Замужем за олигархом

ГЛАВА 26

Митенька явился ровно через час после ухода Дашки. Неподражаемо лихо допил коньяк — теперь придется лезть за второй бутылкой, здоров приятель градусы жрать! — и неожиданно предложил, выдав самое сокровенное:

— Слышь, подруга, а может, нам Валентина убрать с твоей дороги? И вся любовь! А Дашка сразу свободна для тебя. Детей у них нет… Своих настрогаете… Чай, нынче не раньшее время! Можно себе и киллера позволить! Наймем… Этого добра нынче навалом. Бери — не хочу! Неплохая idea…

Как он угадал?! Что ж, вариант неплохой, однозначный… Последовательный. Вполне даже подходящий и устраивающий. 'Го, что требовалось. Свежее решение… Примитивизм желания и убожество замысла не настораживали и не останавливали.

Дыхание неожиданно оборвалось на полувздохе и, казалось, не возобновится уже никогда. Что ты еще выдумал, всадник без головы?! Смотри не заиграйся… Мир жесток и безумен.

В молчании Каховского хитрый Дронов без труда угадал ответ.

— Ну, надо так надо! «Наша судьба — то гульба, то пальба!» — философски изрек он и тут же безапелляционно добавил: — Но, видишь ли, роднулька, эти лихие кролики берут неслабые денежки. На минуточку, приличные «бабки»! Так что «раскошелимся сполна»! Хотя с другой стороны… Риск велик…

— Догадываюсь, — пробормотал Михаил. — Едем дальше — едем в лес…

У него задрожали руки, желудок захлестнуло петлей ноющей боли, злая, неистовая, снова чужая, внезапно овладевшая им сила толкала вперед… Дронов может вернуть ему прошлое?! Абсурд, литературщина! Кретинская идея… Как всегда, не в дугу…

Каховский встал и достал из бара еще одну бутылку.

— У тебя есть люди? — безразлично спросил он, ломая «головку».

— У Дронова все есть! — хмыкнул Митенька. — И для всех. Люди — не проблема. Хочешь, завтра после семи приведу к тебе парня? Вообще неплохой проект. Дельце сделает чисто, втихаря, не подкопаешься. Сымитирует ограбление. И история о нем умолчит. Профессионал. Бывший военный.

— Уже не раз испытывал? — сорвалось у Михаила.

Синие очи Митеньки затянулись прозрачной хрупкой ледяной пленкой и утратили всякое выражение.

— Никогда не любопытствуй со мной, роднулька. Не твое дело, — миролюбиво посоветовал он. — И запомни: каждый сидящий перед тобой и стоящий рядом — сволочь. Угадаешь — больно не ушибешься, зато ошибка будет неожиданной несказанной радостью. Любая бяка на земле бесконечна: глупость, хамство, наглость… А счастье всегда кратковременно.

В принципе ничего нового… То же утверждала и тетя Бела.

— И ты, стало быть, сволочь в том числе? Уж будь добр, руководитель проекта, прости, опять полюбопытствовал! Пока еще не отвык! Не получается сразу! — насмешливо повинился Каховский.

Зачем он все же связался с Дмитрием? Они давно разошлись в разные стороны… Но никак не могли в это поверить…

— Предположим, и я, — вновь хмыкнул Дронов. — Думай так — и жить станет намного легче. Бери от жизни все, что можешь, хватай ее за загривок и выжимай до последней капли, на минуточку! — Он сжал тонкую, но сильную руку в кулак, и Михаил поверил, что жизни здесь придется несладко: Дронов способен выжать кого угодно.

— Стало быть, изменим жизнь к лучшему? Очень к лучшему… Лови момент!

Митенька-философ задумчиво кивнул.

— Коньяк еще найдется? Не весь еще выжрали?

— А ты оторви задницу от кресла и загляни в бар! Сделай милость! — доброжелательно посоветовал Каховский. — Ломаешь комедию, будто ничего здесь не знаешь! Впервые у меня? На новенького?

Дронов кивнул, снова не услышав грубости, поднялся, лениво потягиваясь, и посмотрел на приятеля странным взглядом. Такой, наверное, мог быть у рыболовного крючка, наблюдающего за червяком. Дурацкое сравнение…

— Живем мы неправильно, вот что. Я давно это понял. И жизнь нашу надо менять.

Недурная идея. А главное, крайне легко осуществимая… То, что требуется… Вот счастье-то! Менять жизнь собирался и тесть Михаила.

— Весьма вероятно… Это мысль. Очень мысль… — вяло откликнулся Каховский. — И тогда все рыдают от восторга, а успокаиваются на погосте…

Прищурившись, он осмотрел Митеньку с плохо скрываемым презрением. Бездарность во всем… Здравствуй, дерево!

— Дашку ненавидишь? — поинтересовался вскользь приятель, плюхаясь в кресло с новой бутылкой в руках.

— Не то слово, зарез, — вздохнул Михаил и неожиданно яростно поделился: — Понимаешь, вплывает ко мне эта стерва, а на ней ну просто ничего нет! Так, одни оборочки! И те в облип! Вот счастье-то! Соблазнительное видение! Дрянь паршивая, не понимает, что отвратительна! Тошниловка! Юбка форматом А-4! И колготки эти проклятые сияющие! С чем они там у них? Все забываю!

— С лайкрой, — ухмыльнулся Митенька. — У них теперь колготки с лайкрой. Для прочности.

Михаил недобро засмеялся:

— Вот-вот, для прочности! Терпеть ненавижу! Как бы тебе это лучше объяснить…

— Да ладно, не старайся, — махнул рукой Дронов. — Выправим и это! Все обойдется…

— Хочется надеяться, — понемногу остывая, согласился Каховский и машинально взял с тарелки бутерброд. — Безупречная формулировка и сплошной негатив, — пробормотал он и налил себе снова, с удовольствием вновь постигая глубокий смысл глагола «расслабиться». — Наталья, правда, всегда тихая, но домой меня никогда не тянуло. Туда приходил в боевой готовности всех искусать. Сухой остаток… Дашка… Она, знаешь… Была для меня словно глоток вина для человека, который очень долго пил только одну воду… Это ведь совсем разные вещи: когда ты в кого-то влюблен и когда ты кого-то любишь… Очень разные…

— Красиво говоришь, — важно заметил Митенька. — Я так не умею, не научился. Да и не старался. Жизнь выучила меня смотреть на нее как на комедию. Смеяться над ней — вот это прекрасно! Вообще-то одни всегда по жизни ломают комедию, а другие — мелодраму. У кого что лучше получается. А людей стоит делить на обременительных и необременительных и стараться выбирать только последних. Не грусти но мелочам. Держи морду кирпичом. Проще жизни ничего не бывает.

Кто бы сомневался… Мыслитель…

— Ты циник, негоже… Нельзя издеваться над тем, над чем нельзя издеваться… — пробормотал Каховский.

Дронов его не слышал.

— А человек, который якобы звучит гордо… Фигня все это! Даже самые умные эрудиты процентов этак на восемьдесят состоят из воды. Научная истина!

Митенька насмешливо выразительно хмыкнул и вдруг резко засвистел.

Каховский внезапно заорал, вскочил, как бешеный кинулся к ошарашенному приятелю и, кажется, был готов схватить его за грудки… Но тут сам понял, что смешон, опустил руки, отступил. Так он стоял с минуту, дергаясь и приходя в себя, а затем принялся истерично кричать:

— Да ты что?! Ты что?!

— А что случилось-то, роднулька? — в недоумении пробормотал изумленный фотограф. — Перепил, поди?

Михаил опять скривился.

— Да ты свистишь в комнате! Без денег меня оставить хочешь?! Совсем не соображаешь?!

Дронов выразительно хмыкнул. Каховский слегка смутился. Он чуть в драку не полез из-за того, что Митенька свистнул в его квартире.

— Ну, ты извини меня… Но я тебя прошу: никогда, никогда больше не свисти в комнате! Деньги же пропадут! Прошу тебя, даже умоляю!

Дронов махнул рукой:

— Да ладно, не буду, если ты так испугался.

Но Михаил все еще дергался, дрожал и повторял, ударяя себя в грудь:

— Ну пожалуйста, никогда так не делай, ты же меня по миру пустишь! А ты сам разве не реагируешь, если свистят в твоем доме?

— Только если свистят фальшиво, — ухмыльнулся Митенька. — Или если это свистит милиционер. А так мне плевать… Суеверия все это, роднулька! Вот уж не подозревал, что ты такой суеверный! Сколько лет тебя знаю… И правда, пуд соли слопать надо…

Он вновь хмыкнул, встал и ушел, а Каховский долго сидел, задумавшись, сжав кулаки и тупо глядя перед собой. Он вконец замучился, и, кажется, от этой беспросветной, изматывающей усталости спасения нет и быть не может.

Да, конечно, надо признаться честно самому себе: в нем нет ничего привлекательного. Он состоит из одних «не»: не красивый, не добрый, не ловкий, не аккуратный, не высокий, не сильный, не веселый, не умный… Ни одного «да». Сплошной негатив. Грязный, некрасивый, противный для всех пяти чувств. Как это его прозвали тогда стервы стюардессы на международных линиях?.. Непромытый… Он самый типичный из неудачников. На нем лежит роковая черта какой-то непонятной робости. Должно быть, именно за эту черту его постоянно бьет то по лбу, то по затылку жестокая судьба, которая, как известно, подобно капризной женщине, любит и слушается людей только властных и решительных.

А деньги? — словно вдруг шепнул ему кто-то. Деньги… Михаил снова сбился с панталыку: куда тебя несет, всадник без головы?! Он не годится для разборок. Ни с кем. Никогда. Ни при каких условиях и обстоятельствах. Прелести Страшного суда не для него. Не выгорело… А убрать Валентина или самого себя — какая, в сущности, разница? На редкость идиотские идеи… Чертовщина какая-то… Самое лучшее — поступать не задумываясь. Как только — так сразу… Кто не успел — тот опоздал… Мысли мешались, путались… он явно не рассчитал своих сил.

Михаил резко встал и нащупал в кармане ключи от машины. Можно рискнуть сесть за руль — не настолько он пьян. «Бабки» для ментов наготове. Мы все должны взять себя в руки… Ну что ж, он постарается… Есть кое-какая надежда…

Ночь он провел в казино, а утром явился домой абсолютно трезвый и ясный, как июльский полдень, словно не он исступленно и остервенело просаживал всю ночь баксы в «Космосе». Лишь более глубокие, чем обычно, складки у губ да темно-синие тени под глазами, довольно плохо скрытые очками, говорили о том, что на душе у бизнесмена далеко не все спокойно и гладко.

Каховский не думал ни о чем, точнее, заставлял себя не думать, чтобы полностью отвлечься и, не размышляя, кинуться в водоворот, не задаваясь великим вопросом: «Куда ж нам плыть?» Проклятая литературщина…

Еще один рубикон перейден, оторван еще один новый лист календаря, хотя еще не поздно все переиначить, раскрутить, отказаться от своих слов, сославшись на нервный срыв, эмоциональные перегрузки, на неумеренную выпивку, в конце концов. Однако отступать не хотелось. Дорога назад заказана. Хотелось упорно идти дальше и дальше, как советовал когда-то он сам себе, и зайти слишком далеко… он согласился — и не стоит теперь отменять свое решение. Дронов угадал: Каховский рвался отомстить. Yes… Мало не покажется… «Хор», как говорит Алина. Примитивизм желания и убожество замысла оказались очень удобными.

Мысль о собственной безнравственности Михаилу в голову не приходила. Безнравственна Даша, столь легко изменившая Каховскому. Безнравственна Любочка, по никак не Михаил. К нему аморальность не имеет ни малейшего отношения.

Противное, мучительное до тошноты чувство приближающегося одиночества, о котором Каховский уже почти забыл, снова придавило его, словно смяло. Так легли фишки… Виски ныли, сбившееся с панталыку сердце тревожно стучало, казалось, на всю комнату.

Тяжким наваждением и кошмаром теперь неожиданно обрушилась на него эта другая, совсем иная, когда-то незнакомая, а сейчас такая привычная, бесконечно любимая жизнь и намертво придавила к земле чугунной лапой. Он был чужой здесь. Несмотря ни на что. Узел затянулся слишком туго, и его необходимо разрубить. Как можно скорее. Подумаешь, делов-то! Настоящая фигня. Избавиться как от явления. Только и всего. Проще жизни ничего не бывает… Кто бы сомневался…

Автоответчик Михаила всегда и смешил Алису, и раздражал.

— Здравствуйте, — говорил ей всякий раз Михаил. — В берлоге никого нет, медведь ушел. Если вы хотите мне что-то сказать — скажите на автоответчик, если нет — то просто повисите на телефоне и помолчите, может быть, я подойду.

Но не подходил.

Алиса начинала беситься и молча вешала трубку, ничего не сказав дурацкому автомату.

Она чувствовала, что у этого маленького рыженького некрасивого очкарика на душе нехорошо, что он скрывает какую-то тайну, многое недоговаривает… Но какое право она имела сразу вмешиваться в его жизнь? Могла ли его допрашивать, что-то выпытывать?.. Нет, конечно… И Алиса выбрала безупречную политику соглашательства и выжидала.

Раздражали еще два обстоятельства, о которых Алиса старалась помалкивать.

Во-первых, Михаил постоянно болел и куксился. То горло, то голова… Не понос, так золотуха…

— Отравился, сижу в обнимку с унитазом, — нередко ласково отвечал любимой женщине Михаил.

Или вдруг спрашивал:

— А какая у тебя кислотность?

— Не знаю, — холодно отзывалась Алиса.

Обсмеешься…

— Не знаешь? Как же так?.. Странно… Это обязательно надо знать. Давай сходим проверим.

— Ладно, попозже, — бормотала Алиса.

— А давление? — не унимался Каховский. — Какое у тебя давление? Ты говорила когда-то, что низкое…

— Девяносто на шестьдесят — как параметры модели, — отзывалась Алиса. — Зато я сегодня сильно натерла ногу…

— Выброси туфли, — решительно советовал Михаил.

— Ну да, вот еще…

— Так тебе что жальче — ноги или туфли?

— Конечно, туфли, они дорогие. А ноги свои собственные… За них не плачено.

— Перестань! — сердился Михаил. — Скупость тоже имеет свои пределы.

Все на свете имеет свои пределы, думала Алиса. Только его привязанность к девчонке беспредельна…

Да, Михаил чересчур часто вспоминал падчерицу, эту Алину… Словно дочь родная… Это стало вторым пунктом возмущения. Надо же, какая любовь, злобно думала Алиса. Прямо патология… С женой Натальей он разошелся легко, без всяких проблем, а вот эта девчонка…

Михаил догадался об ее настроениях.

— Я хочу тебе кое-что объяснить, — сказал он как-то утром за завтраком, упорно отводя рыжие глаза. — Я тоскую по детям… Мне очень они нужны… Отсюда и Алина…

Алиса мигом сообразила, что к чему. И через год родила сына. Алина, казалось, была забыта. Но это только казалось.

Михаил нежно обожал Тёмочку и продолжал болеть. Семью он перевез в Лондон, срочно купив там дом.

Алиса удивилась:

— Почему в Лондон?

— Если я не ошибаюсь, там жил Герцен, — пробормотал Михаил. — А теперь будем мы… Вряд ли Герцен выбрал бы плохой город. Правда, он приехал туда из Парижа… Но это детали. Поживем — увидим.

Но Алиса была уверена, что он просто хотел таким образом избавиться от нее, словно сослать в Англию. А что? Вполне неплохой, очень даже приемлемый вариант ссылки… И условия хорошие. Все к ее услугам. Дорогая жизнь с немалыми роскошествами.

И время подтверждало ее подозрения. Шестое чувство с завидным упорством подсказывало Алисе: там, в Москве, далеко не все так спокойно, как кажется. Чересчур уж тихо… И эти тусовки мужа… Эти его приятели… Красавчик блондинчик и другой, кудрявый… Двое идиотов… Вечно таскали ей цветы… Прямо охапками… Безрадостное зрелище! Вывихнутые с ног до головы. Обсмеешься глядючи!..

— Если вас томят какие-то предчувствия, то некоторые из них обязательно сбудутся, будьте уверены! — любил повторять чей-то афоризм этот мерзкий Митенька.

Алиса нервно, дрожащими пальцами набирала номер мобильника мужа в разгар рабочего дня:

— Привет, Мишель! Как дела?

— Хорошо! — весело отзывался Каховский. — Как Тёмочка?

— В порядке! Трудишься?..

Муж немного смущался.

— Вот в парке гуляем…

— Да? А неплохо у тебя рабочий день идет!.. И кто эти «мы»?

— Я… и охрана… Обсуждаем чемпионат мира по футболу…

— Ах, по футболу… — иронически пропела Алиса и вдруг взорвалась: — А тебе известно, дорогой, что футбол и хоккей заменяют некоторым людям религию и культуру? У этих видов спорта единственные соперники — водка да коньяк!

— Ну зачем ты так?.. — растерянно подавленно бормотал Михаил. — Спорт — он нужен… необходим…

— Да кому он необходим?! — орала, уже больше не сдерживаясь, Алиса. Ее охрана делала вид, что ничего не происходит. Милые бранятся — только тешатся… — Таким придуркам, как ты?! Смотри, если я что-нибудь узнаю о тебе и твоих похождениях! Плохо тебе тогда придется! Обрыдаешься!

— Ну зачем ты так… — повторял Каховский.

Он чувствовал себя все хуже и хуже.

Недавно умерла тетя Бела, последний человек, привязывавший Михаила к прошлой жизни. Потому что своих приятелей он за таких людей не считал.

— Это твои друзья? — спросила его когда-то о Митеньке и Дени Любочка.

Каховский покачал головой:

— У меня нет друзей. Не выгорело… Сплошной негатив. А это просто знакомые — плохая утеха, и только на короткое время…

Он не желал понимать, что таков обычный удел людей, никого не любящих и не умеющих любить, — не иметь ни одного истинного друга.

Почему люди придают так мало значения кровному родству? — думал Михаил. Зато когда придают — какая это могучая сила! Голос крови… Но с другой стороны, опираться на него очень опасно. Вот потерял всех родных — и словно сам умер.

Акции, проценты, дивиденды… Это надежнее. Нефть приносила огромный доход. Земля России была богата и не скупилась делиться своими ценностями.

В России не так давно умные головы отменили все ГОСТЫ и технические нормы абсолютно на всю промышленную продукцию согласно Закону о техническом регулировании. И на колбасу, качество которой отныне грозило покупателю рвотой и поносом, и на авиационную технику, ставшую отныне несовместимой с жизнью пилотов и пассажиров. Авторы закона позволили себе смелое, прямо-таки рискованное предположение, что у бизнесменов есть совесть.

Но совесть им давным-давно заменила наглость, ставшая лучшим, проверенным многими поколениями средством в борьбе с законами. Любыми. Как писанными людьми, так и не писанными. И всегда находилась плотная надежная ширма, за которую можно было в любой момент спрятаться, чтобы обойти самые простые законы человечности. Вовсе не задумываясь над этим, многие бизнесмены запросто переняли мышление и логику преступников. И были вполне довольны.

Эти законы… Если бы люди хотя бы предполагали, представили себе на минуточку, как говаривал Дронов, как делаются сосиски и законы, они бы никогда не брали в рот первые и не выполняли бы вторые.

— Без совести жить — не жить. Друг дружку переколотим, — повторяла бабушка. — Жить надо не по понятиям, а по совести!

А Каховский работал. Все яростнее и безумнее. Теперь у него появилась заветная цель в жизни — сын… Ребенок, которого он так ждал, о котором он столько лет мечтал, пытаясь найти ему замену в Алине… И ведь почти нашел…

Бизнес Михаила стремительно приобретал значение и вес. Его фамилия замелькала на страницах газет и журналов, его лицо уже почти не сходило с экранов — скромно одетый, с застенчивой улыбкой, всегда небритый человечек с рыжеватой челочкой… Строго продуманный имидж… Олигархическому миру град-столицы и всей России целиком пришлось нехотя потесниться и пропустить вперед столь решительно и твердо шагающего новичка. Каховский стал все чаще и чаще летать за рубеж, и тут ему очень пригодилось умение неплохо говорить по-английски. Эх, дядя Наум… Как ты был прав, нанимая учителей для племянника… Михаил стал ходить медленнее, с чувством собственного достоинства, разговаривать жестко, безапелляционно, даже слишком резко. Он абсолютно перестал сдерживаться, решительно отбросил все тормоза и поводья и начал откровенно хамить направо и налево, в безграничной уверенности, что ему теперь дозволено все. Слух об эрудиции, интеллекте и неприятной властности Каховского распространялся со скоростью звука.

Жизнь менялась стремительно и неудержимо, порождая и подсовывая Михаилу множество различных проектов. И теперь любой из них он подвергал суровому и жесткому рассмотрению бюджетной комиссии, заседавшей у него в голове. Они же вместе — его голова и эта комиссия — разработали гениально-мошеннический проект разорения нескольких крупных компаний. И разорили их таки вконец…

Просить у него пощады, милости, отсрочки платежей считалось абсурдом. Все равно что пробовать умолять змею подождать кусаться…

Каховский улыбался своей прежней милой и застенчивой улыбкой. Он уже отлично знал стоимость жизни, понимал, к чему обязывает его громкое имя, а потому его нимало не беспокоило, что о нем думают другие.

Типичный невротик, он не терпел, когда ему противоречили, никогда не шел на уступки, никакие возражения не могли его остановить, слова «нет» для него не существовало.

Он вдохнул, наконец, воздух победы. Это был совсем другой воздух… он заставлял действовать, думать, делать дело… Пахло деньгами, большими деньгами — кто выдумал, что они не пахнут? И каким обольстительным казался Каховскому этот запах…

Когда в начале девяностых был брошен призыв «обогащайтесь!», когда ушлые денежные людишки метнулись скупать по дешевке заводы и нефтяные вышки, Каховский тоже не растерялся.

В те золотые времена, чтобы стать богатым, требовалось не так уж много ума, просто наличие некоторых способностей и хитрости, но зато много денег. Но их тогда у Каховского не было. И тогда… Тогда случилось то, что он довольно успешно скрывал от всех. Хотя некоторые все-таки прознали об этом позже. Но в те золотые времена Михаилу уже все стало сугубо фиолетово. Он рвался завоевать мир. И в начале девяностых обратился за помощью к Даше. Точнее, к ее всесильному мужу.

В то время звезда Валентина Аленушкина горела особенно ярко. Благодаря его тесным связям и дружбе со знаменитыми и великими.