Земля надежды

Лето 1641 года

Джон вспомнил эти слова в тот день, когда графа Страффорда бросили в Тауэр, в тюрьму для изменников, чтобы казнить после того, как король подписал Билль об опале[5] – смертный приговор графу.

Король поклялся Страффорду, что никогда не предаст его. Он написал ему записку, в которой давал слово короля, что за его службу никогда не пострадают «ни его жизнь, ни честь, ни состояние». Это были точные слова.

Самые осторожные и хитрые члены Тайного совета бежали из страны, когда поняли, что парламент атаковал главным образом не короля, а Тайный совет. Большинство из них очень быстро поняли, что, несмотря на все обещания, король и пальцем не пошевелит, чтобы спасти доверенного слугу от смерти за своего короля. Но епископ Или и архиепископ Уильям Лауд были слишком медленными или слишком доверчивыми. Их тоже бросили в Тауэр, вместе с их союзником Страффордом, за заговор против безопасности королевства.

Все эти долгие весенние месяцы парламент заседал по делу Страффорда и выяснил, что тот рекомендовал призвать армию ирландских католиков покорить «это королевство». Если бы король прервал процесс и настоял на том, что Страффорд имел в виду Королевство Шотландия, он мог бы спасти его от палача. Но он не сделал этого.

Король молчал в маленькой комнатушке, где сидел и слушал, как шел процесс. Он ни на чем не настаивал. Он предложил довольно неуверенно, что, если они пощадят жизнь старика, он никогда больше не послушается его советов. Члены парламента заявили, что не могут даровать ему жизнь. В течение короткого времени король мучительно боролся с собственной совестью. Но борьба длилась недолго. Очень скоро он подписал смертный приговор Страффорду.

– Представляешь, он послал принца Генри просить о помиловании! – Изумленная Эстер вернулась в мае из Ламбета с телегой, полной покупок, и головой, полной новостей. – Бедного маленького мальчика, десяти лет от роду! Король посылает его в Вестминстер, чтобы он выступил перед всем парламентом и умолял о том, чтобы графу сохранили жизнь. И они ему отказали! Разве можно так поступать с ребенком?! Он теперь всю жизнь будет думать, что графа казнили только из-за него!

– Тогда как виноват в этом только король, – поддержал ее Джон. – Он мог отрицать, что Страффорд вообще ему что-то советовал. Он мог выступить в его защиту. Он мог взять на себя ответственность за решения. Но он позволил Страффорду взять всю вину на себя. А теперь он позволит Страффорду умереть за него.

– Его казнят во вторник, – сказала Эстер. – Все рыночные торговки закрывают лавки на весь день и собираются идти в Тауэр, смотреть, как ему отрубят голову. И подмастерья тоже берут выходной, второй праздничный день в мае.

Джон тряхнул головой:

– Вот тебе и королевская благосклонность. Тяжелые настали времена для его слуг. А что слышно об архиепископе Лауде?

– Все еще в Тауэре, – сказала Эстер.

Она поднялась на ноги и ухватилась за борт телеги, чтобы слезть вниз, но Джон вытянул руки, подхватил ее и поставил на землю. Она даже замерла, ощущая непривычность его прикосновения. Это было почти объятие, его рука покоилась на ее талии, а головы почти соприкасались. Потом он отпустил ее и пошел к задку телеги.

– Ты накупила столько всего, будто готовишься к осаде! – воскликнул он.

Тут смысл его собственных слов дошел до него, и он повернулся к ней:

– Зачем ты накупила столько?

– Я не хочу снова ехать на рынок на этой неделе, а может, и дольше, – сказала она. – И горничных тоже посылать не хочу.

– Почему?

Она ответила маленьким беспомощным жестом. Ему вдруг пришло в голову, что до сих пор он видел в ее движениях только уверенность и определенность.

– В городе происходит что-то не то, – начала она. – Я не могу даже описать, что именно не так. Неспокойно. Как небо перед грозой. Люди обсуждают что-то, собираясь на углах улиц, и замолкают, когда я прохожу мимо. Все смотрят друг на друга так, как будто хотят заглянуть друг другу в самое сердце. Никто не знает, кто друг, а кто враг. Король и парламент разорвали страну надвое, как лопнувший стручок гороха. И теперь мы, как горошины, рассыпались и раскатились во все стороны, и никто не знает, что делать.

Джон посмотрел на жену, стараясь впервые за их семейную жизнь понять, что она может чувствовать. Внезапно он понял, в чем дело:

– Ты выглядишь испуганной.

Она отвернулась к борту телеги, как будто этого чувства следовало стыдиться.

– Кто-то бросил в меня камень, – сказала она очень тихо.

– Что?

– Кто-то бросил камень, когда я уходила с рынка. Он попал мне в спину.

Джон был ошеломлен:

– Тебя забросали камнями? В Ламбете?

Она тряхнула головой:

– Да так, только задело. Камень бросили не для того, чтобы сделать мне больно. Я думаю, это скорее было оскорбление, предупреждение.

– Но с какой стати кто-то на рынке Ламбета хочет тебя оскорбить? Или о чем-то предупредить?

Она пожала плечами:

– Все прекрасно знают, что ты королевский садовник, слуга короля, и твой отец до тебя тоже служил королю. И всем этим людям совершенно не хочется знать, что у тебя на душе, о чем ты думаешь как частное лицо. Они думают о нас как о королевских слугах, а короля не очень-то почитают в Ламбете и в Сити.

Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.

– Тебе больно? Ты ушиблась?

Она хотела было ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон не раздумывая обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.

Она боялась, она очень боялась. И она боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.

Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю и она так и останется лежать на улице.

– Эстер! Эстер!

Джон крепко держал ее, пока она сотрясалась от рыданий.

– Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!

Она мгновенно перестала плакать:

– Как ты назвал меня?

Он сам не понимал, что говорит.

– Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… – повторила она.

Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник:

– Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.

На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.

– Я испугался за тебя, – сказал он, как будто это был грех – назвать жену ласковым именем. – На секунду я забылся.

– Ты забыл, что ты уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я твоя жена – жена, которую ты… любишь, – сказала она.

Он кивнул.

– Я рада, – мягко сказала она. – Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.

Он очень нежно высвободился из объятий.

– Мне не следует забывать, что я уже был женат, – твердо сказал он и пошел к дому.

Эстер осталась стоять рядом с повозкой, глядя на то, как кухонная дверь закрылась за ним. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.