Земля надежды

Лето 1638 года, Лондон

Корабль Джея прибыл в лондонские доки на рассвете в начале апреля.

Сонный Джей, завернувшись в походный плащ и натянув на голову шапку, выбрался из каюты на холодный английский воздух. Бездельничающий возница у причала привязывал торбу с овсом к морде дремлющей лошади.

– Свободен? – прокричал Джей вниз с палубы.

Тот посмотрел наверх:

– Ага!

– Поднимайся и забери мои вещи, – крикнул Джей.

Возница поднялся по сходням и отшатнулся при виде шевелящейся листвы саженцев и молоденьких деревьев.

– Вещи? – переспросил он. – Да это же целый лес!

Джей усмехнулся.

– Это еще не все, – сказал он.

Вместе они скатили бочки с влажной землей по сходням и подняли их на телегу, тонкие ветви деревьев колыхались над их головами. Потом Джей вынес еще одну бочку с семенами и плодами и наконец свой маленький сверток с одеждой и сундучок с редкостями.

– А я ведь знаю, куда поедем, – сказал возница, забираясь на облучок и хлопнув вожжами по спине лошади, чтобы разбудить ее.

– Куда же?

– В Ковчег Традескантов, – с уверенностью проговорил возница. – Это единственное место в мире, куда можно ехать с половиной леса на телеге.

– Точно. – Джей задрал ноги на борт телеги и поинтересовался: – Какие новости?

Тот аккуратно сплюнул через борт и съехал на грязную дорогу.

– Ничего нового, – буркнул он. – Все только хуже.

Джей ждал.

– Все, что можно есть и пить, облагается налогом, – сказал возница. – Смею сказать, так было и раньше, до того как вы уехали. А теперь они придумали новый налог, это вообще поганая штука. Корабельный налог берут со всех, независимо от того, как далеко от моря человек живет. Ведь по-хорошему корабельные деньги должны платить порты. Им нужен флот, чтобы защищаться от пиратов. А король заставляет платить все города, даже расположенные в глубине страны. Моя сестра живет в Челтнеме. Чего ради ей платить этот налог? Где она и где море? Но приходится выкладывать денежки.

Джей кивнул:

– Значит, король так и не созвал парламент?

– Говорят, он даже слова этого слышать не желает.

Джей позволил себе удовольствие неодобрительно поцокать языком.

– Если бы он созвал парламент и попросил бы их назначить новый налог, уж они бы ему сказали, что думают о нем как о короле, – смело заявил возница. – Они бы ему сказали, что думают о Тайном совете, которым фактически руководит католическая французская королева, и о дворе, где командуют французы и иезуиты.

– Такого не может быть, – решительно заявил Джей. – Меня не было всего-то несколько месяцев.

– Все знают, что Традесканты верные слуги короля, – неприятным голосом сказал возница.

– Так оно и есть, – согласился Джей, памятуя отцовские частые предупреждения, что сплетников могут подслушать и тогда обвинения в измене не избежать.

– Тогда я больше ничего не скажу, – заметил возница. – И посмотрим, как вам самому понравится, когда постучат в вашу дверь и скажут, что объявили монополию на грязь в вашем саду, и если вы захотите что-то там посадить, то за это придется заплатить сборщику налогов десятипроцентный сбор. Потому что именно это и происходит в нашем королевстве во всех ремеслах и в торговле. Король облагает налогами купцов и ремесленников, но не хочет созывать парламент, который обложил бы налогами ренты знати.

Он помолчал, ожидая реакции потрясенного слушателя. Джей благоразумно хранил молчание.

– Слышали, что шотландцы отказались молиться по новой книге?

– Не может быть!

Возница кивнул:

– Все до единого. Не хотят молитвенник архиепископа Лауда. Говорят, что ни слова оттуда не будут читать. Архиепископ в обиде. Король в обиде. Кто-то говорит, что он их принудит, а кое-кто считает, что нет. Почему это король должен приказывать, как Господу молиться!

– Не знаю, – тактично заметил Джей. – У меня не сложилось собственного мнения по этому вопросу.

И с этими словами он надвинул шляпу на глаза и задремал, пока телега, покачиваясь, ползла по знакомой дороге к дому.

Он не поднял шляпу, когда они ехали по Саут-Ламбет-роуд к общинному выгону. Но внимательно осмотрел все вокруг из-под полей.

Все выглядело нормально. Дом его отца по-прежнему гордо высился, отступив от дороги. Через ручей, бежавший вдоль дороги, был перекинут маленький мостик. Это был красивый фермерский дом, построенный по старинке, из дерева. Но с другой стороны к нему было пристроено новое амбициозное крыло, предназначенное отцом под коллекцию редкостей, их знаменитую коллекцию курьезов и диковинок – от огромных до миниатюрных. Позади дома был сад, который делал им имя и зарабатывал им на жизнь. Зал с редкостями смотрел на сад огромными окнами из венецианского стекла.

Джей, следуя давней привычке, уставился в землю, когда телега огибала дом с южной стороны, – чтобы не видеть отцовский тщеславный каменный герб, установленный на новом крыле вопреки Геральдической палате да и здравому смыслу. Они не были Традескантами-эсквайрами, никогда не были. Но Джон Традескант, его отец, придумал, а потом заказал каменотесу вырезать его собственный герб. И никакими словами Джей не мог убедить отца снять герб с дома.

Джей направил возницу мимо зала с редкостями, туда, где терраса выходила на аккуратный сад, прямо к конюшне, чтобы можно было разгрузить растения рядом с колонкой и сразу полить их. Помощник конюха выглянул из дверей, увидел колышущиеся верхушки молодых деревьев в телеге, заорал: «Хозяин вернулся!» – и, спотыкаясь, выкатился во двор.

Крик услышали в кухне, в холл выбежала горничная и настежь распахнула перед Джеем заднюю дверь.

Он поднялся по ступеням веранды и вошел в дом. Но тут же отшатнулся в изумлении. Женщина, которую он не знал, с темными волосами, сдержанным выражением лица, с приятной, вызывающей доверие улыбкой, спускалась по лестнице, замешкалась, когда увидела, что он смотрит на нее, потом уверенно пошла ему навстречу.

– Здравствуйте, – сказала она официальным тоном, слегка кивнув, будто была мужчиной и ровней ему.

– Вы кто, черт побери? – резко спросил Джей.

Она посмотрела на него с легким смущением.

– Будьте добры, пройдите сюда, – пригласила она Джея в его собственную гостиную.

Перед камином на корточки присела горничная, разводившая огонь. Женщина подождала, пока займется пламя, и быстрым взмахом руки отослала горничную.

– Я Эстер Покс, – сказала она. – Ваш отец пригласил меня пожить здесь.

– Зачем? – настойчиво спросил Джей.

Эстер замешкалась:

– Полагаю, вы не знаете…

Она помолчала.

– Мне очень жаль, но я должна сообщить вам, что ваш отец умер.

Он покачнулся, у него перехватило дыхание.

– Мой отец?

Она кивнула, не говоря ни слова.

Джей упал в кресло и надолго замолчал.

– Конечно, мне не следует этому удивляться… но это ужасное потрясение… я знаю, что ему было много лет, но он всегда был таким…

Она без приглашения взяла кресло, стоявшее напротив него, и тихо села, сложив руки на коленях, ожидая, когда наступит подходящий момент, чтобы рассказать ему больше.

– В конце он не страдал, – сказала она, когда Джей поднял голову. – Он очень устал за прошлую зиму и лег в постель, чтобы отдохнуть. Он умер очень мирно, просто уснул. Мы принесли в его комнату много цветов, и он упокоился, окруженный цветами.

Джей потряс головой, все еще не веря в услышанное.

– Как жаль, что меня здесь не было, – пробормотал он. – Господи, ну почему меня здесь не было…

Эстер помолчала.

– Господь милостив, – сказала она мягко. – Когда ваш отец умирал, ему показалось, что он видит вас. Он все ждал, ждал, когда вы вернетесь, и как раз проснулся, когда открылась дверь в спальню. И он решил, что это вы. Он умер, думая, что вы благополучно вернулись домой. Я знаю, он умер счастливым, полагая, что увидел вас.

– Он назвал мое имя? – спросил Джей.

Она кивнула:

– Он сказал: «А, вот и ты наконец!»

Джей нахмурился. К нему вернулся прежний страх, что он не занимает первого места в сердце отца.

– Но он назвал меня по имени? Было ясно, что он имеет в виду именно меня?

Эстер снова помолчала, потом посмотрела в лицо этого кроткого, ранимого человека, за которого она намеревалась выйти замуж. Ей не составило труда солгать.

– О да, – решительно подтвердила она. – Он сказал: «А, вот и ты наконец!» – потом откинулся на подушки и добавил: «Джей».

Теперь затих Джей, свыкаясь с тем, что услышал. В молчании Эстер наблюдала за ним.

– Не могу поверить, – сказал он. – Не представляю себе, как я буду жить без него. Ковчег, сады, королевские парки – я всегда работал рядом с ним. Вместе с отцом я потерял и хозяина, и работодателя.

Она кивнула:

– Он оставил вам письмо.

Джей проводил ее глазами, когда она пересекла комнату и вынула запечатанный конверт из ящика стола.

– Думаю, там будет и обо мне, – сказала она напрямик.

Джей замер в нерешительности.

– Так кто же вы? – снова спросил он.

Она вздохнула:

– Я Эстер Покс. В этом мире я совсем одна. Вашему отцу я понравилась, и мой дядя сказал ему, что у меня хорошее приданое. Я встретилась с ним при дворе. Мой дядя художник, он выполняет заказы королевы. У меня хорошая семья, все художники и музыканты, у всех покровители среди королевской семьи или среди знати. – Она снова замолчала и улыбнулась. – Вот только денег немного. Ваш отец подумал, что я вам подойду. Он хотел, чтобы в доме непременно был человек, который будет воспитывать его внуков и проследит, чтобы они оставались здесь. Господин Традескант не желал, чтобы дети жили в доме родителей вашей жены. Он подумал, что мне следует выйти за вас замуж.

У Джея отвисла челюсть.

– Он нашел мне жену? Я взрослый человек, мне тридцать лет, и он нашел мне жену, как будто я мальчишка! И он выбрал вас?

Эстер посмотрела ему прямо в лицо.

– Я не красавица, – сказала она. – Полагаю, ваша жена была прелестна. Фрэнсис такая очаровательная девочка, и все говорят, она похожа на мать. Но я могу вести не только ваш дом, но и дела. Я люблю растения, деревья и сад. И мне нравятся дети, мне нравятся ваши дети. Захотите ли вы жениться на мне или нет, я бы хотела остаться другом ваших детей, особенно Фрэнсис. Я была бы совсем не против выйти за вас замуж и не стала бы предъявлять к вам особых требований. У меня нет больших ожиданий. – Эстер помолчала. – Это было бы соглашение, устраивающее нас обоих, – добавила она. – И у вас освободились бы руки, чтобы посвятить себя саду в королевском дворце Отландса или снова уехать за границу, в уверенности, что здесь все в порядке.

Джон перевел взгляд с нее на письмо:

– Это просто возмутительно! Не успел я переступить порог родного дома, как узнаю, что мой отец умер, а женщина, которую я в жизни ни разу не видел, считает себя чуть ли не помолвленной со мной. Да и вообще… – Он замолчал. – У меня другие планы.

Она серьезно кивнула.

– Все было бы легче, если бы ваш отец был жив и сам объяснил вам все, – сказала она. – Но вы ни в коем случае не помолвлены. Это вам решать. Я вас оставлю. Читайте письмо. Вы желаете, чтобы я разбудила детей и прислала к вам?

Джей растерялся:

– Они здоровы?

Она кивнула:

– Фрэнсис очень горюет по дедушке, но и она, и ее брат абсолютно здоровы.

Джей потряс головой в замешательстве.

– Приведите их ко мне, когда проснутся, – сказал он. – Нет необходимости будить их раньше. Я пока почитаю письмо отца. Мне нужно время. Я ведь чувствую… – Он помолчал. – Всю жизнь он руководил мною и контролировал меня! – воскликнул он с внезапным раздражением. – И как раз в тот самый момент, когда я было почувствовал полную независимость после его смерти, оказывается, он уже распланировал для меня мое будущее.

Эстер задержалась у двери, положив руку на бронзовую дверную ручку.

– Он не собирался приказывать вам, – сказала она. – Он думал, напротив, я дам вам свободу, а не превращусь в бремя для вас. Он очень четко сказал мне, что ваше сердце похоронено с вашей первой женой и что вы никогда не сможете полюбить ни меня, ни какую-нибудь другую женщину.

Джей ощутил глубокое чувство вины.

– Я никогда не полюблю другую женщину вместо моей жены, – осторожно сказал он. – Джейн невозможно заменить.

Она кивнула, думая, что он ее предупреждает. Она не понимала, что он говорит эти слова самому себе, упрекая себя за ту радость, которую он пережил с юной индианкой в лесах, так далеко от дома, за то безудержное чувство свободы от груза ответственности и рутины обычных дней.

– Я не надеюсь на любовь, – просто сказала Эстер, повернувшись к нему. – Я думала, что мы можем помочь друг другу. Мы могли бы стать… товарищами.

Джей посмотрел на нее. И впервые увидел ее, стоящую в дверях, в раме темного дерева. Простое лицо, гладкий белый чепец, умные черные глаза, твердо очерченный подбородок…

– Да что же могло навести его на эту мысль? – спросил Джей.

– Полагаю, что я, – сказала она со слабым проблеском улыбки. – Меня бы это очень устроило. Возможно, первое удивление пройдет, и тогда вам покажется, что все это и для вас не лишено смысла.

Он проводил ее взглядом и, когда она притворила за собой дверь, открыл письмо.

Джей сидел тихо и смотрел, как тлеющие поленья в камине мерцают и вспыхивают, превращаясь в ажурное кружево сухого пепла.

Он думал об отце, о том, с какой решимостью он заботился обо всем. Это проявлялось и в безупречной организации питомника для растений, и в грядках для рассады, и в том, как тщательно он полол, как аккуратно подрезал деревья, и в бесконечной возне с его любимыми вьющимися растениями – он их то подвязывал, то формировал рост по-новому.

Его забота проявилась и в том, что он подобрал жену для своего взрослого сына. Джей почувствовал, как его уязвленная гордость тает перед лицом любви к отцу. А при мысли о том, что отец доверил ему сад, чтобы он сохранил его для того Джона Традесканта, который придет после них обоих, гнев его исчез.

Джей соскользнул на пол, положил голову на любимое кресло отца и заплакал по нему.

Чуть позже в комнату вошла Фрэнсис. Джей уже успокоился. Он сидел у окна, из которого открывался вид на застывшую каштановую аллею и клочья тумана в темноте раннего утра.

– Папа?.. – сказала она робко.

Он повернулся, протянул к ней руки, и она побежала к нему в объятия. Он тесно прижал ее к себе, почувствовал легкость и хрупкость детского тела и вдохнул теплый чистый запах ее кожи и волос. На мгновение он живо и мучительно остро представил себе Сакаханну, которая была не тяжелее, но каждый ее мускул был крепок как натянутый канат.

– Ты выросла, – сказал он. – Клянусь, ты мне уже почти по грудь.

Она улыбнулась.

– Мне девять лет, – сказала она серьезно. – И Малыш Джон больше, чем был, когда ты уезжал. И тяжелее. Я уже не могу его поднять. Приходится Эстер его таскать.

– Эстер? В самом деле? Тебе нравится Эстер?

Ему показалось, она посмотрела на него взглядом, молящим о помощи, будто хотела что-то сказать, но не смела.

– Да.

– Дедушка думал, она могла бы выйти за меня замуж, он считал, что она могла бы стать вам матерью.

Фрэнсис просияла, в ее взгляде мелькнуло облегчение.

– Нам нужна мама, – сказала она. – Я уже не могу поднять Малыша Джона, он такой большой. И я не всегда знаю, что делать, когда он плачет. А вдруг он заболеет, как мама? А я не буду знать, как его лечить. И он может умереть…

Она замолчала, пытаясь справиться со слезами.

– Нам нужна мама, – серьезно проговорила она. – Кухарка – это не то.

– Прости меня, – сказал Джей. – Я не знал.

– А я думала, ты привезешь нам маму из Виргинии, вместе со всеми другими вещами, на телеге, – сказала она совсем по-детски.

Джей на мгновение подумал о девочке, всего несколькими годами старше этой девчушки, и поблагодарил свою удачу за то, что не сбился с толку и не взял индианку с собой. Тут и без того хватало забот.

– В чужой стране не было женщины, которая могла бы стать вам мамой, – коротко сказал он. – А здесь нет той, которая могла бы стать мне женой.

Фрэнсис сморгнула слезы и посмотрела на него снизу вверх:

– Но нам нужна мама. Она будет знать, что делать, если Малыш Джон капризничает, и еще учить его читать.

– Да, – вздохнул Джей. – Я вижу, ты права.

– Эстер говорит, завтрак готов, – сказала она.

– А Малыш Джон завтракает с нами?

– Да, – ответила она. – Пошли.

Джей взял ее за руку и повел из комнаты. Ее ручка была прохладной и мягкой, пальцы – длинными, с ладони уже сошел младенческий жирок. Это была рука взрослого человека в миниатюре, без мягкой пухлости маленького ребенка.

– Ты выросла, – заметил он.

Она бросила на него быстрый взгляд и еле заметно улыбнулась.

– Мой дядя Александр Норман говорит, что я скоро буду настоящей юной леди, – сказала она с удовлетворением. – А я говорю ему, что все равно буду садовником короля.

– Ты все еще хочешь стать садовником? – спросил Джей.

Она кивнула и открыла дверь в кухню.

Все ждали его, стоя у своих мест вокруг темного деревянного стола: садовник, два его помощника, кухарка, горничная и парнишка, который помогал по дому и на конюшне. Эстер сидела в конце стола, рядом с ней Малыш Джон, еще не проснувшийся окончательно. Сонные глаза его моргали над самой столешницей.

Джей застыл, впитывая этот образ: любимый мальчик, наследник Традескантов.

– Ой, папа, – слегка удивленно выговорил Малыш Джон.

Джей подхватил его на руки, прижал к себе, вдохнул сладкий теплый запах сонного ребенка, обнял крепко-крепко и почувствовал, как сердце его переворачивается от нежности к сыну, к сыну Джейн.

Все подождали, пока хозяин усядется, и заняли свои места на скамьях вокруг стола. Эстер склонила голову и прочитала молитву простыми словами, одобренными церковью архиепископа Лауда. На секунду звучание молитвы показалось Джею фальшивым и неубедительным, в прежней семейной жизни он привык к яростно-независимой вере жены и ее убедительным молитвенным импровизациям. Но потом он тоже склонил голову, поддавшись ритму простых утешительных слов.

Прежде чем Эстер произнесла «аминь», он поднял голову и осмотрелся. Домочадцы сидели за столом строго по порядку, слева и справа от Эстер – его дети, чисто умытые и аккуратно одетые. Завтрак был весьма недурен, но на столе не было ничего дорогого, показного, ничто не указывало на расточительство. И – именно эта деталь помогла ему принять решение – на подоконнике стояла чаша с темно-синими и белыми колокольчиками, которые кто-то озаботился выкопать и пересадить из сада ради их яркого цвета и прелестного легкого аромата.

Никто, кроме Джона Традесканта, отца Джея, не приносил цветы в кухню или просто в дом ради удовольствия. Цветы в доме считались работой. Их выращивали в оранжерее, они цвели в саду, их показывали в комнате редкостей, засушенными в сахаре или нарисованными. Но любовь Эстер к цветам напомнила об отце, и Джей, глядя на нее, сидящую между его детьми, на цветы, стоящие на подоконнике, подумал, что огромная болезненная рана в душе, причиненная смертью жены и отца, возможно, могла бы затянуться, если эта женщина будет жить и работать рядом с ним.

Джей не мог забрать своих маленьких детей из дома в Виргинию. Он даже не мог представить себе, что сам может туда вернуться.

Время, которое он провел в лесу, казалось сном, будто это происходило с кем-то другим, со свободным, новым человеком на новой земле. Все первые месяцы после возвращения, заполненные суетой и хлопотами, месяцы, в течение которых он должен был превратиться из Джона-младшего в настоящего Джона Традесканта, в Джона Традесканта единственного, он крайне редко вспоминал о Сакаханне и о своем обещании вернуться. Прошлое казалось забавой, игрой, фантазией, далекой от реальности. А теперь, когда он вернулся в Ламбет, в свой старый мир, и старая жизнь сомкнулась вокруг него, он уже думал, что, вполне вероятно, отец был, как обычно, прав и что Эстер действительно будет нужна ему и для того, чтобы помогать в делах, и для того, чтобы вести дом.

Он решил, что попросит ее остаться. Он знал, что никогда не попросит ее любить его.

До конца лета Джей не делал ей официального предложения выйти за него замуж. Первые месяцы после возвращения он не мог думать ни о чем, кроме того, что надо расплатиться с долгами. Долги появились из-за падения рынка тюльпанов.

Традесканты, отец и сын, уверенные в том, что рынок растет, вложили семейное состояние в покупку редких луковиц тюльпанов. Но к тому времени, когда тюльпаны расцвели в фарфоровых горшках, а в прекрасной земле появились лишние луковицы-детки, рынок рухнул. Джей с отцом остались должны своим пайщикам почти тысячу фунтов и, как люди чести, собирались вернуть все до пенни.

Продав новые растения из Виргинии по хорошей цене и распространив слухи о новом виде папоротника адиантум венерин волос – утонченной разновидности, которую, увидев в первый раз, сразу же хотели приобрести все без исключения, – Джей удвоил и потом снова удвоил прибыль от питомника. И наконец дело начало приносить доход.

Венерин волос был не единственным трофеем, за который сражались посетители сада. Джон предлагал новый жасмин. Такого жасмина никто еще не видывал, он цеплялся и карабкался по жердочкам, как жимолость, и пахнул так же сладко, но цвел яркими лимонно-желтыми цветами. Новая аквилегия, американская аквилегия. И самый лучший из всех выживших молодых деревцев – платан, американский платан.

Джон был уверен, что в английском климате дерево вырастет таким же большим, как дуб. У него было не больше полудюжины образцов каждого вида, и он ничего не продавал. Он принимал заказы, брал предоплату и обещал доставить сеянцы, как только новые растения размножатся. Американский клен, который он так заботливо вез в Англию, не хотел расти в саду Ламбета, хотя Джон хлопотал над ним, как мать над своим первенцем. Он также потерял единственный образец тюльпанового дерева и поссорился вплоть до драки со старинным другом отца, знаменитым ботаником Джоном Паркинсоном, когда пытался описать, как великолепно этот засохший прутик в саду Ламбета цветет дома, в Америке.

– Я говорю вам, что это дерево величиной с дуб, листья у него маслянисто-зеленые, а цветы размером с вашу голову! – клялся Джон.

– Да неужели? – парировал Паркинсон. – Рыба, что сорвалась с крючка, всегда самая большая.

Александр Норман, свояк Джона и душеприказчик Джона Традесканта, на неплохих условиях взял на себя обязательства по кое-каким долгам Традескантов – как подарок молодой семье.

– Это пойдет на приданое Фрэнсис, – говорил он. – Она такая прелестная девица.

Джей продал несколько полей, что принадлежали его отцу в Кенте, и расплатился почти со всеми долгами. Долги, что все еще оставались, были на двести фунтов – точно на сумму приданого Эстер. Как-то раз, сидя перед раскрытыми бухгалтерскими книгами, он вдруг обнаружил, что думает о том, что приданое Эстер может быть его, стоит только попросить, и что тогда счета Традескантов могут снова показывать чистую прибыль. Придя к этому совершенно неромантичному выводу, он положил перо и отправился искать Эстер.

Все лето он наблюдал за ней. И она знала, что проходит двойное испытание, достаточно ли она хороша, чтобы носить имя Традескантов, и насколько она может сравниться с Джейн. Ни разу она не выказала ни малейшей нервозности.

Он следил, как она встречает посетителей музея редкостей. Она показывала экспонаты со спокойной гордостью, словно радуясь тому, что причастна к дому, где содержались такие диковины, но в то же время не хвасталась этим. Она научилась передвигаться по заполненной людьми комнате быстрее, чем можно было бы ожидать. Она могла с плавной уверенностью переходить от шкафов к экспонатам, висевшим на стенах, отдавая распоряжения, показывая, обсуждая. Опыт жизни при дворе помогал ей свободно находить общий язык с самыми разными людьми. А ее происхождение из семьи музыкантов и живописцев придавало ей уверенности при работе с произведениями искусства.

Эстер умело обращалась с посетителями. Без смущения она просила их заплатить деньги сразу при входе, а потом провожала их в зал с экспонатами. Она не навязывала свои услуги, всегда ждала, чтобы люди сами объяснили, что именно их особенно интересует. Если кто-то хотел зарисовать какой-либо из экспонатов, она тут же пододвигала столик к венецианскому окну, где свет падал наилучшим образом, и тактично оставляла посетителя одного.

Иногда приходила большая компания любопытных визитеров, просто хотевших провести утро в музее, а потом похвастаться перед друзьями, что в Лондоне они посмотрели все стоящее: львов в Тауэре, личные покои короля в Уайтхолле, экспонаты в Ковчеге Традескантов. Она обязательно подводила их ко всем необычным экспонатам и показывала русалку, птицу, которая не летает, челюсть кита, скелет единорога – все, что они могли бы описать, вернувшись домой. А каждый, кто мог потом услышать их рассказы, становился потенциальным посетителем.

После осмотра зала с редкостями она вела посетителей в сады и для этой прогулки выучила все названия растений. Она всегда начинала с каштановой аллеи, а там всегда начинала рассказ с одного и того же:

– Все эти деревья, все до одного, ведут свое происхождение от черенков и плодов, полученных господином Традескантом от самых первых шести деревьев. Впервые они выросли в его саду в тысяча шестьсот седьмом году, и он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как они цветут в этой красивой аллее.

Посетители останавливались и любовались стройными сильными деревьями, богато покрытыми широко распростертыми лапчатыми листьями.

– Они красивы и сейчас, летом, с густой листвой, покрывающей мощные изогнутые ветви. Но когда они в цвету, похоже, что ветви усеяны букетами яблоневого цвета. Я видела, как каштан заставили цвести ранней весной, и соцветия наполнили комнату легким ароматом нарцисса, их аромат можно даже сравнить с восхитительным запахом лилий.

– А кто заставил каштан цвести раньше времени для вас? Мой отец? – спросил Джей после того, как очередная группа посетителей отбыла, истратив небольшое состояние на саженцы и загрузив свой фургон маленькими горшочками.

Она повернулась к нему, опуская монеты в карман фартука.

– Когда ваш отец болел, я попросила садовника сделать так, чтобы они расцвели для него, – просто сказала она.

– Он видел их в цвету?

Она кивнула:

– Он сказал, что лежит на цветущем лугу. Когда-то мы с ним говорили об этом. Он лежал в комнате, наполненной ароматами и цветами. Вокруг него были тюльпаны, над постелью – большие ветви цветущего каштана. Все было так красиво. Ему нравилось.

На мгновение Джей припомнил другие смерти в этом доме: смерть его матери в комнате, уставленной нарциссами, и лодка, усыпанная розами, на которой гроб с телом Джейн медленно отправился в Лондон для похорон.

– Он попросил вас сделать это?

Эстер покачала головой.

– Я рад, что вы догадались поступить именно так, – сказал он. – Я рад, что здесь нашелся человек, который сделал все именно так, как отец хотел бы.

Он замолчал и откашлялся.

– И по поводу его плана, что нам следует пожениться…

Она слегка покраснела, но лицо ее, обращенное к нему, оставалось спокойным.

– Вы пришли к решению?

Он кивнул.

– Я рада. По совести говоря, я не могла бы оставаться здесь дольше. Ваша теща госпожа Херт наверняка задумывается над тем, что я тут делаю. Да и слуги начали бы сплетничать.

– Я думал об этом, – сказал он так же бесстрастно, как и она. – И пришел к выводу, что мы действительно хорошо подходим друг другу.

Она бросила быстрый взгляд на его лицо:

– Вы хотите жениться на мне?

– Если вы этого хотите, – холодно сказал Джей. – Как написал мой отец, у меня двое детей и много работы. Мне необходимо, чтобы в доме был кто-то, на кого я мог бы положиться. Я наблюдал за вами все эти месяцы. Совершенно очевидно, что вы любите детей и умеете хорошо работать. Не думаю, что я мог бы найти жену лучше, чем вы. Тем более что для меня среди женщин нет особых предпочтений.

Она наклонила голову. На секунду у нее промелькнула странная сентиментальная мысль, что, принимая предложение Традесканта, сделанное без любви, она тем самым лишает себя всех других возможностей, которые могли бы случиться в ее жизни. Ведь наверняка нашлись бы мужчины или хотя бы один-единственный, который полюбил бы ее ради нее самой, а не только потому, что она хорошо обращалась с его детьми и на нее можно было положиться в деловых вопросах. Наверняка встретился бы человек, который, сделав ей предложение, ожидал бы ответа с бьющимся сердцем. Наверняка нашелся бы тот, который поднес бы ее руку к своим губам, и она почувствовала бы не просто вежливое прикосновение, а теплое дыхание, говорящее о желании.

Она еле заметно пожала плечами. Такого мужчины поблизости не было, а ей уже почти тридцать. Соглашение с Джоном Традескантом было самым лучшим предложением в стране, где успех измерялся в степенях приближенности ко двору. Садовник короля и любимец королевы был хорошей партией, даже для старой девы с двумястами фунтами приданого.

– У меня нет предпочтений среди мужчин, – сказала она так же хладнокровно, как и он. – Я выйду за вас, Джон.

Он замешкался.

– Никто никогда не называет меня Джоном, – сказал он. – Я всегда был Джей. Джон – это мой отец.

Эстер кивнула:

– Я знаю. Но ваш отец умер. И теперь вы глава дома, а не просто сын Традесканта. Я буду звать вас Джон. Вы глава дома – и вы Джон Традескант.

– Похоже, что да…

– Иногда бывает очень тяжело пережить смерть отца или матери, – сказала она. – И мы горюем не только потому, что они умерли, а еще и потому, что мы уже больше не чьи-то маленькие дети. Это окончательный этап взросления, становления мужчины или женщины. Помню, у моей мамы было для меня уменьшительное имя. Но с того самого дня, как она умерла, я никогда больше не слышала это имя. И никогда больше не услышу. Я теперь взрослая женщина, и все зовут меня только Эстер Покс.

– Вы хотите сказать, что я должен смириться со своим возмужанием?

– Вы теперь глава дома. И я буду вашей женой.

– Мы сейчас же объявим о бракосочетании, – сказал он. – В церкви Святой Марии.

Она отрицательно покачала головой, представив, как он пойдет к венцу мимо надгробного камня своей горячо любимой жены.

– Я прихожанка церкви Сент-Брайд в городе, – сказала она. – Я поеду домой и объявлю о бракосочетании там. Мы скоро поженимся?

Он выглядел безразличным.

– Мне было бы так удобнее, – вежливо ответил он. – Но возможно, вам нужно заказать наряды? Или вы что-нибудь еще захотите сделать?

– Да, пожалуй. Мы сможем пожениться в октябре.

Он кивнул, как будто речь шла о какой-то рутинной работе в саду, которую следовало закончить вовремя.

– Значит, в октябре.