Земля надежды

Весна 1642 года

Парламент все еще заседал, подбираясь все ближе в своей работе к прямым обвинениям против королевы. Эти обвинения были жесткими и ужасающими, парламент не колебался и не собирался отступать. Они обвинили двенадцать епископов в государственной измене. Обвинения предъявлялись одному за другим, пока перед судом палаты общин не прошла целая дюжина епископов. Теперь жизнь каждого из них висела на волоске.

Затем прошел слух, что следующей на очереди будет королева.

– Что ты собираешься делать? – спросила Эстер у Джона.

Они сидели в тепле и уюте комнаты с редкостями, где огонь в большом камине помогал содержать коллекцию в тепле и сухости, защищая ее от порывов ледяного дождя со снегом, бившихся в величественные окна. Эстер полировала раковины и драгоценные камни так, что они сияли на своих подставках из черного бархата. Джон готовил ярлыки для новой коллекции изделий из резной слоновой кости, которые только что прибыли из Индии.

– Не знаю, – ответил он. – Я должен ехать в Отландс, посмотреть, что сажать в садах на следующий год. Там я больше узнаю, как обстоят дела.

– Планировать сады для королевы, которой вот-вот отрубят голову? – тихо спросила Эстер.

Джон встретил ее взгляд, губы его искривились от беспокойства.

– Я следую твоему кредо, жена. Я стараюсь выжить в эти трудные времена. Лучшее, что я могу придумать сейчас, – это вести себя так, как будто все осталось по-прежнему.

– Но, Джон… – начала было она.

Стук в дверь прервал их беседу. Они застыли на месте.

Джон увидел, как румянец отхлынул со щек Эстер и рука, в которой она держала тряпку, задрожала, будто от лихорадки. Они стояли в полном молчании, потом услышали, как горничная подошла к двери и вслед за этим – обнадеживающий звон монетки, которую посетитель заплатил за осмотр коллекции.

Эстер быстро убрала тряпку для пыли в карман фартука и настежь распахнула красивую двойную дверь в зал перед посетителем. Это был хорошо одетый мужчина, однако, судя по покрою коричневого костюма и обветренному лицу, человек он был не городской. Он остановился на пороге и осмотрелся, отдавая должное величественному, импозантному залу и жаркому огню в камине.

– Да, до чего же хорошо, – произнес он с приятным мягким акцентом жителя западных краев.

Эстер выступила вперед.

– Добро пожаловать, – любезно сказала она. – Это Джон Традескант, а я его жена.

Посетитель наклонил голову.

– Меня зовут Бенджамен Джордж, – сказал он. – Из Йовила.

– Приехали в Лондон погостить?

– Нет, по делу. Представляю наш городок Йовил в парламенте.

Джон выступил вперед:

– Моя жена покажет вам нашу коллекцию, но прежде я хотел бы вас спросить, какие новости?

Посетитель явно осторожничал.

– Не могу даже сказать, плохие новости или хорошие, – сказал он. – Я возвращаюсь домой, парламент распущен. Вот все, что я знаю.

Джон и Эстер обменялись быстрым взглядом.

– Парламент распущен?

Он кивнул:

– Сам король ворвался к нам, чтобы арестовать пятерых членов парламента. Никогда бы не подумал, что он вот так вот позволит себе войти в парламент со своими солдатами. Хотел ли он их арестовать за измену или убить прямо на месте, я уж и не знаю!

– Боже мой! – воскликнул Джон в ужасе. – Он обнажил меч в палате общин?

– Что случилось? – настойчиво переспросила Эстер.

– Сначала он вошел очень вежливо; правда, его окружала стража. Попросил разрешения сесть и сел в кресло спикера. Но их уже не было – тех, за кем он явился. Они выскользнули через заднюю дверь за полчаса до того, как король вошел через парадный вход. Конечно, их предупредили. Король поискал их взглядом, сказал пару фраз и потом ушел.

Джон старался побороть раздражение, которое вызывала у него медлительная речь их гостя.

– Но зачем же он тогда приходил, если уже было поздно арестовывать этих людей?

Посетитель пожал плечами:

– Я думаю, это был просто демонстративный жест, но у него ничего не получилось.

Эстер быстро взглянула на Джона. Джон даже крякнул от нетерпения:

– Вы хотите сказать, что король отправился в парламент вместе со своей стражей, чтобы арестовать пять членов палаты общин, и ему не удалось этого сделать?

Гость кивнул.

– И он просто взбесился, – добавил он.

– Еще бы. И что он теперь собирается делать?

– По этому поводу… ничего не могу сказать.

– Тогда что собирается делать парламент?

Гость медленно покачал головой. Эстер, видя, что ее муж уже готов взорваться от нетерпения, а их посетитель все еще обдумывает свой ответ, прикусила губу, чтобы заставить себя промолчать и не вмешиваться.

– По этому поводу… тоже не могу ничего сказать.

Джон пошел было к двери быстрым шагом, потом повернул обратно:

– А что делается в городе? Все спокойно?

Сквайр тряхнул головой, озадаченный такой быстрой сменой темы разговора:

– Ну, для поддержания спокойствия собираются вызвать специальные отряды лорд-мэра, все королевские слуги попрятались, в Сити все позакрывалось, а народ приготовился к бунту… или к чему-нибудь похуже.

– Что может быть хуже? – спросила Эстер. – Что может быть хуже бунта в Сити?

– Война, я думаю, – медленно сказал гость. – Война может быть хуже, чем бунт.

– Кого с кем? – сурово спросил Джон. – Война кого с кем? О чем вы говорите?

Посетитель посмотрел ему в лицо, явно борясь с чудовищностью того, что должен был сказать.

– Боюсь, что это будет война между королем и парламентом.

Наступило короткое молчание. Традесканты были потрясены.

– Значит, дошло уже до этого? – спросил Джон.

– Вот поэтому я и приехал посмотреть на самое интересное в Лондоне. Я пообещал себе, что не уеду домой, не посетив вас.

Джордж осмотрелся:

– И теперь я вижу, это даже больше, чем я ожидал.

– Я все вам покажу, – пообещала Эстер. – Простите наше нетерпение, мы очень хотели узнать новости. А что вы будете делать, когда вернетесь домой?

Он вежливо ей поклонился:

– Я соберу всех мужчин среди своих домочадцев, вооружу их и буду обучать сражаться, чтобы они могли защитить свою страну от врагов.

– Но вы будете сражаться на стороне короля или парламента?

Он снова поклонился:

– Мадам, я буду сражаться за свою страну. Я буду сражаться за правое дело. Единственная закавыка – хотел бы я знать, кто прав.

Эстер показала ему все самое интересное в коллекции и, улучив момент, оставила его одного с позволением самому открывать ящики шкафов и рассматривать всякие мелочи. Джона не оказалось ни в доме, ни в оранжерее. Как она и опасалась, муж был на конюшне – стоял в походном плаще и ждал, когда оседлают его кобылу.

– Ты не поедешь! – воскликнула она.

– Я должен быть там, – возразил Джон. – Я не могу сидеть здесь в ожидании слухов и неясных вестей.

– Ты всего лишь садовник, – сказала жена. – Ты не придворный и не член парламента. Что тебе до того, ссорится король с парламентом или нет?

– Но у меня-то критическое положение. – Джон был тверд. – Я знаю слишком много, чтобы спокойно отсиживаться дома и нянчиться с собственным неведением. Если бы я знал меньше, я бы меньше переживал. Если бы я знал больше, мне легче было бы разобраться во всем и решить, что делать. Я как раз посредине между знанием и неведением и должен решить, на чьей я стороне!

– Оставайся в неведении! – сказала она с внезапной страстностью. – Иди в свой сад, займись рассадой для садов Уимблдона и Отландса. Занимайся делом, для которого ты был рожден. Оставайся дома, здесь ты в безопасности.

Он тряхнул головой и взял ее руки в свои.

– Я ненадолго, – пообещал он ей. – Переберусь через реку в Уайтхолл, разузнаю новости и вернусь. Не волнуйся так, Эстер. Я должен знать, что происходит, а потом сразу домой. Для нас же лучше, если будет ясно, откуда ветер дует. Для нашей же безопасности.

Она не отнимала рук, наслаждаясь теплом его мозолистых ладоней.

– Говоришь-то ты правильно, но сам похож на мальчишку, собирающегося удрать, – проницательно заметила она. – Ты просто хочешь быть в центре событий, муженек. И не отрицай!

Джон лукаво подмигнул ей и быстро поцеловал в обе щеки.

– Прости, – сказал он. – Так оно и есть. Можно я удеру с твоим благословением?

У нее захватило дух от неожиданного нечаянного объятия, и щеки ее вспыхнули.

– С моим благословением, – повторила она. – Конечно, я благословляю тебя. Всегда.

Он вскочил в седло и пустил лошадь со двора неторопливым шагом. Эстер приложила руку к щеке, там, где ее легонько коснулись его губы, и проводила его взглядом.

Ему пришлось подождать, пока подойдет паром с местами для лошадей.

Движение на улицах в Сити на той стороне реки было оживленным, как никогда. Сотни людей толклись на узких улочках, спрашивали друг у друга, нет ли новостей, останавливали продавцов баллад и разносчиков листовок и требовали новостей у них.

Вооруженные группы маршировали по дорогам, расталкивая пешеходов и требуя, чтобы те кричали: «Ура! За короля!» Но тут же на другой дороге появлялась группа, выкрикивающая: «Ура! За Пима![6] Долой епископов! Долой королеву-католичку!»

Когда Джон увидел, что две такие группы двигаются навстречу друг другу, он испугался, что его втянут в драку, и вместе с лошадью укрылся в боковой улочке.

Но роялисты перешли на одну сторону улицы, будто торопились по очень срочному делу, которое заставило их быстренько исчезнуть. Противники старательно делали вид, что не заметили их, и не стали гнаться за ними.

Джон посмотрел на эту картину и понял, что никто, как и он сам, не готов к открытому столкновению. Скандалисты на улице даже потасовки не хотели, не то что настоящей войны. Он подумал, что страна наверняка полна именно такими людьми, такими же как он, как честный парламентарий из Йовила. Все они понимали, что находятся во власти перемен, и все хотели принять участие в этих переменах, и все хотели поступить правильно, но были очень, очень далеки от понимания того, что же правильно.

Отец Джона знал бы. Он был бы за короля. У отца Джона была та самая несгибаемая вера, которую его сын так и не обрел.

Джон поморщился, подумав, насколько силен был его отец, имевший твердые убеждения, и насколько глубоко погряз он сам в многочисленных сомнениях. В итоге он все еще оплакивал одну женщину, почти влюбился в другую и женился на третьей. Будучи на службе короля, в глубине сердца был на стороне оппозиции. И получалось, что он постоянно разрывался между тем и другим.

Вокруг дворца Уайтхолл толпы были еще гуще. У ворот стояли вооруженные стражники с угрюмыми и мрачными лицами, сжимая в руках перекрещенные пики.

Джон, подъехав к гостинице, оставил лошадь в конюшне и в толкотне и давке пешком вернулся к дворцу.

Толпа представляла собой все ту же странную разнородную смесь. Были там попрошайки, нищие, калеки в лохмотьях и старых потрепанных ливреях, все они собрались там, чтобы покричать, а может, и получить несколько монет за продажную верность тому, кто заплатил.

Были там и рабочие, и женщины, и подмастерья с ремесленниками, и рыночные торговцы. Были и одетые во все черное серьезные проповедники церквей индепендентов и сектантов, были богатые купцы и люди из Сити, которые сами в драку не полезли бы, но сердца их жаждали борьбы.

Были там и матросы с кораблей, стоявших в порту. Они тоже кричали в поддержку парламента, потому что обвиняли короля и его французскую жену в бездействии по отношению к пиратам Дюнкерка. Были там и обученные отряды солдат, кое-кто из них пытался навести порядок и собрать всех своих вместе, а кое-кто впадал в неистовство и начинал вопить, что они все готовы умереть за права парламента.

Вся эта пестрая толпа орала и вопила на все лады, от свиста и шиканья тех, кто сам не знал, за что выступает, до упорядоченных выкриков тех, кто, наоборот, прекрасно понимал, чего хочет: «Долой епископов! Долой королеву!» И самый последний призыв, появившийся после того, как король явился в палату общин с мечом: «Долой привилегии!»

Джон пробрался в передние ряды толпы прямо к воротам Уайтхолла и крикнул, обращаясь к стражнику и пытаясь перекричать шум:

– Джон Традескант! Садовник короля!

Стражник чуть подвинулся, Джон поднырнул под пику и вошел.

Старый Уайтхолл был самым хаотичным из всех королевских дворцов – сплошная путаница из зданий, дворов и садов. Повсюду статуи, фонтаны, птичий щебет. Джон, надеясь встретить знакомое лицо, направился к королевским покоям. Завернув за угол, он остановился как вкопанный, потому что столкнулся почти лоб в лоб с самой королевой.

Она бежала, ее плащ развевался у нее за спиной, в руках она держала ларец с драгоценностями. За ней мчался король, в руках у него был его собственный походный пюпитр для бумаг. А за ним неслась добрая дюжина слуг и служанок, и каждый тащил в руках то, что мог унести. За ними следовали две няньки с двумя младшими королевскими детьми на руках. Пятилетняя принцесса Елизавета торопилась изо всех сил, стараясь не отставать, а оба молодых принца, Карл и Яков, замыкали процессию.

Когда королева заметила его, Джон упал на колени, но она бросилась к нему и сунула ему в руки ларец.

– Садовник Традескант! – воскликнула она. – Возьми это!

Она повернулась к королю.

– Мы должны подождать! – настаивала она. – Мы должны смело взглянуть в лицо этому сброду! Мы должны их запугать!

Король потряс головой и жестом показал ей, что надо двигаться дальше. Неохотно она побежала впереди него.

– Я г-говорю тебе, они все взбесились! – кричал король. – Мы должны выбираться из Сити! Здесь не осталось ни одного преданного сердца. Они все сошли с ума. Нам нужно добраться до Хэмптон-Корта и подумать, что мы будем делать дальше! Там нужно будет вызвать солдат и посоветоваться.

– Мы пугаемся собственной тени как дураки! – завизжала она. – Мы должны встретиться с ними лицом к лицу и подавить их! Иначе мы так всю оставшуюся жизнь и будем убегать!

– Мы п-пропали! – закричал он. – П-пропали! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы тебя судили за измену? Ты что, думаешь, я хочу увидеть твою голову на пике? Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот сброд схватил тебя и детей вот прямо сейчас?

Джон присоединился к свите слуг, бегущих за королевской четой к конюшне. Всю дорогу их ссора становилась все более и более неразборчивой, по мере того как ее французский акцент становился все заметнее от ярости, а его заикание все усиливалось от страха. Когда они добрались до конюшен, королева была вне себя от ярости.

– Трус! – гневно прошипела она. – Если ты сейчас уедешь из этого города, ты навсегда потеряешь его. Конечно, легче убежать, чем попробовать вернуть утраченные позиции. Ты должен показать им, что ты не боишься.

– Я… я… ничего не боюсь!

Он распрямил спину:

– Н-ничего! Но прежде чем делать что-то, я должен быть уверен, что ты и дети в безопасности. И именно вашу безопасность, мадам, я пытаюсь обеспечить в данную минуту. А о себе я не беспокоюсь! Н-ничуть!

Джон протиснулся вперед и поставил ларец с драгоценностями на пол кареты. Все происходящее снова продемонстрировало ему странную смесь робости и горделивости в характере короля. Даже в эту минуту, когда толпа колотила в ворота дворца, они оба разыгрывали все те же роли в своем бесконечном маскараде. Даже сейчас казалось, что они не совсем реальны.

Джон оглянулся. Слуги выглядели как зрители величественной пьесы. Никто не торопил события, никто не говорил ни слова. Единственными актерами были король и королева. В их пьесе были и потрясающий романтизм опасности, и героизм, и проигранное дело, и внезапное бегство.

Джон почувствовал, как от шума толпы на площади его сердце колотится в груди, он познал глубокий инстинктивный ужас перед толпой. Ему вдруг почудилось, что ворота вот-вот падут под натиском толпы и все эти люди ворвутся на конюшенный двор. И если они найдут тут королеву, рядом с ее дорожной каретой и с ларцом, полным драгоценностей, в руках, то может случиться все, что угодно. Вся сила и мощь королевской семьи, которые так превозносила королева Елизавета, опирались на миф о необыкновенном величии сиятельных особ. Дайте простому народу хотя бы раз услышать, как королева орет на их короля, точно французская торговка кружевами, и все – игра окончена.

– Я доставлю тебя в Хэмптон-Корт! И когда ты будешь в безопасности, я вернусь и раздавлю этих предателей! – поклялся Карл.

– Ты раздавишь их сейчас же! – завопила она. – Сейчас, до того, как наберут силу. Ты выйдешь к ним и бросишь им вызов. Ты уничтожишь их, или, клянусь, я уеду из этого королевства и никогда больше не вернусь! Во Франции умеют уважать принцессу крови!

Настроение сцены внезапно изменилось. Король взял ее руку и склонился над ней. Шелковистые волосы упали и скрыли его лицо.

– Н-никогда не говори так, – сказал он. – Ты королева этой страны, королева всех сердец. Это преданная страна, они л-любят тебя, я люблю тебя. Никогда даже не д-думай о том, чтобы оставить меня.

За воротами снова раздались громкие крики. Джон, позабыв о том, что ему надлежит помалкивать, не мог больше ждать в момент, когда им грозила опасность, что их схватят на конюшне, как пару слуг, собравшихся бежать вместе.

– Ваше величество! – торопливо сказал он. – Вы должны либо готовиться к осаде, либо попытаться вывести отсюда карету! Через минуту толпа будет здесь!

Королева остановила на нем взгляд.

– Мой верный садовник Традескант! – воскликнула она. – Оставайся с нами.

– Становись на запятки, – приказал король. – Будешь сопровождать нас в безопасное место.

Джон изумленно уставился на него. Единственное, о чем он думал, – это донести до них мысль о том, что медлить нельзя.

– Ваше величество? – переспросил он.

Король подсадил королеву в карету, где уже ждали маленькие принцы Карл и Яков, с глазами большими, как блюдца, от ужаса. Туда же забрались няньки с малышами и сам король. Джон захлопнул за ними дверцу. Он хотел сказать, что никак не может ехать с ними, но услышал нарастающий рев толпы у ворот и испугался, что если они начнут с ним спорить, требовать его услуг, сомневаться в его верности, это снова может вызвать задержку.

Джон отступил чуть назад, ожидая, когда карета тронется в путь. Но она не двигалась. Никто ничего не делал без конкретного приказания, а король и королева снова были заняты спором внутри.

– Да, черт побери! Трогай! – заорал Джон, принимая командование на себя в отсутствие любого другого начальства, и сам запрыгнул на запятки, рядом с лакеями, цеплявшимися за спинку кареты.

– Давай на запад, в Хэмптон-Корт. И езжай аккуратно. Не дай тебе бог кого-нибудь сбить. Но не останавливайся!

Но даже и после этих слов лакеи замешкались у ворот, ведущих со двора.

– Открывай ворота! – заорал на них Джон, готовый взорваться от гнева.

Они бросились вперед, подчиняясь первому ясному приказанию, услышанному за целый день, и огромные деревянные ворота распахнулись настежь.

Когда ворота раскрылись и оттуда медленно выехала карета, мужчины и женщины в первых рядах толпы сразу же подались назад. Джон увидел, что они были захвачены врасплох внезапным движением ворот, видом прекрасных лошадей, богатством и роскошью позолоты королевского экипажа.

Изукрашенная карета короля с плюмажем из перьев на каждом углу крыши; огромные, высоко вскидывающие ноги арабские кони, запряженные под хомутами красной кожи с золотыми заклепками, все еще сохраняли таинство власти, божественной власти, даже если внутри этой кареты сидела королева-католичка. Но стоявшим впереди некуда было отступить под напором толпы, толкавшей их сзади.

У некоторых в толпе в руках были пики, но они использовали их пока что не как оружие, а как древки для стягов. На каждом таком древке было белое полотнище с нацарапанным на нем словом «Свобода!», толпа размахивала ими перед окнами кареты. Джон молился только о том, чтобы королева опустила лицо и хотя бы раз в жизни сидела тихо. Престиж короля мог помочь им безопасно проехать сквозь толпу, если королева не настроит народ против себя.

Из кареты до Джона донесся испуганный детский плач.

– Пошел! – скомандовал он кучеру, перекрикивая шум толпы. – Давай, давай! – крикнул он изо всех сил. – Дорогу королю! Законному королю!

– Свобода! – крикнул кто-то из толпы, размахивая пикой в опасной близости к лицу Джона.

– Свобода и король! – ответил Джон и услышал, как кто-то тут же подхватил новый лозунг.

Лакей рядом с ним попытался уклониться от плевка.

– Стой спокойно, дурак, или тебя стащат отсюда, – пробормотал Джон.

В любой момент настроение толпы могло измениться от шумного протеста к убийству. По-над крышей кареты Джон высматривал улицы, ведущие прочь из города.

– Дорогу законному королю! – кричал Джон.

На перекрестках толпа становилась все гуще.

– Вперед, вперед! – орал Джон кучеру.

Он был абсолютно уверен, что стоит им остановиться хотя бы на секунду, дверцы кареты тут же вырвут с корнем, королевскую семью вытащат из кареты и разорвут на части тут же, посредине улицы.

Если только толпа догадается, что может хотя бы на мгновение остановить карету, в которой сидит король, тогда они тут же поймут, что могут делать все, что им захочется. Все, что еще сдерживало их, так это старая фальшивая вера в королевскую власть, божественную природу монархии, которую проповедовал король Яков и в которую страстно верил Карл.

Толпа постепенно смыкалась вокруг кареты, пока та медленно ползла мимо, но никто еще не отваживался дотронуться до нее, как будто боялись обжечь руки о роскошную позолоту. Однако Джон понимал, что как только хотя бы кто-то один хотя бы раз прикоснется, то все сразу поймут, что король отнюдь не бог, не карающая десница. Если они отважатся хотя бы раз прикоснуться, то разорвут все.

– Назад! – орал Джон. – Дорогу королю!

Все теперь зависело от того, удастся ли карете выдержать мучительно медленную скорость пешехода, нигде не задерживаясь, не останавливаясь, двигаясь постоянно на запад, туда, где солнце посверкивало на воде в открытых сточных канавах, как бы указывая путь к безопасности.

Кто-то потянул его за полу куртки, Джон с трудом сохранил равновесие, ухватившись покрепче за ремень лакея, стоявшего рядом с ним на запятках. Он посмотрел вниз. Это была женщина, лицо ее было искажено яростью.

– Свобода! – выкрикнула она. – Смерть католикам! Смерть католической королеве!

– Свобода и король! – крикнул в ответ Джон.

Он попытался улыбнуться ей, но сухие губы не слушались. Только бы королева прятала лицо!

– Свобода и король!

Карета подскакивала на булыжной мостовой. Толпа становилась все гуще, но впереди уже была видна свободная дорога. Кто-то швырнул в дверцу кареты комком грязи, но толпа была слишком густой для того, чтобы швырять камнями. И хотя пики все еще поднимались в воздух при криках «Свобода!», они еще не были нацелены на стекла в окошках кареты.

По мере того как экипаж все дальше продвигался по дороге, ведущей из города, толпа редела. Джон так и рассчитывал. У большей части этих людей были дома, или рыночные прилавки, или даже торговля в Сити, они ничего не выиграли бы, преследуя карету по Вестуэй. Кроме того, они уже запыхались и забава им надоела.

– Давайте откроем дверцы! – воскликнул кто-то. – Откроем дверцы и посмотрим на эту королеву, на католическую королеву. Послушаем, как она молится, что это за молитвы, которым они так хотели нас всех научить!

– Смотрите! – завопил Джон так громко, как только мог. – Ирландец!

Он показал назад, туда, откуда они приехали.

– Идет во дворец! Ирландский священник!

С ревом толпа повернула назад и побежала к дворцу, спотыкаясь и поскальзываясь на булыжниках, преследуя свои собственные ночные кошмары.

– А теперь гони! – заорал Джон кучеру. – Гони изо всех сил!

Кучер хлестнул лошадей, они рванулись вперед, карета дернулась, подскакивая на булыжной мостовой. Джон висел, прилепившись к задку кареты, как ракушка, покачиваясь на кожаных ремнях и пряча голову после того, как ветер сдул шляпу.

Когда они выбрались в пригороды Лондона, улицы были спокойны, люди либо забаррикадировались в домах и молились о мире, либо отправились в город.

Джон почувствовал, как судорога отпускает его горло, он ослабил хватку за ремень и спокойно покачивался всю дорогу до Хэмптон-Корта.

В Хэмптон-Корте короля не ждали. К приезду королевской семьи ничего не было готово. Кровати и мебель, ковры и картины – все осталось в Уайтхолле.

Выйдя из кареты, семья остановилась перед наглухо запертыми дверями дворца. Ни один слуга не появился, чтобы открыть им дверь.

Джону казалось, что мир рушится вокруг него. Он замешкался и оглянулся на своего государя. Король прислонился к грязному колесу кареты и выглядел совершенно изможденным.

– Не ожидал я такого приема! – мрачно сказал Карл. – Двери моего собственного дворца закрыты передо мной!

Королева умоляюще посмотрела на Традесканта:

– Что нам делать?

Джон почувствовал раздражающее чувство ответственности.

– Подождите здесь, – сказал он. – Я найду кого-нибудь.

Он оставил королевскую карету стоять перед внушительными и величественными парадными дверями и обогнул здание. Кухни были в обычном, неряшливом состоянии – пока во дворце нет короля, вся обслуга отдыхает.

– Проснитесь! – Джон просунул голову в дверь. – Король, королева и королевская семья ждут у дверей, пока вы их впустите.

Его слова произвели эффект брандера, взорвавшегося посреди скопища мелких шлюпок в гавани Уитби. Сначала воцарилось ошеломленное молчание, а потом поднялся страшный переполох.

– Бога ради, откройте же парадную дверь и впустите их! – приказал Джон и вернулся во внутренний двор.

Король все еще стоял, прислонившись к карете, и разглядывал внушительные крыши дворца с таким вниманием, как будто никогда их раньше не видел. Королева все еще сидела в карете. Оба не двинулись с места с того момента, как Джон оставил их, хотя дети хныкали в карете, а одна из нянечек молилась.

Джон изобразил на лице улыбку, подошел ближе и поклонился.

– Сожалею о столь скверном приеме, – произнес он.

Пока он произносил эти слова, парадная дверь со скрипом отворилась и оттуда выглянула испуганная физиономия лакея.

– Но в доме есть пара кухарок и домашних слуг, – обнадеживающе заявил Джон. – Они смогут обеспечить комфорт вашим величествам.

При виде слуги королева несколько оживилась. Она поднялась на ноги и подождала, пока лакей поможет ей выйти из кареты. Дети вышли вслед за ней.

Король повернулся к Джону:

– Благодарю тебя за службу, что ты оказал нам сегодня. Твой эскорт был очень полезен.

Джон поклонился.

– Я рад, что ваше величество благополучно прибыл сюда, – сказал он.

Уж по крайней мере это он мог сказать с чистой совестью. Он и самом деле был рад, что смог благополучно вывезти их из Лондона. Он не мог остаться в стороне и наблюдать, как принцев и королеву толпа вытащила бы из кареты, точно так же как не смог бы спокойно наблюдать за тем, как обижали бы Эстер и его детей.

– Пойди распорядись, чтобы нам приготовили к-комнаты, – велел король.

Джон замешкался.

– Я должен вернуться домой, – сказал он. – Я распоряжусь, чтобы все было сделано так, как вы пожелаете, и потом отправлюсь домой.

Король едва заметно повел рукой, что означало «нет».

Джон колебался.

– Ос… оставайся, пока здесь не установится хоть какой-то порядок, – сказал король невозмутимо. – Скажи им, чтобы приготовили наши личные покои и обед.

Джону ничего не оставалось делать, как только поклониться, осторожно отступая, удалиться и отправиться выполнять его приказания.

Сделать, собственно говоря, можно было немногое. Во всем дворце нашлась только одна кровать, достойная их.

И вот король, королева и оба наследных принца вынуждены были устроиться на ночь в одной постели, на единственной проветренной простыне в целом дворце.

Обед был подан обильный, но назвать его королевской трапезой было трудно. Не было позолоченных тарелок и кубков для сервировки. Все парадные атрибуты монархии: гобелены, ковры, золотые блюда и драгоценности, даже богато расшитое постельное белье – все, что всегда путешествовало вслед за королем по всей стране, – все осталось в Уайтхолле. В пустовавших дворцах оставались только вещи средней руки, и Хэмптон-Корт не был исключением. Королева ела из оловянной посуды с видом оскорбленного достоинства.

Обед подавали кухонные работники и придворные скромного происхождения и положения, которые присматривали за дворцом в отсутствие короля. Они подавали блюда согласно этикету, преклонив колено, но все церемонии на свете не могли скрыть, что на оловянных блюдах, которые ставились на простой дощатый стол, подавали всего-навсего хлеб и мясо.

– Завтра ты будешь сопровождать меня и королеву в Виндзор, – сказал король, закончив обед. – А оттуда в Дувр.

Традескант, сидевший за нижним столом, встал со скамьи и припал на колено на засохший тростник, покрывавший доски пола:

– Да, ваше величество.

Он держал голову низко, чтобы не было заметно его изумление.

– Проследи, чтобы лошади были готовы на рассвете, – приказал король.

Королевская семья поднялась со своих мест за верхним столом, находившимся на подиуме, и покинула парадный зал через дверь сразу за столом. Их гостиная наверняка была холодной и полной дыма из-за дымохода с плохой тягой.

– Они что, бегут? – спросил у Джона один из придворных, когда тот поднялся с колен. – Все сразу?

Джон посмотрел на него с ужасом:

– Они не могут так поступить!

– Им что, было так необходимо бежать из Лондона? Как трусам?

– Что вы можете знать об этом? Настроение сброда, собравшегося вокруг Уайтхолла, было достаточно воинственным. Были моменты, когда я боялся за их жизнь.

– Чернь! – презрительно усмехнулся придворный. – Они могли бросить им кошелек с золотом, и настроение тут же поменялось бы. Но если они бежали из Лондона, они могут совсем покинуть страну? За этим они торопятся в Дувр? Сесть на корабль, идущий во Францию? А что тогда будет с нами?

Джон покачал головой.

– Сегодня утром я расстался с женой перед собственной конюшней в Ламбете, – сказал он. – Я едва понимаю, где я сам сейчас нахожусь, не говоря уже о том, чтобы рассуждать, что станется с королем, королевой и их королевствами.

– Что ж, бьюсь об заклад, они спасаются бегством, – бодро заявил молодой человек и добавил совсем тихо: – И скатертью дорога.

Потом он щелкнул пальцами, подзывая свою собаку, и вышел.

Путешествие в Дувр было долгим, утомительным и холодным.

Укутанная королевская семья ехала в карете, а Джон, держась за ремень, стоял на запятках, на месте ливрейного лакея. К тому времени, когда карета, грохоча, вкатилась в замок в Дувре, пальцы Джона посинели, холодный ветер выбивал слезы из глаз, каждая косточка на лице болела так, будто у него была лихорадка. Со своего места позади кареты он слышал поверх стука колес, как королева нескончаемо жаловалась на всем пути по длинным замерзшим дорогам.

Ту ночь они спали в замке Дувра, в лучшем комфорте. Потом целую неделю не трогались с места, не в состоянии принять никакого решения. Вначале ждали известий, потом решили плыть во Францию, пропустили прилив, передумали, снова стали ждать свежих новостей.

После беспорядков в Лондоне придворные мало-помалу собирались в Дувре, вельможи прибывали из своих поместий.

Каждый имел свое мнение, всех король выслушивал с истинно королевской любезностью, но прийти к единому мнению никак не могли – никто не был в состоянии действовать.

Пока в течение этой недели промедления король и королева бросались от одного решения к другому, к ним присоединилась одиннадцатилетняя принцесса Мария, которая должна была отправиться в плавание к своему жениху в Голландию. И обнаружила, что королева, ее мать, была крайне зла на дочь за то, что та собиралась выйти замуж за протестанта и покинуть семью в трудный час. Принцесса Мария не пыталась возражать матери и вести себя непокорно, но куксилась в красноречивом молчании.

На рассвете из Тауэра привезли два тяжелых мешка. Джон ни о чем не спрашивал, но по суровому выражению лица стражника, который ни на миг не выпускал мешки из виду, предположил, что король отсылает сокровища страны за море вместе с женой и что ростовщики Европы будут снова кружить над драгоценными камнями Англии, как ястребы над жертвой.

Наконец король и королева приняли решение расстаться. Принцесса Мария должна была отплыть в Голландию на одном корабле, королева и трое младших детей собирались добраться до Франции на другом – на «Льве». Два принца – Карл и Яков – оставались с королем в Англии, чтобы попытаться найти решение, каким образом удовлетворить требования парламента.

Пока королевская чета с трудом расставалась, Джон и прочие слуги ждали на причале на некотором расстоянии. Король держал руки супруги и нежно целовал их.

– Ты не уступишь им ни дюйма, – сказала королева.

Голос ее был требовательным и пронзительным, так что все стоявшие на причале могли слышать, как злая фея околдовывает короля Англии.

– Ты не сделаешь ни единой уступки. Их необходимо поставить на колени. Они должны знать, кто их хозяин. Ты не должен даже говорить с ними, прежде чем не поставишь меня в известность.

Карл снова поцеловал ее руки.

– Нет, – пообещал он. – Л-любовь моя, моя дорогая, любимая. Я буду думать о тебе все время.

– Тогда думай о том, что я не смогу вернуться, пока ты не казнишь предателя Пима за измену! – яростно сказала она. – И подумай о своем сыне, которому ты должен передать наследство в целости и сохранности. А я соберу в Европе такую армию, что мы уничтожим их, если они не согласятся! Так что не уступай ни в чем, Карл, я не разрешаю!

– Моя дорогая, д-дорогая любимая, – тихо повторял он.

Он поднял голову от ее рук, и она поцеловала его прямо в губы, как будто принимала у него торжественную клятву.

– Не забудь! – страстно воскликнула она. – Мы уже и так слишком многое потеряли из-за твоей слабости! Ни единой уступки без моего согласия. Ты должен сказать им, что это они должны признать свое поражение – и церковь, и армия, и парламент. Я королева, а не рыночная торговка, и я не собираюсь торговаться с ними. Ни единой уступки.

– Счастливого пути, любовь моя, – нежно сказал он.

Наконец она ему улыбнулась.

– Да хранит тебя Бог, – сказала она.

Не думая о том, какое впечатление произведет на слуг короля, ожидающих на причале, она перекрестила его голову ужасным католическим жестом. И Карл склонил голову под знаком Антихриста.

Генриетта-Мария подобрала свои пышные юбки и осторожно взошла по сходням на отплывающий корабль.

– И не забудь, – подняв голос, крикнула она уже с палубы корабля. – Никаких уступок!

– Нет, любовь моя, – печально сказал король. – Я скорее умру, чем р-разочарую тебя.

Корабль отошел от причала, и король велел подать ему коня. Он сел в седло и поскакал вперед, один, по крутым склонам холмов, окружавших маленький город, стараясь не упускать из виду парус королевы. Он скакал и махал ей шляпой, пока все уменьшавшийся корабль не исчез окончательно в блеклом тумане, стелившемся по волнам. И помазаннику Божьему ничего более не оставалось, как медленно и печально вернуться обратно в замок Дувра и написать жене, обещая, что он всегда будет делать только то, что она посчитает правильным.

После того как они вернулись в замок Дувра и разговелись, Джон незаметно отделился от группы придворных, окружавших короля. Он заказал коня из таверны и, когда был полностью готов покинуть замок, отправился искать короля.

– С разрешения вашего величества, я поеду домой, – осторожно сказал он.

Посмотрев на короля, он увидел, что тот был в одном из его настроений, которое можно было назвать в высшей степени драматическим. Джон отнюдь не желал стать аудиторией для одной из его трагических речей.

– Я обещал жене, что вернусь через пару часов, а прошли уже недели.

Король кивнул:

– Ты можешь п-поехать со мной, я еду в Лондон.

– Назад в Сити?

Джон был ошеломлен таким заявлением.

– Посмотрим. Посмотрим. Возможно, еще не п-поздно. Возможно, мы сможем договориться. Как ты думаешь, королева будет довольна, если мое следующее письмо придет из дворца Уайтхолл?

– Уверен, что все будут довольны, если вы сможете договориться о том, чтобы дворец вернулся к вам, – осторожно сказал Джон.

– Или я могу поехать в Б-бристоль, – сказал король. – Или на север?

Джон поклонился:

– Я буду молиться за ваше величество.

– Надеюсь, ты сможешь сделать больше, чем просто молиться. Надеюсь, ты будешь со мной.

Наступило неловкое молчание.

– В эти трудные времена… – начал было Джон.

– В эти трудные времена мужчина должен распрощаться с женой и выполнять свой долг, – категорически сказал король. – Долг нелегкий. Как это сделал я.

Джон поклонился.

– Ты можешь съездить, попрощаться с ней, а потом присоединяйся ко мне.

Джон снова поклонился, в голове его молнией проносились мысли, как бы избежать этой службы.

– Но я ведь только садовник, – сказал он. – Сомневаюсь, что буду полезен вашему величеству чем-либо иным, кроме содержания ваших дворцов в красоте. И когда королева вернется, я бы хотел, чтобы ее приветствовал прелестный сад.

Король смягчился при этих словах, но он был человеком, постоянно нуждающимся в эмоциональной поддержке. Потеря королевы заставила его льнуть к любому, а присутствие Джона было утешающим напоминанием о днях садов и маскарадов, поездок по стране и верноподданнических речах.

– Т-ты останешься со мной, – сказал он. – Когда вокруг меня соберется больше народа, я отошлю тебя в сад. Ну а пока что напиши жене и присоединяйся ко мне. Я остался без жены – не х-хочешь же ты быть счастливее своего короля?

Выхода не было.

– Конечно нет, ваше величество.

Прежде чем они покинули Дувр, он написал письмо Эстер.

Он не осмелился написать больше, так как боялся, что кто-то может украсть письмо и прочитать его. Но он надеялся, что она прочитает между строк и поймет его нежелание путешествовать с королем и принцами и его глубокую обеспокоенность тем, что никто из них, а меньше всех сам король, не представлял себе, куда и зачем им следует ехать и что делать дальше.

Они отправились на север, все еще не приняв никакого решения.

Удовольствие от поездки незамедлительно развлекло короля. Он обожал скакать верхом, ему нравилось освобождение от формальностей жизни при дворе. Он рассказывал о тех временах, когда они с герцогом Бекингемским проехали всю Европу – от Англии до Испании. И кроме них, не было больше никого – ни придворных, ни слуг. Он говорил об их нынешнем путешествии так, как будто это было такое же веселое приключение, и оба юных принца подхватили его настроение. Впервые в жизни принцу Якову и принцу Карлу разрешили ехать рядом с отцом как товарищам, и деревенские люди выстраивались по обочинам дорог, когда они въезжали в торговые города, и выкрикивали благословения красавцу-королю с непокрытой головой и двум очаровательным мальчикам.

Придворные, возвращавшиеся из загородных поместий и Уайтхолла, присоединялись к свите, и мало-помалу все путешествие превратилось в приключение. Кортеж ехал по весенней сельской местности, останавливаясь каждую ночь в охотничьем домике или в великолепном дворце Тюдоров.

Вокруг короля образовался двор, и многие верные ему дворяне, чтобы поддержать короля, глубоко запустили руку в собственные карманы. Они не скупились на организацию охоты, танцев и музыки повсюду, куда приезжал король. Но даже при этих условиях король делал долги, которые оставались неоплаченными.

Многие дворяне сидели дома, хотя их призывали, и не однажды. Многие не присылали денег. Когда король, уставший от провинциальных менестрелей, послал за придворными музыкантами, они ответили вежливым письмом, в котором написали, что приедут, если смогут, но поскольку им уже много месяцев не платили жалованье, то они не могут себе позволить выполнить повеление его величества без оплаты авансом. Впервые в жизни королю пришлось обходиться без собственных музыкантов. Денег не было ни на аванс, ни на оплату давнишних долгов.

Джон помалкивал, не напоминая королю о том, что его жалованье тоже не выплачивалось с конца прошлого лета, когда его назначили садовником в Отландсе на место отца, а также поручили заботиться о садах Уимблдона.

В конце концов, он следовал за королем вовсе не из-за денег. Ни любовь, ни верноподданнические чувства также не были причиной тому. Он не был ни корыстолюбивым наемником, ни тщеславным придворным. Он следовал за ним потому, что король отказывался отпустить его, а Джон еще не был готов отстаивать свою свободу. Лояльность по отношению к королю была скорее в память об отце, чья лояльность действительно никогда не подвергалась сомнению. «Чти отца своего» было одной из десяти заповедей. Джон попал в капкан привычек и собственных убеждений.

Он не прекращал попыток освободиться. Он говорил с королем во дворе конюшни прехорошенького охотничьего домика, который они реквизировали на неделю. Карл собирался на охоту на одолженной лошади и был в прекрасном расположении духа. Джон проверил, хорошо ли затянута подпруга под крылом седла, и посмотрел на короля:

– Ваше величество, а теперь вы разрешите мне уехать домой?

– Можешь доехать с нами до Теобальдса, – сказал король небрежно. – Там ведь один из садов твоего отца?

– Его первый королевский сад, – сказал Джон. – Я не знал, что двор снова собирается в путь. Мы возвращаемся в Лондон?

Король улыбнулся.

– Кто знает, – таинственно сказал он. – Игра еще даже не началась, Джон. Кто знает, какие ходы еще п-предстоит сделать.

– Для меня это не игрушки, – неосторожно взорвался Джон. – Как и для всех прочих мужчин и женщин, которые втянуты во все это.

Король обратил на него холодный взгляд.

– Значит, придется тебе быть плохим игроком, – сказал он. – Мрачной пешкой. Потому что если я готов смело рискнуть своим будущим, то я ожидаю от моих подданных, что они поставят на карту все ради меня.

Джон закусил губу.

– Особенно те, кто б-был рожден и вырос на нашей службе, – добавил король со значением.

Джон поклонился.

Остановка в Теобальдсе привела их ближе к Лондону, но не к согласию.

Почти каждый день между Теобальдсом и парламентом в Вестминстере сновали посыльные, но прогресса в переговорах не было. Король был убежден, что страна поддерживает его единодушно.

Во время путешествия на север от Дувра, во время каждой остановки, к нему приносили и приводили инвалидов, и одно прикосновение королевской руки излечивало их. Каждое верноподданническое высказывание в придорожной таверне или там, где они останавливались, убеждало его, что страна за него целиком и полностью. И ни у кого не хватало смелости сказать ему, что те, кто был с ним не согласен, вряд ли ожидали, пока король проедет мимо. И никто не напомнил королю, что в каждом крупном городе он получал петиции от простолюдинов и дворянства с просьбой признать права парламента, пересмотреть состав своих советников, помириться с шотландцами и парламентом.

Из Лондона доходили слухи, что отряды лорд-мэра по воскресеньям занимались военной подготовкой и готовы были драться не на жизнь, а на смерть за свободу парламента и города Лондона.

Город был целиком за парламент и против короля – готовились к осаде, с запада и севера копали рвы. Каждый рабочий должен был выкопать глубокие канавы, которые окружили весь город, а женщины, девушки и даже леди видели свой патриотический долг в том, чтобы по воскресеньям и праздничным дням помогать мужчинам рыть окопы.

Волна народного энтузиазма поднялась в поддержку правого дела парламента против импульсивного, надменного и, может быть, даже католического короля. Больше всего боялись, что он приведет армию из Ирландии и что эта армия снова вернет его в столицу, силой введет римско-католическую веру в стране, освободившейся от этого проклятия меньше ста лет тому назад. Или, если король не обратится за поддержкой к ирландцам, он может пригласить французов, потому что было широко известно, что его жена открыто вербовала сторонников во французскую армию, чтобы подавить город и его защитников.

Взволнованный Лондон, хаотический и напуганный, готовился к осаде с безнадежными шансами на успех и был полон решимости принять мученическую смерть.

– Мы отправляемся в Йорк, – объявил о своем решении король.

Джон все еще ожидал, что его освободят от королевской службы.

Из-под тяжелых век король окинул взглядом всех, кто находился во дворе конюшни, седлая лошадей для поездки.

– Вы все тоже едете, – сказал он.

Джон сел в седло и протиснулся через толпу придворных поближе к королю.

– Я бы хотел поехать в Уимблдон, – хитро сказал он. – Хочу убедиться, что там все в порядке. Что все там будет готово к приезду королевы, когда она вернется домой.

Король тряхнул головой, и Джон, бросив взгляд искоса, увидел, что король сиял. Он наслаждался ощущением действия и приключения, тем, что пришел конец женственной рутине маскарадов, постановок и поэзии двора мирного времени.

– Сейчас не время для садов!

Он засмеялся:

– В-вперед, Традескант.

На какое-то мгновение Джон задался вопросом, что бы такое сказать, чтобы отделиться от маленького кортежа, но потом пожал плечами. В настоящее время капризом короля было держать Традесканта при себе. Но каприз пройдет, как проходят все королевские капризы. Нужно просто выждать момент, когда что-нибудь отвлечет его внимание, и тогда испросить разрешения покинуть его и получить это разрешение.

Джон натянул поводья и занял место в арьергарде королевского кортежа, медленной рысью двигавшегося по величественной аллее парка Теобальдса, посреди моря золотых нарциссов, росших между деревьями. Ему на ум пришли мысли об отце, о том, как понравилась бы его отцу эта рябь, пробегавшая по золотым головкам под прохладным ветерком. Но тут же он с улыбкой понял, что, скорее всего, его отец сам приложил руку к этим посадкам. А когда король и свита выехали из парадных ворот, Джон оглянулся на аллею, обсаженную деревьями, и на море золота, омывающее их стволы, и подумал, что наследство его отца может служить стране дольше, чем наследство короля-хозяина, на которого он работал.

Когда в середине марта король и его ближайшее окружение добрались до Йорка, они обосновались в замке, а прочие придворные и приспешники расселились по гостиницам и тавернам в городе. Джон нашел место для ночлега на раскладной кровати в сеновале конюшни. В течение нескольких дней его никто не беспокоил, и он начал думать, что его службе королю пришел конец и он может отправляться домой. Он отправился на поиски короля в замок. Король был в своих личных покоях, вокруг были разбросаны книги и карты.

– Прошу прощения, ваше величество, – сказал Джон, просовывая голову в дверь.

– Я не посылал за тобой, – ледяным тоном произнес король.

Джон не стал подходить ближе.

– Ваше величество, весна на дворе, – сказал он. – Прошу вас о разрешении отправиться и надзирать за посадками в садах королевы. Она любит, когда цветочные клумбы в Отландсе выглядят красиво, и она хочет, чтобы в ее усадьбе в Уимблдоне были собственные фрукты. Там тоже скоро пора начинать посадки.

При упоминании о жене король сразу смягчился.

– Я бы очень не хотел разочаровать ее величество.

– Можешь ехать, – решил король.

Потом задумался на секунду.

– После того, как мы возьмем Гулль.

– Гулль, ваше величество?

Он подозвал Традесканта и жестом велел ему закрыть дверь, чтобы никто не мог их подслушать.

– Королева требует, чтобы я захватил гарнизон Гулля, – сказал он. – Чтобы у меня был сильный порт, куда союзники могли бы присылать подкрепление. Она скупила половину армий Европы, и ее брат, король Франции, тоже готов помочь нам.

Джон на секунду прикрыл глаза при мысли о французских католических войсках, выступающих против английского протестантского парламента.

– Она хочет, чтобы мы взяли Гулль для нее, – и мы это сделаем, – просто сказал король. – После этого можешь отправляться домой.

Джон упал на колено:

– Ваше величество, могу я говорить свободно?

Король улыбнулся своей ласковой улыбкой.

– Конечно, – сказал он. – Все мои подданные могут говорить со мной свободно, ничего не боясь. Я им отец и их единственный верный друг.

– Французская армия, католическая армия, не поможет вашему делу, – серьезно сказал Джон. – В этой стране есть много мужчин и женщин, которые не разбираются во всех тонкостях вашей ссоры с парламентом, кто там прав или виноват. Но все они считают французскую армию вражеской армией. Люди будут плохо говорить о королеве, если узнают, что именно она призвала французов сражаться против ее собственного народа, против англичан. Те, кто сейчас любит вас и любит ее, не примут французскую армию. Вы потеряете их любовь и доверие.

Карл задумался с таким видом, как будто никто никогда не говорил ему подобных слов.

– Ты веришь в это, садовник Традескант?

– Я знаю этих людей, – продолжал настаивать Джон. – Это простые люди. Они не всегда понимают все доводы, часто они не умеют читать. Но они доверяют собственным глазам. И если они увидят, что против английского парламента выступает французская армия, они сообразят, что страну хотят завоевать и что для них правильным будет сражаться против французов. Мой отец отправился с вашим другом герцогом Бекингемским воевать с французами. Годами они были нашими врагами. И деревенский люд решит, что французы хотят нас завоевать. И они будут готовы драться с ними.

– Я так на это не смотрел.

Карл выглядел нерешительно.

– Но мне нужна армия, и мне нужны боеприпасы, а в Гулле самые большие оружейные склады за пределами Лондона…

– Но это только в том случае, если вы решите начать войну, – увещевающе сказал Джон. – Оружие нужно, только если вы будете воевать. Но если вы договоритесь…

– Я стремлюсь к соглашению, – сказал король. – Я отправлял им послание за посланием, предлагая переговоры и уступки.

Джон вспомнил бурные требования королевы повесить членов парламента, прежде чем она вернется в свой город.

– Я возьму Гулль, а потом предложу уступки, – решительно сказал король.

Джон испытал то самое чувство бессилия, которое рано или поздно приучались переносить все советники короля.

– Если вы придете к соглашению, вам не нужно будет брать Гулль. – Он попытался уговорить короля. – Если вы договоритесь с парламентом, страна заживет в мире и не будет больше нужды в крепости, будь то Гулль или какой-нибудь другой форт. Не будет больше необходимости в переговорах с позиции силы.

– Она хочет, чтобы я взял Гулль, – упрямо повторил король. – И он мой. Я просто возьму то, что по праву принадлежит мне.

Традескант поклонился. Когда король начинал говорить о своих правах, продолжать разговор становилось затруднительно. По праву всё во всех четырех королевствах принадлежало ему. Но на практике все эти страны управлялись посредством разнообразнейших компромиссов. И как только король начинал использовать драматический голос, к которому он прибегал в дворцовых маскарадах, и вещать величественно о своих правах, любая договоренность становилась невозможной.

– Когда мы отправляемся в Гулль? – спросил Джон решительно.

Король улыбнулся ему, в глазах его сверкнул остаток былого веселья.

– Я пошлю принца Якова туда с визитом, – сказал он. – Они не смогут отказать принцу. Он поедет с пфальцграфом, своим кузеном. А я п-последую за ними. Они не могут разделить отца и сына. А как только он окажется внутри, он откроет передо мной ворота. И как только я окажусь там, – он прищелкнул пальцами, – город мой! Вот так – легко и мирно.

– Но что, если…

Король тряхнул головой.

– Нет. Не надо б-брюзжать, Традескант, – сказал он. – Город Гулль на моей стороне. Увидев принца Якова, они распахнут ворота, и потом, когда мы закрепимся там, мы можем настаивать на своих условиях в переговорах с парламентом.

– Но, ваше величество…

– Можешь идти, – любезно проговорил король. – Завтра утром ты едешь со мной в Гулль.

Конечно, они выехали неторопливой рысью по дороге позже назначенного времени. Когда они наконец добрались до небольшого взгорка перед городом, повеяло внезапным острым холодом северного весеннего дня, клонящегося к закату, и начало темнеть. Вечерело.

Король привел с собой тридцать всадников, несущих штандарты и знамена. Кроме них, короля сопровождали десять молодых дворян, Традескант и с десяток слуг.

Когда они подъехали к городу, Традескант увидел, что мощные ворота захлопнулись наглухо, и сердце его упало.

– Что такое? – спросил король.

– Проклятье, это оскорбление! – воскликнул кто-то из юношей. – Давайте подъедем к воротам и потребуем, чтобы их открыли.

– Ваше величество… – сказал Традескант, направляя лошадь поближе к королю.

Молодые придворные смотрели волком на садовника, скачущего среди них. Традескант продолжал настаивать:

– Может, нам лучше проехать мимо, так, как будто мы и не собирались вовсе заезжать сюда.

– И что в этом толку? – поинтересовался король.

– Тогда никто не сможет сказать, что английский город закрыл ворота перед вами. Город не закрывал ворота потому, что мы не собирались входить в них.

– Чепуха! – пренебрежительно произнес король.

Несколько сопровождавших его юношей рассмеялись.

– Это только научит их наглости. Отряд принца Якова откроет нам ворота, если губернатор Гулля не желает сделать этого сам.

Король снял шляпу и поскакал к городу. Часовые на стенах смотрели на него сверху, и Джон увидел с чувством тяжелой тошноты, что они небрежно нацелили на него свои луки. На него, на своего монарха, так, как будто он был самым обычным разбойником с большой дороги, приближающимся к городским стенам.

– Господи, прошу Тебя, чтобы ни один придурок не выстрелил случайно, – сказал Джон, следуя за ним.

– Откройте ворота перед королем Англии! – крикнул часовым один из придворных.

Последовала короткая унизительная свара, и на стене появился сам губернатор Гулля сэр Джон Хотэм.

– Ваше величество! – воскликнул он. – Как жаль, что мы не знали о вашем приезде.

Карл улыбнулся ему наверх.

– Не имеет з…значения, сэр Джон, – сказал он. – Открой ворота и впусти нас.

– Не могу, ваше величество, – извиняющимся тоном сказал сэр Джон. – Вас слишком много для моего маленького городка. Мне негде будет разместить вас.

– Н-нам все равно, – сказал король. – Открывай ворота, я хочу видеть сына.

– Вас слишком много, ваш отряд слишком большой и воинственный. Я не могу впустить вас в этот поздний час, – сказал сэр Джон.

– Вовсе мы не воинственные! – воскликнул Карл. – Просто небольшая группа искателей приключений.

– Вы вооружены, – заметил губернатор.

– Моя обычная охрана, – сказал король.

Он все еще улыбался, но Джон увидел, что губы его побелели, а рука слегка задрожала на поводьях. Его лошадь прянула в сторону. Королевские сопровождающие с каменными лицами смотрели на караульных на бастионах Гулля.

– Прошу вас, ваше величество, – умолял сэр Джон. – Если вы хотите войти, войдите как друг. Если вы хотите войти мирно, возьмите с собой несколько ваших людей.

– Это мой г-город! – закричал король. – Ты что… ты… отрицаешь право короля войти в его собственный город?

Сэр Джон закрыл глаза. Даже снизу, с дороги перед воротами, спутники короля могли видеть страдания, исказившие его лицо. Джон чувствовал глубокое чувство симпатии к этому человеку, душу которого раздирали противоречия. Точно то же самое испытывал и он сам, и все остальные жители королевства.

– Я не отрицаю право вашего величества войти в ваш город, – осторожно сказал губернатор. – Но я отрицаю право на вход вот этих людей. – Он показал на тридцать стражников. – Возьмите с собой дюжину ваших людей, и вечером вы будете ужинать с принцем в нашей парадной палате! Я буду счастлив оказать вам радушный прием.

Один из придворных пододвинул лошадь боком поближе к королю.

– А где же отряд принца? – спросил он. – Они уже должны были бы открыть нам ворота.

Карл бросил на него сердитый взгляд:

– И в самом деле, где же они?

Он снова повернулся к губернатору Гулля:

– Где мой сын? Где принц Яков?

– Он обедает, – ответил губернатор.

– Пошлите за ним!

– Ваше величество, я не могу. Мне сказали, чтобы я его не беспокоил.

Карл резко бросил коня вперед.

– Хватит с м-меня! – заорал он на губернатора. – Открывай ворота! Это приказ твоего к-короля!

Губернатор посмотрел вниз. Его белое лицо еще больше побледнело.

– Я не могу открыть ворота перед тридцатью вооруженными всадниками, – сказал он упрямо. – У меня свои приказы. Вы сами, как король, всегда будете приняты здесь радушно. Но я не открою ворота моего города ни перед какой армией!

Один из придворных королевской свиты подскакал поближе и закричал людям, которые с любопытством выглядывали над верхушками оборонных стен:

– Перед вами король Англии! Сбросьте своего губернатора со стены! Он предатель! Вы должны подчиняться королю Англии!

Никто не сдвинулся с места, а чей-то грубый голос проорал в ответ:

– Ага, он король еще и Шотландии, и Ирландии, а много ли там справедливости?

Великолепный жеребец короля встал на дыбы и прянул в сторону, когда король натянул поводья.

– Да б-будьте вы прокляты! – прокричал король. – Я тебе этого не забуду, Джон Хотэм! Я не з-забуду, как ты закрыл передо мной ворота моего собственного города!

Он круто развернул коня и пустил его галопом по дороге, его стража с грохотом поскакала за ним, за стражей последовали придворные, слуги, а с ними и Джон.

Король не осаживал коня, пока не загнал лошадь. Лишь тогда отряд приостановился, все обернулись и посмотрели на стены города. Вдалеке они увидели, что ворота наконец отворились, подъемный мост опустился и из города выехал небольшой отряд всадников, которые поехали вслед за ними.

– Принц Яков, – сказал король. – Опоздал на десять минут.

Отряд короля подождал, пока всадники подъехали поближе и остановились.

– Где вас, черт побери, носило, сэр? – потребовал король ответа у своего племянника пфальцграфа, возглавлявшего отряд.

– Сожалею, ваше величество, – флегматично ответил молодой человек. – Мы обедали и не знали, что вы стоите у ворот, пока не появился сэр Джон и не сказал, что вы только что уехали.

– Мы же договаривались, что вы откроете мне ворота! А не будете бездельничать там, зарывшись по уши в кормушки!

– Мы не были уверены, что вы приедете. Мы вас ждали перед обедом. Вы сказали, что появитесь днем. Мы перестали ждать вас. Я подумал, что губернатор сам откроет вам ворота.

– Но он не захотел этого делать! И там не оказалось никого, кто мог бы заставить его, потому что вы сидели и обедали, как обычно!

– Сожалею, дядя, – ответил молодой человек.

– Ты еще больше пожалеешь! – Король был зол. – Потому что теперь получается, мне было отказано в посещении одного из моих городов в дополнение к тому, что меня прогнали из Сити! Плохо, плохо ты сегодня поработал!

Он повернулся к сыну:

– А ты, Яков? Ты разве не знал, что отец стоит у ворот?

Принцу было всего восемь лет.

– Нет, сир, – сказал он.

Его тоненький голосок еле слышно прозвенел в холодном вечернем воздухе.

– Ты очень, очень разочаровал своего отца сегодня. – Карл помрачнел. – Богу молюсь, чтобы сегодняшние события не научили людей злых и вероломных, что они могут бросить мне вызов и жить по своим, порочным законам и при этом ничего не б-бояться.

Нижняя губа у принца предательски задрожала.

– Я не знал. Мне жаль, сэр. Я не понимал.

– Это был безрассудный план с самого начала и до конца, – сказал пфальцграф мрачно. – Кто это все придумал? Любой дурак сразу увидел бы, что он не сработает.

– Это был м-мой план, – ответил король. – Но для его успеха требовались скорость, решительность и отвага. Вот он и не сработал. Как я могу добиться успеха с такими слугами?

Он посмотрел на всех так, как будто все они были виноваты, потом повернул голову коня к Йорку и повел их назад к городу сквозь сгущающиеся сумерки.