Застывшая кровь

5. Лёд

Мелкий и редкий дождь моросит беспрерывно. Капли оседают россыпью сверкающих точек на широком рукаве моей мантии, но просочиться сквозь плотную ткань не могут, и я лениво их стряхиваю, заодно разминая онемевшие пальцы. Давно мне не доводилось совершать столь долгих поездок верхом, так что тихо радуюсь своим кожаным штанам с уплотнением меж бёдер и высоким ботфортам: хоть кожу не сотру о седло и стремена. Но к вечеру усталость всё же понемногу берёт верх, тянет спину и колет затёкшие ноги, а серое пасмурное небо не добавляет настроения.

И дороге всё нет конца.

— Устала? — вдруг тихо спрашивает Анвар слева от меня, при этом и головы не повернув.

Вздрагиваю, потому что после отъезда из Велории это первые его слова. Он не спешил болтать со своими людьми, хотя до моих ушей через топот копыт долетали их приглушённые беседы. Я тоже сегодня не отличаюсь разговорчивостью, но Анвар весь день провёл где-то глубоко в себе. Без единой эмоции на лице, и эта мрачная задумчивость немало беспокоит. Паршивец обдумывает очередной грязный план по возвращению утраченного влияния на меня?

— Нет, — упрямо вру на его вопрос и гордо поднимаю подбородок, перестав с преувеличенным интересом разглядывать гриву Шитки. Бедняжка тоже то и дело спотыкается о мокрые камни и недовольно пыхтит, но до остановки на ночлег придётся нам с ней потерпеть: далеко впереди понемногу закатывается за серые тучи солнце.

— Садись ко мне. А то завтра вообще не встанешь на ноги, — его излишне мягкий тон настораживает моментально. Раздражённо скидываю с головы капюшон, чтобы окинуть Анвара снисходительным взглядом.

— Очень дешёвая попытка подобраться поближе. Не забывай своё место. Я совсем не беспомощна и не нуждаюсь в твоей заботе.

— Так может, я вообще не о тебе забочусь?

Он искоса, многозначительно смотрит на меня пронизывающими прозрачными глазами, и я зло прищуриваюсь: так нечестно. Напоминать об этом, пытаться заронить надежду, что думать о благополучии обречённого существа не бессмысленно. Передёрнув плечами, отворачиваюсь и пришпориваю Шитку, на что она послушно ускоряет шаг и вырывается к ряду воинов, двигающихся впереди нас.

Через вес шум идущего по дороге отряда, гремящих сбруями лошадей, тихих разговоров и лёгкого лязга мечей в спину мне всё же доносится грузный, осуждающий вздох. Натягиваю поводья сильней, сбоку обходя бойцов в их одинаковых синих плащах, чтобы добраться до возглавляющего нас Нэтлиана. Сделаю вид, что мне нужно с ним что-то обсудить: всё лучше, чем компания Анвара и его стремление разбудить во мне материнский инстинкт. Нет уж, мерзавец: на женской природе ты не сыграешь, и не пытайся.

— Как погодка, Ваше Величество? — добродушно улыбается ленегат в усы, когда Шитке удаётся поравняться с его благородным гнедым конём.

— Пока что нам везёт, дождь так и не разошёлся. Спать будем не в лужах, — нарочито бодро отвечаю я, старательно выпрямляя ноющую спину. От долгого нахождения в седле уже не чувствую ничего ниже пояса, но виду подавать нельзя.

— Всё же зря вы не взяли карету. Больше поклажи можно было бы захватить и провианта. Воинам спать на голой земле не привыкать, но вам…

— А я ничем не лучше их, и должна быть ближе к своим людям. Вам ли не сознавать, вы сами в прошлом — рядовой боец королевской армии, — я напоминаю ему как можно мягче, дополняя слова уважительным кивком, чтобы понял правильно: такое происхождение лишь повод лишний раз положиться на его опыт, а не насмехаться.

Нэтлиан более не развивает сложную тему и рассеянно тянется к седельной сумке за трубкой. Пауза слегка затягивается, и вдруг он негромко бурчит:

— Вы необычная королева. Но знаете, я рад, что в тот день дал вам свою печать для вотума, — в лёгком изумлении ловлю отдающий отческим теплом взгляд и туго сглатываю: впервые замечаю, что глаза ленегата почти такого же зелёного оттенка, как мои. Какие были у отца. Моргаю, сбрасывая странное наваждение. Такое чувство, что моя ошибка будет преследовать меня вечно, одолевать сквозь годы и кошмары.

— Зато я не рада, что стала её просить, — грустно признаюсь ему, глубоко вдыхая воздух, пропитанный запахом лошадиного пота, дождя и тянущегося от его трубки табачного дыма. Вздрагиваю от промозглого холода. — Спасибо, что поехали с нами. Так мне намного спокойнее.

— Защищать королеву — святой долг её ленегата. Знаете, если всё же утомились, мы можем остановиться уже сейчас…

— Ни к чему. Остановимся, когда станет темнеть. Я хочу завтра к закату добраться до Тридорога, чтобы все смогли заночевать за крепкими стенами, так что не будем медлить.

— Амбициозный план, ничего не скажешь, — в очевидном сомнении кряхтит Нэтлиан, прикладываясь губами к мундштуку и окидывая оценивающим взглядом каменистую дорогу, вытоптанную до того, что не растёт через глину трава.

Широкий торговый тракт тянется прямо вдоль вод Артона: справа от нас почти неслышно журчит течение, и через заросли кустов бузины и ивы можно было бы продраться к берегу. Это на самом деле очень предусмотрительно, ведь так любой путник обеспечен пресной водой. Жаль лишь, что крутые перекаты и пороги бурной реки не дают организовать водный путь — как было бы проще сесть на корабль в столице, чтобы через несколько дней течение само вынесло к Осцору, основному порту страны на берегу Багряного моря. Но это была бы дорога в безвременье.

Слева от тракта зеленеют кроны деревьев: могучих дубов, тонких осин и игольчатых сосен. И чем дальше тянутся леса, тем более гиблыми их можно назвать — это охотничьи угодья и мелкие поселения, где люди живут за счёт излова диких зверей, продажи их шкур и мяса. Всё плодородие Афлена в степях Несимии и в садах Антилии. Тут же, в Авихане, земли негодные совсем, северные и болотистые, те самые, откуда тянутся сказки о нечистых духах и жутких тварях.

Неуютно ёжусь от таких мыслей. Пусть вокруг меня отряд лучших бойцов, думать про поджидающую в кустах нечисть как-то не хочется, и болтающийся у сбруи в ножнах меч не успокаивает. Знакомо подкатывает к горлу тошнота, и в борьбе с ней на миг теряю контроль над ослабевшим телом, неловко качнувшись в бок. Тут же сильней стискиваю поводья и выпрямляюсь, надеясь, что никто не обратил на это внимания.

— Всецело поддерживаю стремление королевы ночевать завтра за стенами города, — вдруг раздаётся позади негромкий, растягивающий «о» возглас, от которого сводит в напряжении лопатки. — Уважаемый ленегат, что же вы не рассказываете ей всех прелестей, которые скрывает торговый тракт?

Неспешно и грациозно Цивал огибает Шитку справа, и Анвар вмешивается в разговор без лишних предисловий. Мне становится неловко: Нэтлиан знает, куда и зачем мы едем на самом деле, и что говорит, по сути, с пленником без кандалов. Однако он совершенно спокойно дымит трубкой и отвечает:

— Если вы о разбойниках, которыми кишат эти леса, граф Эгертон — то думаю, Её Величество вполне осознаёт опасность, потому и собрала для сопровождения достойный по численности отряд.

— О, я не о том, — с лёгкой ехидцей тянет Анвар, скосив на меня взгляд: не поворачиваюсь к нему, но ощущаю мелкой дрожью это внимание к моему побледневшему лицу. — Хотя, не спорю, даже моей скромной делегации на пути в столицу пришлось несколько раз столкнуться с попытками грабежа. Итану Дангу не помешало бы заняться вопросом безопасности получше, расставив вдоль тракта посты с бирритами… Правда, защитить от куда более значительных угроз они смогут вряд ли.

— Каких угроз? — не выдерживаю я, тут же кусая щёку изнутри в досаде на себя: сохранять немоту не вышло. И это я надеялась игнорировать его как можно дольше?

— Ваше Величество, вы не прочь поминать болотных духов… в определённых ситуациях. — Прозрачные глаза смотрят на меня, искрясь от сдерживаемого смеха, но всё же я замечаю на их дне отголоски тревоги. — Но что, если я скажу о духах лесных и речных, для которых хорошенькие девочки на белых лошадках — лакомая добыча?

— Я не девочка. И не верю в сказки, — резко отсекаю я, пока голос не дрогнул. Не признаваться же, что спину бросает в ледяной пот от подступившего страха. Вновь опасно отклоняюсь в седле от усталости. Если даже Анвар опасается…

— О, нет. Уже нет, — глухо шепчет он, задумчиво прищурившись, а затем в его тоне неожиданно проскальзывают твёрдые, повелительные нотки, рассыпающие мурашки по позвонкам: — Хватит играть в героизм. Садись ко мне, живо.

— Вот ещё!

— Отказываетесь даже приближаться к столь горячо любимому супругу? Хм, королева не доверяет своему мужу и брезгует прикасаться — очень, очень интересный факт, который наверняка дойдёт до ушей каждого аристократа Афлена…

Тактично не обращающий внимания на нашу перепалку Нэтлиан громко фыркает, маскируя смешок, и тут же смущённо опускает голову, уделяя трубке подозрительно много внимания. Оценил подход? Анвар явно знает, на чём играть. Если в отряде возникнет хотя бы слух, что я сторонюсь собственного мужа, что всё мирное воссоединение пахнет фарсом… Сплетня легко доплывёт и до людей в Тридороге, когда мы туда прибудем. Вся миссия пойдёт насмарку. Я обязана убедить всё наше окружение, что Анвар прощён, или после его казни первый взгляд будет на корону. Взгляд Иглейского, готового за сына разрушить страну.

Раздери кхорры всю эту чокнутую семейку.

— Ненавижу тебя, — почти неслышно шиплю сквозь зубы, уводя Шитку к обочине, чтобы не мешать движению отряда. Останавливаю её натяжением поводьев, сжимая их до скрипа кожаных перчаток. Лишь бы не трястись… знаю, что на нас поглядывают десятки людей: и моих, и его.

— Неправда. В жизни в это не поверю.

Я окидываю его уничтожающим, предупредительным взглядом, когда он подводит Цивала почти вплотную, а затем решительно обхватывает меня за талию. Ох. Уже и забыла, какая у него крепкая хватка. Дыхание сбивается, вынуждена уцепиться за его плечи, подрагивая от волнения. Но едва Анвар меня приподнимает, а ягодицы отрываются от седла — не могу сдержать облегчённый выдох. Бёдра немеют, тут же начинает колоть от самого живота до кончиков пальцев на ногах. Сопротивляться нельзя, да и сил нет совсем, и я позволяю усадить себя на вороного коня боком, плотно прильнув к широкой груди его всадника. Ткань спасает от магии лишних касаний, но не может уберечь от того, как живо тлеет рядом тепло твёрдого тела, когда я оказываюсь в кольце уверенных рук, а пальцы Анвара вновь тянутся к поводьям.

— Удобно? — как ни в чём ни бывало спрашивает он и негромко, странно прищёлкивает языком, на что Шитка ржёт — понимающе? — и покорно плетётся следом за вороным конём, взявшим бодрый темп и спешащим вернуться в строй.

И надо бы что-то ответить, да только на ум ничего не приходит. Мне действительно значительно легче, уже хотя бы потому, что сомкнула бёдра и могу расслабить спину. Еловый запах от чёрного плаща Анвара щекочет нос, и я ловлю себя на том, что смотрю на его шею. Покрытую незалеченными ссадинами тёмную кожу и точку пульса — стучащую слишком часто для преувеличенно безучастного лица. Мне не должно хотеться приникнуть к ней губами. Но хочется — до зуда под рёбрами и сухости во рту. Спешно прикрываю веки, и руки обезоружено соскальзывают с крепких плеч. Это сильнее меня. Магия или наваждение, настоящее это притяжение или отголоски лживого дурмана, но оно словно прописано под кожей.

— Зато тебе неудобно, — лепечу я, и от следующего глубокого вдоха почти постоянно сопровождающий меня тошнотворный комок медленно тает в животе. Предательски начинает кружиться голова. — Места в седле почти не осталось.

— Не преувеличивай свои габариты, — весело поддевает Анвар, чуть теснее прижимаясь бедром к моей ягодице, от чего так приятно пульсирует внутри. Тепло, отчаянно нужное, долгожданное — манит, крутится в самом нагревающемся воздухе, но я упрямо не пускаю его глубже, не касаюсь голой кожи. И не позволяю себе положить гудящую голову на грудь Анвара, пусть так обоим было бы в разы комфортней. Не доверяю себе. Знаю, что моментально начну желать большего. Быть ближе и снова обжечься.

Если поддамся наваждению снова — это будет предательством памяти отца, заветов богини и всех канонов здравого смысла. Он — грязный еретик и убийца. Надо повторять себе это как можно чаще, особенно в моменты, когда во рту скапливается тягучая слюна при воспоминании о пряном вкусе этих узких губ.

— А ты прекрати зачаровывать мою лошадь. — Собрав крупицы самообладания, упрямо стреляю глазами в сторону Шитки, которой избавление от наездницы вернуло крепость шага.

— Она сама пойдёт за Цивалом. Неровно к нему дышит с той нашей первой прогулки.

Между нами искрит глупое, щекочущее затылок чувство, будто речь идёт совсем не о животных…

— Значит, она просто не знает, что ваши кони жрут таких как она, если те пали в дороге.

Тяжёлый вздох Анвара чудится укоризненным: он даже на миг отвлекается от слепого созерцания дороги и переводит жаркий взгляд на меня. Прямо на губы, линию скул, и лишь потом — глаза в глаза, ко всем духам перевернув сознание, забрав следующий осторожный вдох. Я знаю эту его манеру, это поглаживающее ощущение, мурашками перебирающее позвонки. Словно если бы у него были свободны руки, а не удерживали меня перед собой и не замыкались на поводьях — за взглядом последовали бы касания пальцев. Те самые, невесомые. Крылья ночной бабочки. Судорожно сглатываю, ожидая продолжения перепалки, но отчего-то Анвар не спешит мне доказывать непорочность своего любимца. Или свою собственную.

Может быть, он тоже слишком устал. Устал пререкаться со мной… По крайней мере, мне так и кажется, потому что он вновь смотрит на дорогу, молча продолжая путь. А я борюсь с собой совсем недолго, прежде чем слабость берёт верх, заставляя опереться на него полностью. Выходит чересчур близко, и тёплое ровное дыхание путается в моих волосах, всё ещё собранных в тугой пучок.

Здорово. Теперь я ненавижу себя ещё и за то, что по-прежнему хочу собственного мужа.

Отряд останавливается на ночлег на широкой, поросшей травой поляне, и люди Анвара умудряются развести из сыроватых веток большой костёр. Шатров всего три, причём самых скромных и лёгких, чтобы уместить на лошадях: трёхслойные полотна льняной ткани, которые раскидывают на шесты и закрепляют кольями. Предполагается, что это для королевской четы, Нэтлиана и женщин — я настояла, что кухарка Хола и Юника тоже должны получить каплю уединения, а не спать среди десятков мужчин. Для остального отряда сооружают навес, натянув ткань между наскоро вкопанными толстыми ветками осины. Возле огня никто не должен продрогнуть, всё же летние ночи не холодные, а дождь давно угомонился. Знаменосец, весь путь тащивший флаг — полотнище с гербом династии из голубых роз и барса — уже вовсю спит у костра в обнимку с древком.

Пшённая каша на воде, кусок хлеба и травяной чай — для армии ужин привычный, а вот мне с трудом удаётся убедить плечистую и немного угрюмую Холу, что никакого отдельного котелка для меня не нужно, как и особой еды. Всё равно от усталости и тошноты вряд ли смогу что-то съесть. Так что пока все бойцы бодро орудуют ложками, рассевшись кучками по поляне, беру только железную кружку с чаем и хлеб и ковыляю к Эдселю на негнущихся ногах. То, что последний небольшой отрезок пути ехала с Анваром, совсем не умаляет ноющей боли в спине.

— Подвинься, — кряхчу как старуха, добравшись до занявшего удобное брёвнышко в стороне ото всех Эда, и тот бросает опасливый взгляд на бойцов, которые следят за мной постоянно:

— Да я-то… А ты, в смысле вы…

— Забыл? Я же теперь королева. С кем хочу, с тем и ужинаю. — Ободряюще ему улыбаюсь, надеюсь — не слишком измученно. И мне действительно плевать, что общество конюха вместо ленегата и собственного супруга выбирать странно.

С супругом я точно наобщалась сегодня досыта. Так что пусть и дальше шушукается со своими собратьями, тоже почему-то выбравшими пятачок земли подальше от шума у костра. Хорошо, что за ними всё ещё бдительно следит жрец, молящийся возле кустов. Чтобы не поглядывать в их сторону с нездоровой регулярностью, приходится приложить значительное усилие: подсознательно оцениваю расстояние между Анваром и звонко хохочущей Юникой, прикидывая, насколько оно прилично. Но разгадать, что их связывает на самом деле, можно и не пробовать.

— Падай, цыплёнок. — Осознав, что держать дистанцию не буду, Эдсель двигает зад и освобождает мне место на бревне. — Значитца, еслив не в столице, то ты у нас с народом?

— Вроде того. Ты ешь, пока не остыло. — Устроившись рядом с ним и игнорируя боль в коленях, киваю на плошку с кашей в его руках. Всё пытаюсь расслабиться, но слишком давит на виски непонятная тревога. Дурное предчувствие.

— А ты чегось, брезгуешь или опять болезничаешь? Чаем сыт не будешь, — он приглушает голос, наблюдая, как я отпиваю из кружки и тут же морщусь: горячая жижа пахнет ромашкой и горчит, встав комом в горле.

— Не голодная. А вообще, хотела поблагодарить тебя, что ты поехал с нами. Я рада, что ты здесь, — признавшись, с облегчением вдыхаю исходящий от его холщовой рубахи запах сена и отдаю ему свой хлеб, потому что всё равно не смогу запихать в себя и крошки.

— Да ладно тебе, я ж завсегда… ну, как я б тебя бросил, если хлыщ энтот опять рядом крутится? — шепчет Эд и наклоняется чуть ближе, почти щекоча щеку торчащими из-под банданы кудрями. — Не помогла, выходит, ведьма-то? Вы ж як голубочки ехали на его коне…

— Пожалуйста, не верь своим глазам, — мне приходится говорить едва слышно, грея пальцы о кружку, из которой больше не решаюсь глотнуть. — Всё не так, как кажется. Для него путь этот… в один конец.

Эдсель замирает, перестав жевать хлеб и бросив на меня потрясённый взгляд. Но затем согласно хмыкает, и в полумраке опускающейся на лагерь ночи конопатое лицо заметно светлеет.

— Теперича уразумел. Спасибочки, что сказала, а то я испужался, что ты опять решила с отродьем шашни завести. Туда поганцу и дорога, — почему-то это одобрение из его уст меня совершенно не радует, а напротив, вызывает новый прилив неловкости.

— Только это…

— Не трясись, цыплёнок, уж я-то не трепач. — Эд легонько толкает меня плечом, и я выдавливаю слабую благодарную улыбку.

— Хорошо. Пойду я спать, допьёшь мой чай?

— Оставляй, — бубнит он с вновь набитым кашей ртом и кивает на бревно.

Поднимаюсь, вместо себя пристраиваю кружку и плетусь к своему шатру. Несколько встреченных по пути бойцов уважительно склоняют головы при взгляде на меня, не имея права первыми начать разговор — только человек с титулом может сам обратиться к королеве напрямую. Устаревшие традиции раздражают: они будто делают меня не защищённой, а прокажённой. Той, кого сторонятся. Хотя в глазах выставленного у моего скромного временного жилища стража чётко читаю восхищение — может быть, этот поход даст, помимо избавления от супруга и мира в стране, ещё и почтение со стороны воинов, которые оценят то, как делю с ними тяготы пути.

Нырнув в шатёр, тут же опускаю за собой полог и с облегчением прикрываю глаза. Хоть какая-то свобода от лишнего внимания. Потрескивает огонёк в подвешенном на опорном шесте фонаре и стойко пахнет смолой, что моментально настораживает. С подозрением оглядываюсь, зная, кто носит с собой этот аромат. Но нет, запах идёт от тщательно уложенных в подобие постели еловых лап. И почему-то нет никаких сомнений, что сделали это не воины, особенно когда замечаю сверху деревянную плошку с крупной красной малиной.

Тяжело вздыхаю. Кажется, это путешествие будет труднее, чем предполагалось, потому что потребуется вся моя сила воли и постоянная бдительность. Закусив губу, с долей опаски беру плошку и подношу к носу, пытаясь уловить лишние добавки на ягодах. Но нет, выглядят они совершенно безобидно и даже, очевидно, промыты дождём, пахнут лесом. Хочется попробовать, но страшно: а если отрава? Новые чары… И голод, сжимающий кишки, который не получается утолить так давно.

Решительно убираю плошку на один из своих сундуков, из второго добываю подклад из танука и укладываю на ельник — с ним было бы мягко и без веток, но так ещё и сухо. Измождённо сев сверху, скидываю влажную мантию, стягиваю с подрагивающих ног ботфорты. Пока никто не видит, из-за широкого пояса достаю пузырёк Нэмике, быстро глотаю отвратительное снадобье. Но ни оно, ни мягкая кашемировая котта1 не спасут от промозглой сырости ночи, так что спешно заворачиваюсь в шерстяное одеяло.

Ну, почти сносно.

Полог шатра приподнимается, когда я забираюсь на лежанку с ногами, поджимая их под себя и обнимая колени. Вскинув голову, совершенно не удивляюсь, увидев Анвара — уже без плаща, оставленного сохнуть у костра.

— Это тоже надо просушить, — невозмутимо бросает он, подхватывая с сундука мою мантию. Беспокойно слежу за тем, как скользящим шагом он покидает шатёр, и силюсь успокоить стучащие от холода челюсти.

Решил стать мне нянькой? Что это всё вообще значит? Да, нам придётся спать в одном шатре, чтобы не было никаких слухов, но пусть и не надеется, что я подвинусь на лежаке. Пользуясь моментом, вытаскиваю из потайных ножен внутри сброшенного ботфорта нож, быстро прячу его под еловыми ветками. Так-то лучше. Мне нужно вернуть чувство уплывающего контроля и безопасности.

Раздражённо сжимаю кулаки и вздрагиваю всем телом, потому что в этот момент Анвар возвращается в шатёр и опускает за собой полог.

— Спасибо за постель, — глухо бормочу я, чтобы между нами не было долгов.

— Ты ничего не поела, даже чай дружку отдала. Хотя бы малину в себя всю запихай, уж потрудись, — сухо бросает он, мельком ловит мой настороженный взгляд и закатывает глаза. Тянется к плошке, берёт одну ягоду и демонстративно кладёт в рот. — Не пытаюсь я тебя отравить, духи раздери.

Я сопротивляюсь ещё пару мгновений, пока Анвар расстилает второй тануковый подклад на другом краю шатра, где оставлен его мешок с вещами. А потом всё же голод берёт верх над гордостью — переставляю плошку к себе на колени и заедаю горьковатый привкус от снадобья малиной. Вкусно. Хорошо вызревшая в лесу ягода сладостью растекается на языке, пока в шатре повисает тягостное, давящее плечи молчание.

В тусклом свете фонаря, слабо освещающем пространство между нами, тёмная фигура Анвара двигается неспешно и завораживающе. Вельветовая чёрная рубаха выгодно подчёркивает плечи, а пряжка с соколом на ремне неизбежно притягивает взор. Я смущаюсь этому, будто засмотрелась на хищную красоту впервые, и спешно поднимаю взгляд выше, на бесстрастное лицо и светлые до зеркальной пустоты глаза. Он отстёгивает от пояса ножны с мечом, бережно кладёт у изголовья своего места для ночлега и только потом садится, снимает сапоги — всё не глядя на меня.

— Я не прошу от тебя этого, — несмело нарушаю я необъявленный бойкот, чуть приподняв быстро пустеющую плошку. — Заботы, милых бесед, сухих мантий. Всё, что от тебя нужно — проехать по стране бок о бок со мной, сопровождать на людях в Тридороге и Залеске, заверить своего отца, что корона не желает тебе смерти. А все попытки вновь завоевать моё расположение бессмысленны: я же понимаю, что ты просто надеешься на отмену казни.

— Нет, Виола. — Вдруг с необъяснимой, но столь ощутимой горечью смотрит на меня Анвар, сдавливая тяжёлый комок в животе. — Я не надеюсь ни на какую отмену казни. Не собираюсь унижаться, умолять, доказывать. В момент, когда я принял решение прилюдно использовать плеть, мной двигала вера. Она не оправдалась. И стоит признать хотя бы теперь: между нами всё случилось слишком быстро, но мы друг друга не знаем. Я не знаю ту Виолу, которая отдаёт распоряжения о казни своего мужа. Боюсь, что и не хочу знать.

— Думаешь, мне хочется знать ближе человека, который подстроил смерть моего отца? Да ещё и использовал для этого мои собственные руки, которые теперь не отмыть?

— Видишь? — он почти презрительно дёргает уголком губ и проходится всей пятернёй по топорщащимся волосам. — Ты даже не пыталась узнать правду! Я был узником и прошёл суд, но не смей называть устроенное Дангом представление настоящими объяснениями. Велико же правосудие Сантарры и королевы, если обвиняемому не давали слова.

— Хорошо! — нарочито твёрдо и решительно восклицаю я, убирая плошку и складывая руки на груди. — Может, я сошла с ума, но даю тебе шанс. Объясни мне, что произошло в столице с твоей точки зрения. Всё как есть, ничего не скрывая, только правда. Давай, восстановим весы, разберёмся, пусть всё будет честно.

Он в сомнении прищуривается, будто выискивает что-то во мне, но я выдерживаю зрительный контакт и невозмутимо поднимаю бровь в ожидании. Анвар расстёгивает две верхних пуговицы рубахи, будто в шатре вовсе не прохладно, а душно, и наклоняет набок голову:

— Разбираться тут не в чем. Всё предельно просто: некий достаточно пронырливый маг был нанят, чтобы убить короля. Организовать смерть самого Казера на самом деле не так уж сложно, но решено было использовать ситуацию и тебя — через подмену Маисы узнать наш с тобой план на поединок, отравить меч… По мне так вполне очевидно, что целью был не только сам король, но и ты. Тебя подставили, и после поединка должны были объявить ведьмой. Но… я успел влезть и немного помешать.

— Ждёшь благодарности? — фыркаю я, потому что нарисованная картина очевидно выбелена с его стороны. Вычеркнуто главное: мы вообще не должны были устраивать заговор с его подачи. А он не смел прятать в замке Юнику, ещё одного мага. Надеюсь, он всё же не спал с ней в перерывах между нашими встречами, потому что от таких мыслей чувствую себя ещё более грязной. Использованной.

— Жду, что ты сообразишь сама. Убрать тебя и твоего отца — кому это было нужнее всего? Только тем, кого ты оставила в столице, вдобавок доверив оберегать трон. Ты сама отдала Глиенне ключи от Велории.

Обвинения в адрес Глиенны злят: да она на похоронах была ни жива, ни мертва, а Таиса с Иви всю церемонию прощания держали мать под руки. Пусть выходила она за отца без особой любви, их брак был достаточно крепок для постоянных беременностей, своеобразного понимания и привязанности. И как бы она ни мечтала избавиться от меня, оставлять столь малолетних дочерей сиротами точно не желала, да и риск слишком велик. А уж если вспомнить отношение Глиенны к магии: после смерти любимой Эббет она бы близко не стала связываться с колдуном, которого, вообще-то, ещё надо умудриться найти. Даже живущая в пределах столицы Нэмике — невероятное везение, ведь до приезда делегации из Манчтурии живых и взрослых магов я не видела ни разу.

Зато свалить вину на другого — самый действенный вариант отмыться.

— Какой замечательный способ доказать свою невиновность — вылить ведро помоев на мою мачеху, которую горе похорон едва не убило. Я ведь доверчивая дурочка, думать собственной головой не умею, ключи от столицы отдаю, не глядя…

— Ты не сознаёшь опасность, которой себя подвергаешь этой абсолютно глупой и ненужной поездкой! — раздражённо перебивает Анвар. — Так что не сильно удивляйся, если в пути тебя попытаются убить… раз тридцать. Причём и те, кто отправился с нами, и любой мелкий вассал, решивший поддержать другую кандидатку на трон.

— Ах, тогда какое счастье, что есть доблестный муж, готовый спать с мечом и кинуться на мою защиту! С таким точно не пропаду! — вместе со злостью из меня рвётся ехидство и противное ощущение, что даже сейчас, при попытке вызвать откровенность, Анвар вновь ведёт свою игру. Хочет, чтобы я чувствовала свою зависимость от него, признательность.

— Вот уж не говори: какое счастье! — в том же резком тоне отбивает он, и, стрельнув чернотой в горящем взгляде, ложится, теряясь из поля зрения за покоящимися посреди шатра вещами. — Спите, Ваше Величество. А то завтра свалитесь с лошади ещё до полудня. Чудесный вышел разговор слепого с глухим.

— Если бы не твой чокнутый отец, нам бы вообще не пришлось никуда ехать, — шиплю я напоследок, плотней заворачиваюсь в одеяло и без сил падаю на лежанку. Поёрзав, всё же отворачиваюсь, чтобы вообще не видеть Анвара. Но услышать приходится — как от его негромкого хлопка ладоней потухает огонёк в фонаре.

Терпеть не могу магию. И сомнения, которые всё же начинают покалывать изнутри.

Перед глазами проносится огненно-рыжая грива, и женское тело с хрустом падает впереди меня на брусчатку. Я пытаюсь метнуться вперёд в глупой попытке помочь, но вдруг Белинда поднимает голову на неестественно вывернутой шее и устремляет на меня взгляд. Каменею от ужаса, потому что глаза её оказываются родного малахитового оттенка, а лицо рябит, плывёт, медленно превращаясь в мужское и одутловатое.

— Как ты могла поднять меч на собственного отца, Виола?! — не то шипит, не то грохочет получившийся монстр, медленно подползая в мою сторону.

Из уголка его рта капает чёрная пена, рыжие волосы всё больше напоминают кровавые ошмётки гнилых внутренностей. Мерзкий смрад бьёт в живот спазмом тошноты, я хочу закричать — но челюсть не слушается. Паника нарастает с каждым клочком расстояния между мной и чудовищем, уже тянущим вперёд длинные, костлявые руки. Дёргаю ногами, чтобы сбежать, но и они будто прирастают к земле.

— Как ты могла?! — вновь кричит кошмар властным, приказным отцовским тоном, и я чувствую, что из глаз неконтролируемым потоком бегут слёзы. Дёргаюсь, дёргаюсь, но — впустую, не в силах отодвинуться ни на шаг.

Узловатые пальцы, покрытые трупными пятнами, добираются до моей груди, монстр торжествующе смотрит на меня и разевает широкую пасть с двумя рядами острых, стремительно удлиняющихся клыков. Его когти впиваются в кожу прямо над сердцем, через ледяную, ошеломляющую боль добираются до самого органа и сдавливают его, грозя превратить в месиво. А я не способна ни кричать, ни стонать — лишь позволяю ему царапать себя изнутри, безвольно раскинув руки в стороны. Последний глоток воздуха растворяется в зловонном, могильном дыхании из пасти монстра.

И от самых его когтей стремительно разносится по телу плотная корка льда.

— Виола?! Ви, слышишь меня?! Проснись! — будто сквозь водяную преграду долетают обрывки слов, полный ужаса севший голос. А я всё ещё там, с монстром, сминающим сердце в кулак, с никуда не исчезнувшей болью и объявшим до самых костей холодом. Темнота… Кромешное ничто.

Пытаюсь идти на звук, прорваться в реальность, открыть глаза. Но моим желаниям не подчиняются даже веки, зато слёзы катятся к ушам капля за каплей. Мертва, мертва, мертва. Теперь я действительно мертва, баланс природы восстановлен… Богиня, как же больно, как выворачивает наизнанку скованные в полный паралич мышцы.

— Ну уж нет, — упрямое шипение совсем рядом, и за ним следует слабо отдавшее по щекам тепло. — Ты сегодня не умрёшь, ясно?! Дыши!

«Дурак», — так и прошептала бы, если бы могла разомкнуть губы. Поздно. Монстр уже достал до цели и запустил когти в плоть. Кошмары нашли путь в реальность. А спасительную магию мамы поглощает тот, кому она нужнее…

Тепло становится всё настойчивей, смутно угадываются очертания прижатых к моим щекам ладоней. Дополняются касанием губ, смазано скользнувших по лбу, чтобы затем уйти к внешним уголкам глаз, собрать солёную влагу. Мелкими покалываниями эти крупицы влитых сил расползаются по коже, будто брызги скатываются вниз живота и втягиваются жадным угольком. И он ещё тлеет — он не погас в мёртвом нутре, я это знаю.

— Моя глупая, упрямая… что ты делаешь с нами всеми…

Этот шёпот обезоруживает искренностью — он полон отчаянной тоски и нежности, и эта нежность потоком выливается в каждом новом прикосновении. В торопливом, поверхностном поцелуе застывших губ. Чувствую вкус табака и кардамона, запах еловой смолы. Вкусы надежды. Веки дрожат, и я наконец-то могу их приоткрыть, повинуясь новой волне тепла, такого нужного и правильного, возвращающего способность дышать.

— Ты здесь, — поймав мой растерянный, наверняка отражающий всю гамму давящей боли взгляд, Анвар облегчённо выдыхает, и я вижу через темноту ночи вспышку решимости в прозрачном водовороте его радужки.

Согласно моргаю — это всё, на что хватает сил — и новая слезинка мутит картину. Он напуган, это так очевидно и так невозможно странно. Всегда столь уверенный в себе, знающий всё наперёд маг, и вдруг — в ужасе. Неужели было бы так страшно, если бы я не проснулась этой ночью? Если бы монстр достал моё сердце из груди и сунул в зловонную пасть? Мысль не получается додумать, потому что покалывания от ладоней на моих щеках становятся сильнее, и в горло возвращается способность издавать звуки. Ломящая кости боль вынуждает тихо, безнадёжно простонать.

— Мы справимся. Потерпи, я с тобой, — в его словах вся уверенность мира, когда Анвар отрывает руки от меня, чтобы достать из-за пояса нож. Чётким движением он разрезает мою котту вместе с нательным, а затем расстёгивает свою рубаху — вернее было бы сказать, безжалостно разрывает с парой не выдержавших пуговиц.

А я могу думать только о том, чтобы тепло поскорей вернулось. Без него, исчезнувшего всего на миг, чёрная яма безвременья снова кажется ужасающе близкой, а тянущиеся ко мне оттуда когти — реальными. Так что, и, если бы могла шевелиться, не стала бы протестовать тому, как Анвар ложится рядом со мной, поворачивает меня набок и прижимает к себе, крепко до давления на рёбра. Моя грудь вжимается в его, дарящие жизнь руки жадно проникают под обрывки одежды и окутывают в спасительный кокон, и я прикрываю глаза, утопая в жаре твёрдых мышц, в этом чувстве защищённости. От них, от своих кошмаров. От боли, которая по кусочку освобождает конечности, будто уползающий в пещеру раненый зверь.

Это не выбор, а необходимость. Согреваться о бархатистое, щедро отдающее магию тело, плавясь без остатка. Благодарно прильнуть щека к щеке, едва возвращается способность поворачивать голову. Всхлипнуть, не находя слов, и ухватиться за сильные плечи, бездумно стискивая в кулаки ткань рубашки. И не отклоняться ни от одного из порхающих, торопливо-отчаянных поцелуев вдоль шеи, без которых мне действительно не выжить, без горячего пряного дыхания, окатывающего кожу. Без мягкой пульсации в груди от соприкосновения с крепким торсом. Крупная дрожь бьёт всё сильней, стучат зубы, но это уже намного лучше льда, это — подаренная жизнь. Я чувствую, что каждое следующее движение губ Анвара будто всё более рассеянное, сонное, и с трудом вспоминаю наш разговор о восполнении потраченных сил — кажется, сейчас их нужно от него слишком много. Но уголёк в моём животе теперь словно находится между нами — ещё никогда не ощущала его столь чётким, ровным. Не прожорливым, а… правильным.

— Спасибо, — шепчу я у самого уха Анвара, смаргивая слёзы.

Вот только вряд ли он чувствует это и слышит, потому что уже спит, продолжая держать меня в железной хватке. Полной грудью вдохнув его запах, переплетаю с ним ноги и тоже позволяю себе расслабиться, насколько могу в колотящей конечности тряске. Потому что он здесь. И значит, всё будет хорошо. Утро обязательно наступит для всех нас, а что было ночью, в ней и останется.