Земля надежды

1640 год

Ввиду полного отсутствия добровольно собранных денег король был вынужден созвать парламент. Впервые за десять лет сквайры и лендлорды явились в Вестминстер, веря в то, что наконец-то они могут вернуться к выполнению своей главной задачи – советовать королю и править страной.

Эстер отправилась в сад сообщить Джону последнюю новость о парламенте. Почки на яблонях набухали и лопались, показывая миру бело-розовые лепестки, скрученные и смятые внутри, как ленты, засунутые в карман.

– Может, король прислушается к голосу народа, – с надеждой сказал Джон.

– Может, – ответила она. – Но пока он слушает старого графа Страффорда[3] и королеву. Целых два голоса вместо одного. Ты думаешь, он предпочтет голос народа голосу собственной жены, которая пытается собрать армию английских католиков и привести испанскую армию им на подмогу?

– Нет, – сказал он, поразмыслив. – Конечно же нет.

Эстер кивнула.

– Выручка от сада падает, – предупредила она. – Люди не заказывают растения и семена. Сейчас у нас должно быть самое деловое время года, а у нас тихо, как зимой. Никто не думает о садах, когда король уже наполовину воюет с шотландцами и созвал парламент, в котором заседают несогласные с ним.

– Какое-то время мы еще продержимся, – сказал Джон.

– Весной мы зарабатываем больше, чем за весь оставшийся год, – сказала она. – Я смотрела в наших бухгалтерских книгах. Мы должны хорошо заработать весной. Если война начнется весной, это будет самое худшее, что только может случиться с нами. Если неопределенность продлится до июня или июля, тогда в этом году мы не получим прибыли.

– А как дела с редкостями?

– Посетителей много, потому что сейчас в городе много людей, – сказала Эстер. – Сельские дворяне, приехавшие заседать в парламенте, хотят посмотреть Ковчег Традескантов. Но если ситуация с Шотландией станет более серьезной, думаю, и они перестанут приезжать. Наше ремесло целиком зависит от того, как себя чувствуют люди. Если у них все хорошо, тогда они готовы тратить деньги на удовольствия, на поездки в гости, на посещение выставки редкостей, на свои сады, в конце концов. Если страна воюет, ей не до садов.

– У меня все-таки есть служба в Отландсе, – напомнил Джон. – Я займу место своего отца, стану главным садовником, и буду получать такое же жалованье, какое получал он.

Эстер кивнула:

– На худой конец, мы, конечно, проживем на твое жалованье.

– В худшем случае мы можем закрыть Ковчег и жить в Отландсе, – сказал Джон. – Конечно, домик там совсем небольшой, но как-нибудь проживем, если уж не сможем себе позволить содержать Ковчег.

– Не уверена, что я хотела бы жить в королевском дворце в такие времена, как сейчас, – настороженно сказала Эстер.

– А я думал, что ты у нас такая роялистка!

– Я не хочу становиться ни на чью сторону, – сказала Эстер. – По крайней мере, пока я не знаю точно, что это будут за стороны. И особенно когда я не знаю, какая сторона победит.

Ситуация со сторонами прояснилась очень быстро: после того, как плохо оплачиваемая армия короля, не горевшая желанием сражаться, была побеждена шотландцами, захватившими Ньюкасл и Дарем и выбившими из короля мир, по условиям которого он был вынужден созвать новый парламент в Англии. Всей стране, за исключением, может быть, короля и королевы, стало ясно, что шотландцы и индепенденты[4] обратили короля в бегство.

Эстер начала обмениваться письмами с госпожой Херт, матерью первой жены Джона, которая жила в Сити, держала глаза и уши открытыми, была так же скептически настроена, как и Эстер, и совершенно оправданно волновалась о безопасности своих внуков.

…Новый парламент захочет объявить импичмент Страффорду точно так же, как старый горел желанием проделать то же самое с Бекингемом. Если у Джея когда-то были хоть какие-то дела с графом или его отец переписывался с ним, нужно все спрятать, а еще лучше – уничтожить. Говорят, что Страффорд предатель, готовый вести войну против собственной страны ради короля и королевы. Его хотят обвинить в государственной измене, направленной против народа Англии. И если обвинение будет выдвинуто против одного королевского слуги, сколько еще людей будет виновато?

Эстер поднялась наверх, на чердак, и открыла старый комод Джона, набитый бумагами. Традесканты поставляли графу семена и саженцы, но никаких компрометирующих писем там не было. А ведь в те годы Джон Традескант был известен как человек, умеющий молчать, как человек, который регулярно путешествовал по Европе и которому можно было доверить письмо или записку.

Граф был крикливым и несимпатичным пожилым человеком, согнутым подагрой и теряющим зрение. В католической Ирландии он железной рукой вводил протестантские порядки. Но сейчас он был уже стар.

Король призвал его в Англию только потому, что нуждался в его беспринципно ясных советах, и был признателен ему за рекомендацию вешать старейшин в парадных облачениях в городах, не пославших достаточно денег на королевскую армию, – за то, что они не смогли разъяснить народу безотлагательность и напряженность ситуации. Граф дюжину раз проходил мимо Джона в садах Отландса, но никогда не обращал на него ни малейшего внимания, разве что глянул в его сторону.

Традесканты были абсолютно свободны от любых обвинений в соучастии. Но многие королевские слуги предпочли исчезнуть, уехать за границу, укрыться в своих загородных поместьях. Другие не были столь осторожны и расторопны. В декабре арестовали архиепископа Лауда. Его поместили в Тауэр, где ему предстояло ждать изъявления воли парламента.

В тот вечер Эстер больше не молилась ни по каким молитвенникам, а просто читала Библию короля Якова, единственный текст, не определявший, за или против короля настроен этот дом.

– И никаких молитв? – тихо спросил ее Джон, когда домочадцы заканчивали последние дела за день, а Эстер отсчитывала свечи на ночь.

– Я больше не знаю, какие слова предпочел бы Господь, – сухо сказала Эстер. – И уж совсем никто не знает, что потребует человек.