативу. Именно она начала устраивать скандалы по любому, даже самому незначительному поводу и доводить до слез не только тихую кроткую мать, по даже бабку, недавно перенесшую инфаркт. Они, конечно, пытались с ней спорить и возражать, пробовали просить и успокаивать, но Наталья дерзко набирала и набирала силу, упражняя голосовые связки в крике. На войне как на войне… Нервы уже не просто сдали, а настоятельно требовали привычного раздражения и последующей разрядки, и все в доме напряженно затаивались, со страхом готовясь к возвращению Натальи с работы. Она устроилась пока в школу. Роли переменились.

Разбухая от запоздалой подростковой агрессивности и недоброжелательства к самой себе, Наталья день ото дня становилась все грубее и жестче с домашними, вымещая свои душевные страдания на тех, кто ближе всего и безответнее.

Михаил мучился, понимая, что совершил очередную ошибку. Многого не проси…

Маленькая дочка Натальи, смешная, забавная, в перевязочках, с пухом на затылке, тоже сильно мешала ему. В квартире было очень тесно, а становилось все хуже и неуютнее: пахло пеленками, невероятно докучали детский крик и постоянный пар от кипятившихся бутылочек, сосок и белья. Словно в липкий пластилиновый сон, в тяжелую болезнь с высокой температурой и беспамятством, Михаил проваливался в жуткую черную бездну короткого слова «быт». Ад — тоже очень короткое слово. И жена. А ребенок, кажется, чересчур длинное…

— Будь добра, сними эти елочные украшения! Надоело! Неужели не ясно? — наконец сорвался Михаил, указывая Наталье на ползунки над плитой. — Тебе мало места на балконе и в ванной? А может, мне стоит переехать назад в общежитие? Какой-никакой выход! Всех устроит! Сразу все устаканится!

Наталья молча безропотно отвязала веревку.

И однажды ночью Михаил проснулся с твердым намерением убить жену. Осуществить свое желание он хотел давно, но постоянно что-то не позволяло, мешало. Той ночью таинственное «что-то» вдруг исчезло. Он лежал и всерьез размышлял, как добиться задуманного: слишком много сложностей, могут сразу же заподозрить, но запищала малышка. Наталья встала ее успокоить, а Каховский словно вернулся из небытия, очнулся от тяжелого бреда: что с ним случилось сегодня? Он упрямо пробует попасть в водоворот для особо упертых… Да, он ненавидел Наталью, но за что, за какую вину, почему? И это еще не причина… не повод… Мысли запутались, смешались…

В тот день в состоянии, близком к помешательству, Михаил поехал к Митеньке, мучительно пытаясь выговориться и найти слушателя. Любого, кто подвернется. Пусть даже Каховский немного о нем знает, несмотря на прошедшие годы. Митенька — вещь в себе, государство в государстве. Впрочем, Михаил маловато знал и о других, и о себе в первую очередь. Наши знания всегда призрачны и иллюзорны. Многого не проси… Так легли фишки.

Наталья с плохо скрываемым замешательством и беспокойством наблюдала за резкими, непонятными изменениями в характере мужа. Нет, к дому он, конечно, не прилип и бывал здесь еще реже, чем раньше. Но отношение к жене и дочке из откровенно агрессивного, враждебного вдруг стало равнодушно-вежливым, вполне терпимым. Иногда Наталья даже ловила слабый промельк внезапной доброй улыбки сквозь толстые, маскирующие глаза мужа стекла очков.

Наталья недоумевала, не понимая, радоваться ей или подозревать самое худшее. Изменилась и перестала бояться отчима и маленькая Алина, тоже тонко почувствовавшая совсем иную атмосферу в квартире Каховских.

Однако неясные подозрения продолжали тревожить Наталью. Михаил теперь не просто, как раньше, засиживался у друзей. Он начал исчезать из дома на субботы и воскресенья, на праздники, часто не приходил ночевать… Наталья не тешила себя никакими иллюзиями. Всякая близость с мужем довольно давно, едва начавшись, оборвалась. Никаких разговоров и выяснения отношений Михаил терпеть не мог, и любые попытки его разговорить всегда заканчивались яростным ненавидящим криком. Повторять прежние ошибки не хотелось. Поэтому Наталья потихоньку самоустранилась, замкнулась, осталась наедине с дочкой, только начинающей осмысливать и постигать действительность. Женщине трудно объяснить, даже просто невозможно, что такое друзья для мужчины. Она ни за что не поверит и все равно будет упорно высматривать разлучницу. Хотя Михаил просто пропадал теперь у Митеньки и Денисика да бродил по Москве с Ильей. И наслаждался жизнью.

Мысль о разводе не приходила Наталье в голову. Самым тяжелым в ее положении оказался немудреный и уже не требующий никаких доказательств ответ на безмолвный вопрос Каховского: почему она выбрала именно его: застенчивого, депрессивного коротышку в очках? И почему захотела остаться с ним? Что их связывает? Да, в сущности, ничего…

Жизнь замешана на парадоксах: Наталья когда-то по-настоящему любила Михаила. И даже сейчас, когда стена, выстроенная между ними Мишей, явно не собиралась рушиться по примеру берлинской, Наталья не представляла своей жизни без него. Потому что без Натальи существование Каховского станет невыносимым, невозможным. Ему без нее не выстоять. Застенчивый и робкий от природы Михаил беззащитен и беспомощен. На редкость слаб. И, нуждаясь в доброте и опоре больше, чем другие, с детским упрямством и злобой отвергает Натальину помощь. Когда-нибудь пройдет. Либо не пройдет никогда…

Все равно Наталья не сможет оставить его на произвол судьбы — особы взбалмошной, непутевой и ненадежной. Ее произвол чересчур непредсказуем и часто несправедливо суров. А Наталью потом насмерть замучает совесть. Страдания Михаила станут ее страданиями, его муки превратятся в Натальины… И тогда ей наверняка не устоять. А устоять им обоим необходимо. И вообще она думает прежде всего не о нем, а о себе и о дочке. О семье. Какой-никакой… Нормальный естественный эгоизм.

Каховскому действительно очень повезло с женой. На все сто. Так-то оно так… В самой глубине души он отлично понимал это. Но опускаться на ее дно не было никакого смысла.