Звездолов

12.

Патрик направлялся в горы. Горы звали его, манили окутанными туманом вершинами, всегда дарившими покой и мир — хотя бы на время. Отдохнувший жеребец с легкостью отмерял милю за милей, а Патрика все преследовал прощальный взгляд Марсали, и чем больше удалялся он от дома, тем понятнее становились ему ее боль, ее смятение и ужас, когда она, внимательно посмотрев на него, впервые увидела, во что он превратился.

Заметила ли она клеймо смерти на его лице? Поняла ли, что каждая складка — жуткая мета загубленной им чужой души? Почувствовала ли страх, животный ужас, непрерывно мучивший его на поле брани? Ясно одно: что бы ни увидела, о чем бы ни догадалась Марсали, это ей не понравилось бы.

Патрик дал шпоры гнедому, пустив его в галоп, и в несколько мгновений пересек зеленую луговину между двух скалистых вершин. Конь подчинялся неохотно, медлил, и Патрик с трудом подавлял в себе желание сорвать гнев и отчаяние на бессловесной скотине. Еще вчера он приглядел в отцовской конюшне красивого серого жеребца, но один из первых военных уроков, усвоенных им смолоду, гласил: не выбирай приметного коня, если знаешь, что встретишь врагов.

Вот уже близко хижина, цель его путешествия. По преданию, здесь его предки, Сазерленды, скрывались от преследований англичан во времена царствования короля Эдуарда I. Хижина была старая, приземистая, но надежная, с толстыми стенами грубой каменной кладки, почти незаметная в густом лесу. Никто, кроме охотников, изредка останавливавшихся на ночлег, не жил тут: слишком далеко до Бринэйра, да и окрестные каменистые пустоши не годились ни для пахоты, ни для пастбища.

Если б мачехе понадобилось укромное местечко для тайных встреч, лучшего она не нашла бы.

Гнедой благополучно взобрался по узким горным тропкам и остановился у бурлящего среди расколотых аспидно-серых валунов водопада. Горные пики поднимались вокруг и терялись в небе. В воздухе висела тончайшая водяная пыль, и Патрик сразу же промок насквозь, но никакого неудобства не ощущал.

Когда-то давно ему показал это место отец. Это было еще до того, как он отправил сына на воспитание к Ганнам.

— Помни о тех Сазерлендах, что проложили тебе дорогу, — промолвил тогда отец, стоя рядом с ним и гордо озирая северные пределы своих владений.

Отец поведал ему легенду этой хижины, рассказал, как их предки сражались вместе со знаменитым шотландцем Уильямом Уоллесом против английского короля Эдуарда I, а потом — вместе с Робертом Брюсом против Эдуарда II, как их преследовали и объявили вне закона, точно разбойников, а они все-таки выжили, ибо были едины.

— Помни, что ты принадлежишь своему клану, сын. Клан — самое важное, что есть в жизни. Важнее бога, даже важнее семьи. Важнее, чем сама жизнь.

Патрик слушал отца с изумлением. Высокий, сильный, он был в тот момент незнакомым и далеким, и необычное воодушевление горело в его глазах.

— Обещай мне, сын, — продолжал отец, — клянись жизнью, честью — всем, что имеешь и будешь иметь, — что твой клан для тебя всегда будет превыше всего.

Патрик обещал. В свои шесть лет он не особенно представлял себе, что значит эта его клятва, но, чтобы заслужить похвалу отца, сделал бы все, что угодно. Но если тогда он не понимал, что пообещал отцу, то теперь понял слишком хорошо. Эту клятву снова и снова вбивал ему в голову тот самый человек, который заставил его, несмышленого ребенка, дать ее. Именем этой клятвы его вынудили отправиться воевать под началом Монтроза, а потом и других.

Патрик знал, как важно для отца одобрение и уважение клана, и потому хорошо понимал, каким позором стало для него известие о неверности жены. К тому же она выбрала для своих свиданий место, священное для всех Сазерлендов, что не могло не нанести особенно болезненный удар по гордости старика. Стоя сейчас у поросшей мхом стены, он гадал, кому еще могло быть известно о том, как много значит эта хижина для маркиза Бринэйра. Разве что Дональду Ганну? Да, должно быть, отец рассказал давнему другу эту историю, когда они охотились где-нибудь неподалеку.

На миг Патрику нестерпимо захотелось, чтобы Марсали была здесь, рядом, и он мог бы поделиться с ней своими мыслями и выслушать ее. А потом они вместе доискались бы, что случилось два года назад с ее тетей Маргарет.

Но, по правде говоря, он так долго жил только своим умом, что, пожалуй, не смог бы, как ни хотел, открыться любимой женщине. Даже с Хирамом и Руфусом он редко делился своими мыслями и планами, пока не наступало время действовать. В этом, надо признать, он был настоящим сыном своего отца.

Вокруг хижины за последние годы поднялся густой подлесок, и тропинка почти заросла. Интересно, приходил ли сюда кто-нибудь хоть раз за минувшие два года? Отец на его месте прочесал бы все вокруг в поисках любой улики, предпринял бы все, что счел бы полезным для дела. Патрик почувствовал себя обязанным заглянуть внутрь.

Он осадил коня у двери, спешился, привязал его к низко растущей ветке дуба и пошел к хижине. Вдруг его взгляд привлекло темное пятно на земле, потом еще одно, в нескольких шагах от первого, и третье — у самой двери. Он видел слишком много таких пятен, чтобы сомневаться в их происхождении.

Положив руку на рукоять кинжала, Патрик приоткрыл дверь. Свет ворвался в темное, пропахшее плесенью и кровью помещение, и взгляд Патрика тут же остановился на теле, неподвижно лежавшем на охапке грязной соломы в углу. Патрик быстро огляделся и, убедившись, что опасности нет, в два шага очутился рядом с распростертым на соломе человеком.

Он сразу узнал его. Каждый, кто хоть раз останавливался в Эберни на ночлег, знал Быстрого Гарри. Покачав головой при виде ржавых, запекшихся пятен на пледе Быстрого Гарри, он приложил пальцы к шее раненого и с облегчением перевел дух, нащупав едва заметное, слабое биение пульса. Дыхание Быстрого Гарри было затрудненным и хриплым, кожа — горячей, как огонь.

Откинув набухший от крови плед, Патрик увидел поперек груди страшный рубец от удара меча. Рана выглядела плохо; она уже успела загноиться, хотя заражение еще не пошло вглубь. Быстрый Гарри просто обессилел от жара и потери крови. Удивительно, как удалось ему добраться до хижины, ведь набег случился за много миль к северу от этих мест.

Патрик беспомощно смотрел на рану и проклинал себя, что не взял с собой никого — и ничего. Ни людей в помощь, ни вина, ни воды, ни хлеба.

Но заниматься самобичеванием некогда: у Быстрого Гарри времени почти не осталось, и первое, что ему было необходимо, это вода.

Бегло оглядевшись, он увидел, что в хижине не осталось ни одного целого горшка или кувшина: повсюду валялись лишь черепки. Стол и стулья тоже были разбиты в мелкие щепки. На миг Патрик представил себе, как отец методично крушит все вокруг, одержимый яростью.

Стиснув зубы, он принялся за поиски и наконец нашел глиняный черепок, достаточно большой, чтобы налить в него воды; бросился к протекавшему невдалеке ручью, зачерпнул воды и, вернувшись, принялся будить раненого.

Сначала он осторожно тронул его за плечо. Когда это не помогло, отважился тряхнуть посильнее. Ему не хотелось, чтобы Быстрый Гарри тихо угас, и на то у него была своя, не вполне бескорыстная причина: Гарри, несомненно, что-то знал, что-то видел. Да и не хотелось Патрику принимать на душу грех за смерть ближнего.

Гарри тихо, едва слышно застонал. Как видно, он еще цеплялся за жизнь.

— Гарри, — позвал Патрик. — Гарри!

Веки Гарри затрепетали, поднялись, опустились, снова поднялись. Мутно-голубые, невидящие глаза мало-помалу прояснились и остановились на пледе Патрика. Гарри попытался отодвинуться, отпрянуть, но Патрик удержал его.

— Нет, — мягко сказал он, — ты в безопасности. Я тебе плохого не сделаю. — Он сознательно перешел на местное наречие — язык, на котором сам говорил еще ребенком и который помог бы Гарри лучше его понять и успокоиться.

— Воды.

Поддерживая Гарри под спину, Патрик помог ему привстать настолько, чтобы сделать глоток, и поднес к его губам разбитую чашку.

Быстрый Гарри жадно выпил всю воду до капли и только потом поднял глаза на своего спасителя.

— Ты… неужто Патрик Сазерленд?

— Ну, я, — отвечал Патрик, не уклоняясь от его взгляда. — Если ты о том набеге, то я здесь ни при чем. Да ты, наверно, и сам знаешь.

— Я шел за ними, — с трудом выговорил раненый, — шел пешком. Я слышал, они называли твое имя, но тебя я еще мальчишкой помню и знаю, что тебя среди них не было. — Он попытался сесть, но застонал от боли. Ему не хватало сил.

— Куда они поехали? — спросил Патрик.

— На юг. К вашим землям. — Быстрому Гарри было все труднее говорить, но он все-таки спросил:

— А моя жена и сын?

— В Эберни, живы-здоровы, — успокоил его Патрик. Сообщить Гарри, что сын его опасно ранен, он так и не решился.

Гарри вздохнул, и в груди у него захрипело.

— Выродки подлые. Я следил за ними, и один заметил меня и вернулся… Он думал, что убил меня, а я только прикинулся мертвым.

— Как ты сюда добрался?

— Я на это место набрел давным-давно.

— Ты запомнил их лица, дружище?

— Только одного. Остальные были размалеваны. Да и этого я никогда прежде не встречал, хотя теперь уж век буду помнить. Такой страхоты я в жизни не видел, и говорил он чудно, скрипуче так, а смех у него — будто свист меча. Никогда не слыхал такого жуткого смеха.

— Скрипуче? — обеспокоенно переспросил Патрик, ощущая, как недоброе предчувствие сжимает сердце. — Он говорил с тобой?

— Да, он сказал… — Гарри задохнулся от боли и снова застонал.

— Он сказал?.. — настойчиво повторил Патрик. Взгляд раненого рассеянно блуждал по хижине, — Он сказал… «Приятель, ты столько пробежал — и все зря».

— Не зря, — тихо возразил Патрик. — Сейчас принесу тебе еще воды и отправлюсь за подмогой.

— А… набег?

— Это сделали не Сазерленды. Клянусь. Я бы отвез тебя в Бринэйр, да, боюсь, ты не вынесешь дороги. Ты уже потерял много крови. Рисковать опасно: вдруг в пути откроется рана? Лучше я привезу сюда все, что надо. Пищу, лекарства, бинты.

Глаза Быстрого Гарри, красные, воспаленные, не отрываясь смотрели на него.

— Я ни минуты не думал, что это сделали вы, лорд Патрик.

Патрика тронула грубоватая сердечность этих слов. Ему так нужно было сейчас доверие обоих кланов. Даже если придется завоевывать это доверие мучительно медленно и трудно, — что ж, значит, так тому и быть.

Устроив Гарри поудобнее, он сложил в очаге обломки стола и стульев, какие нашел в хижине, и разжег огонь. К ночи, когда он возвратится с помощью, сильно похолодает. Затем, пообещав Гарри вернуться как можно скорее, побежал к привязанному у хижины гнедому.

Всю дорогу до Бринэйра ему не давало покоя одно воспоминание. Скрипучий голос, обезображенное лицо… Под это описание подошли бы десятки человек, и все это могло быть простым совпадением. И все же Патрик не мог избавиться от тревожного ощущения, что этот человек ему знаком. Правда, он должен был быть давно мертв…

Но как ни уговаривал себя Патрик, он ничего не мог поделать с холодным, липким страхом, закрадывающимся в его душу.

* * *

Марсали стояла во дворе замка Бринэйр, зябко ежась под порывами холодного ветра, дувшего с гор. Правильно ли она поступила, надо ли было высказывать вслух все свои обиды? Она ведь не хотела прогонять Патрика от себя — во всяком случае, так надолго. Не бросит же он в самом деле ее здесь одну, среди вражеского стана?

Но вот прошло утро, затем миновал полдень, а Патрик все не появлялся. Элизабет и Алекс на расспросы Марсали лишь недоуменно пожимали плечами. Они тоже понятия не имели, где носит их старшего брата. Наконец Марсали надоело мерить шагами комнату, она толкнула дверь и, к своему удивлению, нашла ее незапертой. Тогда она собралась с духом и отправилась искать Хирама.

Девушка вышла из замка, и никто не остановил ее; осторожно прошла через внутренний двор, поймав на себе несколько любопытных, но отнюдь не враждебных взглядов. Тогда она решила попытаться выйти за ворота как ни в чем не бывало, но заметила, что за нею идут двое мужчин. Они, надо отдать им должное, держались на почтительном расстоянии, но, стоя и размышляя, куда же ей теперь направиться, Марсали ни на миг не могла забыть об их молчаливом присутствии.

И тут, как раз когда она уже готова была повернуть назад, из конюшни навстречу ей вышел Хирам, увидел ее и немедленно устремился к ней.

— Леди Марсали, — встревоженно спросил он, — вам что-нибудь нужно?

Он стоял так близко, высокий, мощный, нависая над нею, словно гора, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть на него. Господи боже, какой же он огромный…

— Я искала Патрика, — ответила она.

Хирам, неловко переминаясь с ноги на ногу, немного отодвинулся назад, так что Марсали с облегчением вздохнула.

— Я не знаю, куда он делся, — с самым мирным и кротким выражением, на которое был способен, промолвил Хирам, так что не поверить ему было просто невозможно. Но откуда Марсали теперь знать, кому верить, а кому нет?

— Тогда, может, Руфус здесь? — спросила она. — Я получила письмо, которое он привез мне от сестры, но хотела бы услышать от него самого, как она и что с ней. — На самом деле письмо Сесили изобиловало упоминаниями о Руфусе, и потому Марсали хотела повнимательнее приглядеться к нему. — Вы не подскажете, где бы мне его найти?

Хирам снова переступил с ноги на ногу.

— Он тоже уехал, миледи.

— Как? Опять уехал? Куда?

— Не могу сказать. Марсали сжала губы.

— Не можете или не хотите?

Великан покраснел, и Марсали стало стыдно, что позволила себе излить раздражение на того, кто не был повинен в ее бедах. Хирам лишь исполнял приказы — приказы, которые отдавал ему Патрик.

Она отвернулась к конюшням. Надо получше рассмотреть лошадей. Где-то глубоко в мозгу уже зрела мысль о побеге.

Хирам, стоявший за ее спиной, произнес так тихо, что услышать могла она одна:

— Он любит вас, миледи.

Марсали замерла, не в силах взглянуть ему в лицо.

— И вы не так одиноки, как вам кажется, — продолжал Хирам.

Она круто обернулась, посмотрела ему в лицо — широкое, с грубыми чертами лицо шотландского горца, обрамленное рыжими, как медь, волосами. Светло-голубые глаза, кривой, когда-то, видно, сломанный нос, притаившаяся в уголках губ улыбка… Честное, основательное лицо. Человеку с таким лицом, как подсказывала Марсали интуиция, можно доверять. Да только сейчас она — во вражеском лагере, и сюда ее привез человек, которому, как ей казалось, она тоже могла верить.

— Вы давно с ним знакомы? — спросила она.

— Да уж лет восемь будет, если не больше, — широко улыбнулся Хирам, и вокруг его глаз появились лучики морщин. — Я за ним и в ад пойду, коли надо.

— Почему?

Великан пожал плечами.

— Почему один человек идет за другим? Может, видит, что тот лучше его, а ему самому хочется быть таким.

— Вы хотите быть таким, как Патрик?

Хирам басисто, гулко рассмеялся.

— Подчас, пожалуй. Он прирожденный вожак и храбрый боец. Но у меня, леди Марсали, нет его совести, да и не нужно мне ее столько. Совесть для солдата — излишняя роскошь.

— Тогда почему вы остаетесь с ним?

— Потому, что это самый лучший человек, которого я когда-либо знал в жизни. Я уверен: Патрик никогда не бросит меня в беде, не обманет, не предаст. На свете не много таких, как он, кому я могу довериться без оглядки.

Марсали помолчала, а затем тихо, будто для себя одной, произнесла:

— Хотела бы я верить ему так же крепко, как вы. Хирам вздохнул.

— Иногда его трудно бывает понять. Он держит все свои мысли при себе. Патрик из тех, кто сначала десять раз подумает и только потом скажет слово. — Он улыбнулся Марсали с высоты своего роста. — Но глаза его светлеют всякий раз, как он смотрит на вас, миледи. Он даже смущается немного. Знаете, приятно видеть, что он хоть в чем-то похож на нас, простых смертных. Ей-богу, приятно.

Марсали почувствовала, как ее губы сами собой расплываются в сдержанной улыбке. Смущенный Патрик, подумать только… Она видела Патрика нежным, страстным, веселым и серьезным, обиженным и сердитым, но никогда не замечала в нем и тени смущения. Право, очень любопытно было бы взглянуть.

Хотя вообще-то, несмотря на собственные сомнения, Марсали казалось, что каждый день ей открывается что-то новое в характере нареченного жениха. Теперь, как никогда прежде, она понимала, каково ему, малому ребенку, жилось в Бринэйре. Когда Марсали появилась на свет, Патрик уже жил в Эберни, и она росла, зная о нем лишь то, что его улыбка может ослепить кого угодно, но теперь, познакомившись ближе с Элизабет и Алексом, прожив считанные дни под одной крышей с Грегором Сазерлендом, она все больше задумывалась: был ли Патрик в раннем детстве таким же, как его брат и сестра? Каким мог он стать в доме, где почти не улыбаются, где счастье — редкий гость? Подумав об этом, нетрудно было представить себе Патрика растерянным, неуверенным, подавленным.

Но нет, Патрик уже не тот прежний маленький мальчик, он — мужчина, он был на войне. Он излучал уверенность и никогда не выглядел даже немного смущенным, что бы там ни говорил Хирам. И конечно, Хирам знал, куда отправился Патрик, — просто не считал нужным говорить ей.

И все же нельзя забывать, укорил Марсали голос совести, что, вернувшись с войны, Патрик нашел свой дом и семью в запустении и раздоре, двенадцатилетнюю помолвку — расторгнутой, клан — вверженным в бессмысленную кровавую междуусобицу…

Только бы он скорее вернулся… Живой и невредимый!

Беспокойство Марсали грозило перерасти в панику. Чтобы отвлечься, она взглянула на Хирама.

— У вас есть семья?

— Нет, — покачал он головой. — Почти всех перебили англичане, а кто остался в живых, разбрелись по свету. Они были ревностными католиками и не хотели никому подчиняться. — Он рассеянно смотрел на горы, будто вспоминая. — Тогда я не жил дома, меня отдали на воспитание в другую семью. И вот вернулся домой, а на моих землях хозяйничает какой-то англичанишка. Ох, не выношу я этих бессердечных уб…

Хирам осекся на полуслове. Губы его сжались в бескровную линию, взгляд сделался таким ледяным, что Марсали вдруг стало неуютно. Перед нею стоял уже не тот добродушный неловкий здоровяк, который легко краснел, а совсем другой человек, могучий и безжалостный.

Вот и Патрик тоже иногда казался совсем другим. Может быть, у всех мужчин в одном теле всегда уживаются два разных человека?

Налетел ветер, закружил по двору, облепил платье вокруг ног Марсали. Она вздрогнула, но не только от холода: уроки, что получала она о мужчинах и их образе жизни, были не из приятных.

Хирам запрокинул рыжую голову, взглянул на облака.

— Лучше вам вернуться в дом, миледи. Скоро похолодает.

— Я хотела бы проехаться верхом, Хирам. Можете это устроить?

— Нет, миледи, не могу, — нахмурился тот. — Схожу попрошу сестру Патрика дать вам теплую шаль.

— Не нужна мне теплая шаль. И не хочу я сидеть здесь и ждать милостей от Патрика.

На ресницах повисла слеза, но Марсали удержалась от искушения смахнуть ее.

Хирам нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Я попытаюсь разыскать его, — промямлил он наконец.

Марсали смерила его взглядом. Пусть помучается.

— А как разыщете — можете передать ему, что я скорее умру с голоду, чем еще раз сяду за стол с его отцом.

— Хорошо, миледи, — с видимым беспокойством ответил Хирам.

Ей хотелось сказать больше, но что толку? Все равно он не пойдет против воли Патрика, как бы она ни просила, так стоит ли унижаться впустую?

Марсали повернулась, подставив лицо ледяному ветру, и пошла к замку.

* * *

Преодолевая усталость, Патрик спешил в деревеньку на востоке Бринэйра, к дому Брэйди Фицпатрик. Отец ее был из Сазерлендов, а мать, как говорили, — цыганка. Еще поговаривали, что Брэйди была наделена даром ясновидения и врачевания. Овдовев, она ушла из осиротевшего мужниного дома и стала жить у своей тетки-повитухи. Она помогала тетке, служила Сазерлендам верой и правдой. Потом умерла и тетка, и теперь Брэйди зарабатывала на кусок хлеба, собирая травы и готовя разные снадобья: приворотные зелья, целебные сборы, корешки, отгоняющие злых духов.

Патрик сам не встречал Брэйди. Она вернулась к своим родичам Сазерлендам уже после того, как его отправили на воспитание к Ганнам, но шесть лет назад во время недолгого пребывания дома он слышал о ней достаточно, чтобы помнить сейчас, кто она такая.

Подойдя к ее домику и подняв руку, чтобы постучать, он еще и сам не знал толком, чего от нее ждет, но не успел дотронуться до двери, как она отворилась.

На пороге стояла женщина — худая, черноволосая и черноглазая, прямо цыганка. Когда-то, как видно, она была очень хороша; да и сейчас еще в ее облике сохранились черты былой красоты, не тронутые временем. Ясные молодые глаза глядели пристально и цепко, а на лице не было ни одной морщинки, хотя ей никак не могло быть меньше шестидесяти.

— Милорд, — произнесла она спокойно. Патрик удивился ее невозмутимости.

— Ты ждала меня?

— Кто только ко мне не приходит, — усмехнулась Брэйди. — А вам-то что за нужда во мне? Приворотное зелье? Слыхала я об одной строптивой девушке…

Скептический внутренний голос нашептывал Патрику, что не нужно особых талантов, чтобы догадаться о его отношениях с Марсали. Для многих это не составило бы труда. Все уже знали, что Патрик написал ее отцу, признаваясь, что похитил девушку.

И все же уверенность Брэйди обескуражила его.

— Ты знаешь обо всем, что происходит вокруг?

— Это нетрудно, если держать уши открытыми.

Патрик улыбнулся:

— Приятно было бы поговорить с тобой еще, но не сейчас. Мне нужны целебные травы. Припарки для воспаленной раны.

Брэйди смерила его долгим задумчивым взглядом, будто снимая мерку, так что ему стало не по себе. Наконец она кивнула.

— Входите, у меня есть то, что вам нужно.

Патрик вошел. В очаге потрескивал огонь, с потолка свисали бесчисленные пучки трав. Их сложный аромат мешался со знакомым с детства запахом торфа, делая воздух в комнате по-домашнему уютным. Брэйди поколдовала с десятком разных горшочков и выложила на столе две горки тщательно перемешанных трав. Одну из них она убрала в кожаный мешочек, а другую пересыпала в склянку.

— То, что в мешочке, — для самой раны, — объяснила она, не отрываясь от дела. — Тут травы и мука. Надо размешать с водой, вылить на повязку и приложить к ране. То, что в склянке, — заварить и принять внутрь, это поможет сбить жар.

Она добавила к травам несколько чистых льняных лоскутов, завернула все в платок и перевязала бечевкой.

Патрик достал из кармана и отдал ей несколько золотых монет.

— Спасибо.

Черные глаза Брэйди, казалось, пронизали все его защитные оболочки, добравшись до самой души.

— Приходите еще, милорд.

И снова это странное ощущение, что Брэйди знает о чем-то важном для него.

— Обязательно, — кивнул Патрик и собрался идти, но она снова заговорила:

— И еще, милорд. Остерегайтесь, вам грозит опасность.

Патрик остановился на пороге, вглядываясь в ее лицо.

— Какая? Я должен знать.

— Нет, милорд, ничего. Просто у меня предчувствие. Я чую смерть.

— Ох, миссис Фицпатрик, я столько ее повидал. Боюсь, она крепко пристала ко мне.

— Брэйди, — строго поправила она, — все зовут меня Брэйди.

— Хорошо, Брэйди, — согласился Патрик, кивнул на прощание и вышел.

Он не давал пощады гнедому всю дорогу до Бринэйра. Нужно еще раздобыть свежего коня, воду, провизию и одеяла. Если поторопиться, можно успеть вернуться к хижине до наступления темноты; слава богу, в это время года сумерки долгие и ночь наступает не вдруг.

Патрик скакал в Бринэйр в надежде, что оттуда поедет уже не один. И что сопровождать его будут добровольно.

* * *

Марсали ужинала одна у себя в комнате. Она долго обдумывала, как лучше поступить; ей не хотелось доставлять старому маркизу удовольствие своим отсутствием, но еще более неприятно давать ему новую возможность при всех глумиться над собой. Наконец она все же решила не выходить к столу.

Поморщившись, она попробовала кусочек рыбы и жаркое из куропатки; и то и другое было приготовлено очень дурно. Впрочем, как и все в Бринэйре, хозяйство здесь велось из рук вон плохо, дом был запущен. Слуг, по-видимому, осталось совсем мало, Марсали почти не видела их, а впрочем, ей всегда все приносила сама Элизабет. В большом зале внизу, где ужинали, похоже, никогда не убирали. Ничто в этом хаосе не напоминало Марсали того величественного Бринэйра, который она помнила с детства.

Она взяла еще кусочек рыбы, пытаясь сосредоточиться на мысли о побеге. Но, увы, трудно думать о таких важных вещах, когда постоянно отвлекаешься на то, что творится под носом. Боже правый, эта стряпня решительно несъедобна!

Есть, однако, очень хотелось. Синяя туника, заботливо выбранная Элизабет под цвет глаз Марсали, уныло болталась на теле, которое нельзя было уже назвать стройным, ибо она просто отощала. Марсали глубоко вздохнула и через силу проглотила второй кусочек куропатки.

Ей было тоскливо и одиноко без Элизабет, но той пришлось спуститься к ужину. Как бы ни хотелось ей остаться у Марсали, ослушаться отца она не могла.

Марсали предложила рыбу ласкам, но, к ее изумлению, даже жадный Тристан возмущенно фыркнул и отвернулся. Изольда гневно застрекотала, будто бранила хозяйку за такую скверную еду. Да, плохо дело, если один из старейших и достойнейших домов Верхней Шотландии потчует гостей такими кушаньями, от которых даже зверь воротит нос…

В конце концов Марсали встала, посадила ласок в корзину и направилась к двери. Она хотела нанести визит на кухню — ради безопасности своего желудка и чтобы проверить, какой свободой она может пользоваться здесь, в доме жениха. Открыв дверь, она рассчитывала увидеть дюжего охранника, но за дверью стоял Патрик.

Марсали замерла на месте и долго стояла, глядя на него. Он сбрил бороду, скрывавшую шрам на щеке, но за день уже пробилась новая жесткая щетина.

Марсали хотелось рассердиться на него, но гневные слова, что копила она целый день, замерли у нее на губах, когда она увидела его глаза — зеленые, как листва дуба, и бесконечно усталые. Лицо осунулось от усталости и тревоги.

— Марсали, — тихо сказал он, — мне нужна твоя помощь.

И стоило ему произнести эти простые, скупые слова, как она почувствовала, что пропала.