Застывшая кровь

4. Сборы

Снаружи слышно, как кучер отдаёт команду лошадям и шлёпает поводьями — карета трогается с места, чтобы доставить нас из здания суда в замок. Оттягивая неприятный момент, опускаю голубые сатиновые шторки на окошке, через которые всё равно упрямо бьёт свет, играя отблесками на золотистом кружеве рукавов моего платья. Душно. Я попросила Лэн занять другой экипаж, и теперь есть хорошая возможность не только поговорить с Глиенной наедине, но и не быть подслушанными. Она сидит напротив меня на обитом пурпурным велюром сиденье, всё так же комкая в кулаке платок, и подавленно молчит.

Мне стыдно смотреть ей в глаза. Я — причина смерти её мужа, отца её детей. Да, после всего, что увидела на суде, после всей неколебимости Анвара до разума доходит: ответственность целиком и полностью лежит на мне. Нэмике сказала верно. Это я дала согласие и взяла в руки меч, и неважно, кто и зачем его отравил. Настоящей убийцей, которую надо было заковать в кокон с шипами, всегда останусь я. И это повод ненавидеть Анвара лишь больше.

— Знаю, что эти слова вас сейчас не утешат, — тихо пробую начать сложный разговор, сопровождаемый мерным стуком копыт по брусчатке и покачиванием кареты. — Но мне безумно жаль, что всё закончилось вот так. Я не хотела, чтобы отец пострадал. Вы должны это понимать.

— Откуда мне знать, что вы не сговорились со своим супругом, чтобы так ловко захватить трон? А сегодня умудрились и оправдать графа перед людьми. — Глиенна презрительно хмыкает, но без привычного яда, будто без азарта, с коим обычно сыпались на меня её издёвки. Узкое лицо с глубоко запавшими серыми глазами хмурится, показывая новые морщины в уголках губ и на лбу. — Оставьте свою дешёвую жалость. Ни мне, ни моим детям она уже не поможет.

В приглушённом голосе слышится скорее не горечь — усталое безразличие, отрешённость. С удивлением понимаю, что к королеве она предпочитает обращаться с куда большим почтением, чем к ненавистной падчерице — не припомню, чтобы Глиенна мне хоть раз «выкала», а уж наша последняя стычка едва не закончилась рукоприкладством. Что ж, в её нынешнем неустойчивом положении вежливость фактически является залогом выживания.

— Ни вам, ни моим сёстрам не нужно бояться за свою жизнь, — твёрдо обещаю я, с трудом, но поймав её потухший взгляд. Глубоко вдохнув, накрываю руки Глиенны своими, затянутыми в бархатные перчатки, и решительно сжимаю её чуть дрогнувшие пальцы. — Я не стану от вас избавляться. Никаких тайных казней или несчастных случаев, клянусь. Вы вольны хоть остаться при дворе, хоть уехать в любую часть страны: единственное, чего попрошу, так это не покидать пределов Афлена. У вас будет достаточное содержание и прислуга. Иви, как и оговорено, станет королевой Сотселии, а всем остальным я также буду рада помочь со временем устроить достойный брак. Вы — не лишние наследники, а полноправные члены династии.

Чем больше говорю, чем шире раскрываются от удивления глаза Глиенны. Она не пытается вырвать руки, что уже хороший знак. А я не знаю, как сказать ей самое важное: что моя ветка не закрепляется у власти, и сёстры мне очень даже понадобятся, когда нужно будет готовить себе замену. Понадобится их чистая голубая кровь.

— Вы роете себе яму, Ваше Величество. — На миг оттаивает пустота на бледном лице Глиенны, и она задумчиво прищуривается: — Я думала, самое милосердное, что нас ожидает — это ссылка в мёртвую глушь, куда-нибудь к востоку от Залеска. Вы пытаетесь своей щедростью искупить вину за хладнокровное убийство?

— Я пытаюсь извиниться не только за это, — несмотря на полную изоляцию кареты от внешнего мира, всё же на всякий случай понижаю голос и слегка наклоняюсь вперёд: — А за то, что было в палатке перед поединком. Мне стыдно, что заставила вас озвучить свои личные тайны. Но я не хочу, чтобы это в дальнейшем уничтожило все и без того слабые мосты понимания между нами. Благо династии выше всех наших… конфликтов.

Она в лёгком недоумении хлопает глазами, а затем неловко откидывается на спинку сиденья, мягко вытягивая пальцы из-под моей ладони. Почему-то ожидала иной реакции: злости, уже за то, что напомнила о её слезах и боли, о моменте слабости. Но Глиенна лишь опускает голову и подносит уголок платка к веку, картинно промокнув абсолютно сухую кожу.

— Всё верно. Сейчас для меня нет ничего важнее судьбы моих девочек, а былые обиды должны быть оставлены в прошлом, — громко всхлипнув, выдавливает она, и я чувствую уколы раздражения. Болотные духи, я помню, как она воет, когда ей и впрямь не сдержать рыданий, а сейчас это какое-то… жеманное притворство. Хотя, конечно, за годы на троне она давно научилась выдавать те эмоции, которые будут наиболее выгодны ситуации.

— Ваши девочки в полной безопасности, все до единой. Но у моей милости есть… небольшая цена. — Собираясь с мыслями, вдыхаю поглубже, чувствуя довольно приятный лавандовый аромат духов Глиенны, которых до этого у неё никогда не замечала, но они всё равно кажутся знакомыми. Это опасный момент, и она тоже в подозрении замирает, перестав изображать глубокое несчастье. — Однажды… однажды я заберу себе на воспитание одного из наследников голубой крови, своего племянника или племянницу. Заберу новорождённым, тайно. И назову своим ребёнком. Вы понимаете?

Глиенна в потрясении приоткрывает рот, становясь ещё больше похожей на рыбу, чем обычно. А я зябко обхватываю себя за плечи, потому как, ставя такое условие, буквально расписываюсь в том, что моё собственное дитя не сможет родиться. Если уже сейчас я не могу подняться с постели утром, то дальше лучше не станет. Снадобье Нэмике, надеюсь, поможет пережить поездку в Манчтурию, а потом он всё равно будет обречён. Как и его отец…

А я поклялась в верности. И больше никто меня не коснётся. Но это не должно стать концом династии.

— Я… понимаю, — спустя томительно долгую и напряжённую паузу шепчет Глиенна. — Вы бесплодны. И вам нужен будет наследник, который станет следующим правителем. Что ж, его будет ждать великая судьба, так что я согласна на эту цену. Тем более если она позволит мне сберечь всех моих малышек.

Её шёлковая покладистость снова царапает изнутри сомнениями, и я старательно от них отмахиваюсь. Будучи знакомой с этой женщиной всю сознательную жизнь, всегда считала её… не образцом ума или стратегии. Всё же насколько надо быть глупой, чтобы двадцать лет гнобить падчерицу, которой суждено стать королевой и получить над тобой и твоими детьми полную власть? Однако сейчас она явно решила стать куда осторожнее: в былые времена Глиенна в подобном случае не преминула бы вставить едкий комментарий по поводу моего гнилого нутра. А уж после того, как мы открыто говорили о тайнах моего рождения, я ждала нечто вроде: «Ах, что же взять с дохлятины, выносить наследника она не сгодится, болезная!».

Видимо, она всерьёз боится мести за все годы унижений, и мои слова о безопасности её не утешили. Но её траур и переживания, настоящие они или наигранные, абсолютно точно не должны быть моей проблемой. Более не пытаясь наладить тесный контакт, вновь закалываю штору, запуская дневной свет в карету, и беру официальный сухой тон:

— Хорошо. В таком случае, у меня будет ещё одна небольшая просьба. Если вы с дочерями решите всё же покинуть столицу, то повремените до осени. Завтра я должна отбыть в Манчтурию, уладить вопрос с герцогом Иглейским. На это время при дворе должен быть кто-то на случай официальных приёмов, и до вашего опыта всем кандидатам далеко.

— Предлагаете мне стать представителем династии на время своего отсутствия? — уточняет она, задрав тонкую бровь.

— Да, если вас не затруднит. Это чистая формальность: могут начать прибывать ко двору герцоги для грядущего совета, их надлежит встретить с почтением, разместить, устроить досуг. Уверена, что Таиса и Иви вполне могут помочь развлекать высоких гостей. Всеми же делами управления будут заниматься преторы во главе с лордом Белларским, от вас нужны лишь лица.

— Благодарю за доверие, Ваше Величество, — учтиво склоняет Глиенна голову, при этом даже не мелькнув скривлёнными губами и не дрогнув при столь подчёркнуто уважительном обращении, от чего чувствую неуютные мурашки — как если бы мне вздумал поклониться сам отец. Излишнее лизоблюдство. — Не волнуйтесь, я умею устраивать достойные приёмы и зрелища.

— Полезный талант.

Натянуто улыбнувшись, отворачиваюсь к окну, где уже мелькают распахнутые парадные ворота во двор и зелёные кроны яблонь. Всё прошло удивительно гладко, но ощущение, что полоса удач должна оборваться, никак не проходит, постукиванием интуиции по затылку мутит голову. А может, я просто никак не могу привыкнуть, что отныне никто не смеет перечить мне и любую волю готова исполнить даже ненавистная мачеха.

Хотя нет, есть один до смертельного гордый безумец, который не преклонит колен и под угрозой казни. Безумец в последней карете королевской процессии, увидеть которого без цепей и страшно, и хочется до ноющей тяжести в груди.

Ночь я не сплю совсем, и новые стражи в коридоре не помогают унять тревогу. То, что Анвар вновь в северной башне, заставляет по-глупому прислушиваться к стенам и тщательно запереть балкон, но к полуночи приходит понимание: он не будет ко мне ломиться. Силой уж точно, а все магические средства у него изъяты и уже уничтожены, разве что плеть ещё при аресте забрал сам кассиопий. Да и тем лучше, главное, что кроме когтей у Анвара ничего не остаётся, и пробраться ко мне незамеченным он не сможет.

Умом понимаю, что после заточения в темнице он наверняка хочет в первую очередь отмыться, отдохнуть и отоспаться, но поделать с собой ничего не могу и мечусь по комнате, зачем-то сама пакуя вещи для поездки. Этим удаётся занять себя надолго. Тщательно укладываю в два одинаковых кожаных седельных сундука несколько комплектов дорожной одежды: удобных брюк, в том числе с шерстяным начёсом, мантию королевского синего цвета, простые льняные блузы, жилеты и сменное бельё, запасные сапоги. Подкладное одеяло из пуха танука — похожего на енота редкого горного зверька с невероятно мягкой шерстью.

Осенний поход в Сотселию вполне показал мне, что такое военные условия, и так как лениво тащиться до Манчтурии весь остаток лета нам банально некогда, путешествие будет лишено королевского комфорта — но это совсем не страшно. Белларский уговаривал взять карету, а мне от одной мысли сгорать от духоты в компании фрейлины стало дурно: и это в то время, когда можно наконец-то забыть про глухие платья, запрыгнуть в седло и дышать вдали от стен замка и его крыс? Соблазн побыть на свободе слишком велик. Поэтому готовлю себя к любым лишениям и изнурительной долгой скачке. Правда, под конец всё же приходится сунуть в дальний угол сундука одно приличное парадное платье, украшения и туфли: предстоит заезжать за продовольствием и ночёвкой в Тридорог, а местный граф наверняка устроит по такому поводу приём.

Футляр для письменных принадлежностей едва не выскальзывает из ледяной руки с первым лизнувшим ворс ковра рассветным лучом. Почему Анвар так и не попытался со мной поговорить после суда? Закрылся у себя и не выходил… так сильно измотан, что не в силах поблагодарить за спасение его шкуры?

«А думаешь, после того, как дважды чуть не убила его на глазах всей Велории, он должен быть благодарен?» — нелепый вопрос повисает без ответа, и я устало опускаюсь прямо на пол возле почти собранных сундуков, подтягивая к себе со стула накидку из барса. Кутаюсь в пушистый мех, не в силах успокоить другие ужасные мысли: о том, как буду в ближайшие дни изображать любящую жену, прекрасно зная настоящий приговор.

Богиня, а ведь если и сам Анвар будет думать, что впрямь прощён и помилован — наверняка захочет спать в одной кровати, касаться… целовать. От внезапного понимания передёргиваюсь всем телом: это слишком опасно. Если я не смогла преодолеть его чары до поединка, то давать ему возможность вновь затмить мне разум будет чистым безумием. И ему не нужна магия, чтобы подчинить мою волю. Значит, придётся сразу чётко расставить наши позиции, и с этим откладывать нельзя.

Глубоко и решительно вдохнув, я медленно поднимаюсь с пола. Даже несмотря на то, что не ложилась спать, замёрзшее тело всё равно больно тянет, а каждая конечность плохо слушается, словно я долго сидела в неудобном положении. Подойдя к тумбе, беру пузырёк со снадобьем Нэмике и капаю на язык три густых капли, морщась от мерзкого гнилостного привкуса. Трясясь от холода, плотнее кутаюсь в мех и уже собираюсь выйти из комнаты, но в последний момент замираю перед зеркалом над туалетным столиком. Смешно желать выглядеть лучше, чем оно есть, и всё же пытаюсь причесать топорщащиеся распущенные волосы, уложить их набок, прикрыть костлявые ключицы… Но теперь я не женщина, а правитель, и должна это помнить каждый миг. Раздражённо отбрасываю щётку и направляюсь в ещё тёмный коридор, куда пока не добрались первые лучи солнца.

— Доброго утра, Ваше Величество, — тут же чётко рапортуют два стража, охраняющих мою дверь.

— Доброго. Не нужно сопровождать, — тихо отзываюсь я, проскальзывая мимо них к лестнице.

Так и не снятое с вечера плотное креповое платье с воротом-стоечкой раздражающе шуршит подолом по мраморным плитам — как же мне до ужаса надоели такие наряды, скорее бы уже натянуть привычные брюки и запрыгнуть в седло. С каждым шагом по знакомому пути всё сильнее давят воспоминания, как я шла здесь ночью по зову бабочки. Теперь меня зовёт долг королевы, зато идти гораздо труднее. И всё же преодолеваю ступени на негнущихся ногах, подбираюсь к дубовой двери и осторожно её толкаю.

В спальне Анвара полумрак, окна завешаны плотными синими портьерами, через которые пытается просочиться слабый утренний свет. Стойкий аромат еловой смолы и лёгкой табачной терпкости щекочет нос, почти заставив чихнуть. Осторожно продвигаюсь вперёд. На первый взгляд, кажется, словно тут никого нет: тот же стол, на котором стоит поднос с пустыми тарелками, графином и двумя бокалами, явно оставшимися с ужина; брошена под стул одежда — холщовая униформа узника; на прикроватной тумбе лежит остывшая трубка и просыпан табак. Не сразу понимаю, что не так, и только при взгляде на самого Анвара, мирно спящего посреди кровати без одеяла, вздрагиваю всем телом.

Это бардак. Вспоминая педантичный порядок, какой тут был в мой прошлый визит, сегодняшний вид спальни можно назвать хаосом. Даже то, как её хозяин лежит в одних штанах, безоружно раскинув руки — уже кажется ненормальным. Я помню, как мы спали вдвоём: он или прижимал меня к груди, или позволял прильнуть к спине, тереться щекой о тёмную кожу, дышать его смолистым запахом и греться, греться, греться…

Прикрываю глаза, чтобы не смотреть и не думать о том, как сильно тело ноет от холода и просится к нему снова. Как хочется провести пальцами по жилистым плечам, очертить линии торса, гладить и касаться. Стонать в его шею, когда слияние становится полным, а в прозрачной радужке загорается голубое пламя. Вот только сейчас его горло всё ещё покрыто запёкшейся кровяной корочкой, запястья стёрты после цепей, и видно, как поблёкла кожа, иссушились мышцы пресса.

А ещё в моей голове его силуэт отчётливо рябит, превращаясь в мёртвое тело отца с чёрной пеной на губах.

— Всегда думал, что наблюдать за спящими как-то… нездоро́во, — вдруг звучит насмешливый комментарий, заставляющий меня распахнуть веки и в недоумении увидеть, что Анвар вовсе не спал — без малейших признаков сонливости он поворачивается на бок и подпирает голову рукой. — Но ты и не смотрела. Почему?

— Будто тут есть что-то, чего я не видела, — как можно более безразлично хмыкнув, я присаживаюсь на край кровати подальше от него. — Кажется, ты ночью отмечал своё освобождение?

— Когда остаёшься в живых вопреки всему, за это стоит поднять пару бокалов. — Я замечаю, что Анвар успел почти полностью сбрить лишнюю растительность на лице, когда он криво улыбается, а потом словно невзначай добавляет: — Юника составила мне компанию.

И нет, меня не должно это так раздражать. Но челюсти всё равно сжимаются до боли, и я зябко кутаюсь в накидку, хотя понимаю, что она не поможет согреться, а Юника, вроде бы, назвалась его сестрой. Девушка его кровей, и судя по всему, с лёгким нравом, так что вполне могла бы…

— Ну вот, хоть щёки порозовели. А то и впрямь похожа на покойницу.

— Не обольщайся. Мне плевать, с кем ты спишь, — спешно перебиваю я этот уж чрезмерно довольный собой тон. Зажмуриться хочется снова, чтобы не видеть искр насмешки в его глазах.

— Ещё скажи: плевать, жив ли ты. — Вздохнув, Анвар садится на кровати и подтягивает за спину подушку, не пытаясь ко мне приблизиться, за что благодарна всей душой. — Виола, я видел, как ты едва не навернулась с балкона, когда жрецы начали свою фальшивую проверку. Так что можешь ненавидеть меня, или хотеть, или презирать, или нуждаться… или вовсе всё сразу. Но это точно не безразличие. Иначе я был бы уже мёртв.

— Ты жив, потому что твой отец грозится разжечь войну, — горжусь тем, какое ледяное спокойствие получается изобразить в голосе. — И ничего более. Мне пришлось тебя оправдать…

— Предварительно как следует наигравшись, — перебивает он, возмущённо складывая руки на груди. — Нет, я слышал, что у беременных порой совершенно дикие причуды, но чтобы дважды за день едва не казнить мужа — это слегка перебор!

Меня передёргивает от прозвучавшего жуткого слова о моём положении, и я чуть не забываю, что вообще собиралась сказать. Оно будто заставляет уголёк внизу живота стать весомей, ощутимей. Преодолев желание непроизвольно прикрыть его ладонью, ловлю пытливый, изучающий взгляд Анвара, и сердце делает кульбит, подскакивая к горлу. С такой же нежностью на меня смотрела Нэмике. Как на чудо.

— Мне пришлось тебя оправдать, потому что сегодня же мы отбываем делегацией в Манчтурию, успокаивать твоего окончательно сбрендившего отца и народ всей страны, — уверенно продолжаю я мысль, на что Анвар удивлённо поднимает бровь:

— А тебе не вредны подобные поездки?

— Прекрати! — нервно одёргиваю его, потому что запускать под рёбра эти щупальца надежды точно нельзя. Зло прищуриваюсь, добавляя с глухим отчаянием: — Не делай вид, будто тебе нужен этот ребёнок. Он всё равно не родится, потому что моё дохлое тело его не выносит! Хочешь проявить заботу? Отлично, приготовь что-нибудь, что милосердно убьёт его сразу и закончит мучения бедного создания!

Комок в горле становится всё острей, и голос срывается. Но поддаваться слезам у него на глазах я не желаю, так что упрямо глотаю непривычно тёплый пряный воздух и смело смотрю на Анвара, застывшего не то в потрясении, не то в ужасе.

— Делать… вид? — сипло выдавливает он через тягучую паузу. — Виола, ты в своём уме? Это мой ребенок! Конечно, он мне нужен, духи раздери! Да, мы не знаем, чего ждать, и да — скорее всего, будет сложно. Но я сделаю всё, чтобы он смог родиться, потому что иначе — для чего вообще жить? Иди ко мне. Прямо сейчас, просто отогрейся, и ты поймёшь, что надежда есть. — Он решительно подаётся вперёд и протягивает ко мне руки, на что я испуганно вскакиваю с постели, роняя накидку.

— Нет! Не надейся когда-нибудь снова меня коснуться. Довольно обольщаться: тебя не казнили, но ты не прощён и на самом деле даже не помилован. За смерть короля можно ответить только смертью. Мы едем в Сахетию, и она станет твоим последним приютом — радуйся, что тебя похоронят дома. После того, как все вокруг поверят, что корона не желала зла сыну герцога Иглейского, после присяги твоего отца и закрепления мира ты умрёшь. Во благо всей страны, и так, чтобы не разнести её в пыль.

С каждым веским словом в прозрачной радужке покрывается ледяной коркой отрешенности весь магнетический водоворот, а с тёмного лица отливают эмоции, оставляя лишь тень. Анвар не отвечает долго — так долго, что начинаю сомневаться, понял ли он меня правильно. Туго сглатываю, вновь обнимая себя за плечи и чувствуя мелкую дрожь в коленях. Мы с преторами не планировали объявлять ему приговор, но без этого будет ещё опаснее. Лучше, если он будет знать своё истинное положение: по-прежнему узник под конвоем, пусть и без цепи.

— Вот, значит, как, — шёпотом отзывается Анвар, наконец-то разрушая повисшую могильную тишину и легко, с неизменной звериной грацией поднимаясь с кровати. Он не глядя проходит мимо меня к комоду, где стоит медный кувшин и стакан, медленно наливает себе воды, и мягкий плеск отдаёт в уши слишком громко. В полумраке его хищно напрягшиеся мышцы притягивают моё излишнее, порочное внимание. — Вчера мне показалось… что ты отыгралась достаточно. Что теперь мы можем начать сначала, потому что нам есть, ради кого.

— Тебе показалось. Я не отыгрываюсь, а принимаю решения во благо страны: в этом и разница между принцессой и королевой. Стране не нужен у власти грязный маг и предатель. А мне не нужен в постели виновник смерти моего отца.

Я гордо поднимаю подбородок, наблюдая, как он неспешно осушает стакан, и на каждый глоток дёргается кадык. Как чрезмерно сильно сжимаются его обожжённые сморщенные пальцы на металле, потому что он явно сдерживает внутри злость. Стискиваю кулаки вместе с подолом платья, борясь с собой — тем, как жалобно дёргается струна в груди, отчаянно жаждущая подойти и приникнуть к нему всем телом, впитать источаемую им пряную похоть. Чтобы протрезветь, приходится воткнуть ногти в ладонь. Пусть ошейник снят, но пустынного сервала никто не собирался освобождать. Кажется, до него начинает доходить это понимание.

— Итак, мы поедем в Манчтурию, изображая, как королева счастлива в браке с темнокожим, какая у нас прекрасная единая страна с единым народом… в том числе для моего отца, чтобы он согласился присягнуть тебе и оставил планы на независимость. При этом мне запрещено пользоваться силами — не думай, что я не заметил пропажу своих вещей. И вдобавок ты твёрдо намерена убивать нашего ребёнка бесконечным упрямством, а мне нельзя тебя трогать, ведь я ублюдок, подстроивший смерть короля. А, ну и как только стану не нужен — меня тихонько сбросят с балкона. Ничего не забыл? — Анвар насмешливо склоняет набок голову, глядя на меня с ужасающей незнакомой холодностью, от которой немеют плечи.

— Примерно так. За твоими силами пристально следят, так что если хочешь залечить эти… царапины, то лучше обратись к нормальному лекарю. — Киваю на его жутковато выглядящую шею, на что он лишь презрительно кривит губы. — Мы отбываем после полудня, можешь начинать собираться. Все твои люди едут с нами, и Юника в том числе — хочу, чтобы она отныне была на виду. Ей тоже не рекомендую колдовать: хоть после твоего оправдания у меня нет официального повода заковать её в цепи и обыскивать, такой возможности я не исключаю. Поездка будет спешной, минимум остановок, никаких повозок — только верхом и налегке.

— Чтобы если не голодом и холодом, то бешеной скачкой точно убить нашего ребенка, — услужливо дополняет Анвар, на что я возмущённо упираю руки в бока, и он закатывает глаза: — Всё, понял, говорить я теперь могу тоже только с вашего милостивого дозволения! Один вопрос, Ваше Величество — а если меня совсем не устраивают такие условия?

— То тебя потащат в Сахетию на аркане, дорогой супруг. — Сладко ему улыбаюсь и наклоняюсь за упавшей накидкой, вновь заворачиваясь в мех. Уверена, он уловил параллель с тем, как сам собирался тащить меня к чаше кассиопия. — И кстати, кокон цареубийц тоже остаётся доступным вариантом.

— Очаровательно. Чувствую, поездка доставит нам обоим массу приятных впечатлений, — он вроде говорит с ехидством, а я замечаю на миг мелькнувшую в глазах обсидиановую искру. Столь очевидную… азарт хищника, которому предстоит бежать на звон колокольчиков. Веселье игрока, получившего особо сложного противника. И это заставляет торопливо озвучить ещё одно важное предупреждение:

— Не вздумай бежать. Твои люди и хамка-сестрица могут остаться в живых и вернуться домой в целости, но, если выкинешь какой-то трюк — их расчленят и скормят волкам. Надеюсь, ты и сам сознаёшь, какую кашу заварил, и не оценишь свою жалкую жизнь дороже каждой жизни Афлена. Твоё бегство будет расценено объявлением войны, а первыми сражаться поедут отец и братья, станут главной целью для устранения.

— Я не трус. А раз допускаешь возможность моего побега от ответственности, то просто слишком плохо меня знаешь. Свою семью я не намерен подставлять, — сухой до невозможности кивок дополняет резкие слова, но это нисколько не задевает.

— Однажды я уже тебя недооценила. Не допускала и мысли, что ты убьёшь моего отца. Больше таких ошибок не будет. Учти, теперь я готова ко всему.

Одарив его напоследок презрительным взглядом, решительно удаляюсь к двери, скрывая лёгкое торжество. Всё прошло лучше некуда. Осталось сохранять эту стойкость на протяжении следующих семи дней.

День выдаётся пасмурным. Неприятные угрожающие тучи витают над Велорией, серыми клубками окутывают шпиль храма Сантарры и черепичные крыши домов. Но откладывать отбытие чрезмерно опасно: каждый день промедления может обратиться ценой жизней. Сокол улетел в Сахетию ещё утром, вот только поверит ли герцог в это письмо, пусть и подкреплённое печатью Анвара… спорный вопрос. И мы больше не ждём — через распахнутые ворота королевского двора выдвигается полностью готовый отряд.

Ведёт его сам Халрок Нэтлиан — нисколько не растерявший с возрастом стати бравый боец в оливковом кителе со сверкающими эполетами и в фуражке с золочёной пряжкой. Рада, что он решил отправиться с нами лично: его опыту можно доверять, как и безусловной верности короне. Сразу за ним выстраиваются долгие ряды воинов на лошадях разных мастей, в кольчуге и при оружии — всех отбирал сам Нэтлиан. Кто из нашего сопровождения определён им в качестве палача, не знаю даже я. Могу спросить, но боюсь, что моё излишнее внимание к этому вопросу сильно осложнит дело.

Дальше выстраиваемся мы с Анваром и его свита. Шитка явно рада прогулке, правда вряд ли понимает, насколько долгой она выйдет — даже самые скромные подсчёты говорят, что никак не меньше седьмицы в одну сторону. Соскучившаяся по свободе лошадь всё норовит ускориться, но я сдерживаю её поводьями, на что она возмущённо пыхтит. А ещё почему-то никак не хочет отходить от вороного Цивала, вышагивая рядом с ним и заставляя нас с Анваром почти соприкасаться коленями.

Я старательно не смотрю на него, только вперёд, на спины бойцов и мелькающие на крупах их лошадей мешки с поклажей, словно в этом есть нечто интересное. По сторонам проскальзывают кирпичные дома — отряд выходит на улицы города, и любопытные прохожие останавливаются, кланяясь процессии. Откуда-то сверху, с ближайшего балкона, под копыта Шитки падает три жёлтых розы, хоть немного разбавляющих хмурость дня.

— Лёгкого пути, Ваше Величество! — звонко желает детский голосок, и я с улыбкой задираю голову, находя взглядом черноволосую девочку на балконе.

— Спасибо!

Машу ей, невольно заражаясь этой непосредственностью. Надо же, малышка не испугалась вооруженных воинов, не испугалась даже плетущихся за нами детей песков: отдалённо слышу, как тихо ругается на выданную ей лошадь Юника и изо всех сил не оглядываюсь на широкоплечего Миджая. Сдаётся, заключение в городской тюрьме вряд ли расположило ко мне этих ребят. Хорошо, что сразу за ними скачет и жрец, вынужденный для похода сменить непрактичную рясу на обычные брюки и тёмную мантию. Его наставлял сам кассиопий, и хмурый мужчина с козлиной бородкой не должен доставить проблем. Его задача — лишь наблюдать и страховать, что он и делает, цепко следя за каждым движением Анвара и его людей.

Замыкают процессию остатки отряда: ряды бойцов, кухарка, лекарь и навязавшийся сам следить за лошадьми Эдсель. Его присутствие тоже безмерно радует, обещая хорошую компанию в пути. Лэн я не взяла, потому как выяснилось, что девчонка совершенно не умеет сидеть в седле, а одеваться сама я вполне способна. Да, Белларский долго и укоризненно ахал на все мои решения отречься от лишних слуг, удобств и карет, но я только рада от них избавиться, снова хоть немного побыть собой, а не куклой в парчовом платье. Той Виолой, которая убегала в поля, лежала на траве и не думала о том, что её осудят за кожаные штаны.

Вместе с воинами нас должно выйти пятьдесят человек, и даст Сантарра, все доедут до Сахетии живыми. Приходится вновь активно улыбаться и махать рукой, когда кто-то ещё кидает под копыта цветы и сахар. Крупинки переливаются на брусчатке, и я невольно вздрагиваю, сильней сжимая поводья руками в перчатках и плотнее стиснув бёдрами бока Шитки. Дурные воспоминания. Но такая примета — на хороший путь.

— Чересчур радуются отбытию королевы, — замечает вдруг Анвар, отряхивая сахар с гривы Цивала. На вороном коне крупинки кажутся звёздами.

— Или избавлению от чернозадых шаманов, — тихо бормочу я, вспоминая, как делился байками из народа Эдсель.

— Они по нам ещё соскучатся, детка! — беспардонно комментирует сзади Юника, кажется, нисколько не оскорбившись. — Тут без нас скука смертная была, двадцать лет один король!

Застываю с неестественно ровной спиной, пытаясь вдохнуть — но лишь хватаю ртом воздух. Острое желание развернуть Шитку, выхватить из ботфорта нож и воткнуть хамке меж глаз пронзает до кончиков заледеневших пальцев. И когда я уже открываю рот для приказа научить девчонку манерам, слышу лёгкий, ненавязчивый и звонкий свист.

С громким ржанием лошадь Юники резко встаёт на дыбы, и от неожиданности её наездница совершенно не грациозно шлёпается на землю. Чернокожие воины заходятся оглушительным хохотом, правда, Миджай тут же спешивается и протягивает ей руку.

— Придержи язык, галчонок, — даже будто с любезностью усмехается над её взбешённым угольным взглядом Анвар, лениво оглянувшись, и я только сейчас понимаю, что свистел он, приказав лошади взбрыкнуть. Да уж, что-то у мага отобрать невозможно, и мне нельзя это забывать.

Отобрал бы у него кто-нибудь эту опасную привлекательность… ох, как бы я была счастлива не обращать на неё внимания.

— Какие мы нежные, — беззлобно ворчит Юника, поднимаясь и отряхивая серую дорожную мантию. Щёлкает пальцами перед носом лошади, и та покорно замирает, лишь широко раздувая ноздри. — А ты, вредная козявка, слушаться должна меня, а не его!

Она вновь запрыгивает в седло, и процессия двигается дальше, а я всем телом чувствую на себе пронизывающий взгляд Анвара. Что, теперь он ждёт благодарности? Да пусть радуется, что я не успела отдать приказ зарубить эту блоху на месте! И всё же приятно знать, что он не позволяет вольностей даже своим… родственницам? Богиня, да лишь бы не любовницам. Как-то поставить её на место по-своему хочется всё равно, и я задумчиво тяну:

— Ну что ж, столице зрелищ хватило. Пора развлечь и провинцию. Юника, тебя назначить главным шутом?

Отныне мысленно рисую на её голове шутовской колпак: только скоморохи могут смеяться над чужой болью и безнаказанно дерзить людям всех положений. Их никто не воспринимает всерьёз, вот и я не намерена. Иначе за семь дней эта заноза сведёт меня с ума вот такими выпадами, а мне только постоянных перебранок не хватает для полного набора бед. Жаль лишь, что две «случайных» смерти в Сахетии герцога точно насторожат, так что у Юники хорошие шансы остаться в живых. Если перестанет трепать нервы.

— Да без проблем, я ещё и спеть могу в дорогу! — весело отзывается она, словно мы с ней давние подружки, а предложение ни капли ни унизительно. И довольно мелодично затягивает знакомый мотив: — Тихо ляжет красный ветер, уймёт пыль следов в пустыне…

— Болотные духи, у вас на весь народ одна песня? — безнадёжно простонав, я накидываю на волосы капюшон мантии, потому как с неба уже падают первые капли дождя. Не самое удачное вышло предложение…

И пока Юника продолжает напевать под мерный стук десятков копыт, отряд проходит через городские ворота, постепенно покидая Велорию. Длинная, хорошо вытоптанная дорога змеёй уходит вдаль, а я глубоко и с наслаждением вдыхаю воздух, уже пропитанный запахом влаги и еловой смолы.

Запах свободы.