Застывшая кровь

10. Вестник

Жуткий день переходит в такую же душную, прелую ночь. Кажется, появление Мали-онны сломало что-то в самой природе: долго намечавшегося дождя так и не приходит, а бойцы отряда становятся непривычно тихи, когда мы разбиваем лагерь на берегу Флифары. Ещё бы — осознать и переварить новости, что детские сказки совсем не выдумка, обывателю не так-то просто. Всё же хорошо, что для меня колдовство не такой шок, и ко многому я успела мысленно подготовиться.

Эдсель пусть и перепуган до седых бровей, но оказывается почти невредим за исключением тьмы синяков — недолго думая, я укладываю его в шатре Нэтлиана, чтобы немного пришёл в себя. Он мрачно молчит, и я понимаю, что ему тоже нужно хоть немного времени на осознание: как бы он ни относился к магии, сегодня именно ей все обязаны жизнями. Радует, что Анвару не пришлось открыто колдовать на чужих глазах, однако теперь, кажется, ведьмой вполне могут посчитать меня. Судя по доносящимся до моих ушей шёпоткам, никто особо не понял, что я отдала Мали-онне. И это лишь повод строить глупые догадки…

Ужас в том, что я и сама не знаю, чем расплатилась.

К тому времени, как накрытый плотным одеялом ночи лагерь уходит ко сну, у меня от количества недоумевающих взглядов на затылке словно пробита дыра. В царящей духоте не озаботившись мантией, беру с собой фонарь и ухожу подальше от костра и людей, продравшись через заросли ивы, спускаюсь по крутому берегу к бурлящей реке. Мне просто хочется немного уединения и тишины, которые не найти в шатре, откуда всё равно всё слышно.

Чего я точно не ожидала — что, спустившись по поросшему колючими кустами склону, увижу впереди знакомый до дрожи тёмный силуэт. Анвар сидит на траве, глядя на течение, омывающее торчащие из воды булыжники, и даже не дёргается, хотя наверняка слышит моё приближение. Из одежды на нём — один лишь комком брошенный на колени плащ, прикрывающий наготу, и в слабом лунном свете видно, как мириадами сверкающих точек переливаются на тёмных жилистых плечах капли влаги. Прерывисто выдыхаю, но всё же мягко ступаю по густой траве дальше. Огонёк в моём фонаре слабо трепещет, как и беспокойный пульс.

— Разве вода не ледяная для купания? — осторожно спрашиваю я, усаживаясь слева от Анвара на расстоянии вытянутой руки. Ставлю на землю фонарь, чувствуя, как взмокла ладонь, держащая медную ручку.

— Ледяная. Но мне надо было освежиться, — не повернув головы, приглушённо отвечает Анвар, и мне его рассеянность совсем не нравится. Слишком на него непохоже. Чувствую, что нужна ему сейчас, хоть и не понимаю, как помочь. Но ужасно этого хочу.

— Поговорим о том… что эта тварь тебе показала? — нерешительно покусав губу, всё же делаю слабую попытку его растормошить: — Будет здорово, если ты увидел, как умираешь глубоким стариком, в обнимку с такой же высохшей старушенцией, а вокруг рыдают ваши дети и внуки.

— То есть вариант, что старушенцией будешь ты, даже не рассматривается? — с наконец-то прорезавшимся в тоне озорством наклоняет он набок голову, и я активно подхватываю правильную волну:

— Боюсь, мне до седых волос точно не дожить, если я буду каждому чудищу на пути раздавать свои прядки. Сначала Нэмике, теперь Мали-онна…

— Постой. Нэмике тоже просила волосы? — обрывает тихие смешки Анвар, и мне приходится повернуться к нему лицом с извиняющейся улыбкой:

— Тогда я сочла это причудой выжившей из ума ведьмы. Но вчера… начала слышать голос. Мне кажется, это голос мамы, она и правда всё ещё со мной, и её душа тоже…

Замолкаю, не представляя, как объяснить дальше и не показаться безумной, не пробудить в этих пронзительных глазах ещё больше тревоги. Слышать мертвецов однозначно не к добру, тут и к ведьмам ходить не надо. А уж то, что я теперь желанная добыча для духов, мечтающих попасть в безвременье — и подавно не те новости, которые стоило говорить в качестве утешения. Нервно сглатываю, обнимая свои озябшие плечи через блузу. Повисшее молчание совсем не кажется тяжёлым, оно скорее задумчивое. И заканчивается, когда Анвар вдруг придвигается чуть ближе и крепко обвивает рукой мою талию:

— Только не бойся, ладно? Что бы это ни было, мы во всём разберёмся. Начинаю думать, что ехать в Сахетию было не такой уж плохой идеей…

— Я и не боюсь умереть — всё равно не жила, — горько усмехнувшись, я непроизвольно пытаюсь прижаться к источаемому его телом теплу и фыркаю, резко отстранившись: — Ты мокрый!

— Не жила? Совсем-совсем, ни одного дня?

Преувеличенно невинный вопрос, ловя мой взгляд своим, сверкающим с хищным вызовом. И прежде чем удаётся придумать остроумный ответ, все мысли оставляют голову, а воздух толчком покидает грудь: рывком потянув меня на себя, Анвар без лишних слов вынуждает сесть на его бёдра, с лёгкой волнующей дрожью расположив ноги по бокам от влажного тела. От сгустившегося в воздухе напряжения невозможно даже моргнуть, глядя лишь в завораживающую бездну его глаз. Пугающе близко. Предельно нужно.

— Иногда можно и одну ночь прожить так, чтобы было не жалко умереть завтра. А можно впустую коптить небо десятки лет. Что ты выбираешь, Виола? — бархатистый соблазняющий шёпот в область шеи, окатывая жаром кожу. Прикрываю веки, чувствуя, как ускоряется ток крови, подчиняясь зову своего заклинателя. Положив ладони ему на плечи, собираю влажные капли, которые хочется соединить кончиком языка — просто проверить, понравится ли. Касаться. Таять. Услышать стоны и треск когтей. Хотя бы сегодня, пока течение Флифары сохранит тайну, а крутой берег и заросли никому не дадут нас увидеть.

— Тебя. Я выбираю тебя, сейчас. И столько, сколько нам отмерено.

Большего никому не нужно — притяжение и без того мутило рассудок последние несколько дней, и поддаться ему становится обоюдным облегчением. Позволить жадным терпким губам накрыть мои, безо всякой разбитой на осколки осторожности. Некогда латать старые раны, когда мир вокруг норовит причинить новые — можно только отдаться во власть глубокого, немного грубого поцелуя, от которого нестерпимо приятно тянет под рёбрами. Сама вжимаюсь грудью в мокрый торс, немея от пульсирующего в венах нарастающего жара. Анвар чуть ослабляет нажим, игриво прикусывает мою нижнюю губу, а затем впивается ещё требовательнее, лаская своим языком мой и едва не сорвав нетерпеливое скуление. Его руки обжигают даже через стремительно промокающую ткань, но едва наглая ладонь пробирается под блузу, по-хозяйски оглаживает талию — вдоль позвонков взлетают мурашки.

Восторг. Вдохновляющая окрылённость, нечто абсолютно новое среди уже испытанного раньше. Не чувствую собственного веса, когда ёрзаю на его бёдрах, намеренно распаляя желание. Пальцы соскальзывают вдоль его спины, прочерчивая царапины, и Анвар вздрагивает, прерывисто выдыхает в ответ. Острая пряность из глубин песков. Гибкий сервал в ночной тьме. Мой тёмный колдун сейчас в моей власти куда больше, чем в любых оковах, и это отзывается торжествующим боем сердца. Разорвав сплетение уст, я нетерпеливо выцеловываю его шею, мягко втягиваю в себя кожу, пропитываясь солоноватостью вкуса.

Ответом служит приглушённый, сиплый рык, и пальцы Анвара пробираются выше, рассыпая за собой острые искры оглушающего магического тепла — будто выплёскивающиеся из переполненного котла кипящие капли. И стоит ему обхватить ладонью полушарие груди, неспешно и будто дразняще смять его, как я теряю следующий вдох, выгибаясь навстречу. Как же давит, ноет, молит о ласках всё тело, отзываясь на вибрацию между нами…

— Ох…

— Ты стала чувствительнее, — довольно тянет Анвар, уже прокладывая губами влажный путь к моему уху. — Как же я скучал по твоим стонам. По тому, как ты отдаёшься мне, такая отчаянная, пылкая, узкая… моя.

В завершение будоражащих слов он остро прикусывает мочку, вызывав мой тонкий всхлип и непроизвольное движение бёдрами, вжимаясь в отчётливую твёрдость под слабо разделяющей нас тканью плаща и моих брюк. Пустота внутри невыносима. Как же он нужен, сейчас, во мне, весь. Сама целую зовущие за собой пряные губы, нежно посасываю, едва не урча от удовольствия, сладким ядом жгущего вены. Особенно когда Анвар умножает его в разы, взвешивая мою грудь в ладонях и мягко сжимая соски. Глотаю стон.

Я больше не ведомая.

Неспешно, но решительно толкаю Анвара назад, пока он не ложится на спину, и сама нависаю сверху. Его взгляд на меня снизу вверх полон восхищения, сияет порочным блеском. В ответ на мою попытку перехватить власть он с кривой ухмылкой тянет вверх блузу и снимает её с меня вместе с нательным, оставляя бледную кожу слабо мерцать при свете луны и трепещущего фонаря. Вижу, как он любуется, с прищуром, со смаком каждого момента. Покорно не спешу, пока тёмные пальцы невесомо касаются ключиц, проводят линии к налитой тяжёлой груди, подцепляя чуть холодящую цепочку с соколом. Очертив полушария, спускаются к подрагивающему животу, задержавшись на нём чуть дольше. Томящая нега разливается вслед за его руками, наша безудержно бьющая крыльями бабочка.

— Ты невероятная… словно сам лунный свет, — в слепом благоговении шепчет Анвар, и я наклоняюсь ближе к нему, чтобы целовать эти покрытые щетиной скулы, волевой подбородок, жадно вдыхая еловый аромат. — Забирай меня. Я так хочу сегодня потеряться… в тебе.

— Тогда давай потеряемся оба.

Поддавшись гудящему между нами зову, я тянусь к ботфорту за ножом, без малейшего сомнения провожу лезвием по одной ладони и по второй, оставляя поверхностные царапины. Анвар с одобрительной улыбкой протягивает мне свои, и вскоре нож прочерчивает и по ним, вдоль полос общих шрамов. Это воссоединение. Так пусть оно будет полным, упавшими на тёмную кожу смешавшимися каплями алого и голубого. Отбрасываю в траву ненужный клинок, а затем мы уверенно и как будто даже нетерпеливо переплетаем пальцы обеих рук. Усмехнувшись совсем в его собственной манере, рывком завожу их за голову Анвара и тянусь к приоткрытым в ожидании губам. Влажный, развязный поцелуй увлекает за собой, шипит в крови нарастающее возбуждение. Моя грудь потирается о его горячий торс, сбивая дыхание.

«Да. Да, моя Эфилона. Смелее», — в его голосе словно бы даже мольба, вот уж точно — невероятное. Вдохновляющее.

И я срываюсь. Лопаются все замки приличий, обиды и правила, оставляя только пламя под кожей. От губ к скуле, с животным голодом прикусив и тут же зацеловав. Оставив для связи одну руку, второй помогаю себе, упираясь в его грудь и пробуя, пробуя вкус на новых участках — сгиб шеи, плечо, ниже к ещё незажившей до конца царапине после стрелы. Вдоль неё — чуть дольше, тут он не солоноватый, а железистый и чуть хвойный… Анвар вздрагивает с тихим безнадёжным хрипом, когда я игриво прикусываю плоский сосок и скольжу ниже вдоль рельефа пресса, попутно щекоча его кончиком косы. Собственный пульс оглушает, даже журчания реки не могу различить. Настраиваюсь слышать только тяжёлое дыхание. Слизываю с горячей кожи каплю крови — понятия не имею, свою или его. Просто хочу, до звона в затылке, до липкой влаги между ног.

Откидываю давно сбившийся и мешающий плащ, ногтями прочерчиваю вдоль всего мускулистого торса. Улавливаю голубую вспышку в прозрачной радужке Анвара, прежде чем подбираюсь к самой молящей о касаниях части его тела. Он терпеливо ждёт, собирая кулаками траву по бокам от себя — прячет когти. Несмело, но поддаюсь соблазну попробовать его везде. Осторожно провести кончиком языка вдоль напряжённой до предела плоти, а затем робко накрыть губами головку…

— Виола…

Этот стон, глухой голос с южным «о», лишает внутренних границ. Прикрыв веки, нежно обвожу самый кончик подрагивающего члена языком, размазываю слюну. Мне нравится. Терпкость и острота момента, предел напряжения и скрип серебряных когтей о траву. Дрожу от охватившего безумия, которое определённо требует продолжения. Не замечаю, как в притоке эмоций впиваюсь ногтями в бедро Анвара, и он с безнадёжным рыком поднимается с земли, чтобы в миг перехватить контроль, завалив на неё меня. Влажная прохладная трава остужает горящую кожу на лопатках.

— Да! — только и успеваю всхлипнуть, прежде чем новый жадный поцелуй заглушает все слова.

Когти прочерчивают по моим трясущимся от желания бёдрам, распарывая ткань брюк, превращая одежду внизу в клочки, а о ботфортах не озаботившись вовсе, оставив их на ногах. Анвар без жалости терзает мои припухшие губы, облизывает их внутреннюю сторону, забирает свой собственный вкус. Я выгибаюсь навстречу его жару, трение груди о его торс заставляет простонать рот в рот. Обнимаю бёдрами его поясницу.

«Наполни меня собой. Целиком», — я и не замечаю, когда одна из наших ладоней успевает соединить царапины, потому что медовое тепло захлёстывает с головой. Он меня слышит — знаю, что слышит, ведь в следующий миг единственное желание исполняется. Одним неумолимым толчком Анвар продвигается вперёд до предела, замирая в самой глубине моего тела. Вскрикиваю охрипшим голосом от прекрасного, самого нужного давления, почти больно сдавливаю его пальцы, переплетённые с моими.

«Кричи. Кричи для меня», — нам не нужно вслух, взгляда достаточно. Такого правильного соединения. Сама подаюсь бёдрами ему навстречу, вновь простонав от наслаждения ощущать его в себе. Предельное растяжение и предельная принадлежность. Теперь — обоюдная.

Мы не спешим, вкушая каждый новый толчок, пробуя каждый поцелуй как неизвестный сорт вина. Будто и впрямь охмелевшие, поглощённые друг другом до конца. Касаться Анвара становится важнее всего остального, каждой частью себя я стремлюсь к нему, бездумно глажу, прикусываю и зацеловываю следы, а потом — опять кричу на особо глубокое проникновение, запрокидывая голову. И ловя на свою шею такие же собственнические посасывающие губы. Что-то откровенно безумное есть в слиянии разумов, где не остаётся осмысленных слов, одни только смешавшиеся в поток единого течения чувства. Восторг. Тягучее наслаждение, как липкий туман, увлекающий в воронку без времени. И стоны — мои, его, общие, как и ритм всё более резких рывков, вышибающих воздух из груди. Жар. Потребность. Переходящий в отчаянно ожесточённый темп, который не остановить.

Дрожу, чувствуя всё туже стягивающую оковы пульсацию внизу живота. Впиваюсь ногтями в плечи Анвара, пытаясь удержаться под его натиском, вскрикиваю на очередной толчок. Его потрясающе много, на самой грани со сладкой болью. Обнимаю его ногами так крепко, что скрипят ботфорты. В уголках глаз собираются слёзы, я дугой выгибаюсь над землёй, тут же пойманная сильными руками. Напряжение разрывается в последнем протяжном стоне:

— Анвар…

Он ловит собственное имя губами, и я ощущаю заливающий меня изнутри жар. Рефлекторный рывок, застывая в единое и неделимое, и Анвар с хрипом впивается когтями в траву. Трясёт освобождением столь сильно, что сознание упрямо плавает далеко не здесь, будто качает на волнах эйфории. Сердце колотит в критичном ритме, рвётся навстречу своей половине. Мы не дышим вовсе, просто сжимаем друг друга, словно расцепиться будет хуже смерти. Снова поцелуй. Распухшие, искусанные губы. Кардамон и лёгкая горечь.

«Виола… что бы ни случилось… я всегда останусь твоим», — вдруг еле шепчет Анвар внутри нашей связи, и я с лёгкой тревогой открываю глаза в поисках его взгляда, уже понемногу очищающегося от голубых искр.

«Хватит со мной прощаться. Кажется, я теперь что-то вроде пропуска к вратам Харуна. Так что достану тебя даже оттуда», — решительно прищуриваюсь, прежде чем поцеловать его снова.

Анвар покидает моё расслабленно раскинутое на траве тело, но почему-то не спешит оторваться совсем. Лишь приподнимается, нависая надо мной и выпустив ладонь. С интересом слежу за ним, а он с хитрой улыбкой скользит губами вдоль ложбинки груди, всё ниже, пока не подбирается к животу. И его повадки действительно звериные… или просто исконно природные. Потому что Анвар проводит кончиком носа под самой ямкой пупка, и я смущённо — будто не глупо смущаться, лёжа голой на траве! — смеюсь:

— Щекотно!

— Ты же разрешила поздороваться.

Возразить нечего, а когда он покрывает десятками лёгких, порхающих поцелуев мой живот, от раздирающей рёбра нежности печёт глаза. Как он едва не мурлычет, поглаживая его одними подушечками пальцев. Хорошо, что хотя бы связь разумов уже прервана, потому что в голове отчётливо встают слова, которые страшно говорить. Особенно тому, кто совсем недавно считался мною предателем, а сегодня, сейчас…

«Я люблю тебя», — эта мысль остаётся лишь мне, и сдержать её получается с огромным трудом, когда Анвар одаривает нашего ребёнка последним поцелуем:

— Привет, малыш. Кажется, теперь твоё сердце стучит куда ровнее.

С первыми лучами рассвета отряд уже готовится продолжать путь. До Сахетии осталась от силы пара дней, если, конечно, нас снова не затормозит очередное происшествие. И всё же уповаю на то, что теперь всё и впрямь может быть хорошо, наконец-то или скорее вопреки. Потому впереди не чёрная стена смерти, а только жизнь: утром за завтраком Анвар ненавязчиво показывает мне тех воинов, которые призваны стать его палачами, и которым достаточно будет отмены приказа. Конечно, с Нэтлианом столь же просто не выйдет, ведь в отсутствии глаз кассиопия, жреца, именно ему как представителю палаты преторов надлежит проследить за исполнением общей воли. И всё же… уверена, что с умным стариком получится найти компромисс по прибытию. Вдохновляет хотя бы факт их довольно приятельски настроенных бесед с Анваром.

Вотума же как-то добились — и тут тоже найдём способ повлиять. Надо сказать, на такие дерзкие мысли больше всего толкают неожиданно лояльные слухи, бегущие по отряду. Мол, королева с мужем откупились от самой смертушки, на ноги поставили сына барона и не дали умереть ни одному раненому: не иначе магия… вот только увидевшие чудеса своими глазами, а некоторые и ощутившие на себе, бойцы робко признают, что с таким подспорьем очень даже удобно.

Всё это мне рассказывает Эдсель, за ночь вполне отошедший после нападения Мали-онны и отделавшийся ворохом синяков и ушибов. Я с интересом слушаю его, пока заплетаю в дорогу косу, сидя на небольшом камне, а он сворачивает полотнища шатра, где спал сегодня рядом с самим ленегатом.

— И что думаешь? Никто не собирается на всякий случай утопить-таки и меня, и Анвара? — осторожным шёпотом спрашиваю я его.

— За всех, ясен пень, не в ответе, — задумчиво тянет Эд, выпрямляясь и почёсывая кудрявый затылок. — Но что услыхал, то как есть: уверены люди, что уже бы мертвецы все были, коли не шаманство. Да и я тоже так разумею — уж мне бы точно каюк пришёл без твоего чернозадого. Ловко он… это.

Он неопределённо машет руками и жалобно вздыхает, вызвав у меня приглушённый смешок. Заставлять его вслух называть Анвара спасителем шкуры было бы верхом издевательств, но так оно и есть: не сумей тот вступить с Мали-онной в переговоры, и дело бы не кончилось без жертв. Оглянувшись и убедившись, что бойцы суетятся, запрягая лошадей, и внимания на нас не обращают, тихо замечаю:

— Если тебя это утешит, то в конечном счёте откупилась от духа я, а не Анвар. Так что можешь не считать себя его должником.

Несчастное выражение конопатой мордашки отчего-то не светлеет, а становится только задумчивей. Эд неспешно подворачивает рукава холщовой рубахи, и сдаётся, он просто пытается спрятать взгляд. А уж на повисшее молчание невольно хмурюсь:

— Что не так? Я думала, ты его терпеть не можешь…

— Так не в нём же соль-то, цыплёнок, — устало вздыхает Эд и сдавленно шипит, случайно задев особо неприятный чёрный синяк на загорелом предплечье. — Я в делах шаманских совсем не силён, а вот жесты-то чутка разумею. Бабка ж моя к старости напрочь глухая была, иначе с ней не сговориться было… И хлыщ-то твой, мне, конечно, не по нраву — веры ему нет точно, но вчерась он тебя отдавать твари той дюже не хотел. Не тебя даже… Жизнь какую-то, что безвременье с нашим миром соединяет. А ты откупилась, и еслив из-за дурости моей что-то важное потеряла, то я как теперь в глаза тебе смотреть буду?

Я невольно горблюсь, с каждым новым словом теряя гордую королевскую осанку. Мелко трясутся пальцы. Ох, болотные духи… Похоже, Анвар понял требование Мали-онны слишком буквально — подумал, что речь шла о жизни внутри меня, а не о части души моей мамы. Да и не знал ещё в тот момент, что она стала со мной держать связь. Становится чуть яснее его лёгкая ночная отрешённость: он словно впрямь стремился утонуть, забыться, а не обсуждать произошедшее днём. Да и я сама совсем не возражала на то, что к шатру мы вернулись в глубокой тьме и спали, тесно сплетаясь телами. Что-то было им переосмыслено, и я вряд ли смогла бы выудить, что именно. Ведь и то, что показала ему Мали-онна, так и не узнала.

Почему же мама начала говорить со мной лишь сейчас, а не годы назад? Чувствует потребность сберечь ребёнка? Очень даже возможно. Ведь именно этого она так хотела, именно ради этой цели сделала Казера Воскрешённым. Союза магов и людей, венцом которого станет моё дитя.

Наше. Наше дитя, ведь вчера Анвар защищал его как мог, и у меня нет малейшего сомнения: если бы Мали-онне впрямь нужен был ребёнок, она бы в итоге лишилась головы. Каким бы малым ни был срок, он уже отец и вполне это доказал.

— Не волнуйся так, всё в порядке, — через долгую паузу немного рассеянно за всеми всколыхнувшимися мыслями успокаиваю я Эда, выпустив так и не завязанную косу. Чуть подавшись вперёд, перехватываю его мозолистые пальцы и крепко сжимаю. — Я ничего не потеряла. Мне помогли. Мама… всё ещё хранит меня.

— Агась… И уже не только тебя одну, так?

Внимательные карие глаза смотрят на меня с лёгкой тенью грусти и какого-то принятия неизбежного, обречённо. Щёки и шею заливает горячая краска — не так я хотела бы ему рассказать о своём положении. Но раз он уже и сам обо всё догадался, прочитав вчерашние жесты Анвара, то юлить уже глупо.

— Так, — шепчу одними губами, дополняя робкой улыбкой.

Думала, что сейчас Эдсель выпустит мою руку, отпрянет как от прокажённой или того хуже — зайдётся речью о том, что заразить себя шаманской гнилью дурная идея. Что магов и их приплоды следует вычищать из нашего мира, как велят заветы Сантарры и его религиозной бабки. Сжимаюсь в напряжённый комок ожидания, и вдруг Эд делает неловкий шаг ближе и обнимает меня за плечи, позволяя уткнуться в пахнущую сеном тощую грудь.

— Это же хорошо. Жизнь — это всегда хорошо. Поздравляю что ль, цыплёнок, — бубнит он, кажется, смущаясь ещё сильнее меня. И удивляя безмерно.

— Постой, а как же… ну… Эд, это ведь его ребёнок, — приглушив голос до слабого шёпота, говорю ему, чуть отрываясь от тёплого худощавого тела. И как же здорово не ощущать себя по сравнению с ним ледяной.

— Ви, я тебя сколько знаю, лет десять, агась? — хитро прищурившись, с привычным озорством улыбается он, вдобавок нагло потрепав меня по голове и устроив из волос сущий беспорядок под мой возмущённый писк. — Мне глазёнки протирать не надо, и так знаю, что не под чарами ты сейчас, какая есть, такая есть. Ты мне помнится сказала виденному не верить, мол, ради народа блефуешь… да только не блефуешь. Ручейком возле него вьёшься. Тёплая стала, счастливая до икоты, я тебя такой вовсе не помню, аж светишься. Раз оно так, то мне ль со своими разумениями лезть и жизни тебя учить? Не казнишь ты его, скорее сама кости кинешь.

— Не понимаю, — вздохнув, ловлю его внимательный взгляд, пытаясь найти подвох. И прекрасно зная, что Эда никто не мог одурманить, заставить хотя бы подумать нечто подобное. — Ещё скажи, что ты теперь не против не только Анвара, но и магии.

— Против иль не против — а разницы-то ведь никакой, балда. Но тебе этот чернозадый нужен, дитю твоему нужен. Без отца расти оно, знаешь, паршиво. — Эд мрачнеет, на миг поджимает губы и чуть отстраняется, неловко потирая худую шею. В насыщенном утренним туманом воздухе встаёт нечто тоскливое, напоминающее о пожизненном сиротстве моего лучшего друга, с детства работающего за троих ради своих младших. — Да только разумею, что еслив рогом встану, разойдутся пути наши. Тягаться с хлыщом энтим, рвать тебя и дружбу предать — вот уж спасибочки. Нет, я как раньше, рядом буду. И сестру названную в чужих землях одну не брошу. Учти, ежели шаман твой тебя обидеть вздумает, я ему глотку-то разорву, уж не сомневайся…

— Не сомневаюсь.

Сдерживать улыбку на такие заявления, сказанные с уморительно серьёзной моськой, просто невозможно — и внезапно мы начинаем смеяться вместе. Облегчение невероятное: всей кожей ощущаю свалившуюся с плеч гору и радость от понимания, что я для Эда важнее предрассудков. Как и он для меня — любых устаревших порядков, предписывающих аристократам не общаться со слугами на равных.

Закончив заплетать косу, благодарно улыбаюсь Эду напоследок и плетусь к Цивалу: утренний туман почти рассеялся, так что пора продолжать путь. Рассеянно киваю попавшемуся по дороге Нэтлиану, запрягающему своего гнедого, а сама пытаюсь найти среди мельтешащих людей Анвара. Метнув взгляд на держащихся чуть особняком воинов Манчтурии во главе с Миджаем, самого нужного лица так и не замечаю, зато мне навстречу вылетает Юника, на ходу поправляя клинок в нарукавных потайных ножнах.

— Он пошёл к реке, — весело звенит она, наверняка уловив моё лёгкое беспокойство и его природу. Притормозив возле Цивала, ласково приглаживает чёрную гриву и чуть понижает голос: — На дне Флифары кой-какие водоросли растут… Могут быть полезны.

— Без тебя справится? — на всякий случай спрашиваю я, мимоходом проверяя, надёжно ли закреплены на крупе мои сундуки.

Юника снисходительно хмыкает, без лишних слов отвечая на вопрос, и задумчиво наблюдает за мной, наматывая на палец одну из угольных косичек. Жемчужина на её кончике переливается в солнечных лучах.

— Ты слишком много трясёшься, даже если повода нет, — вдруг замечает она, заставив меня невольно напрячь лопатки. — Поверь, твой муженёк настолько живучая зараза, что его при всём желании не прикончишь. И тебе рядом с ним тоже ничего не грозит, уж точно не в родных землях.

— Юника, а ты сейчас отвечаешь за весь свой народ? Я вот с трудом представляю, чтобы после всех арестов и суда меня встретили с радостью. Народ Манчтурии вообще меня не знает, а я их. А учитывая, что с самой весны у вас не утихают бунты, которые то и дело приходится подавлять…

— Бунты? — откровенно недоумевающе переспрашивает Юника, задирая бровь. Повисает неловкая пауза, после чего она тут же активно кивает: — А, да! Бунты. Восстания недовольных порядками…

Её непривычная рассеянность моментально настораживает. Впервые за всё время нашего знакомства я нутром ощущаю, что она на грани лжи — старательно прячет от меня глаза, преувеличенно увлечённо поглаживает по носу мирно пыхтящего Цивала. Прищурившись, я меняю тон с дружеского на строгий, требуя объяснений здесь и сейчас:

— Так. Что ты об этом знаешь? И не вздумай юлить, я прекрасно вижу, что ты что-то скрываешь!

— Да не скрываю я ничего! — чуть раздражённо передёргивает она плечами и тяжело вздыхает: — Забыла просто, что ты не знаешь. Ну точнее, надеялась, что братец давно уже снизошёл до откровений, да, видно, ошиблась…

— Говори уже прямо, в чём дело. Или мне из тебя каждое слово вышибать придётся?

Юника немного нервно оглядывается — к моему удивлению, не в сторону спуска к реке, а на седлающих коней чернокожих собратьев. И лишь убедившись, что нас никто не подслушивает, она делает шаг ближе ко мне и чуть наклоняется, обдав запахом мёда и луговых трав.

— Народ пустыни… особенный. Мы вспыльчивые, горячие, гордые и безрассудные — этого не отнять. Но ещё у нас никому не отнять безусловной верности. Управляющий герцог в быту зовётся не иначе, как «всеотец». Ни одна живая душа не посмела бы поднять на него меч. Никогда.

Я чувствую её сомнения, чувствую, что она не может сказать что-то прямо, но всячески пытается подвести меня к какой-то важной мысли. Лихорадочно прокрутив в голове каждое слово ещё раз, понемногу столбенею, сопоставляя их с собственными разговорами с отцом. Особенно тем самым, в бальном зале, стоя у его трона и отчаянно желая отстоять свою независимость и право выбора…

— Мои мысли привели меня к тому, что, похоже, вы со своим другом герцогом пытаетесь устроить брак ваших детей.

— Ты не веришь в разговоры о восстании? Что это единственный и самый приемлемый путь?..

Единственный путь… Не может быть, чтобы моя первая же догадка о том, как именно семья Иглейского заставила склонить короля к этому браку, была верной. Горло сдавливает от волнения, когда я решаюсь на прямой вопрос, ответ на который знать не хочу.

— Выходит… Восстаний никогда не было? Это был способ давления на династию? А отец был с сговоре с герцогом или обманут так же, как я?

— Чего не знаю, того не знаю. — Юника хмурится, беспокойно кусает полные губы — ей явно неловко доносить такие новости самой. — Но после весеннего совета Пятерых терпение у всеотца лопнуло. Знаю, что были организованы отряды… призванные изображать недовольных для послов короны. И быть главным аргументом для Анвара, который должен был войти в династию любой ценой и наконец-то изменить отношение к нашему народу. Но из-за его самодеятельности всё смешалось в такую кашу…

— И почему ты вдруг решила сейчас это мне рассказать? — жестковатым, заледеневшим тоном отзываюсь я, не в силах сдержать дрожь в коленях. Сама не замечаю, как отодвигаюсь от неё, отступив на полшага назад и ловя жалостливый взгляд.

— Детка, я вообще думала, что ты давно в курсе! Какая разница, почему вы с ним оказались в одной постели, если сейчас и впрямь стали друг другу нужны? Ви, я его знаю много лет, и ни к одной женщине он не относился так, как к тебе. Ох, духи песков, какая же я дура! Вот хотела же тебя успокоить…

— Вышло так себе. Но, Юника… спасибо за правду. Меня ею редко балуют, — глухо выдавливаю я, молоточками вбивая в себя понимание, что она абсолютно не при чём и моего презрения не заслужила.

А заслужил ли Анвар? С самого начала преследовавший лишь свои цели и представлявший исключительно интересы своего народа и семьи… Готовый ради этого соблазнять, лгать и внушать наивной кронпринцессе что угодно, лишь бы она сказала «да». Но ведь я и так знала это. Что верить ему — всё равно, что верить ветру. И всё же каков паршивец! Едва не лишившись головы из-за своих тайн, ночью выцеловывая каждый дюйм моего тела под шум течения Флифары — и всё одно, ни разу не упомянул, что сам наш брак не более, чем грандиозная афера его папочки-гордеца.

Я всё ещё продолжаю непроизвольно пятиться от Юники, тихо пыхчу от нарастающего возмущения, а она смотрит на меня так отвратительно сочувствующе, что внутри трясущимся желе растекается тошнота. Безо всякого осознания жмурюсь, чтобы немного отрешиться от гула в затылке, кусающего как назойливые жужжащие насекомые. Глубокий вдох… и еловая терпкость.

— Эй-эй, так и споткнуться недолго! — под это бодрое восклицание спину окатывает родным теплом, а шеи коротко, смазано касаются губы Анвара, вызвав мурашки от неожиданности. — Что с тобой?

— Да вот думаю, может, тем двум ребятам дать добро, и пусть костёр прямо сейчас разведут? — как можно более невинно тяну я, однако не пытаюсь вывернуться из его рук, уверенно обвивших талию.

— Галчонок, ты чего ей наговорила? — строго спрашивает он у неловко мнущейся Юники, которая норовит незаметно исчезнуть за крупом Цивала.

— Ничего! — тревожно пищит она. — Так, просто похвалилась, что дома у нас все… живут мирно и дружно. Ойч. А пойду-ка я, лошадку проверю…

Спешно шмыгнув в сторону, она одним махом растворяется среди людей, оставив меня каменным изваянием в тёплых объятиях. Напряжённо ожидаю реакции, и даже не его, а своей собственной. Чего мне хочется больше, отпрянуть и вновь кричать об обмане или же… просто смириться с тем, какова его природа.

Меня всегда будет рвать на части рядом с ним.

— Моя королева, мне нужно… принести извинения? Я должен был сказать раньше…

— Что ты кхорров наглец, которого надо высечь плетьми, чтобы отучить постоянно врать? — хмыкаю я на этот покаянный тон. — Выходит, ради выгодного брака ты и твоя семья устроили целое представление. Что ж, аплодирую стоя из первого ряда.

— Я не знал, как ты отреагируешь, когда мы только примирились. Если хочешь меня высечь, то готов хоть сейчас — только чур плеть будет в твоих руках… Понравится нам обоим.

Этот искушающий хрипловатый голос у самого уха моментально посылает в колени волну слабости. Прикрываю веки, позволяя колкому жару скользить вдоль ворота блузы и всецело ощущая, как Анвар крепче прижимает меня к себе. Будто боится, что я вырвусь и на этот раз не дам шанса.

Не могу определиться, чего хочется больше — двинуть ему коленом между ног за то, что враньем заставил согласиться выйти за него, или же поблагодарить за всё прекрасное и вместе с тем горько-сладкое, что он принёс в мою жизнь. Я тоже не невинный зверёк. И у меня были собственные мотивы на согласие, в которые не вписывались никакие чувства. Что он тоже на них не рассчитывал — абсолютно очевидно.

Но сердце сильнее магии. В нашем случае оно оказалось сильнее всех политических игр, гордости, долга и здравого смысла. Сейчас уже вряд ли что-то может изменить мои чувства к Анвару и уж точно не в силах повлиять на решение об отмене его казни любой ценой.

Даже если заплатить придётся короной.

— Знаешь, на что я надеюсь больше всего? — тихий вопрос с наигранно угрожающим тоном я дополняю тем, что игриво прижимаюсь ягодицами к его бедру, отчего Анвар шумно втягивает воздух.

— Мне начинать бояться? — горячий шёпот в шею не даёт сосредоточиться, и я прикрываю веки, позволяя себе чуть расслабить плечи. Принять неизбежное.

— Надеюсь, что наш ребёнок совершенно не будет похож на тебя. Потому что двух таких змеёнышей я точно не вынесу!

Негромкий, сиплый смешок Анвара полон облегчения. Он уже благодарно ослабляет хватку, и тут внезапно позади нас раздаётся оклик Нэтлиана:

— Ваше Величество!

Решительно выскальзываю из тёплого кокона, скрипнув каблуками ботфорт по влажной траве. Успеваю поймать короткий взгляд прозрачных глаз, обсидиановой искрой обещающих, что мы непременно вернёмся и к прерванным занятиям, и к этому сложному разговору о доверии — когда будет более подходящий момент.

— В чём дело? — иду я на зов ленегата, спиной ощущая, как Анвар следует за мной.

— Смотрите! — он указывает на уже пройденную тропу, ведущую обратно к торговому тракту, а затем повышает тон до командирского: — Бойцы, встать в строй!

По пыльной дороге стремглав несутся три лошади. И даже отсюда, через ещё не сошедший до конца туман видно, что с седоками не всё гладко. Один практически лежит в седле, второй с трудом удерживает то и дело грозящее выпасть из рук знамя, а средний — всё сильнее заваливается влево, зажимая бок. Их одинаковые тёмно-синие плащи вымазаны чёрно-алыми разводами.

— Отставить! — резко прерываю я приказ, заметив знакомые цвета на изрядно потрёпанном и грязном полотнище: голубые розы и белая шерсть барса. Кто бы ни дерзнул взять этот флаг, он или уже поплатился, или имел такое право. — Помогите им!

Навстречу гостям тут же выбегает горстка воинов, помогают остановиться лошадям, будто бы скачущим без команд. Я с беспокойством наблюдаю, как безвольным кулем сползает на землю первый всадник, а приложивший к его шее пальцы воин отрицательно качает головой — мертвец. Рвусь вперёд вместе с Нэтлианом, чувствуя ужасающие толчки интуиции по рёбрам, и оказываюсь права в худших предположениях. Знаменосец падет без сил в подставленные руки, а когда из седла вытаскивают третьего, не могу сдержать потрясённый вскрик:

— Учитель?!

Вот уж чьего лица не ожидала и не хотела узнать сейчас! Но на землю уже укладывают крепкое тело отчаянно хрипящего лорда Белларского, белого как снег. Он шумно выкашливает сгусток крови, как только его спина соприкасается с твёрдой поверхностью. Багряные капли застывают на подбородке, он с глухим стоном отрывает от бока руку, и становится очевидной жуткая рана — под лохмотьями одежд мелькает раскуроченная до мяса плоть.

— Ви…ола… — сквозь зубы хрипит он, так и не открывая глаз, и я подлетаю к нему, падаю рядом на колени.

— Учитель… держитесь, мы вам поможем. Анвар! — оглядываюсь на него, даже не сомневаясь, что он здесь, но тот лишь со скорбящей тенью на лице качает головой:

— Ви… мне жаль… но уже поздно.

— Нет, — решительно выпаливает Белларский, неожиданно сильно схватив меня за запястье и заставив смотреть лишь на него. — Дочка. Услышь. Услышь весть…

Он вновь закашливается, и вместо него подаёт слабый голос знаменосец:

— Мы скакали… почти без сна. На нас напали бандиты… порешили всех именем короля. Чудом спаслись… Лишь бы успеть, так сказал милорд…

«Именем короля?!» — потрясённым эхом вторит внутренний голос, пугаясь всё сильнее.

— Успеть что? — срывающимся шёпотом спрашиваю я в пустоту, двумя ладонями сжимаю трясущуюся, абсолютно очевидно слабеющую холодную руку Белларского и ощущаю пекущую соль на глазах. Какая-то часть меня, привыкшая к потерям, уже всё успевает осознать. — Учитель, что вы должны успеть? Какая весть?

— Глиенна. Т-тебя объявили… подвластной воле к-колдуна. Вы — еретики без права на вл-л-ласть. Королевой признана Таиса, ей п-п-присягнули Грания и Антилия. Мэнис и Данг поддержали… убедили кассиопия. Я н-н-не смог помешать. И ринулся за вами…

Такая долгая, заикающаяся речь лишает его последних запасов воздуха. Оборвавшись, он слепо хватает окровавленным ртом ещё какие-то слова, тянется ко мне, и я поддерживаю его за седовласый затылок, глотая непрошенные слёзы. Внутри всё сжимается от тоски, от неизбежности того, что сейчас произойдёт. Пальцами свободной руки поглаживаю пухлую щеку, встречаю прощальный взгляд — и в глубине его радужки медленно застывает стекло.

— Спите, учитель. Благодарю за верность… до конца, — шепчу ему ласково, неуловимой слуху музыкой ветра распознав приближение смерти. Знакомый холод изморозью застывает в груди. Тело в моих руках послушно обмякает, вздрагивает в последний раз и более не дышит.

На миг прикрываю глаза. Мимолётно целую своего старого учителя в лоб, чувствуя на губах привкус соли и грязи. Тишина вокруг меня абсолютно непроницаемая, ватная. Кажется, никто не может и пошевелиться, пока я бережно укладываю Белларского на траву и сама закрываю его веки. Это не больно. Это просто лопается ещё одна важная струна в сердце, нитка к себе прежней.

На плечо вдруг ложится чья-то уверенная тёплая ладонь, и ткань блузы не мешает понять, что это рука Анвара. Знаю каждое касание, каждую нотку пряностей, закружившую в воздухе, мягкие октавы в осторожном зове:

— Ви?

— Нам нужна армия твоего отца, — не обернувшись на него, медленно поднимаюсь на ноги, без тени сомнений объявляя во всеуслышание: — Потому что начинается война.