Застывшая кровь

8. Исцеление

От пережитого шока я отхожу непозволительно долго. Слепым взглядом смотрю, как медленно садится Анвар, вытирая со рта кровь и покашливая. Рана на правой стороне груди, напротив чёрного сокола над сердцем, выглядит… невероятно. Совершенно стянувшиеся края и лишь царапина сверху, словно заживало это по меньшей мере несколько седьмиц, но никак не на моих глазах. Ужасает и потрясает одновременно.

— Вы обе… безумны, — выдавливает Анвар, слепо ощупывая покрытыми землёй пальцами свои рёбра. Поднимает глаза, слабо и благодарно кивнув дрожащей Юнике, а затем переводит пронизывающий взор на меня: — Зачем?

От возмущения клокочет в горле, изрядно подкопчённом кружащим дымом. Я ещё даже не убедилась, что он настоящий и всё ещё живой! Всхлипнув чересчур громко, бросаюсь вперёд и обнимаю его за шею, лихорадочно ощупываю плечи под остатками мокрой от крови рубахи. Солёная плёнка мешает видеть, а про боль в лодыжке вовсе забываю.

— Вот же… харуново отродье. Не смей больше пытаться нас бросить, — шепчу я ему, отчаянно вжимаясь в твёрдое тело.

Анвар медлит всего мгновение, а затем заключает меня в кольцо своих рук, тяжело дыша в шею. От него пахнет металлом и хвоей, но главное, что уверенно стучит пульс. И понемногу отступает страх, пока я чувствую его родное тепло.

— Не хотелось бы отвлекать, но кажется, мы нужны остальным, — вмешивается Юника несколько ослабевшим голосом.

В смущении разорвав объятия, оглядываюсь на наш отряд, мелькающий через дым. Сколько человек могли заметить, как ранили Анвара? Сколько из них видели магию после? Сейчас это не имеет особого значения. Ясно только, что, несмотря на весь внесённый в ряды раздрай и пламя, нападавшим не удалось одержать верх. Хотя взгляд всё равно зацепляется за истекающие кровью тела на дороге, большая часть из которых — лошади.

Шитка. Ох, моя бедняжка… А что с Эдом? Кому ещё сегодня не повезло уплыть в безвременье? Кто вообще посмел напасть на королеву?

Пока я собираюсь с мыслями и тревожно выискиваю знакомые лица, впереди показывается гнедой конь ленегата, гордо несущий своего седока. Он скачет к нам, оставшимся чуть в стороне от основной битвы из-за моего порыва дать контрудар. Нэтлиан выглядит изрядно потрёпанным: в копоти, забрызганный алыми каплями до самых рукавов и с порваными штанами, но он цел, и это уже замечательно.

— Ваше Величество, вы в порядке? — метнув на меня по-отчески беспокойный взгляд, он с тенью сомнений смотрит на Анвара, Юнику и… да, наверняка замечает отброшенную стрелу с ошмётками плоти.

— Да, — как можно более бодро отзываюсь я, постаравшись сесть прямо и скрыть волнение. — Так, немного подвернула ногу. Доложите обстановку.

— Нападение отражено, все противники повержены, но часть сбежала в лес. Бойцы уже таскают воду и тушат пожар, наши потери составили десять воинов и жреца. Дурак сунулся в самую гущу битвы…

— Раненые? — мне приходится контролировать себя, чтобы только не выдать, какое же это на самом деле облегчение: смерть надзирателя.

— Ожоги у многих, но серьёзные только у двоих, ещё трое ранены стрелами — могут не дожить до рассвета. Тащить за собой раненых в Залеск будет непросто.

— Подумаем, как это организовать, — я приглушаю голос и перевожу взгляд на Юнику, которая с приглушённой руганью пытается стащить ботфорт с моей опухшей ноги. От её назойливости тупая боль снова напоминает о себе, заставляя меня охнуть и выдавить через сжатые зубы: — Что ты делаешь?

— Ногу подвернула, говоришь? Или сломала к духам? — шипит она, наконец-то отбросив обувь и присвистнув: — Ничего себе. И ты ещё сидишь, мило языком чешешь, а не орёшь как кошка по весне?

— Дай посмотреть. — Привстав, Анвар отодвигает Юнику и сам осторожно ощупывает неестественно вывернутую вздувшуюся лодыжку. Вздрагиваю от боли и предупреждающе качаю головой: он же не собирается лечить меня магией на глазах Нэтлиана и мельтешащих за его спиной бойцов?

Взгляды пересекаются, и в сурово сверкнувшей прозрачной радужке мне уже виден ответ: конечно, собирается. Попытка выдернуть ногу из его пальцев знаменуется новым болезненно острым уколом, словно зараза ползущим волной от сломанной кости к колену. Всхлипнув, закусываю губу и уже слышу, как брякает своими склянками Юника.

— А знаете, я, пожалуй, поищу среди наших противников выживших, — вдруг нарочито громко объявляет Нэтлиан и демонстративно разворачивает коня. — Если таковые найдутся, я бы очень хотел их спросить, какая дурость заставляет нападать на королевский отряд. Бойцы! — поскакав обратно к воинам, командует он, забирая всё внимание на себя. — Найти выжившего и привести ко мне, быстро!

— Умный же дедок, — протяжно выдыхает Юника и загораживает меня собой, подавая Анвару пузырёк с тёмно-синим порошком. — Вот всё понял, но явно не против, если магия избавит его от необходимости тащить на себе хромую девчонку.

— Какая разница, если есть другие раненые? С ними нам что делать, бросить в ближайшем крестьянском доме?

— Помолчите обе, — строго велит Анвар, стягивая с меня гольф и подвернув штанину.

Голос его звучит уже крепко и без хриплости, что радует. Всё равно упорно смотрю не на его руки, а на рану. Чудо. Всё чётче вспоминается наш разговор у ручья о пользе магии, которую теперь вижу сама. Сколько смертей удалось бы предотвратить, если бы каждый лекарь обладал силой колдуна? Если бы богиня и впрямь не хотела их существования, они бы и не рождались. Может ли быть так, что маги не прокляты ею, а благословлены, просто люди не умеют ограничивать себя в желаниях и требуют слишком многого… Кусают по локоть вместо рукопожатия.

Тяжело дышу, когда Анвар посыпает лодыжку мелкой синей пыльцой и осторожно прикладывает ладонь к опухшей коже. Тепло от его касания струится живительным золотым мёдом в кровь, приглушая боль, а затем в радужке топких глаз загорается голубая вспышка.

— Ауч! — всё же вскрикиваю я от резкого и неприятного жара, окатившего ногу и ушедшего в живот. Хуже только еле слышный треск, говорящий о вставшей на место кости.

— Уже всё, — спешно успокаивает Анвар, мягким надавливанием проверяя результат работы. — Так не болит?

— Нет.

Поднимаю на него взгляд и замираю. Благодарной следует быть мне, но с признательностью и восхищением смотрит на меня он. Испачканный, с коркой крови на подбородке и груди, в разодранной рубахе, но такой по-настоящему светящийся, что становится неловко. Границы сломались. Мы оба ощущаем этот гул от рухнувшей стены, чувствуем щекочущую пыль разбитого камня. И что с этим делать дальше, я не знаю совершенно — только то, что он мне нужен. Не ребенку, не мёртвому телу, а мне.

— Накинь плащ, — разрушаю я миг тишины, смущённо моргнув. — Нельзя, чтобы кто-то обратил внимание на твою рану и задался вопросами.

— А мне уж показалось, что без одежды я тебя отвлекаю, — усмехнувшись, он всё же выпускает мою ногу и тянется за кинутым на траве плащом.

Даже острить в ответ не хочется. И нет никакой необходимости уточнять вслух, что мы всё обсудим позже и наедине. А не когда от дыма слезятся глаза и позади ждёт распоряжений отряд. Вот теперь я однозначно жалею, что сожгла колдовские стрелы и фейнестрель и дала уничтожить плеть — кто знает, сколько потерь удалось бы избежать, если бы Анвар был во всеоружии.

Пока он прикрывает рану и подбирает мой меч, а Юника прячет за пояс все бутыльки и уносится за своими ножами, я обуваюсь и наконец-то встаю с земли. Ладони стягивает от засохшей на них крови, коса превратилась в разметавшееся нечто, а уж как выглядит моё лицо, стараюсь не думать — вряд ли лучше, чем у остальных, такое же покрытое копотью. Огонь уже потушен, и я вижу впереди, как Нэтлиан командует бойцами, таскающими тела в две кучи. Та, что выше — люди в тёмных балахонах, о которых стоит узнать побольше.

— Как думаешь, кто мог посметь напасть на отряд под королевским знаменем? — негромко спрашиваю я у Анвара, пока мы плетёмся ко всем остальным.

— Или безумцы, которым нечего терять, или же… те, кто уверен, что знамя мы носим не своё, — туманно отвечает он, и на мой хмурый взгляд уточняет: — Нет, я не стану читать нотации рода «а я же говорил». Но откуда летит этот ворон, мне кажется очень даже очевидным.

— Глиенна? Да её влияния в жизни не хватит, чтобы дотянуться в такую даль и подкупить местных. Скорее… Может, твои фокусы слишком задели эго Элтора?

— Он трус. — Анвар презрительно хмыкает, поудобнее перехватывая меч, и его короткая улыбка кажется хищной. — Примерно в этих же местах в прошлый раз напали на нас, и с тех пор этот павлин так и не набрался смелости навести порядок в землях. Я больше поверю в то, что ублюдки хотели разжиться золотишком, но обломали зубы.

Он притормаживает, я и замечаю идущего навстречу Миджая. Сама не могу понять, почему этот громила всё ещё заставляет меня нервничать. Сухо сглотнув, смотрю через его плечо и облегчённо выдыхаю: Эдсель крутится у беспокойных лошадей, привязывая их к воткнутой в стороне от дороги жерди. И хоть выглядит угрюмым, понять причину несложно — мы потеряли много хороших животных и Шитку в том числе. От стянувшей грудь тоски щекочет в горле. Даже не верится, что больше она не встретит меня радостным пыхтением и не слижет с ладони сахар.

— Все целы? — тем временем спрашивает Анвар Миджая, и тот отвечает довольно панибратским хлопком по плечу:

— Все. Лигара немного зацепило ножом, но это ерунда. Хелиду выбили его золотой зуб, так что от его ругани уже земля дрожит. Сам-то как? В крови весь, как волаец под Голтынкой…

— Жить буду. Допрашивать никого не пытались?

— Так некого. Или дохлые, или беглые. Можно, конечно, в лес было за ними…

— Нет, — решительно вмешиваюсь я, и Миджай переводит удивлённый взгляд на меня — для этого ему чуть ли не наклониться приходиться. Да уж, в сравнении с его ростом я вообще дитя, решившееся пискнуть в присутствии взрослых. — Никто ни за кем не побежит. Мы не знаем этих лесов, зато для бандитов они — родные. У нас другая цель, а ловлей всякого отребья пусть озаботится лорд этих земель. Отправим ему очень красноречивое письмо из Залеска.

— Как скажете, Ваше Величество, — покорно басит Миджай, чуть склоняя голову и освобождая нам путь.

Мы подбираемся к стремительно растущей куче тел, как раз чтобы услышать отголоски приказов Нэтлиана, оставившего коня и снующего между бойцами:

— Всех осмотреть! В первую очередь ищем записки, монеты, печати и любые свидетельства связи банды с кем-то ещё. И найдите мне хоть одного живого, в конце концов!

— Есть, есть живой! — вдруг раздаётся радостный вопль позади нас с Анваром, и двое бойцов тащат за руки и ноги отдалённо знакомого мужчину со всклокоченными чёрными волосами и длинной резаной раной на груди.

Тревожно сглатываю, вспоминая, что именно я стала лучом смерти несчастного: судя по мертвецкой бледности и насквозь пропитавшей балахон крови, он уже почти в безвременье. Мои детские попытки не разить врага наповал, а дать шанс, абсолютно смешны. Я уже убийца, причём собственного отца, так что какая разница… Засохшая на руках корка внезапно начинает печь кожу. А ведь не так давно по капле моей крови Анвар видел хотя бы эту чистоту.

— Сюда его! — торжествующе велит Нэтлиан и кивает мне: — Ваше Величество, смотрю, нога в порядке?

— Абсолютно, — спешно и натянуто улыбаюсь я, беспокойно следя за тем, как раненого укладывают на траву передо мной.

Анвар тут же присаживается рядом с ним на корточки, откладывает меч и бросает холодный взгляд на порез. Рассечение глубокое и безнадёжное, через разошедшиеся края плоти даже видно белые крошки рёбер. Ох. Удар я, видимо, в пылу сражения совсем не рассчитала. Но может, тем и лучше сейчас.

— Эй, ты слышишь меня? — бесцеремонно похлопав мужчину по щеке поверх спутанной бороды, зовёт Анвар.

Тот слабо стонет сквозь зубы и чуть приоткрывает веки. Глаза у него мутные, невидящие, безо всякого смысла уставившиеся в небо. Губы что-то шепчут, но разобрать невозможно, и Анвар наклоняется чуть ниже.

— Громче! Кто ты такой?

— Зверь…

— Это твоя кличка? — на вопрос раненый утвердительно моргает, и тон меняется на жёсткий, требовательный: — Почему вы напали на королевский отряд?

Растянув искусанные до язв губы в подобие диковатой улыбки, Зверь сверкает гнилыми зубами и издаёт мерзкий, булькающий хрип — словно бы пытается смеяться. Меня всё же передёргивает от отвращения, хоть и изображаю полную беспристрастность. Каков бы ни был мой статус, весь опыт — один серьёзный бой в прошлом году в Сотселии, где в самой схватке почти не удалось поучаствовать. К такому количеству разлитой лужами крови, ран и сладковатой трупной вони я попросту не привыкла.

— Отвечай, — угрожающе шипит Анвар, вдруг безжалостно просунув испачканные пальцы в рану и расширив её края. Ответом ему служит оглушительный вой боли, и Зверь бешено сучит ногами. — Отвечай, или твоя смерть станет ещё мучительнее!

— Ко… король, — выкрикивает он.

Пытка прекращается — в сомнении хмыкнув, Анвар убирает руку, дав умирающему отдышаться пару мгновений. Рана кровоточит, в очередной раз за день пропитывая багрецом эту землю, и без того обожжённую. Самообладание грозит рассыпаться, но пока держать себя в руках получается хорошо:

— Король мёртв, — ледяным тоном отсекаю я, с презрением смотря на корчащуюся в муках тварь под своими ногами. — Он умер на моих руках. Что ты хочешь этим сказать?

— Король… наш король нас любит. — Разлепив веки, Зверь внезапно находит меня взглядом, и кажется, будто его грязное лицо немного проясняется осмыслением. — Он да… дарит милость. Золото. Звери любят з-золото…

— Вам заплатили? Кто? — Анвар вновь многозначительно поднимает руку, но даже мне ясно, что это — последняя вспышка перед тьмой. Что нового давления этот человек не переживёт, а бисеринки пота на его покатом лбу и колотящая дрожь — заключительный этап.

— Наш король. Наш единственный настоящий король…

Мутные глаза стекленеют, и он застывает с так и оставшимся приоткрытым ртом. Голова безвольно валится набок. Погибнув с именем своего короля на устах, бандит по кличке Зверь оставляет после себя не ответы, а одни сплошные вопросы.

Если мой отец, правивший Афленом больше двадцати лет, лежит в склепе, то кого в этих землях зовут королём?

Весь остаток дня уходит на то, чтобы разобраться с последствиями внезапной атаки. Тела бандитов мы сжигаем в куче, в стороне от дороги — большего они и недостойны. Десятерых воинов и бедолагу-жреца, попавшего под чью-то судьбоносную руку, хороним в общей яме, поставив сверху приметный камень и написав на нём имена. Из Залеска придётся отправить и горестное письмо в столицу — чтобы родные павших узнали весть и смогли при желании найти это место.

Рядом с бандитами приходится сжечь лошадей. Прощание с Шиткой даётся мне неожиданно труднее, чем можно было ожидать: долго глажу её белоснежную гриву, не в силах оторвать пальцы. Гнетущее ощущение, что она погибла из-за меня, как и все эти люди. Эдесль понимающе сжимает мою руку, когда я наконец отпускаю подругу в безвременье. Единственная, кто помнил мои танцы в колосьях ржи и то, как я ловила ртом капли дождя.

Будто окончательно оставляю в прошлом ту наивную девочку, и от этого больно давит грудь.

Продолжать путь сегодня не представляется возможным. Люди едва стоят на ногах от усталости, раненым нужен хороший отдых. Так что, протащившись по дороге буквально пару сотен шагов, подальше от дымящейся кучи и кроваво-алой травы, разбиваем лагерь. К тому времени, как мне удаётся умыться речной водой, переодеться и привести себя в порядок, ночь уже вступает в свои права.

Выбравшись из шатра, в смятении смотрю на костёр и одинокую тёмную фигуру подле него. Под навесом штабелями спят бойцы, не дремлет только караульный на посту рядом с ними. Не видно ни Юники, ни Нэтлиана — тоже наверняка набираются сил. Плотней закутавшись в шерстяную мантию и прячась от свежести ранней ночи, иду вперёд и уверенно сажусь рядом с Анваром на бревно.

— Почему не идёшь спать? — тихо спрашиваю, вырывая его из слепого созерцания играющего в костре пламени.

— Ты ещё не ела. Жду тебя, — бесхитростно признаётся он и толкает мне в руки миску с кашей, в которой видно кусочки мелко порубленного мяса. Это я распорядилась о сытном ужине после нежданного боя, а теперь об этом жалею — запах совсем не кажется вкусным и только напоминает о недавно сожжённых телах. Понизив голос до успокаивающе бархатистого шёпота, Анвар осторожно добавляет: — Как ты? Мне жаль твою лошадь. Тяжело терять тех, к кому прикипел душой.

— Всё в порядке. Шитка прожила долгую и хорошую жизнь, — вздыхаю я, чуть заметно морщась, но миску принимаю и ставлю себе на колени.

Он оставляет протянутой кверху ладонью правую руку, и я вижу на коже маленький свежий порез со слабо сочащейся кровью. Большего можно не объяснять. Торопливо сдираю ногтем корочку у собственной голубой царапины, которую сделала днём. Переплетаю с Анваром руки, садясь чуть тесней, и через лёгкую неприятную пульсацию прижимаю рану к ране.

«Боишься, что нас могут слушать?» — тут же спрашиваю у него, глубоко и с удовольствием втянув смолистый аромат. Махровое тепло покалыванием стремится к предплечью. Не теряя времени, свободной рукой между дел ем кашу, глотаю, не жуя и не чувствуя вкус.

«Всё может быть. Так надёжнее. Особенно, потому что хочу признаться: прямо сейчас нарушается твой запрет на магию. Снова».

В его интонации слышится такое покаяние, что даже смешно: нервно усмехнувшись, запихиваю в рот следующую ложку. Мы сидим, образовав совершенно точно магическую связь разумов, а он всерьёз вспоминает про запрет? После того, как ему залатали дыру в груди, а он вылечил мой перелом?

«Не смейся. Юника сказала, что не может смотреть, как мучаются от ожогов и ран те ребята, а от обычного лекаря толку нет, так что… израсходовала остатки снадобий. Сейчас она в лесу, хочет собрать травы и пополнить запас», — от этих слов у меня застревает поперёк горла еда, и я чуть сильней требуемого сжимаю пальцы Анвара.

«Она… что?! Она понимает, как это опасно?! Увидев в ней колдунью, её сбросят в Артон!», — паническая мысль всего одна. Я только что сожгла одну подругу и не хочу отправлять на костёр эту.

Подругу. Вот тебе и раз. Маленькая наглая заноза действительно немыслимым образом стала не безразлична, а уж после того, как бросалась меня прикрывать от лучников и лечила Анвара…

«Не сбросят», — успокаивает меня он, с лёгкой улыбкой встретив это возмущение. — «Когда человеку больно, он соглашается со многими условиями. С тех, кому она успела помочь, взяла обет молчания. Если за эту ночь мы с ней сможем поставить на ноги самых изувеченных, завтра с утра продолжим путь в прежнем темпе. Нужно твоё согласие».

Я не спешу реагировать, задумчиво пережёвывая ужин. Риск очевиден, но и соблазн тоже. И почему с Анваром так всегда, абсолютно: будто пытаешься обнять живого ежа? Из-за исходящего от него пряного тепла около уютно потрескивающего поленьями костра в мантии быстро становится жарко. Не спешу выдёргивать ладонь из его руки и смотрю на бугристые волны у тёмных костяшек.

«Забавно. Ты так и не рассказал, как получил такие ожоги. Достать до солнца — что ты имел ввиду?» — отложив ложку, с неподдельным интересом дотрагиваюсь кончиками пальцев до шрамов, которые когда-то казались уродливыми. А теперь уже настолько привыкла, что те же руки Элтора видятся изнеженными.

«Разве сейчас это важно?».

Ищу его взгляд в полумраке и понимаю, что Анвар растерян. Не таких вопросов ждал от меня после всего, что мы пережили за день, не ухода от прямого ответа, готова ли доверить магии своих воинов. Он смотрит на меня выжидательно и любопытно, будто знакомимся мы только в эту тихую ночь под храп бойцов и стрекот кузнечиков в кустах бузины. Едва ощутимо пожимаю плечами:

«Это всегда было важно. Но я… обесценила это значение. Или боялась услышать то, что мне не понравится».

«Я расскажу, если ты будешь есть дальше», — хитро прищуривается он, вновь разжигая азарт. Игра не закончилась, но готова поклясться — её цель уже совсем не в том, чтобы победить.

«Это шантаж!» — демонстративно закатив глаза, возмущаюсь я, но к остывающей каше впрямь приходится вернуться. Дождавшись, пока снова возьму ложку, Анвар неспешно начинает рассказ. Странно слышать его хрипловатый низкий голос только мысленно, но вместе с интонацией он передаёт и нечто большее — отголоски эмоций. Затаённую грусть.

«Это был день моего совершеннолетия. Сама знаешь, это…»

«День исполнения желаний», — дополняю я, но оказываюсь не права.

«У кого-то, возможно. Меня в этот день вызвал к себе на разговор отец. Не подумай, у нас замечательные отношения. Он никогда не выделял никого из сыновей, любил нас одинаково. Да, у меня были свои особые занятия с Волтаром, но и только. А тогда… мы сели в его кабинете. Выпили медового вина за мои полные лета. И он искренне признался: как бы ни повернулась жизнь, оставить своим старшим наследником колдуна не может. Не потому что не доверяет — а потому что это подвергнет опасности и меня, и всю Манчтурию. Если слух о моих силах дойдёт туда, куда не следует… нам придётся вести войну против всего континента разом и попросту исчезнуть как народ. Иными словами…»

«Прости, сын, я люблю тебя, но ты не человек и потому герцогом никогда не станешь», — горько усмехнувшись, подвожу я итог. Даже без лишних слов через нитку связи ощущаю застарелую обиду и боль подростка. Пытаюсь поймать взгляд Анвара, но он смотрит на играющее в костре пламя и отрешенным голосом продолжает:

«Да. И я… мне было больно совсем не из-за титула, будь он неладен. Ещё никогда я не ощущал себя таким… второсортным. Грязным. Чужим в собственной семье, нежеланным отродьем. Я вышел из кабинета, из дома, из города… Шёл и не мог остановить ноги. Вокруг уже была сплошная пустыня, солнце жарило вовсю, ноги вязли в раскалённом песке. А я просто мечтал стать как все. Звал богов и духов, всех, кого знал, и каждого молил избавить меня от проклятия. Я ненавидел свою суть так сильно, что хотел содрать собственную кожу. И… каждый маг знает, что может сгореть. Если не будет слушать природу, если задавит её в себе, если сил внутри будет слишком много. До сих пор не знаю, как мне удалось возненавидеть себя до такой степени, чтобы потянуть за эту нить. И я попытался выжечь из себя собственные силы».

«Ты… пытался стать человеком?», — в лёгком ужасе стискиваю его руку сильней, чувствуя каждый след от ожога как никогда остро. Так это не происки врагов и не ошибка… а война с самим собой. Очень знакомая война и до дрожи понятная: желание стать своим. Сколько раз я сама просилась в игры сестёр и получала только насмешки…

«Вроде того. Я был юн, неопытен, глуп и пытался переиначить собственную суть — дотянуться туда, куда даже магии не заглянуть. И поплатился», — подытоживает Анвар, наконец-то моргнув и повернув голову ко мне. В прозрачных глазах отражаются огни, завлекающие в свой круговорот из внутренней тьмы и стремления к свету. Человек-противоречие… Может, и я рядом с ним раздваиваюсь потому что — подстраиваюсь?

Или потому что мы на самом деле чересчур похожи.

«Камень можно заморозить, раскалить или стереть в труху, но то, что внутри камня, магии не подвластно», — вдруг вспоминаю я заветы Нэмике. — «Так ты попросту… загорелся?».

«Меня спас Волтар. Он шёл за мной и успел погасить в тот момент, когда вспыхнула только рука».

Анвар медленно разжимает пальцы, разрывая нашу связь, и расправляет пятерню, во всём отталкивающем уродстве показывая кривую рябь на коже. Мне не страшно — хуже было не знать и гадать, а теперь это просто такая же часть его, как моя голубая кровь. Не думая, беру его за запястье и тяну к своему лицу, пока тыльная сторона ладони не касается щеки. Прикрываю глаза от приятных волн тепла и слепо потираюсь об обожжённую кожу.

Понятия не имею, что делаю. Просто хочу поблагодарить за искренность и показать, что принимаю эти шрамы. Ведь они сделали его собой — тем, кто примирился с собственной сутью. Тем, кого я… в ком нуждаюсь.

— Виола…

— Я хочу, чтобы ты бежал, — еле шелестящим шёпотом обрываю я его попытку что-то сказать, резко распахивая глаза и встречаясь с тёмной вспышкой взгляда. — К утру. Я не смогу тебя убить и потому отпускаю. Спаси себя сам.

— Хорошая попытка. — Усмехается он и кладёт свободную ладонь на мою шею, неуловимо притягивая ближе. По позвонкам сбегают мурашки. — Но я тебя не оставлю, тем более, когда ты в такой опасности. Кто-то должен прикрывать тебе спину и добивать за тобой тех, кого ты пытаешься пощадить, забирать на себя грехи.

Тихо ахаю, осознавая суть его слов и напрочь теряясь в этих завораживающих глазах. Шершавые пальцы с благоговением очерчивают мою скулу, на что кожа вспыхивает румянцем. Тревожно и волнительно дёргается в груди туго натянутая струна. Прикрываю веки, вдыхаю частичку елового тепла, оказавшегося уже совсем рядом. И замираю, когда терпкие губы мягко, но уверенно накрывают мои.

Анвар целует меня неспешно, поверхностно — словно растягивает момент в бесконечность, в град беспорядочных стуков потерявшего ритм сердца. Как же я скучала по этому: пряным оттенкам вкуса, жару, ведущим за собой губам, осторожно вбирающим мои. Потрясающему чувству, что весь мир исчезает за плотной стеной, и есть только мелкая дрожь притяжения, нарастающая внизу живота пульсация. Томящая нега принадлежности. Всхлипываю, теряя нити самоконтроля, жадно тянусь навстречу. Ладони на его плечах — когда они там оказались? — сжимаются в кулаки, и невозможно сдерживать желание углубить поцелуй, ласкать его язык своим, чувствовать вес тела, давление плоти, вибрацию стонов…

С моих колен от лишнего движения падает миска, и шлепок остатков каши о землю обрывает разыгравшиеся фантазии и касание губ.

— С тобой всегда так? — усмехнувшись, Анвар прислоняется лбом к моему, пока я часто дышу, восстанавливая одним махом разлетевшееся равновесие. Озорные искры его радужки так близко, что занимают всё пространство. Богиня, как же я хочу его — кажется, в разы сильнее, чем прежде, даже в груди предательски ноет.

— Обязательно что-нибудь мешает?

— Нет. Обязательно хочется содрать одежду. Но я буду хорошим мужем и не дам всему отряду счастья слышать крики их королевы. — Плутовская улыбка будто вызывает на бой, и я только рада отвлечься от мыслей о его жилистом теле под слоями ткани:

— Крики? Ты себя переоцениваешь.

— Скорее — больше не буду делать уступок твоей неопытности.

— Хорошо бахвалиться, если всё равно нет возможности проверить. — Криво улыбнувшись, я с большим усилием воли отодвигаюсь и поднимаю упавшую миску. — И полагаю, спать тебя сегодня можно ждать не скоро. У вас с Юникой есть важное дело.

— Даёшь добро? Неужели решилась довериться?

Встаю с бревна, нарочито медленно поправляя мантию. Анвар терпеливо ждёт, и то, как озаряется надеждой его лицо, стягивает в горле комок. Отчётливо встаёт перед глазами, как выглядела его рана после магического исцеления: лёгкая царапина вместо раскуроченной рваной дыры. И мне кажется, что дыра между нами затягивается точно так же, даже воздух потрескивает… Или это прогорающие в костре дрова. Нет, я не знаю, насколько это правильно и стоило ли всё это допускать. Но если душа мамы всё ещё со мной, то может, именно она нашёптывает изнутри, что мои чувства к Анвару не ложь.

А его — ко мне.

— Если мне придётся пожалеть об этом снова, то третьего шанса не будет, — добавив в голос строгость предупреждения, я оставляю миску у общего котла и ухожу к своему шатру. Усталость кандалами тянет ноги, и ложиться спать совершенно не страшно, ведь я знаю, что меня обязательно согреют.

Потеря части отряда сближает всех. И в прямом смысле тоже — некоторым бойцам приходится рассесться по двое, и я тоже великодушно отказываюсь от новой лошади, которых и так не хватает. Цивалу приходится взять на себя вес двоих седоков, и даже мне кажется, что он стал непривычно понурым: Анвар это объясняет тоской по Шитке. Что ж, надеюсь, у барона Филзара, который и должен предоставить нам приют в Залеске, найдутся кони на замену для дальнейшего пути.

Безумно неправильно и странно, но именно преодолевая тракт рядом с еловым теплом, чувствую себя… защищённой. Когда только узнала о зародившейся внутри меня жизни, самое страшное было — уязвимость. Мне постоянно казалось, что ребёнок сделал меня слабой, неустойчивой, больной и нервной. Но теперь, когда удаётся нормально питаться и высыпаться, тошнота и усталость накатывают совсем редко. По капле наливается жизнью истощённое тело, перестав пугать серостью кожи. Иногда, украдкой, привыкаю касаться своего ещё совсем плоского живота и представлять, как возьму малыша на руки и прижму к себе. Вдохну его аромат, поглажу пухлые щёки. Лишь бы моего слабого тепла хватило на двоих.

Проснуться рядом с Анваром становится облегчением.

Столько раз он уже бросал меня поутру, что, когда впервые просыпаюсь вперёд него — от удовольствия видеть его мирно расслабленным и спящим щемит между рёбрами. Мы спим строго в одежде, чтобы лишний раз не поддаваться искушению и не устроить ночного представления для всего отряда, но это не мешает ни объятиям, ни осторожным поцелуям. Слишком осторожным, коротким: потому что ещё не ясно, насколько зажила рана между нами и как сильно можно на неё давить. Мы так и не говорим об отце и всём произошедшем в столице, живём моментом, но тем слаще — словно познакомились заново и начали с чистой страницы новую главу.

Я больше не распластана с распоротым животом. Я под плотным куполом, и днём, и ночью. И это на два дня делает меня почти счастливой. Почти — потому что от Залеска до Сахетии останется лишь свернуть вдоль Флифары, покинув торговый тракт, и насладиться видом бескрайних вспаханных полей да крестьянских угодий… А мне с каждым днём хочется остановить время, ведь по прибытию нужно будет решить: королева я, которая отвечает за свои решения, или просто женщина, неспособная отказаться от того, кто ей дорог.

Даже на подъезде к Залеску видно, насколько же этот город скромнее Белокаменного Тридорога. Изрядно потасканный отряд встречают невысокие стены из простого дубового частокола и жалкая горстка потолстевших без дела бирритов. Их командир с заиканием извиняется за отсутствие господина и обещает лично позаботиться о размещении людей. И когда нас с Анваром, Нэтлиана и Юнику провожают к центру города, смотреть и восхищаться тут оказывается практически нечем: сплошь низенькие бревенчатые дома, резные ставни на окнах и почти полная безлюдность. На мой вопрос провожатому, куда же подевался народ, он отвечает просто: среди дня все, включая детей, далеко в полях. Не зря несимийская пшеница кормит большую часть страны.

Усадьба барона разве что двор занимает чуть более протяжённый, чем все остальные, и имеет надстройку из второго этажа с мансардой. У деревянного крыльца, краснея и неловко переминаясь, нас ожидает хозяин — кругленький мужчина с залысинами, на которые чуть кривовато пристроил тонкий обруч из серебра. Поклонившись в пояс, он едва не теряет своё единственное украшение и громко, немного пискляво от волнения приветствует:

— Добро пожаловать в Залеск, Ваше Величество… Ваше сиятельство, — бубнит он и Анвару, пока тот помогает мне покинуть седло. — Рад видеть, что вы добрались в наши глухие края в целости.

— Доброго дня, барон Филзар. — Я приветливо улыбаюсь ему и подхожу ближе, протягивая руку, которую он, к общему удивлению и нарушению всех возможных приличий, просто коротко пожимает сразу двумя потными ладошками.

— Ваше… ох, да что это я… Извините, богини ради, — стушевавшись, барон дрожащими толстыми пальцами вытаскивает из кармана застиранного коричневатого сюртука платок и вытирает мокрый лоб. Чем-то знакомые глаза на круглом лице становятся ещё более несчастными: — И не встретил у ворот, и не проводил, и вот теперь… Я просто… немного не в себе, простите недостойного… забыл, не ждал…

— У вас что-то случилось? — вдруг вмешивается в поток бессвязных покаяний Анвар, встав рядом со мной и с сомнением прищурившись. — Вы будто и впрямь больны. Когда мы с вами виделись в прошлый раз, мне казалось, что у вас вполне процветающий дом, способный принять гостей.

Филзар шумно и неприлично сморкается в платок, горбясь всё сильнее. Мне становится неловко — кажется, наша делегация и впрямь дико невовремя. Когда мы ехали сюда, Анвар рассказывал, что останавливались они в Залеске безо всяких приключений, а барон хоть и небогат, но вполне хлебосолен к проезжим.

— Ох, граф Эгертон! Горе пришло в мой дом! — надрывно воет тот, и плечи его трясутся всё сильнее от сдерживаемых рыданий. — Сначала весть о Маисе, моей бедной девочке… А потом и Никай слёг с какой-то неведомой хворью! Я даже на похороны собственной дочери не сумел поехать, потому что не отхожу от его постели…

Меня словно прошибает молнией до самых пяток. И ведь совершенно вылетело из головы, что Маиса была одной из дочерей Филзара. Насколько сильно ему неприятно видеть меня сейчас, ведь косвенно именно я сгубила её, свела в могилу… Не говоря уж о том, о чём барону точно лучше не знать: что, возможно, и прямые убийцы или причастные к нему сейчас войдут в его дом.

«Прекрати. Ты и сама в это уже не веришь. Это была не Юника и уж точно не приказ Анвара», — вздрагиваю всем телом, потому как мысль совершенно не моя, прошелестевшая чужим голосом и окатывающая затылок холодком. Нервно оглядываюсь, но вижу только то, как разгружает вещи Нэтлиан и воркует со своей лошадью Юника. Что-то не то. Будто чей-то подсказывающий шёпот, слабый женский шёпот…

— Соболезную вашей утрате, барон, — с искренним участием Анвар пожимает его руку и словно невзначай спрашивает: — Что же за болезнь поразила несчастного ребёнка? Если мне память не изменяет, юному Никаю и десяти лет отроду не исполнилось?

— Ах, если бы я знал, граф… Во все дворы уже весть отправил, просил лучших лекарей прислать. Да разве ж кто поедет за горсть обленов, а больше мне и предложить нечего, одна пшеница. Наш же старик осмотрел и плечами пожал: ни жара, ни кашля, а тело немощное, Никай несколько седьмиц не может встать. Плачет, что боль в затылке нестерпимая, а три дня назад совершенно ослеп. Не знаем мы такой хвори, и как лечить — тоже, — глухо закончив рассказ, Филзар без сил роняет голову, пряча в ладонях лицо, и беззвучно содрогается.

От вида убитого горем отца начинает мутить. Теперь ясно, почему Маису пришлось хоронить в столице без единого родственника. И кажется, династия очень сильно задолжала этому роду. Не думая, я осторожно кладу руку на плечо барона и дожидаюсь, пока он вновь посмотрит на меня через мутную плёнку слёз. К горлу подкатывает ком от понимания, какие же дети беззащитные, и как же порой бессильны их родители.

— Милорд, а что, если мы попробуем помочь? — тихо спрашиваю я его, и искры надежды в его глазах дают вдохновение продолжить: — У графа Эгертона есть… талант к лекарскому ремеслу. Мы ничего не обещаем, но хотя бы попробовать можно. С одним условием: если что-то получится, вы никому не скажете, кто лечил Никая.

— Ваше Величество! — всплеснув руками, Филзар едва не падает на колени, и я вовремя придерживаю его отчаянный порыв. — Что угодно! Просите всё, только помогите моему мальчику, умоляю! Свет богини сегодня пришёл в дом старика Филзара…

— Это для Маисы. Пожалуйста, — поймав тяжёлый взгляд Анвара, прошу я, и он обречённо кивает.

— Юника, идём с нами.

Барон шустро шмыгает в дом, и мы втроём плетёмся за ним. Внутри убранство столь же скромное, как казалось снаружи — в приветственном холле добротные дубовые полы, от бревенчатых стен приятно пахнет согретым на солнце деревом, а откуда-то тянет свежей выпечкой. Мне неимоверно тоскливо от мысли, что Маиса выросла тут, бегала маленькой девочкой по грубым тканным дорожкам и заплетала косы сёстрам, чтобы закончить жизнь в винном погребе с вырезанным сердцем. Не замечаю, как на ходу переплетаю с Анваром пальцы в поисках поддержки. Меньшее, что мы можем сделать для её отца — не дать потерять двух детей в одно лето.

В конце узкого коридорчика на втором этаже перед нами отворяют дверь, но первым заходит сам Филзар. Небольшая комната с распахнутым окном полна света, на единственной одноместной кровати лежит под одеялом спящий худощавый мальчик с чёрными кудрями волос, разметавшимися по подушке. Черты его лица заострившиеся, под глазами глубокие впадины синяков, а пересохшие губы промакивает влажной тканью заботливая рука невысокой женщины. Вздрагиваю, когда она поднимает на нас глаза и тут же видит меня. Оливковая кожа, ровный профиль и неброская, натуральная красота — словно сама ожившая Маиса, только старше.

— Здравствуйте, миледи, — неловко здороваюсь, пока она выпрямляется и очевидно мрачнеет.

— Доброго дня королеве и её… свите, — отрешённым голосом, холодно приветствует баронесса и добавляет в сторону неловко мнущегося супруга: — Зачем ты их привёл? Чтобы она забрала у меня ещё и сына?

— Миледи, мы хотим лишь помочь, — вмешивается Анвар, обеспокоенно глядя на слабо дёргающегося через сон ребёнка. — Пожалуйста, позвольте его осмотреть.

— Я знаю, чем вы можете помочь, граф. Слухи из столицы долетают даже сюда. Мне не нужна помощь от Харуна.

— Вам — может быть и нет, — вдруг вспыхивает во мне злость на такой отказ, и я решительно шагаю к ней навстречу. — Но вы не имеете права лишать шанса выжить ребёнка. Он дитя, он не повинен ни в каких грехах. Долг каждого родителя — беречь и любить. А когда правда любишь, не имеет значения, что или кто спасёт вашему сыну жизнь.

«Надеюсь, ты и сама себя услышала», — вновь шепчет мне изнутри незнакомка, которая пугает до икоты, но сейчас не до очередного самокопания. Тем более что подсознательно вполне понимаю, кто решил обрести право голоса.

Мои слова ещё звенят среди кружащих в комнате пылинок, играющих в солнечных лучах, когда баронесса поправляет на Никае одеяло и с тяжёлым вздохом отходит от постели. Даже не смотрит на меня, проходя мимо, и лишь у самых дверей глухо бормочет:

— Маиса его любила. Если она что-то для вас значила, сделайте это ради её памяти.

Они с бароном покидают спальню, где сразу становится легче дышать. Не теряя времени, Анвар приближается к кровати и откидывает с тощего мальчишки одеяло. Вздрагиваю при виде болезненно высохшего тельца — обтянутые полупрозрачной кожей кости, не более. За моей спиной тихо вздыхает Юника:

— Кхорры раздери…

— Что думаете? Сможете его вылечить? — сложив руки на груди, я с беспокойством наблюдаю, как она шмыгает вперёд и отстёгивает свой пояс. На внутренней его стороне в ряд закреплены в кармашках десятки крохотных пузырьков.

— Его ещё и дурманом опоили, чтобы не ощущал боли. — Анвар укоризненно качает головой. — Чувствуете, запах сладковатый?

— Да, — отзывается Юника, а вот мне ничего подобного не чудится. — Слепота, головные боли, судя по тому, как он иссох…

— Ничего не ест, — дополняю я, довольно легко представив, что и сама бы сейчас выглядела не лучше, если бы не начала питаться как следует. Но в последние дни ожившее отражение в водах Артона радует всё больше.

Анвар стягивает плащ, бросает его на стул и закатывает рукава рубахи. Такого сосредоточенного выражения лица я не видела у него даже во время боя. Юника капает ему на кончики пальцев какое-то масло, доносящееся до меня тяжёлым, прелым цветочным ароматом. Это точно не то, чем лечили открытую рану. Да уж, магии ещё надо учиться…

Осторожно коснувшись висков мальчика с двух сторон одними подушечками пальцев, Анвар прикрывает веки. Никай не реагирует, всё так же глубоко спит, и, если бы не сиплое, поверхностное дыхание — казалось бы, что уже умер. Я с замиранием сердца слежу за тем, как всё больше хмурит брови Анвар, и тут Юника нарушает повисшую тишину:

— Это гниль?

— Да. Причём запущенная. Я не уверен, что мы сможем… без Волтара. Сам я никогда это лечить не пытался, только в теории. — Анвар открывает глаза и ловит мой беспокойный взгляд своим, скорбящим. — Ви, это серьёзно. Гниль поражает любую часть тела, растёт и высасывает силы, пока не сведёт в могилу. Когда она в голове — шансов почти нет. Зря мы дали родителям надежду.

— Баронесса уже потеряла дочь из-за меня. Из-за наших с тобой планов получить трон. Мы обязаны сделать всё, что в наших силах, и спасти этого мальчика.

Анвар смотрит на меня долго и задумчиво, всё ещё не отрывая рук от головы Никая. Туго сглатываю, но выдерживаю зрительный контакт. Он должен прочитать, что я имею ввиду: это искупление, которое мы должны положить на другую чашу весов. И ни одного мгновения не сомневаюсь, что Анвару это по плечу.

— Юника, бери Миджая и дуйте в лес, — наконец, отдаёт он жёсткий приказ. — Мне нужны солодка, бадьян и выжимка из корней сладуницы. Без альденики мальчишке будет больно, так что придётся держать его во сне и дальше. Ночь будет долгой. Ви, ты со мной?

— Конечно. Что я могу сделать?