Зимнее пламя

Глава 18

Когда Дженива, поеживаясь от холодного воздуха в коридоре, закрыла за собой дверь, она не увидела лакея, который мог бы проводить ее. Возможно, внизу не ожидали ее возвращения, или ей следовало позвонить и вызвать слугу, однако она даже обрадовалась его отсутствию, поскольку получила свободу, которая, по словам лорда Родгара, была превыше всего.

Пока ее не лишили этой свободы, она поспешно направилась в сторону, противоположную главной лестнице. Вряд ли вежливо бродить по дому, в котором тебя принимают как гостью, но Дженива не собиралась заходить в комнаты и только искала какого-то места, где бы ей никто не мешал думать.

Она повернула в другой коридор, слабое освещение которого указывало на то, что им редко пользовались, здесь горело всего несколько свечей, для безопасности огороженных стеклянными щитками, их света хватало лишь на то, чтобы проходящий по коридору не споткнулся.

Дженива чувствовала, что погружается в таинственную неизвестность, и наслаждалась уединением, а также возможностью поразмяться. Даже в Танбридж-Уэллз, связанная представлениями Эстер о приличиях, она не всегда могла ходить в лавочки, церковь и библиотеку, а за прошедшие несколько дней все ее прогулки ограничивались переходами из кареты в гостиницу.

Дженива заходила в коридоры, чем-то заинтересовавшие ее, и шла по ним быстрыми шагами, размахивая руками, пока не избавилась от мрачного настроения. Очевидно, у нее просто была потребность двигаться. Сердце стучало, лицо горело. Она остановилась и, раскинув руки, попыталась дотянуться до стен, остававшихся еще далеко, затем до тускло освещенного потолка, после чего пошла дальше, жалея лишь о том, что завтра нахлынет поток гостей и заполнит весь дом.

Впрочем, что за неблагодарность! Дженива с таким волнением ожидала светского вечера в этом великолепном доме, а теперь ей хотелось побыть одной. Она так стремилась вырваться из дома Эстер, а сейчас почти желала снова оказаться там, где все неприятности были ей хорошо знакомы.

Размышляя об этом, девушка пошла дальше. К тому времени, когда кончилось ее детство, она уже устала от полной лишений жизни на корабле. Даже самые лучшие корабли имели вонючие трюмы, где, если вам везло, томились несчастные животные, которые обеспечивали команду молоком и мясом во время плавания. Перевозка кавалерийских лошадей была еще ужаснее.

Во время длительного плавания пищи всегда не хватало, а иногда она оказывалась почти несъедобной. Ей каждый день приходилось вытряхивать жучков из галет и соскабливать плесень с сыра.

Жуки. Дженива со злостью подумала об Эшарте.

В тихую погоду море выглядело прекрасно, но в ветреную становилось адом. Тогда на корабле не оставалось сухого места, и те, в чьи обязанности не входила борьба со штормом, прятались по углам, страдая от накатывающих на корабль морских волн.

По сравнению с этим жизнь на берегу — совсем другое дело. С бездумным эгоизмом молодости Дженива иногда жалела, что долго нет сражений, ибо тогда их с матерью оставляли в ближайшем порту. Часто она мечтала о постоянном доме в Англии, пока судьба не предоставила ей его. Когда умерла мать, отец вышел в отставку, и они поселились в приятном домике вблизи Портсмута.

Была ли она счастлива? Вряд ли. Хотя как она могла быть такой несчастной, живя с отцом? Казалось, он нуждался в ее обществе, видя в ней замену своей Мэри, но он не любил гостей. Когда у Дженивы появилось несколько друзей, она практически не имела возможности проводить с ними время.

Затем в их жизнь вошла Эстер Пул — овдовевшая сестра сослуживца отца, и отец снова почувствовал радость жизни. Переезд в Танбридж-Уэллз не огорчил Джениву, поскольку у нее не было глубоких привязанностей в Портсмуте.

Теперь, спустя несколько месяцев, она воспользовалась случаем сбежать из дома, но мысль о возвращении пугала ее, и не только потому, что атмосфера нового дома казалась ей гнетущей, а потому, что она боялась наделать глупостей. Громкая ссора с Эстер разобьет сердце отца, которому ее тайные страдания и так уже нанесли незаслуженную рану.

После неприятной сцены с вертепом отец, помогая ей убрать его, пытался превратить все в шутку, а когда они закрыли ящик, сказал:

— Мы всегда загадывали желание на Рождество, не так ли?

В прошлом. В прошлом.

Она поправила его — ведь они делали это в канун Рождества, но он не обратил на ее слова внимания.

— Вот тебе мое пожелание, Дженни, милочка: хорошего мужа и дитя на руках к следующему Рождеству. Тогда у тебя будет собственный дом, в котором ты и поставишь вертеп, и ребенок, вместе с которым ты будешь устанавливать его.

Дженива улыбнулась, чтобы скрыть боль, ибо он желал этого для себя, а не только для нее. Он любил её и желал ей всего самого лучшего, но еще больше он хотел покоя в своем новом гнезде. Эта поездка была ее побегом, но спустя всего лишь три дня, проведенных в карете с дамами Трейс, она уже жаждала уединения.

Оглядевшись, Дженива поспешила дальше. Неужели ей невозможно угодить? Неужели она из числа тех людей, которые никогда ничем не довольны, где бы они ни находились? Конечно, нет. Слава Богу, она часто бывала очень счастлива и умела это ценить. Просто события этого дня расстроили ее, но они и святого вывели бы из себя.

Что ей нужно теперь, так это хорошо выспаться. Если повезет, то Талия уже легла, и тогда…

Дженива повернула назад и тут обнаружила, что не имеет ни малейшего представления о том, где находится. Куда ей теперь идти? И как это все же глупо — оказаться одним из первых потерявшихся гостей…

Выбрав направление, Дженива попыталась провести прямую линию через беспорядочную сеть коридоров, затем повернула за угол и увидела свет, холодный и бледный, вероятно, это был лунный свет, падавший из окна. Она направилась к нему, уверенная, что, выглянув в окно, сможет определить, где находится, как когда-то определяла дорогу по звездам.

Однако свет шел не из окна, а из арки, ведущей в длинную комнату с высокими окнами во всю стену. Войдя и оглядевшись, Дженива нисколько не удивилась, увидев ряды картин. Картинная галерея Маллоренов! Лунный свет делал лица предков семьи призрачно-серыми, и Джениве казалось, что любой из них мог бы сейчас выйти из рамы и погнаться за ней.

К счастью, прямо перед ней оказался портрет человека, который был жив и здоров, — здравствующего маркиза, он стоял в придворном платье, надменный и суровый, — молодой, но величественный вельможа. Его, по-видимому, не оскорбило ее самовольное появление, но пронзительный взгляд, направленный на нее, заставил ее вздрогнуть.

Она отвела глаза… и увидела еще одного маркиза. Лорд Эшарт в небрежной позе сидел на подоконнике, вытянув перед собой длинные ноги и держа руки в карманах. Он изучающим взглядом холодно смотрел на нее — совсем как его кузен.

— Не деву ли я вижу пред собою? — насмешливо произнес он, искажая фразу из Шекспира. — Иди, позволь мне сжать тебя в объятиях!

Дженива заколебалась из-за охватившего ее жара и в еще большей степени от страха. Она не была готова к этой встрече, но гордость не позволила ей повернуться и убежать, и она ответила словами из «Макбета»:

— Возможно, но я дева, не лишенная ума, милорд.

— Самая дурная порода. — Он недовольно хмыкнул. — Что вы здесь делаете, мисс Смит?

— Если маркизам позволено гулять по ночам, почему мы, простые смертные, не можем делать то же самое?

— И вы тоже спасаетесь от Маллоренов, не так ли? Тогда бегите из этой комнаты — их здесь слишком много.

— По правде говоря, милорд, я спасаюсь от Трейсов.

— Все равно вам не повезло. Вы нашли меня. А еще… — он небрежно махнул рукой, — мою пресловутую тетку.

Дженива не устояла перед соблазном и подошла к нему поближе, чтобы рассмотреть картину, висевшую на противоположной стене. Когда она взглянула на нее, дрожь пробежала по ее спине, призрачные черты лица на портрете как будто расплывались, исчезали… Дженива не сразу догадалась, что это лишь набросок к портрету, который так и не был окончен. На портрете ясно угадывались голова и плечи девушки в костюме гречанки, с лирой в обнаженных руках; темные волосы обрамляли смеющееся лицо.

— Она не выглядит безумной, — тихо заметила Дженива.

— Безумие само безумно, оно может приходить и уходить…

— И вы действительно думаете, что муж довел ее до безумия?

Маркиз указал на портрет рядом с наброском:

— Вот он. Посмотрите сами.

Дженива долго вглядывалась в парадный портрет мужчины в пудреном парике с кротким выражением лица. По другую сторону висел другой портрет, изображавший леди, которая выглядела не только красивой, но и очень милой. Ее отличали доброта и благородство, так что при сравнении ней леди Августа казалась своенравной красавицей.

— Портреты могут лгать, — сказала Дженива.

— Да, но обычно они скрывают толщину и бородавки, а не душу.

— Я видела ваш портрет, тот, что у леди Трейс.

— А, тот. Помню, позирование меня до смерти раздражало, но это обычное состояние любого мужчины, не так ли? Непостоянство, беспокойство, скука… Не хотите ли что-нибудь прибавить?

Дженива повернулась и в упор посмотрела на него.

— Вы пьяны, милорд?

Неужели она права? Впрочем, тяжелые веки могли придавать ему обманчиво сонный вид.

— Разве не говорят: «Пьян, как лорд»? Ясно, что мой долг быть пьяным, раз положение обязывает. Могу я предложить и вам?

Дженива шумно вздохнула, чтобы скрыть дрожь. Не лучше ли ей уйти, пока не пострадала ее гордость?

Она уже хотела повернуться, как вдруг он сказал:

— Подойдите, мисс Смит, посидите со мной. Я обещаю, что ничем не оскорблю вас. Рано или поздно нам все равно придется решить, каким образом разорвать нашу помолвку.

Если растягивать силу воли до бесконечности, она может лопнуть, подумала Дженива и села, оставив между ним и собой место, достаточное для одной или двух воображаемых дуэний. Лунный свет падал на его сильное тело, и у нее перехватывало дыхание.

— И что вы предлагаете, милорд? Кажется, нам нетрудно найти повод для ссоры…

— Это правда. Мирно сосуществовать было бы труднее, но, возможно, нам следует попытаться поизображать влюбленных день или два, чтобы в нашу помолвку поверили.

У Дженивы от предвкушения и страха пробежали по коже мурашки.

— Послушайте, вы же не тупица. Если Тесс Броуксби распустит язык, то гости, которые приедут завтра, тут же узнают все сплетни и станут следить за каждым нашим шагом. Если заметят, что мы уже на ножах, то помолвка покажется им притворством, но если пару дней они будут видеть нашу горячую влюбленность, то вас сочтут жертвой моего бессердечия.

— Простите, но я вовсе не хочу, чтобы меня считали жертвой!

В уголках его губ появилась улыбка.

— В таком случае мы сможем изобразить победу добродетели над пороком.

«Нет, если ты будешь так улыбаться мне!» Дженива раскрыла веер, чтобы воспользоваться им как щитом.

— Очень хорошо, милорд. Я постараюсь изображать влюбленность в течение двух дней, но в награду надеюсь получить решительный и приятный для меня разрыв.

Маркиз больше не скрывал улыбку.

— Не могу ли я сначала заинтересовать вас весьма выгодным для вас союзом?

Дженива почувствовала, что дрожит. Ну уж нет, не настолько она глупа!

— Если вы соблазните меня, милорд, я не освобожу вас от обязательства жениться.

От этих слов улыбка исчезла с его лица.

— Достойный противник. Пусть так и будет. Когда мы расстанемся? Пожалуй, не раньше чем после Рождества. Мы же не хотим нарушить праздничные радость и мир, не так ли?

Она пристально посмотрела на него, проклиная мешающую полутьму.

— В самом деле? А я предполагала, что вы приехали сюда именно с этой целью.

— Именно с этой? С чего вы взяли?

На нее неожиданно пахнуло холодом. Ей не следовало упоминать об этом, но ради собственной безопасности она должна знать, что происходит.

— Лучше скажите правду.

— Ах да! Я же Локи на этом празднике…

— Локи?

— Северный бог раздора.

— Выражайтесь яснее, милорд! Что вы задумали?

— Боюсь, это вас не касается.

Он прав, но не в ее характере отступать, когда речь идет о справедливости.

— Если это угрожает вашим тетушкам, я не позволю вам обидеть их.

— Тут вы можете положиться на меня и не беспокоиться об их благополучии, мисс Смит.

Дженива уже хотела возразить, но вдруг поняла, что за определенную границу разумному человеку лучше не переходить.

— У вас такой вид, — хмыкнул маркиз, — как будто вы собираетесь откусить себе язык.

Этот мрачный юмор помог ей набраться храбрости.

— Вы действительно намерены поднять шум, милорд, из-за трагедии, случившейся почти сорок лет назад?

— Ах, не надо, pandolcetta! He вмешивайтесь в это, и ваш сон всегда будет приятным…

Это уже предупреждение. От его сурового тона волосы зашевелились у нее на затылке.